Глава 10
В тюрьме Граиса посадили не в камеру, а в железную клетку, толстые прутья которой были завязаны в перекрестьях узлами, словно над созданием ее потрудился некий, оставшийся неизвестным, титан. Клетка была квадратной, вдоль каждой из ее стенок можно было сделать три небольших шага. Кандалов с Граиса не сняли, поэтому он просто сел в углу, поджав под себя ноги. Трое шалеев, сменявшиеся так часто, что Граис даже не успевал привыкнуть к их лицам, не спускали с пленника глаз, как будто опасались, что он может исчезнуть прямо из клетки.
Одним несомненным преимуществом клетки по сравнению с камерой, в которой содержался Граис в столичной тюрьме, было то, что в ней не царили изнуряющая духота и смрад. К тому же и покормили пленника совсем неплохо, – той же кашей с мясом, которую ели и сами стражники, – после чего ему позволили вдоволь напиться воды.
Из разговоров шалеев Граис узнал, что на рассвете следующего дня его должны отправить в Халлат, где сам наместник вынесет ему приговор. Ксенос был спокоен – время у него в запасе еще имелось. Хотя из-за глупейшей истории с побегом из столичной тюрьмы, четыре дня ушло только на то, чтобы добраться до Меллении, увидеть Сирха и убедиться в том, что его бывший ученик превратился в слабого, больного старика.
Граису было достаточно одного взгляда, чтобы по внешним признакам поставить Сирху диагноз: цирроз печени в последней стадии. Кроме того, что попросту глупо было делать ставку на человека, жить которому осталось от силы полгода, Сирх не произвел на Граиса впечатления сильной, уверенной в себе личности, способной взяться за осуществление преобразований, конечных результатов которых ему самому увидеть было не суждено. Скорее, наоборот, – считая, что в настоящее время положение его достаточно стабильно, Сирх до последнего будет цепляться за то, что имеет.
Теперь ксеносу оставалось только вернуться к осуществлению своего первоначального плана – избавиться от Сирха, используя для этого кахимского наместника в Йере. О том, кто сможет занять место Сирха, Граис особенно не задумывался, – за пару месяцев он из любого йерита сможет сделать проповедника, ни в чем не уступающего преподобному. Наиболее сложным моментом, по мнению Граиса, оставалось разрешение проблемы ныне существующих разрозненных отрядов вольных. Любое их выступление могло заставить наместника взять в руку кнут вместо пряника. Наилучшим выходом из сложившейся ситуации стало бы объявление бессрочной амнистии всем, кто скрывается в горах. Однако Граис сомневался, что ему удастся убедить наместника пойти на такой шаг…
Граис не замышлял побега и все же, по привычке готовясь к любым неожиданностям, провел объективную оценку своих возможностей. Осторожно и незаметно опробовав на своих сторожах некоторые простейшие приемы психотехнического воздействия, ксенос смог убедиться, что даже при отсутствии психопреобразователя его собственных возможностей вполне достаточно для того, чтобы заставить шалеев открыть клетку и снять с него оковы. Но это дало бы ему возможность всего лишь выйти за пределы комнаты, в которой находилась клетка. Воздействовать одной только силой внушения на множество людей, заполняющих внутренние помещения тюрьмы и ее двор, Граис был не в состоянии. И, что самое главное, – без психопреобразователя он не мог создавать фантомов, успешно отвлекающих внимание преследователей от реальной цели.
Утром, когда пленника, по-прежнему в оковах, вывели на тюремный двор, где его уже ожидала повозка, на которой, укрытая полукруглым матерчатым пологом, была установлена такая же железная клетка, как та, в которой Граис провел ночь, только размером поменьше, неожиданно выяснилось, что у повозки сломалась задняя ось. Пленника снова отвели в здание тюрьмы, а спешно доставленные на тюремный двор мастера принялись за ремонт. Провозившись довольно долго, мастера заявили, что проще будет переставить клетку на другую повозку, чем исправить ту, ремонт которой был им поручен. Получив согласие судебного вершителя, который уже начинал нервничать из-за того, что отправка арестанта затягивается, мастера взялись за дело. Несмотря на заявления, что работа не займет много времени, они провозились до обеда.
На центральной площади Меллении повозку с арестантом ждал уже полностью сформированный обоз. Возницы дремали, спрятавшись от солнца под пологи своих повозок. Чеклаки, уныло опустив морды к земле, где среди серой пыли не пробивался ни единый зеленый росток, меланхолично отгоняли хвостами надоедливых мигат. Шалеи, состоявшие в охране обоза, изнывали от жары, – начальник конвоя, ежеминутно ожидая команды к отправке, не позволял им укрыться в тени.
