Глава 6
Растянувшийся на полу пещеры и блаженно зажмурившийся Кхан впитывал кожей щедрый сноп ультрафиолетовых лучей, струящийся с потолка. По изнанке сомкнутых век плавали радужные световые пятна.
Прогревшись вдоволь, он протянул клешню и выключил кварцевые лампы. Сноровисто цепляясь щупальцами за поручни, соскользнул по ступенькам, погрузился в воду, разжал жаберные щели, наладил базовое дыхание. В плотной жидкостной среде к оптическому зрению добавилось прощупывание сонаром, и окружающий мир снова обрёл чёткие объёмные очертания.
Кхан размял сфинктерные мышцы ходового сопла и, вытянувшись как струна, сделал на малом ходу несколько кругов по бассейну. Отдохнул он превосходно, пора приниматься за дело.
Вставив компьютерные шунты в гнёзда, он для начала соединился с БарбараКхан. Та ещё спала в своей тесной квартирке, свернувшись калачиком под простынёй.
Ещё раз Кхан проверил цепочку своих рассуждений. Обработав Паттона, этот пси-клон успешно выполнил свою задачу, и надобность в нём отпала. Контролировать её дальше чересчур хлопотно, а оставлять в живых без контроля недопустимо.
Повинуясь воле своего хозяина, проснувшаяся БарбараКхан встала с кровати, побрела на кухню. Порылась в ящике стола, найдя длинный кухонный нож, вернулась в комнату, окинула равнодушным взглядом царивший в ней кавардак: всюду разбросано несвежее бельё, гигиенические прокладки, косметические принадлежности. Она взяла валявшуюся на стуле сумочку, отрезала её тонкий кожаный ремешок и завязала на нём узел, соорудив петлю. Затем, встав на стул, привязала другой конец ремешка к потолочной люстре.
Кхан почувствовал, как тревожно забурлил взбаламученный разум пси-клона, когда петля затянулась на горле. Куцая тень прежней Барбары ещё жила глубоко под спудом, в закоулках подсознания, и она, почуяв неладное, изо всех сил пыталась высвободиться, разжать крепкую хватку чужого сознания.
Из любопытства Кхан чуть ослабил контроль, и до него донёсся сдавленный вопль ужаса и протеста. Бунтующее слабосильное ничтожество собралось в комок, натужилось, тщетно стараясь отторгнуть своего властелина. С тем же успехом прибойная волна могла попытаться обрушить прибрежный утёс.
Некоторое время Кхан забавлялся, постепенно убавляя зажим и предоставляя бьющейся в истерике Барбаре почти полную свободу действий, затем снова брал её в тиски, плющил и скручивал, приводя к полной покорности. Словно бы коралловый червяк, вдавленный брюхом Кхана в ил, копошился под его грузной тушей, а он то приподнимался, то наваливался на добычу всем весом.
Впрочем, он быстро пресытился этой прощальной забавой. БарбараКхан оттолкнула ногами стул, тот упал с резким стуком. Агонизирующее тело закачалось на ремешке, мигом затянувшаяся петля переломила гортанный хрящ. Челюсти клацнули, прокусывая вываленный язык.
До Кхана донеслось эхо дичайшей муки, такой свирепой и многогранной, что заблокировать её оказалось нелегко. Предельно сузив спектр контроля, Кхан удовольствовался режимом наблюдателя и пристально следил за предсмертными корчами пси-клона, особенно заинтересованный тем, как опрастываются кишечник и мочевой пузырь и экскременты стекают по дрыгающимся ногам. Вскоре мозг Барбары, лишившийся притока свежей крови, окончательно погиб; когда её сознание помутилось и угасло, Кхан даже испытал нечто вроде сожаления.
Чтобы добраться до Паттона, пришлось выстроить длинную прихотливую цепочку из пси-клонов. Каждый из них, передав эстафету следующему, подвергался умерщвлению без особых затей. Но то были сплошь самцы, и ощущения юной самки оказались для Кхана внове. Кажется, они даже вызвали в нём некоторую душевную смуту. Да, без сомнения, нечто исподволь разладилось в его психическом устройстве, словно бы между безукоризненно пригнанными движущимися деталями вклинилась досадная случайная песчинка.
