Глава 9

Марсал остановился без предупреждения, и Харп по инерции сделал еще пару шагов вперед.

– Пришли, – сказал Марсал.

Солнце пока еще не взошло, но было уже достаточно светло, чтобы ясно видеть то, что находилось вокруг. А вокруг не было ничего, кроме бескрайней белой пустыни, похожей на туго натянутое полотно, чуть припорошенное сверху серебристой пылью, от нестерпимого сияния которой очень скоро придется прятать глаза за темными стеклами очков. Только на северо-западе, километрах в пяти, ровную снежную поверхность взламывало нагромождение торосов, выползших на берег из Замерзшего моря.

– Смотри туда, – рукой указал направление Марсал.

Присмотревшись, Харп заметил метрах в ста от места, где они стояли, едва приметную неровность: как будто кто-то прополз под снегом, чуть приподняв его.

– Это выход из лаза? – спросил Харп.

– Да, – кивнул Марсал. – Возле него вы с Энисой устроите засаду. Я буду гнать червя оттуда. – Марсал указал на восток. – Мы будем находиться друг от друга на расстоянии около километра. Местность вокруг ровная, так что, когда взойдет солнце, вам будет хорошо меня видно. Как только подам знак – не зевайте.

– Все будет сделано в лучшем виде, – подмигнув, заверил Харп. – Подцепим червячка на крючок.

Лицо Марсала осталось серьезным. Сунув руку в карман, он проверил, там ли зажигалка, которую дал ему Харп. Убедившись, что зажигалка на месте, Марсал коротко кивнул Харпу, быстро взглянул на Энису и, более ничего не сказав, побежал в ту сторону, где находился другой выход, через который он должен был начать гнать снежного червя в сторону ожидавшей его засады.

Посмотрев на Энису, Харп натянуто улыбнулся.

– Ну что, займемся делом?

Ничего не ответив, женщина скинула с плеч вещевой мешок и направилась к выходу из лаза.

Харп последовал за ней.

Ночью снегопада не было, и выход, который накануне вечером Марсал очистил от закрывавшего его снега, был по-прежнему открыт, что избавляло Харпа с Энисой от необходимости осторожно и медленно прокладывать себе путь к краю воронки.

Прежде всего надо было утоптать снег вокруг воронки выхода, чтобы по нему можно было легко перемещаться без снегоступов, которые в момент схватки со снежным червем превратились бы в помеху. Зацепившись краем снегоступа за любую неровность, можно упасть и заработать растяжение, а то и разрыв связки в голеностопном суставе.

В течение десяти минут сосредоточенно утаптывая снег вокруг отверстия в снегу, Марсал и Эниса не обмолвились ни единым словом.

Когда с этим делом было покончено, они сняли снегоступы и принялись за другую работу. Теперь им необходимо было раскопать снег до уровня плотного континентального льда, в котором можно надежно закрепить клинья.

Во время этой работы Харп и Эниса почти не глядели друг на друга и обменивались лишь короткими репликами, имеющими самое непосредственное отношение к тому, чем они занимались.

То ли с рассветом стало чуть теплее, то ли интенсивная физическая нагрузка заставляла кровь быстрее бежать по жилам, только вскоре Харп уже расстегнул пару верхних пуговиц на дохе и сдвинул шапку на затылок.

Эниса, не прекращая работать короткой лопаткой, которую Харп про себя называл саперной, хотя и сам не понимал значения этого слова, взглянула на своего напарника исподлобья.

– Застегнись, грудь застудишь, – коротко бросила она и снова опустила взгляд.

Зубами стянув с правой руки перчатку, Харп застегнул пуговицу под воротником.

– Ты злишься на меня? – спросил он, посмотрев на женщину.

Эниса дернула плечом, но при этом даже не взглянула на Харпа, который так и не понял, что означал этот жест.

– Ты, конечно, уверена, что я был не прав, – все так же глядя на Энису, продолжавшую мерно кидать лопаткой снег, сказал Харп. – Но я делал то, что считал нужным. Если сегодняшняя охота закончится успешно и нам удастся добыть достаточное количество слизи снежного червя, через день-другой мы с Марсалом уйдем из хижины старого Бисауна. А мне не хотелось бы оставлять вас вместе с человеком, которого все считают врагом и который в ответ ненавидит всех живущих в этом доме.

Прекратив работать, Эниса обернулась, но взгляд ее при этом был устремлен не на Харпа, а куда-то мимо него.