Команда «Разойтись!» прозвучала только тогда, когда стало ясно, что отправка обоза в очередной раз откладывается. Еще одна задержка случилась, едва в новую повозку, на которой была установлена клетка для пленника, начали впрягать чеклаков. Выяснилось, что оба потеряли подковы на задних копытах. Йерит, заботам которого были вверены чеклаки, недоумевающе разводил руками и твердил, что вчера вечером копыта обоих животных были в полном порядке. Он знал, что утром чеклаки понадобятся, и специально проверил, чтобы не возникло заминки… Судебный вершитель только раздраженно махнул рукой, не желая слушать оправданий насмерть перепуганного йерита.
Срочно доставленные на тюремный двор кузнецы спешно принялись за работу.
Шалеи из обозного конвоя получили возможность ненадолго покинуть свои посты, чтобы отдохнуть и пообедать в казарме.
День уже перевалил далеко за полдень, когда повозка с арестантом, сопровождаемая десятью верховыми шалеями, присоединилась к обозу, с самого утра ожидавшему ее на площади.
За сутки обоз не мог преодолеть все расстояние от Меллении до Халлата. Примерно на середине пути между двумя городами находился небольшой поселок Тиграт, где путники обычно и проводили ночь. После захвата Йера Кахимской империей Тиграт, обнесенный оборонительными сооружениями, превратился в место постоянной дислокации имперского гарнизона численностью в сотню шалеев, не считая старших командиров и гражданских служащих.
Если бы обоз выехал, как планировалось, рано утром, то еще засветло достиг бы Тиграта. Теперь же предстояло либо двигаться всю ночь без остановки, либо с наступлением темноты разбить временный лагерь где-нибудь у обочины.
Судебный вершитель Меллении начал даже подумывать о том, чтобы отложить отправку обоза на день, однако нанесший ему неожиданный визит преподобный Сирх осторожно высказал предположение, что проблемы с расковавшимися чеклаками и сломавшейся повозкой возникли, возможно, не сами собой. Вполне вероятно, сказал преподобный, что эти действия были совершены кем-то из сообщников вольных специально с целью задержать отправку арестанта. В таком случае можно ожидать, что вольные этой же ночью попытаются напасть на тюрьму, чтобы освободить своего сообщника. Мистелий Глат про себя подумал, что с таким же успехом вольные могут напасть и на обоз, но на словах согласился с Сирхом. Ему не терпелось скинуть с себя тяжкую ношу ответственности за опасного преступника, переложив ее на плечи бан-шалея, отвечающего за безопасность обоза во время всего пути следования.
Командующий конвоем бан-шалей был явно недоволен таким решением судебного вершителя, однако изменить что-либо было не в его власти. Он только бросил ненавидящий взгляд на шалея, доставившего ему от Мистелия Глата письменное предписание, и что было сил хлестнул плеткой чеклака, на котором сидел. Возмущенный такой вопиющей несправедливостью чеклак захрапел и взвился на дыбы. Однако крепкая рука опытного всадника мгновенно урезонила его.
Обоз, состоящий из восьми крытых повозок, загруженных главным образом ценными товарами, собранными налоговой службой и подлежащими отправке в метрополию, тронулся в путь.
Выбравшись за пределы города, повозки выстроились в линию и покатили быстрее. Застоявшиеся без дела чеклаки проворно отбивали копытами свой обычный ритм в дорожной пыли. Шалеи, ехавшие верхом по краям дороги, расслабленно покачивались в седлах. Бан-шалей, понимая, что добраться до Тиграта засветло им все равно не удастся, не особенно усердствовал, подгоняя возниц.
Большинство солдат, спасаясь от палящих лучей солнца, по примеру йеритов, накинули на головы белые платки с длинными концами. В городе за такое нарушение формы можно было получить строгое взыскание от командира. Но здесь, среди камней и чахлых деревьев, бан-шалей смотрел на вольности своих подчиненных сквозь пальцы.
Он и сам прекрасно понимал, что с кожаным шлемом на голове по жаре долго не попутешествуешь. Да, честно признаться, вся военная форма шалеев мало подходила для нестерпимой духоты и жары, царящих в Йере едва ли не круглый год. Гражданские служащие, прибывающие в Йер из Кахима, сразу же облачались в одежду, подобную той, которую носили богатые йериты. А вот шалеи были вынуждены таскать на себе свои тяжелые, не пропускающие воздух кожаные доспехи, защищенные нашитыми поверх них металлическими пластинами. Что ж, жаловаться не приходилось, – за это им и платили.