Пружинисто оттолкнувшись щупальцами, Кхан поплыл вдоль бортика в дальний конец бассейна, где притулился небольшой продолговатый валун. На его макушке рос миниатюрный садик для медитаций: шесть радужных актиний, три плюмажника, по центру – звездоцвет.
Сосредоточившись на зыблющихся растениях, Кхан предпринял глубокую медитацию, приступая к процедуре очистки зашлакованного сознания. Методично вскрывая слой за слоем, он обнаружил наконец потайную занозу – восхитительное бурное наслаждение, которое БарбараКхан испытала вчера, совокупившись с телом Паттона. Когда она извивалась в оргазме, сладчайшие содрогания её матки привели Кхана в полный восторг. Однако воспоминание пришлось закапсулировать и удалить вместе со всеми его корешками.
Впредь ему надлежало проявлять предельную осторожность и не поддаваться каверзным искушениям. Однако и зарекаться наотрез не стоит, это ведёт к утере ментальной пластичности. Хотя Кхан вовсе не разделял страсть декаподов к безоглядному риску, но тем не менее вдруг ему пришло на ум, что пси-контакт с млекопитающими необычайно притягателен именно в силу своей повышенной опасности.
* * *
– Поешь, – сказала Фатима. – Ну, пожалуйста.
– Не хочу апельсинов, – ответил мальчик.
Он лежал на спине, изучая трещинку в потолке лазарета безучастным взглядом. Белки у него испещрили густые алые прожилки, под глазами залегли сиреневые полукружия.
Фатима бочком присела на койку рядом с ним, держа на весу оранжевую рыхлую дольку.
– А чего ты хочешь? – Она положила дольку на блюдце и отёрла сок с пальцев кусочком расползающегося лигнина.
– Бульбы. Жареной.
– Не надо капризничать, – попросила Фатима преувеличенно спокойным голосом, скатывая влажный лигнин в шарик. – Врач велел тебе давать побольше фруктов.
– А я не хочу их. Надоело. Во рту кисло.
Штукатурку рассекала трещина, похожая на веточку. Словно дерево росло там, наверху, и вдруг просунуло ветку сквозь потолок. Безлистую, осеннюю.
– Я ничего не помню... – проговорил мальчик. – Хочу вспомнить вчерашнее. И не могу. Не получается.
Меж его выгоревшими тонкими бровями залегла складка, он тщетно силился нащупать воспоминание, окутанное неосознанным спасительным запретом, словно непроницаемой сферой Шварцшильда.
– Ну-ну, тебе незачем волноваться, – Фатима попыталась успокоить его. – Давай-ка я тебе очищу банан...
Маленький упрямец помотал головой. Он всё понукал пробуксовывающую память, и Фатиме стало боязно при мысли, что вот-вот чёрная дыра беспамятства в его мозгу взорвётся, превратившись в сверхновую. Надеясь отвлечь мальчика, она торопливо сдирала вязнущую под ногтями банановую кожуру.
По ту сторону двери кто-то постучался, и в палату заглянула Эвелин Хадсон.
– Привет, – промурлыкала она, энергично вскинув двуперстие к голубой пилотке.
– Hi, – откликнулась обрадованная Фатима.
– Мне в лаборатории сказали, что ты здесь. Не помешаю?
– Заходи.
Войдя, десантница сняла пилотку, покрутила её в руках и, сложив пополам, продела под погон мундира.
– Как дела, Владик? – спросила она.
Мальчик ничего не ответил, всё так же безучастно глядя в потолок.
– Он обедать отказывается, – пожаловалась Фатима.
– Я бульбы хочу, – пробормотал Владлен.
– Что такое бульба? – спросила американка.
С её появлением в палате словно бы просветлело, сгустившаяся было напряжённость развеялась.