– Если мы будем болтать вместо того, чтобы работать, снежного червя вы с Марсалом сегодня не получите.

Голос Энисы был ровным и почти холодным, но при этом, что порадовало Харпа, в ее словах не прозвучало открытой неприязни.

– Да черт с ним, с червем! – Харп воткнул свою лопатку штыком в снег. – Я не пойму, что я делаю не так? Почему у меня такое ощущение, что люди сторонятся меня, будто я болен какой-то заразной болезнью?

– Они боятся тебя, – ответила Эниса.

– Почему? – с искренним недоумением спросил Харп. – Я никому не желаю зла.

– Ты пугаешь своей непредсказуемостью. – Сняв перчатку, Эниса поправила рыжую прядь волос, выбившуюся из-под шапки. – Ты все время меняешься. Сегодня ты уже не такой, каким был вчера. Твои поступки невозможно предугадать. А единственный способ выживания в мире вечных снегов – это стремление к стабильности. Один день должен перетекать в другой плавно и незаметно.

– Даже если каждый день «снежные волки» будут забирать тебя к себе? – с неожиданной злостью процедил сквозь зубы Харп.

На лице Энисы не дернулся ни единый мускул. Но кто бы мог сказать, чего стоила ей эта видимость полнейшей невозмутимости?

– Да, – произнесла она ровным, сухим, абсолютно ничего не выражающим голосом. – И ты напрасно считаешь, что для меня это трагедия.

– Может, тебе это даже нравится? – криво усмехнулся Харп, сам превосходно понимая, насколько гадко это выглядит.

– Нет, – все так же спокойно ответила Эниса. – Но это часть моей жизни.

– Это не так, Эниса, – покачал головой Харп.

– Нет, это именно так, – с непоколебимой уверенностью в своей правоте возразила ему женщина. – Только ты этого не желаешь понять. И именно это притягивает и одновременно отталкивает от тебя людей. Мы приговорены к этой жизни, Харп. За что – не знаю. Может, за то, что каждый из нас совершил в другой жизни нечто ужасное.

– Почему ты так считаешь?

– Потому что в этом мире нет ни одного счастливого человека.

– И ты полагаешь, что отсюда невозможно сбежать?

Эниса отрицательно качнула головой.

– Почему?

– Давай работать. – Эниса перешла на новое место, намеченное под расчистку. – А то не успеем закрепить клинья.

Харп посмотрел в ту сторону, куда ушел Марсал.

Расстояние, разделявшее их, было, пожалуй, поболее километра. Но на фоне ровной белой поверхности снежной пустыни темная человеческая фигура отчетливо выделялась. Сигналом к началу охоты должен был стать дым от подожженной Марсалом ветоши.

Когда вокруг выхода из лаза снежного червя были расчищены шесть небольших участков, Харп принялся забивать в лед клинья. За прочность и надежность трех клиньев с шипами-распорками можно было не опасаться, поэтому именно их Харп собирался использовать для того, чтобы, как он выражался, подцепить снежного червя на крючок. Три других клина, сделанные из обрезков металлической арматуры, должны были послужить для дополнительной фиксации зверя.

Закрепив на клиньях веревки, Харп привязал противоположные концы к кольцам на гарпунах. Воткнув гарпуны в снег, он еще раз обошел вокруг воронки в снегу, проверяя надежность каждого сочленения.

– Порядок, – сказал он, вновь оказавшись рядом с Энисой. – Если только Марсалу удастся выгнать червя на нас, ему уже не уйти.

Как только он произнес эти слова, из-за горизонта выскользнул первый луч солнца. Пробежав по снежной равнине, он заставил каждый ее сантиметр вспыхнуть мириадами сверкающих искорок.

Эниса достала из кармана солнцезащитные очки. Харп последовал ее примеру. Все, с кем ему доводилось говорить, сходились во мнении, что снежная слепота – самое страшное, что может случиться с человеком в мире вечных снегов. А Марсал как-то поздним вечером, когда они занимались подготовкой снаряжения, рассказал, что «снежные волки» порою карают непокорных, выводя их в ясный солнечный день в снежную пустыню без солнцезащитных очков. Хорошо, если о несчастных есть кому позаботиться: в случае не слишком сильного поражения роговицы через пять-шесть пятидневок зрение может вернуться. Но даже в этом случае оно не восстанавливается полностью: человек остается полуслепым, видя только неясные, расплывчатые контуры предметов.