Больше всего шалеи радовались в Йере периоду дождей, когда вода низвергалась с неба сплошным потоком, превращая дороги в непролазные топи. На улицу лучше было и вовсе не высовываться, потому что на расстоянии вытянутой руки невозможно было ничего разглядеть. На месяц, пока шел кажущийся нескончаемым ливень, жизнь в Йере замирала. Даже вольные не беспокоили имперских подданных. Шалеям оставалось только сидеть в казармах, пить вино, играть в треугольники, да время от времени поглядывать в окно, чтобы убедиться, что ливень пока еще не превратился во всемирный потоп.
Миновав окружающую Меллению каменистую равнину, обоз, не сворачивая с основной дороги, углубился в лес.
Повозка с клеткой, в которой находился Граис, ехала четвертой от начала колонны. Матерчатый полог, делавший ее неотличимой от остальных, одновременно укрывал Граиса от жары и солнца. Двое шалеев, наблюдавших за пленником, сидели в конце повозки. Настроенные вполне благодушно, они делились с арестантом припасенной водой, а один из них даже попытался заговорить с Граисом. Солдата интересовало, каким образом Граису с сообщниками удалось сбежать из столичной тюрьмы. Граис отвечать отказался, сославшись на то, что план побега принадлежал не ему, а сам он так перепугался, что толком ничего и не помнит.
– А в Меллению зачем пришел? – спросил шалей. – Знал ведь, наверное, что здесь тебя могут схватить?
– Мы не выбираем свой Путь, а следуем тем, который указывает нам Поднебесный, – ответил на это Граис.
– Не пойму я этих йеритов с их Поднебесным, – обратился шалей к своему напарнику. – Какой толк в боге, который все решает за тебя? Вот я, например, обращаюсь к богам только в том случае, когда мне требуется помощь в каком-то конкретном деле. Да и то особенно на нее не рассчитываю. Как будто у богов нет других дел, как только следить за тем, чем мы здесь, на земле, занимаемся.
– Все Пути, ведущие к Поднебесному, были начертаны еще до сотворения мира, – сказал Граис. – Рождаясь, мы оказываемся в начале того или иного Пути, и наша задача – сделать его как можно прямее и короче.
– Это что же, выходит, вы стремитесь поскорее помереть? – удивился шалей.
– Смерть – это еще не конец Пути, – возразил ему Граис.
– Нет, здесь ты меня своими учеными штучками не проведешь, – хитро улыбнувшись, погрозил Граису пальцем шалей. – Умер – значит, все! Слышал я рассказы о мертвецах, встающих из могил, да только сам ни одного не видел. И не знаю никого, кто видел бы такое собственными глазами. А за свою жизнь мертвецов я повидал немало.
– Да и почему-то никто не торопится умереть, – поддержал его другой шалей.
– Я говорю не о теле человека, которое, по сути своей, всего лишь бренная оболочка, – сказал Граис, – а о заключенном в ней бессмертном духе.
– Ну, если говорить о бессмертии, то я предпочел бы вечное существование в своем собственном теле, – улыбнулся шалей. – Дух, как мне кажется, имеет некоторые существенные недостатки.
– Например?
– Например, он не может насладиться стаканчиком доброго вина. Кроме того, будучи бесплотным, дух не сумеет обнять и прижать к себе приглянувшуюся ему красотку.
– Ты судишь о способностях и недостатках духа с точки зрения чисто человеческих потребностей, – возразил Граис.
– Естественно, – кивнул шалей. – Ведь я – человек.
– Дух испытывает наслаждения совершенно иного рода, нежели человек.
– Возможно, – не стал спорить шалей. – Но мне нравится мое нынешнее телесное существование. А что там будет после смерти – никому неизвестно. Поэтому лучше туда не спешить.
– Никто и не говорит о том, что нужно стремиться к смерти, – сказал Граис. – Но не надо и бояться ее.
– Я видел немало смертей, – задумчиво произнес второй охранник. – Но вместо того, чтобы привыкнуть, я боюсь ее все сильнее. Смерть ужасна и безобразна.
– Я не видел еще ни одного человека, умершего с улыбкой на губах, – добавил его напарник. – Каждый умирающий до последнего вздоха отчаянно цепляется за жизнь.