– Potato, – объяснила Фатима. – Национальное лакомство.
– Оу, тут в ларьке есть картофельные чипсы. Как насчёт чипсов, Владлен?
– Не хочу. Это не то.
– Вот, полюбуйся. Капризничает.
– Ничего страшного, – рассудила Эвелин. – Значит, сыт.
Наступившее молчание нарушила сигнальная трель, и Фатима вынула сотовый телефон из кармана халата.
– Слушаю. Да, я в лазарете. Нормально. Даже так? Минутку.
Не выключая телефон, она повернулась к Эвелин:
– Меня вызывают в лабораторию, срочно. Посидишь с Владленом?
– Конечно. Я сейчас в свободной смене.
– Вот и чудненько, – кивнула Фатима и пробормотала в трубку: – Сейчас приду.
– Кстати, Фатима, у тебя в лаборатории найдётся кусок освинцованного кабеля? – спросила Эвелин.
– Надо поискать. А зачем тебе?
– Собственно говоря, мне листовой свинец нужен. Фунта два.
– Так бы сразу и сказала. Надо правильно формулировать техническое задание. Вот уж чего-чего, а этого добра у меня там навалом.
Прежде чем выйти из палаты, Фатима окинула мальчика испытующим взглядом. Владлен всё так же пристально разглядывал потолок, но чёрный провал в памяти, похоже, перестал его мучить.
Когда Фатима скрылась за дверью, Эвелин присела на табурет рядом с койкой, ритмично сжимая в кулаке ворсистый мячик лимонного цвета.
– Как ты себя чувствуешь?
– Хорошо, – с запинкой ответил мальчик. – А вас как зовут?
– Эвелин.
– Я вас помню. Вы меня вчера несли на руках. Верно?
– Да.
– Больше я ничего не могу вспомнить, – виновато промолвил он. – Голова как чужая. Она меня не слушается.
– Наверное, от лекарств. Это должно пройти, – обнадёжила его десантница и переложила мячик в другую руку.
– Тётя Эвелин, а что это у вас? – повернув голову, полюбопытствовал Владлен.
– Теннисный мячик.
– Зачем?
– Чтобы быть сильной.
– А второго такого у вас нету?
– Есть.
– Дадите мне? Я тоже хочу быть сильным, – чуть оживился Владлен и добавил: – Я когда вырасту, буду чужаков убивать. Я их всех поубиваю.
– Хорошо. Будет тебе мячик, – пообещала Эвелин. – В следующий раз принесу.
– А в кобуре у вас пистолет? – продолжал расспросы мальчик.
– Бластер.
– Покажите. Пожалуйста.
Десантница расстегнула кобуру, извлекла увесистый тупорылый бластер, подбросила его на ладони.
– Вот. Нравится?
– Ух ты... – приподнявшись на койке, Владлен умоляюще протянул худенькую загорелую руку. – Дайте подержать. Я осторожно.
– Держи, – разрешила Эвелин.
Зачарованно разглядывая бластер, мальчик сжал ребристую рукоятку так, что побелели костяшки пальцев.
– Он заряженный?
– Да. Впрочем, там два предохранителя. Просто так не выстрелит.
Вдоволь налюбовавшись, Владлен вернул бластер десантнице.
– Тётя Эвелин, а вы замужем? – спросил он.
– Нет, а что? – ответила американка, пряча оружие в кобуру.
– Ничего, – Владлен отвёл глаза. – Я просто так спросил...
Выйдя из медчасти, Фатима торопливо зашагала по магистральному переходу базы.
Сущее наваждение, ведь Эвелин ни капли не похожа на Йоко. И лицо, и фигура совсем другие. Однако в повадке сквозит неуловимое сходство. И такой же тончайший жасминный дурман исходит от кожи. Вот, совсем близко, рядышком, только руку протянуть. Но вязкая робость гнездится в сердце, и на кончиках пальцев сгущается электричество неприкаянной нежности.