– Ты не ответила на мой вопрос, – напомнил Энисе Харп. – Почему ты уверена, что отсюда невозможно выбраться?

– Ты слышал о Микато, нашем соседе? – спросила Эниса.

– Да, – кивнул Харп.

– У него сохранились воспоминания из прошлой жизни, которых нет у других. Он рассказывал о месте, которое называется тюрьмой…

– Да, я знаю, что это такое, – вставил Харп, дабы не выслушивать долгих объяснений по поводу того, что ему и без того известно.

– Значит, ты тоже помнишь ее? – Эниса прищурилась так, словно уличила Харпа во лжи или в каком-то другом неблаговидном поступке.

– Да.

Харп пожал плечами – реакция Энисы на его слова показалась ему более чем странной. Как он уже успел понять, многие в этом мире помнили что-то такое из прошлой жизни, что было полностью стерто из памяти остальных.

– Расскажи мне.

Это прозвучало не как просьба, а почти как приказ.

– Что именно? – не понял Харп.

– Что тебе известно о тюрьме?

– Это место, в котором содержатся люди, совершившие различные преступления и, по большей части, представляющие собой опасность для общества…

Сказав это, Харп внезапно умолк. Перед его мысленным взором возникла вертикальная решетка. Толстые металлические прутья выкрашены зеленой краской, местами облупившейся. На одном из прутьев выцарапано короткое непристойное ругательство. А за решеткой он увидел лицо. Даже не лицо, а красную, расплывшуюся, как у свиньи, рожу с самодовольной ухмылкой на широких сальных губах. Сверху на рожу наползал черный пластиковый козырек от фуражки с голубым околышком. Харпу показалось, что еще секунда – и он узнает это лицо, вспомнит не только имя человека, которому оно принадлежало, но и то, каким образом он был связан с его жизнью…

Однако, прежде чем к Харпу вернулась память, видение исчезло.

– С тобой все в порядке? – с некоторой тревогой спросила Эниса.

– Да… – Харп разжал зубы, выпуская прикушенную губу, и еще раз, уже совсем уверенно, повторил: – Да.

– Это все, что ты помнишь о тюрьме? – спросила Эниса.

– Да.

Харп солгал не потому, что хотел утаить свое прошлое, – он просто боялся говорить о том, чего и сам пока не понимал.

– Микато помнит еще и то, что тюрьма надежно охранялась…

– Он был охранником или заключенным? – спросил Харп, все еще думая о чем-то своем.

Ресницы Энисы на мгновение удивленно сомкнулись.

– Не знаю… А какое это имеет значение?

– Здесь, наверное, уже никакого, – как будто с неохотой ответил Харп. – Но там, в другой жизни, очень многое зависит от того, по какую сторону решетки ты находишься.

– Решетка? – снова недоумевающе хлопнула глазами Эниса. – При чем здесь решетка?

– В тюрьме решетка является одной из тех преград, которые не позволяют заключенным выбраться на волю, – объяснил Харп.

– Микато ничего не говорил о решетках.

– Возможно, не все тюрьмы похожи друг на друга… – Харп недовольно поморщился. – К чему, собственно, весь этот разговор?

– То, что ты, так же, как и Микато, помнишь о тюрьме, говорит о многом.

– Например?

– Например, то, что в той жизни, о которой никто из нас почти ничего не помнит, вы оба совершили какие-то преступления. А значит, и все мы здесь преступники.

– Даже если это и так и мы с Микато действительно, побывали в тюрьме за какие-то преступления… – Харп с сомнением покачал головой. – Слишком незначительная статистика, чтобы распространять ее на всех обитателей мира вечных снегов.

– Остальные просто не помнят своего прошлого… Или не хотят о нем говорить.

– Ну и что?

– Микато считает, что все мы здесь заключенные, совершившие преступления настолько ужасные, что нас нельзя держать в обычных тюрьмах. Поэтому нам стирают память о прошлой жизни и переправляют сюда. Та жалкая жизнь, которую мы здесь влачим, – это наказание за содеянное.

– Не проще ли было бы в таком случае элементарно лишить нас жизни?

– Бывают преступления, за которые и смерть – слишком мягкое наказание, – чуть понизив голос, почти торжественно произнесла Эниса. После чего быстро добавила: – Так говорил Микато.

– Странный тип этот ваш Микато. – Харп задумчиво цокнул языком. – Интересно было бы с ним побеседовать.