– Так умирают только те, кто не постиг великой истины Пути к Поднебесному, – ответил на это Граис. – Смерть следует рассматривать как естественный процесс развития духа. Просто тело выполнило свою миссию, и пришла пора с ним расстаться. Разве мы плачем, выбрасывая старую, износившуюся одежду?
– Ну если надеть больше нечего, – улыбнулся разговорчивый шалей.
– Но для чего в таком случае человеку дается земная жизнь, если главное заключено в духе? – спросил его напарник.
– Земная жизнь – это испытание, которое мы должны пройти с честью и до конца, – ответил ему Граис. – Именно поэтому мы не можем самовольно оборвать свою жизнь.
– А если все же смерть наступает прежде времени? Не в результате самоубийства, а по какой-то иной причине?
– Такая смерть – это жертва. А тот, кто приносит жертву, становится богоизбранным. Чем больше страданий выпадает человеку в его земной жизни, тем прямее и короче его Путь к Поднебесному.
– Не нравится мне такая философия, – поморщился один из охранников. – По мне, так лучше собственными силами добиваться того, что ты хочешь, чем провести всю жизнь в выгребной яме, надеясь на счастье после смерти. Не обижайся, йерит, но мне кажется, что все ваши беды происходят из-за вашего бога, который лишает вас права выбора.
– А многого ты добился в жизни? – спросил шалея Граис.
– Я служу в лучшей армии мира, – без лишней гордости произнес шалей. – И мне это нравится. Когда своей службой я заработаю достаточно денег, чтобы купить хороший дом, то уйду в отставку и обзаведусь семьей.
– Если прежде тебя не убьют в бою.
– Я приложу все усилия для того, чтобы остаться в живых, – улыбнувшись, ответил шалей.
– Послушай, йерит, – обратился к Граису другой охранник. – Ты ведь знаешь, что тебя везут в Халлат для того, чтобы предать казни. Неужели при мысли об этом ты не испытываешь ни малейшего страха?
– Я не думаю о смерти, – ответил Граис. – Мой земной путь пока еще далек от завершения.
– Человек предполагает, – вздохнул шалей, – а судьба играет им, как куклой.
– Постижение истины о Пути к Поднебесному делает человека хозяином собственной судьбы, – сказал Граис.
– Это что же получается? – удивился шалей. – Поднебесный одновременно и определяет твой путь, и освобождает тебя от него? Так, что ли?
– Знание о том, что Путь существует, делает движение по нему осмысленным, – ответил Граис. – Тот же, кто не желает принять великую истину о Пути к Поднебесному, обречен всю свою жизнь блуждать во тьме.
– А после смерти?
– Начинать Путь заново.
Разговор между арестантом и его охранниками протекал вяло. Ни одна из сторон не испытывала к нему особого интереса, поскольку изначально имела сложившееся мнение по обсуждаемому вопросу и не собиралась его менять. У кахимцев, в повседневной жизни не придававших большого значения даже собственным богам, склонность йеритов сверять каждый свой шаг с предписаниями Поднебесного могла вызвать разве что недоумение и усмешку. Граис же, излагая шалеям основные положения учения о Пути к Поднебесному, прекрасно понимал, что философская концепция учения, разработанная специально для социально-бытовых условий Йера, вряд ли заинтересует кахимцев.
Впрочем, возможно, со временем к учению о Пути к Поднебесному, завоевавшему сердца и умы всех, без исключения, йеритов, обратятся и подданные Кахимской империи. Но произойдет это не прежде, чем сама империя переживет свой кризис и упадок. Вот тогда, когда кахимцы перестанут ощущать себя избранным народом, призванным повелевать всем остальным миром; когда радость бытия сменится тяжкой работой, не приносящей ни удовлетворения, ни достаточных средств к существованию; когда власть имущие будут печься не о благосостоянии своих подданных, а лишь о собственном кармане; когда воры и проходимцы станут жить лучше и спокойнее, чем честные труженики, – тогда кахимцы почувствуют, что почва повседневной реальности ускользает у них из-под ног. Видя то, что происходит вокруг них, они откажутся верить собственным глазам. Даже солнце покажется им слишком тусклым. И, не находя иного выхода, они обратят свои сердца к единому богу, обещающему спасение души в обмен на земные страдания. Только тогда, но не раньше.
А пока разговор между Граисом и присматривающими за ним шалеями был не более чем обычной дорожной беседой, цель которой – помочь путешествующим скоротать время в пути.