Стоило Фатиме пройти насквозь жилой комплекс и свернуть к лабораторному сектору, тут же, здрасьте-насте, навстречу ей топает Щёголев. Как завидел её, так и встал столбом посреди коридора.
– Здравствуй, Фатима.
– Добрый день.
Пришлось ей, хочешь не хочешь, остановиться, поскольку нахально ухмыляющийся дылда загородил дорогу. Не бочком же протискиваться мимо.
– Ты из лазарета? Ну, как там парнишка себя чувствует?
Вот же напасть, за сегодня она уже в третий раз напарывается на этого патлатого козла с томными глазами. И всякий раз, когда он с ней заговаривает, внизу живота всё сжимается, словно в трусики шустро лезет волосатая липкая ручища. На редкость сексуально озабоченный тип. Ну его в болото.
– Сносно. Слушай, Сергей, там в лаборатории аврал. Некогда мне.
Однако Щёголев и не думал посторониться.
– У меня вечером собирается компашка своих ребят, – развязно сообщил он. – Может, присоединишься?
Просто руки чешутся влепить ему оплеуху, чтоб впредь не привязывался.
– Не имею ни малейшего желания. Пропусти.
– Как знаешь...
Разочарованный Щёголев отступил в сторону, и Фатима заспешила по коридору дальше.
Одуренно красива персияночка, даже когда злится. Глазищи мечут антрацитовые молнии, точёные ноздри раздуваются. С такой норовистой кобылкой намучаешься, пока взнуздаешь. Зато уж потом лихие скачки обеспечены.
Он смотрел ей вслед, закусив губу. Аж до неприличия хороша фигурка, тонкая и гибкая, как хлыст, ноги от зубов растут. Уже одна только походочка шибает, как двести двадцать вольт по яйцам. Неужто и вправду она мужиков на дух не переносит... Ладно, разберёмся.
Красотка скрылась за углом, и Щёголев направился дальше своей дорогой, в наблюдательный пункт вивария.
По табло над входом справа налево бежала строка, набранная крупным багровым шрифтом: «Зона повышенной опасности. Посторонним вход строго воспрещён!»
Достав из нагрудного кармана личную карточку, Щёголев сунул её в щель на косяке, и гидропривод медленно распахнул перед ним толстую бронированную дверь.
– Добрый день, Сергей Георгиевич, – томно улыбнулась ему сидящая перед линейкой мониторов стажёрка из Кембриджа Джейн Галахер.
– Приветствую. Как там наш новичок?
– Всё так же, абсолютно неконтактен. Хотя стал принимать пищу.
– Что ж, для начала неплохо, – пробурчал Щёголев, через плечо Джейн разглядывая своих подопечных на мониторах.
Большинство пленных медузняков пребывало в послеобеденной дрёме. Те, что бодрствовали, беспокойно прохаживались по своим боксам из угла в угол, косолапо загребая студенистыми ножищами.
Разумеется, внимание Щёголева сразу же приковал декапод, который разлёгся на пористой подстилке террариума и нежился под мелким водяным крошевом, сыплющимся на него из потолочных форсунок.
Молодцы солдатики, удружили. Из этой твари сразу кучу диссеров можно запросто выкроить, на всех эмэнэсов хватит с лихвой, чтобы остепениться. Это же обалдеть, до чего развесистая тема. Кажется, подвалил наконец долгожданный шанс пробиться в членкоры. Чем чёрт не шутит, пока бог спит.
Вчера вечером Щёголев извёл почти литр лабораторного спирта, угощая доблестного Чукарина и расспрашивая, каким манером тому посчастливилось-таки добыть декапода живьём. Лихой сержант смачно хрупал маринованными чукотскими огурчиками, опрокидывал одну стопку за другой и на разные лады твердил одно и то же: «Я, бля, кэ-эк въебенил ему по кумполу, он брык – и готов». Так что конструктивной научной информации почерпнуть не удалось, а с утра Щёголев места себе не находил от сурового сушняка.
– Сколько он сегодня съел? – спросил он.