– Вот уже семь пятидневок, как Микато не говорит.

– Почему? – удивился Харп.

– Сказал, что в произносимых словах нет никакого смысла, и после этого умолк.

– Все любопытственнее и любопытственнее, – задумчиво почесал бороду Харп. – Тюрьма, из которой невозможно убежать… Но ведь если есть вход, то должен быть и выход… Допустим, выход тщательнейшим образом охраняется. Тогда именно то, что создатели этой тюрьмы считают ее защиту безупречной, делает ее уязвимой. Не существует такого охранника, которого невозможно было бы подкупить, обмануть, на худой конец убить… Охранные системы тоже порою дают сбои. Задача заключается лишь в том, чтобы понять, где находится выход, и оказаться в нужный момент в нужном месте…

– Сигнал! – прервал его размышления крик Энисы.

Харп тотчас же вернулся в реальность.

С той стороны, где находился Марсал, поднималась тоненькая струйка сизого дыма.

– По местам!

Схватив ближайший к ней гарпун, Эниса встала на краю воронки.

Харп обежал воронку и занял место напротив Энисы.

Он стоял, широко расставив ноги, сжимая обеими руками металлическое древко самодельного гарпуна, привязанного к клину с распорками. Другой гарпун, прикрепленный к точно такому же клину, был воткнут в снег в двух шагах от него. Харп рассчитывал, если, конечно, повезет, успеть воткнуть в снежного червя оба гарпуна.

Рассказывая Харпу о повадках снежного червя, Марсал говорил, что, чем-то напуганный или разозленный, червь может преодолеть под снегом расстояние в километр примерно за десять минут. По готовому же лазу он движется раза в три быстрее. Выходит, если Марсалу удалось вспугнуть зверя и заставить его двигаться в нужном направлении, снежный червь должен был появиться из воронки примерно через три-четыре минуты после того, как они увидели сигнал.

Харпу казалось, что он был готов к появлению зверя. И все же, когда головная часть снежного червя показалась из лаза, он на какое-то время оцепенел, пораженный колоссальными размерами и фантастическим видом обитателя снегов.

Тело снежного червя имело около полутора метров в поперечнике. Морщинистая кожа бледно-розового цвета поблескивала от толстого слоя покрывающей ее слизи. Тело было разделено на сегменты, шириною около тридцати сантиметров каждый, так что создавалось впечатление, будто оно туго перетянуто толстыми веревками.

Вначале из воронки показалась округлая головная часть червя, на которой не было заметно никаких органов, служащих для восприятия внешнего мира. Червь продолжал двигаться вперед и вверх до тех пор, пока тело его не поднялось над краем воронки на два с лишним метра. Какова была длина тела, оставшаяся под снегом, можно было только догадываться. И в тот момент, когда зверь достиг высшей точки своего рывка, на головной части его разошлись в стороны клиновидные пластинки, открывая уродливый зев, из которого сочилась какая-то фиолетовая жидкость. Тело червя качнулось из стороны в сторону, и из зева вместе с выдохом, похожим на тяжкий, протяжный стон, вырвалась струя пара.

Харпу удалось стряхнуть с себя оцепенение, только когда червь начал вновь опускаться в воронку.

С криком, похожим на вопль безумца, Харп подбежал к краю и с размаха вогнал гарпун в омерзительно розовую тушу.

Острие гарпуна вошло в плоть снежного червя с поразившей Харпа легкостью: он предполагал, что кожа зверя куда более грубая и прочная. Харп тут же дернул древко гарпуна на себя. Закрепленные на наконечнике стальные пластины разошлись в стороны, и гарпун надежно засел в теле жертвы.

Почувствовав боль, снежный червь рывком ушел еще на полметра в глубь воронки.

Харп успел заметить, как, упершись в край, согнулось металлическое древко воткнутого в червя гарпуна.

Не теряя времени, Харп схватил второй гарпун и вонзил его в тушу неподалеку от первого.

Одновременно с ним с отчаянным криком воткнула свой гарпун в тело зверя и Эниса.

Зев снежного червя вновь раскрылся, и тишину заснеженной пустыни разорвал странный звук, похожий на многократно усиленный треск разламывающейся под собственной тяжестью глыбы льда.

Понял ли червь, откуда исходила опасность, почувствовал ли каким-то образом присутствие людей или же действовал чисто инстинктивно, только та часть его тела, длиною около метра, которая все еще оставалась над поверхностью снега, изогнулась и, словно гигантский палец, собирающий остатки варенья из розетки, быстро прошлась по краю воронки.