Когда солнце наполовину скрылось за деревьями, бан-шалей дал команду возницам сворачивать с дороги – пора было искать место для ночлега.
Шалеи, посланные на разведку, отыскали неподалеку от дороги поляну, достаточно большую, чтобы на ней могли разместиться все восемь повозок.
Двух десятков хорошо вооруженных солдат было вполне достаточно для того, чтобы отбить охоту нападать на обоз у бродяг, промышляющих грабежом вдоль дорог, поэтому командир конвоя не стал предпринимать никаких особых мер предосторожности. Как было принято у кахимцев, семь повозок установили кругом. В центр, поближе к разведенному костру, поместили повозку с арестантом и стреноженных чеклаков. Пятерых солдат бан-шалей отправил в дозор: троих – в лес, двоих – наблюдать за дорогой, откуда, по его мнению, скорее всего можно было ожидать появления незваных гостей. Остальные шалеи занялись обычными бивачными делами: одни таскали дрова для костра, другие уже подвешивали на срубленной жердине закопченный походный котел, третьи с кожаными ведрами отправились за водой к журчащему неподалеку ручью. Шалеи, незанятые приготовлением пищи, проверяли надежность осей и колес повозок и осматривали подковы на копытах чеклаков – командиру конвоя очень не понравилась сегодняшняя задержка с отправкой обоза, и он не хотел, чтобы завтра утром повторилась та же история.
Двух разговорчивых шалеев, присматривавших за пленником, сменили другие охранники. Эти были уже не такими словоохотливыми. Время от времени то один, то другой из них бросал мрачный взгляд в сторону Граиса, спокойно сидевшего в углу клетки. С большим интересом, откинув матерчатый полог повозки, охранники глазели на возню вокруг костра.
Котел на огне закипел, когда уже совсем стемнело.
Шалеи, за исключением часовых, расположились вокруг костра и, негромко переговариваясь, принялись за еду.
Один из охранников молча просунул плошку с кашей между прутьями решетки, за которой находился пленник.
– Спасибо, – принимая горячую посудину, поблагодарил его Граис.
Шалей что-то неразборчиво буркнул в ответ и уселся на краю повозки спиной к Граису.
Поев, Граис постучал пустой плошкой по решетке.
– Я бы не хотел причинять тебе лишнее беспокойство, – сказал он, возвращая посудину охраннику. – Но так же, как и всякий другой человек, я испытываю потребность не только в еде…
Стянув с головы шлем, шалей задумчиво поскреб в затылке. Так ничего и не ответив пленнику, он отправился докладывать о возникшей проблеме командиру.
Вернулся он в сопровождении троих вооруженных шалеев и самого бан-шалея.
Бан-шалей взобрался на повозку и вставил ключ в замок, запирающий клетку. Прежде чем снять замок, он сурово посмотрел на Граиса и строгим голосом предупредил:
– Чтобы никаких штучек у меня!
– Не более, чем обычно, – улыбнулся Граис.
Бан-шалей открыл дверцу клетки и отошел назад. Четверо шалеев направили на Граиса острия своих копий.
Спрыгнув с повозки на землю, Граис сделал несколько приседаний, чтобы размять затекшие ноги.
– Здесь, – бан-шалей указал на заднее колесо повозки. – И поторопись.
– Благодарю, много времени мне не потребуется, – снова улыбнулся Граис.
Справив нужду под пристальными взглядами шалеев, Граис еще раз поблагодарил их командира и, забравшись в клетку, сам прикрыл за собой дверцу. После того, как бан-шалей повесил на дверцу замок и, проверив, надежно ли он заперт, спрыгнул с повозки, Граис поудобнее устроился в углу клетки и, накинув на лицо платок, приготовился отойти ко сну. Возможно, уже завтра он встретится с наместником. Чтобы провести беседу с ним на должном уровне, он должен быть свежим и бодрым, – теперь, без психопреобразователя, он мог рассчитывать только на собственные силы.
Шалеи, за исключением тех, кому первую половину ночи предстояло караулить, тоже постепенно разошлись по повозкам и улеглись спать.
Охранники, приставленные к пленнику, дремали, прислонившись спинами к деревянным дугам внутри фургона, на которые был натянут матерчатый полог. Временами то один, то другой шалей, вскинув голову, бросал быстрый взгляд в глубь повозки и, удостоверившись, что пленник на месте, снова опускал подбородок на грудь.