– Полтора литра свиной.
Значит, пленник по крайней мере не собирается уморить себя голодом.
– Добрый знак, – в задумчивости Щёголев прошёлся по тесной комнатке из угла в угол. – Попробую с ним поговорить.
– Успеха вам, Сергей Георгиевич! – с энтузиазмом пожелала Джейн.
– Спасибо.
Покосившись на стажёрку, мысленно Щёголев послал её ко всем чертям. Эта лупоглазая рыжая коровища мясо-молочной ирландской породы явно положила на него глаз. Ну, уж нетушки, он свой инструмент не в дровах нашёл. Эх, персияночка...
Он приложил палец к биометрическому замку на двери вивария, и красный сигнальный огонёк замка сменился зелёным. Щёголев повернул кремальеру, открыл дверь и вошёл вовнутрь.
Двойная линейка мониторов тихо поплыла, закачалась, подёрнутая волнистой горячей плёнкой. Джейн Галахер торопливо выдернула платочек из-за обшлага и промокнула им глаза. Пресвятая Дева, он держится с ней так, будто ничего не замечает. И в нём нет ни капли пресловутой русской задушевности. Доброжелателен и корректен, точно стопроцентный янки. Экологически чистый колотый лёд с неизменным keep smiling. В горле заворочался ребристый ком, она прикусила зубами кулак, чтобы не расплакаться.
Щёголев уселся на стул перед смотровым окном и легонько постучал ногтем по никелированной окантовке. Во влажном сумраке за толстым триплексом шевельнулись щупальца потревоженного декапода. Пленник приподнялся на подстилке и выжидательно уставился на Щёголева. Его круглые перламутровые глаза походили на кошачьи – слабо флуоресцирующие, с зелёным отливом.
Если вчера у декапода наблюдался полный аутизм, то теперь его реакции явно приходят в норму. Во-первых, он стал принимать пищу, во-вторых, начал проявлять интерес к происходящему вокруг. Совсем хорошо.
Включив динамики, Щёголев укрепил на лацкане халата снабжённую прищепкой капсулу микрофона.
– Хванк, – прицокнув языком, поздоровался он.
В ответ из динамиков донёсся скрипучий шамкающий голос, а после секундной заминки киберпереводчик выдал перевод.
– Сунь вы щупальце в анальное отверстие, незаконнорождённый вне клана, три позора тебе на хвост.
– Ну-ну, зачем же так браниться, – миролюбиво проворчал ксенолог по-русски.
– Оскорблён я до дна. Это у медузняки говорится «хванк», не мы, – объяснил через киберпереводчика декапод, наставив щупальце на Щёголева и чуть покачивая кончиком вверх-вниз. – Сказать в декапод «хванк» – значит маленький позор.
Фразы он ронял размеренно, словно бы ставил точку после каждого слова. Киберпереводчик вывел на экран сообщение: «Речь идёт на неизученном диалекте медузняков, перевод приблизителен».
– Простите, я не знал, что у вас разные наречия, – молвил Щёголев.
– Сказать мне «хванк» даже не забавно, – продолжал кипятиться пленник. – Вы сказать мне «хванк» – вполне обидно. Обида на весь хвост!
– Почему?
– Представьте, я вам приветствовал как низшего совсем. Как грязь илистую. Вам это вкусно?
– Разумеется, нет, – признал Щёголев.
– Медузняки, сказать бы как, полуумные, да? – растолковывал чужак. – Вроде ваших собак, а умеют говорить. Вы понять, вы тоже гуляете в охоту вместе собаками, точно?
По уровню интеллекта декапод безусловно превосходил медузняков. Он с ходу обнаружил навыки образного мышления и, по-видимому, обладал чувством юмора.
– Вы хотите сказать, что мы для вас – дичь?
– О да. Ещё как. Вовсю дичь. Опасная, о-о, весьма опасная. И вкусная кровь. Нам нравится.