Ночь была тихой и безветренной. Духота, заполнившая воздух, словно придавила к земле все, даже звуки. На деревьях не шевелился ни один лист. Время от времени негромко всхрапывали стреноженные чеклаки.
Трое часовых сидели на корточках возле костра, опираясь о поставленные вертикально копья. Двое негромко и довольно вяло о чем-то спорили. Взгляд третьего шалея, сидевшего чуть в стороне, был устремлен вверх, туда, где на черном бархате ночного неба поблескивали звезды, похожие на шляпки серебряных гвоздиков. Прямо над головой кахимца крутой дугой изгибалось созвездие Серпа. А чуть левее звездный Чеклак, встав на дыбы, вскидывал передние копыта, словно стараясь отбросить ими подальше от себя скопление звезд, похожее на занесенное для удара Копье.
Что за неведомый мастер создал эти фантастические рисунки? Почему они так завораживают смотрящего на них человека? Какая тайна скрыта в них и удастся ли ее когда-нибудь разгадать?..
Непостижимая красота звездного неба увлекала душу наблюдавшего за ней человека в свою бездонную глубину. Казалось, тому, кто проникнет в нее, она сулила покой, блаженство и вечную жизнь. Жизнь…
Именно в тот момент, когда человек думал о жизни, его настигла смерть, смерть слепая и неотразимая. Вылетевшая из темноты стрела вонзилась шалею между лопаток, раздробив наконечником позвонок. Разум человека даже не успел осознать, что же именно произошло, но в последние мгновения своей жизни он отчетливо понял, что умирает. И еще он успел испытать ужас, который не дано постичь никому из живущих, ужас перед бездной небытия, в которую он вот-вот должен был провалиться и из которой не существовало выхода. Человек отчаянно вцепился руками в границу, за которой ничего не было, – ни вечной жизни, ни вечных страданий…
Последняя мысль, промелькнувшая в меркнущем сознании солдата перед тем, как его не стало, была: «Все ложь…»
Почти без вскрика шалей выронил из рук копье и упал лицом в горящий костер. Двое его товарищей вскочили на ноги. Один из шалеев схватил мертвого за ноги и вытащил его из костра.
– Тревога! – закричал другой. – На нас напали!
Крикнув, шалей сам испугался собственного голоса, прозвучавшего так, словно он находился один на краю света и взывал о помощи к тем, кого уже не было. Но состояние необъяснимой жути, охватившее вдруг солдата, длилось не больше двух ударов сердца. С третьим ударом у ног его в землю вонзилась стрела, посланная, должно быть, не слишком умелой рукой.
– Тревога! – снова закричал солдат и, дабы не оставаться неподвижной мишенью для невидимого стрелка, отпрыгнул в темноту.
Пространство внутри круга, очерченного повозками, ожило. Из повозок с оружием в руках выскакивали разбуженные криком часового шалеи. Опытные солдаты были готовы к бою, но врагов не было видно.
– Что случилось? – бан-шалей подбежал к часовым, сжимая в руке обнаженный меч.
– Тринтина убили! – шалей копьем указал на тело мертвого солдата.
– Больше огня! – крикнул бан-шалей.
Двое шалеев кинули в костер по охапке заранее припасенных сухих смолистых веток.
Пламя, взметнувшееся едва ли не до неба, озарило окружающие поляну деревья. И сразу же из темноты со всех сторон полетели стрелы.
По тому, под каким углом стрелы вонзались в землю, можно было догадаться, что стреляли люди, затаившиеся на деревьях.
Пронзительно вскрикнул шалей, которому стрела попала в плечо.
Чеклаки, напуганные криками и беготней, заметались по поляне, пытаясь порвать путы на ногах, не позволяющие им прорваться сквозь кольцо повозок и унестись прочь.
– В укрытия! – взмахнув над головой мечом, крикнул бан-шалей. – Занять круговую оборону!
Рассредоточившись по кругу, шалеи залегли под повозками, готовые отразить атаку прячущихся в темноте врагов.
Шалеи, сторожившие Граиса, оставив пленника в одиночестве, готовились вместе с остальными оборонять лагерь.
Граис, не видевший ничего из-за накрывающего повозку полога, лишь по звукам, доносящимся до него, мог догадываться о том, что происходит снаружи.
На какое-то время на поляне воцарилась почти полная тишина. Шалеи неподвижно лежали в своих укрытиях. Нападавшие, прекратив обстрел лагеря из луков, более никак не проявляли себя. Даже чеклаки успокоились, сбившись в кучу возле одной из повозок.
Как будто сама смерть накрыла лагерь и окружающий его лес своим черным крылом, уничтожив всякое движение, звуки и даже время, – своего извечного врага и союзника. Казалось, что теперь рассвет уже не наступит никогда. Ночь будет тянуться вечно, – если только для пустоты, лежащей по ту сторону границы жизни и смерти, приемлемо такое понятие, как вечность.
Какой-то глупец или сумасброд сказал как-то, что после смерти перед человеком раскрывается вечность… Бред, облеченный в красивые слова! Вечность – суть всего лишь образ, придуманный человеком для того, чтобы придать некоторую видимость определенности невообразимо долгому отрезку времени, которое само по себе является величиной относительной. А смерть – это вещь в себе, постичь которую можно только в одно последнее мгновение, уже падая в бездну. Но постижение это приносит не облегчение, а ни с чем не сравнимый ужас, и счастье человека, что испытывает он его лишь однажды и длится это ощущение всего-лишь мгновение, короче вздоха.
Едва начиная жить, человек уже готовится к смерти. Каждый представляет ее по-своему, но ни один из живущих не желает верить в то, что смерть – это просто НИЧТО. Об этом могли бы знать только мертвые, если после жизни существовала бы какая-то иная жизнь. Пусть не жизнь, но хоть что-то на нее похожее. Но НИЧТО это и есть НИЧТО, а потому о нем невозможно сказать ничего определенного.
– Кто бы это мог быть? – шепотом произнес бан-шалей, скосив глаза на лежащего рядом с ним под повозкой шалея.
– А кто их разберет, – так же шепотом ответил солдат, тот самый разговорчивый охранник, ехавший в одной повозке с Граисом. – Но я бы не стал ставить на то, что это просто разбойники с большой дороги. Те бы не стали обстреливать лагерь, а попытались незаметно забраться в повозки и унести, что удастся.
– Кем бы ни были эти поганцы, – процедил сквозь зубы бан-шалей, – они скорее всего не ожидали, что в лагере окажется так много солдат. Должно быть, они уже оставили свою затею и убрались подобру-поздорову.
– Как знать, – ответил шалей. – Быть может, они только и ждут, чтобы мы покинули свои укрытия.
– Так что же, до рассвета валяться под повозками?
– Я думаю, что Тринтин, который сейчас лежит мертвый возле костра, сказал бы, что это не самое плохое место в мире.
Бан-шалей довольно хмыкнул – в ситуации, когда ничего хорошего ждать не приходилось, мрачноватый и незатейливый солдатский юмор пришелся как нельзя кстати.
Дрова, подброшенные в костер, быстро прогорели. Пламя костра опало, и окружающие поляну деревья вновь начали погружаться во мрак.
По приказу бан-шалея двое солдат выбрались из-под повозок, чтобы вновь распалить огонь. Двигались они осторожно, но опасения их оказались напрасными – из темноты леса не вылетела ни одна стрела.
– Может быть, и в самом деле, ушли? – с надеждой и все же с сомнением произнес лежащий рядом с бан-шалеем солдат.
– Как бы не так, – отозвался шалей из-под соседней повозки. – Все только еще начинается.
Вспыхнувшее с новой силой пламя костра осветило деревья на краю поляны и заросли невысокого кустарника между ними. В кустах происходило какое-то движение. То и дело над переплетением ветвей и листвы возникали и снова исчезали головы и руки людей, занятых какой-то активной деятельностью.
Вскоре появился и результат – человек десять разбойников вытолкнули из кустов толстый ствол дерева, очищенный от ветвей. Несколько оставшихся суков они использовали в качестве рукояток, за которые держали ствол. С нарастающим криком нападающие устремились вперед, толкая перед собой бревно, как таран, направленный на одну из повозок, составляющих кольцо обороны лагеря.
– Лучники! – крикнул бан-шалей.
Четверо шалеев с луками встали в полный рост между повозками и открыли стрельбу по атакующим. Солдаты были более искусными стрелками, нежели разбойники. Лишь две стрелы, выпущенные шалеями, не попали в цель. Те из разбойников, что остались живы, не в силах были удержать бревно и бросили его на землю.
Но они, похоже, даже не помышляли о том, чтобы спасаться бегством. Вместо того, чтобы бежать в лес, они залегли за бревном, а из кустов на помощь им выбежала новая группа. Трое из них упали, сраженные стрелами шалеев, но остальные добежали до бревна, подняли его на руки и снова направили на кольцо повозок.