Наступила пауза. Разделённые толстым слоёным стеклом, друг на друга в упор смотрели человек и хищная головоногая тварь, вынырнувшая из глубин космоса. Невольно Щёголев поёжился, ему точно ледяного наждаку сыпанули за шиворот. Накатила мимолётная жуть, как будто роли переменились и его изучаемый объект стал охотником, а он, исследователь, превратился в лакомую добычу.
Так вот оно что. Разгадка оказалась донельзя простой и унизительной. Чужаки не воюют с людьми. Это не война. Попросту охотничьи забавы. Сафари на задворках Галактики.
– Значит, фалаха сюда прилетают поохотиться? – спросил он, стиснув невольно кулаки.
– Точно. Сюда охотиться дорого. И опасно. Привлекательно.
Щёголев пытался усмирить вскипающую ярость, а она всё ворочалась под кадыком, точно щупальцем перехватывая дыхание. Главная заповедь ксенолога – не давать воли своим чисто человеческим пристрастиям, воздерживаться от эмоциональных оценок. Легко сказать...
– Желается мне говорить самому главному, верховному старейшине посреди вас, – нарушил затянувшееся молчание декапод. – Мне просьба есть.
– Ну, что ж, будем считать, я самый главный и есть, – ответил Щёголев. – Заведую этой лабораторией, то есть.
– Но ведь ваш патриарх имеется очень главнее, – возразил недоверчиво пленник.
– Попробуем обойтись без него. Так что за просьба у вас?
– Если можно, питать меня телячий кровь, он вкусней, чем говяжий. Только не свиной кровь, – декапод передёрнулся и посучил щупальцами. – Медузняки шибко любят свиной, да. Но мне от свиной начинается аллергия.
Присмотревшись, Щёголев различил на его коже мелкую красную сыпь. Так вот почему он вчера отказывался от пищи. А сегодня всё-таки слопал что дают, голод ведь не тётка.
– Хорошо, – кивнул Щёголев. – Я распоряжусь, чтобы вам давали телячью кровь.
– Большое спасибо, – поблагодарил чужак.
Почти лишённая модуляций речь декапода сопровождалась взамен замысловатыми жестами. Выражая свою благодарность, он поднял три щупальца, изогнув их наподобие вопросительных знаков.
Похоже, контакт наладился, и пленный чужак, вопреки ожиданиям, оказался достаточно словоохотлив.
– Медузняки называют себя «анк», – приступил к расспросам обнадёженный Щёголев. – А как себя именует ваша раса?
– О, мы себя именуем фалаха. На ваш язык означает повелители миров, – декапод всплеснул щупальцами, словно хватая большой невидимый мяч. – Анк сильнее нас, ихличи умнее нас. Но анк уважают наш ум, а ихличи покоряются нашей силе. Потому мы властвуем над мирами.
– Кто такие ихличи? – насторожился Щёголев.
– Наши братья и слуги, ясно? Схожи с нами, только длинные. Очень длинные. Но тела их жидковаты. Единоборства с нами они боятся. А умы у них, да, очень. Каждый ихличи умнее всякого вашего компьютера. В сто раз может его перехитрить сам, один.
– Насколько мне известно, с ихличи мы ещё не сталкивались?
– Да. Ихличи не охотники, – декапод пренебрежительно тряхнул кончиком щупальца.
– А ваша раса, как я понимаю, любит риск?
– О да, очень. Очень, – подтвердил инопланетянин. – Теперь я вполне устаю говорить. Надоело. Мне точно будет телячий кровь?
– Конечно. Завтра утром, раньше не успеем.
Неторопливо, как будто преодолевая удвоенное тяготение, Щёголев поднялся со стула, отключил переговорную систему, снял с лацкана микрофон. Вышел из вивария, закрыл дверь, повернул кремальеру. Щупальце ярости затягивалось всё туже. Неожиданно для самого себя Щёголев саданул кулаком по гладкой дверной стали, расшибив до крови костяшки. Морщась, полез в карман за носовым платком и вдруг поймал на себе ошарашенный взгляд волоокой Джейн Галахер.