– Они как будто ищут смерти, – недоумевающе произнес бан-шалей.
– Должно быть, именно это йериты и называют жертвенностью, – сказал лежащий рядом солдат. И, отвечая на удивленный взгляд командира, добавил: – Они считают, что таким образом быстрее окажутся рядом со своим богом.
– Идиоты, – сквозь зубы процедил бан-шалей.
– Точно, – мрачно кивнул солдат. – Однако, похоже, эти идиоты скоро добьются того, что хотят.
Третья волна нападающих, выбежав из кустов, вновь подхватила упавшее на землю бревно и устремилась вперед, на стоящую прямо перед ними повозку.
Солдат, лежавший под телегой, попятился назад.
Находившийся рядом с ним бан-шалей на какое-то время замешкался, словно отказываясь верить тому, что вот-вот должно было произойти.
Пятеро несущих на руках бревно людей замертво упали на землю, сраженные стрелами разящих теперь уже почти в упор шалеев. Но оставшиеся из последних сил, вопя от непомерного напряжения, дотащили бревно до цели.
Конец бревна ударил в борт повозки. Затрещали ломающиеся доски. Повозка накренилась и завалилась набок – дорога в лагерь обороняющихся была открыта.
Бан-шалей, придавленный дугой перевернувшейся телеги, уперся в нее руками, пытаясь приподнять и выбраться из ловушки, в которой оказался. Один из разбойников, вскочив на борт повозки, обнажил короткий меч и, оскалившись по-звериному, наискосок разрубил лицо кахимца.
То, что рубеж обороны вокруг лагеря прорван, а командир убит, вовсе не повергло шалеев в смятение или панику. Опытные бойцы, кахимцы знали, что рассчитывать на милость врагов следует только в том случае, когда ничего иного уже не остается. Пока же у них в руках имелось оружие, они готовы были сражаться за собственные жизни. Сомкнув ряды, солдаты ударили по нападающим, выставив вперед свои длинные, тяжелые копья. На стороне шалеев были отличная боевая выучка и умение обращаться с оружием. Противники же могли противопоставить им только отчаянное презрение к смерти.
Шалеям удалось отбросить за пределы линии обороны первую волну нападавших, но на помощь им, размахивая топорами и мечами, уже бежали из леса новые бойцы.
Проломившись сквозь частокол направленных на них копий, йериты ворвались в лагерь. Сражение рассыпалось на десяток отдельных схваток, в каждой из которых шалеям противостояли противники, втрое превосходящие их числом.
Граис, вцепившись руками в прутья клетки, пытался рассмотреть, что происходит за пределами его темницы. Он слышал лязг металла, крики дерущихся и вопли раненых, но не мог понять, кто напал на лагерь и на чьей стороне преимущество.
Огромный широкоплечий верзила с топором в руке запрыгнул на край повозки, и Граис инстинктивно отшатнулся в тень. Верзила, нагнувшись, забрался под полог и чертыхнулся, ударившись в темноте лбом о клетку.
– Эй, Граис, ты здесь? – негромко окликнул он пленника.
Граис сразу же узнал голос Грудвара, бородача, вместе с которым бежал из Халлатской тюрьмы.
– Что происходит? – спросил он, сделав шаг к решетке.
– Битва, – коротко ответил Грудвар и, размахнувшись, ударил обухом топора по замку на двери клетки. – Крепкий, зараза, – недовольно буркнул он и ударил снова. Замок остался висеть на месте. – Помог бы, – обратился бородач к Граису.
– Здесь я бессилен, – развел руками тот.
– Ладно, – Грудвар выглянул из-под полога повозки. – Слим! Лехий! Давайте сюда чеклаков!
Йериты быстро впрягли в повозку двух чеклаков. Грудвар прыгнул на спину левого зверя и что было сил хлестнул его своей огромной ладонью.
– Выносите, братки!..
Чеклаки, всхрапнув, понесли повозку в сторону пролома в линии обороны.
– Давай!.. Давай!.. – погонял их Грудвар.
Повозку подбросило так, что Граис, чтобы не разбиться, обеими руками вцепился в прутья решетки.
Едва не перевернувшись, повозка с арестантом проскочила между перевернутой повозкой и той, что стояла рядом с ней. Сорванный полог остался висеть на обломке дуги.
– Давай!.. Давай!.. – неистово нахлестывал чеклака Грудвар, правя в лес, прочь от кипевшей на поляне битвы.