Харп едва успел упасть и откатиться в сторону. Головная часть снежного червя с разверстым зевом пронеслась в нескольких сантиметрах от его лица, обдав волной зловонного смрада.

Вскочив на четвереньки, Харп по-лягушачьи прыгнул в направлении еще одного торчащего из снега гарпуна. Схватив его обеими руками, он перевернулся на спину и, когда тело снежного червя совершило очередной оборот вокруг воронки, что было сил ткнул оружие в раскрытый фиолетовый зев, а затем еще и ударил каблуком ботинка по топорщащимся роговым пластинкам, обрамлявшим зев.

Снежный червь вновь издал свой удивительный, не похожий на голос живого существа рык. Из разодранного гарпуном зева на снег брызнула струя фиолетовой жидкости.

Тело зверя взметнулось вверх, приняв почти вертикальное положение, а затем упало на снег, ударив точно в то место, где за секунду до этого находился Харп. Гарпун торчал из разверстого зева червя, подобно змеиному жалу.

Перекатившись на грудь, Харп вскочил на ноги и кинулся прочь от логова снежного червя, который каким-то образом сумел определить, где находится человек, причинивший ему эту нестерпимую боль. Пробежав всего пару шагов, он покинул утоптанную площадку вокруг выхода из лаза и, проломив тонкую корочку наста, по пояс провалился в снег. Рванувшись всем телом вперед, Харп грудью продавил наст и с головой зарылся в снег.

Возможно, именно это спасло ему жизнь, хотя в тот момент Харп действовал не осмысленно, а по наитию.

Позднее, обсуждая с Марсалом то, что произошло, они пришли к выводу, что снежный червь, исконный обитатель мира вечных снегов, лишенный каких-либо видимых внешних органов чувств, мог обладать терморецепторами, которые и указали ему местонахождение противника. Когда же Харп с головой зарылся в снег, червь потерял его из виду.

Как бы там ни было, но, когда Харп вылез из-под снега и протер стекла солнцезащитных очков, червь уже скрылся в своем лазе.

Выбравшись на утоптанную площадку, Харп осторожно приблизился к воронке. Три веревки, привязанные к клиньям с распорками, были натянуты как струны. Харпу даже показалось, что он различает исходящий от них низкий вибрирующий звук. Четвертый клин, на котором был закреплен гарпун, воткнутый Харпом в зев снежного червя, оказался вырван изо льда. Но это уже не имело большого значения: зверь был пойман даже не на один, а сразу на три крючка!

Харп почувствовал, как на него накатила волна дикой, неудержимой радости, которая рвалась наружу, требуя немедленного выхода. Ему хотелось сделать что-то совершенно невообразимое – запрыгать на месте или заорать во все горло, так, чтобы услышали даже «снежные волки», – он и сам толком не знал, что именно. Ему, новичку, не прожившему и пятидневки в мире вечных снегов, удалось сделать то, что считали невозможным все обитатели этого застывшего, остановившегося в мертвой точке своего развития мира!

Харп быстро глянул по сторонам, ища тех, кто должен был разделить с ним эту радость победы не просто над диким зверем, а в первую очередь над мировоззренческой системой данного мира, в основе которой лежал тезис о невозможности что-либо изменить.

– Эниса!..

Только теперь Харп заметил, что он один стоит на краю воронки.

Харп быстро глянул по сторонам.

Страх и предчувствие того, что произошло непоправимое, пока еще были не настолько сильны, чтобы возобладать над надеждой, что Эниса где-то рядом – так же, как и он сам, упала в снег и еще не успела выбраться.

– Эниса!

Никакого ответа.

Харп обежал воронку по кругу, не найдя никаких следов женщины. Два гарпуна, остававшиеся у Энисы, торчали в снегу, неподалеку от того места, где Харп видел ее в последний раз, когда она вонзила свой гарпун в розовое, податливое тело снежного червя.

Не зная, что предпринять, Харп растерянно посмотрел в сторону, где находился Марсал.

Марсал бежал к нему, размахивая руками, и как будто даже что-то кричал на бегу, вот только что именно, Харп разобрать не мог.

Харп упал на четвереньки и осторожно подполз к краю воронки.

В глубине ледяной трубы, уходящей отвесно вниз, извивался подвешенный на гарпунах снежный червь. Его фиолетовый зев, как и прежде, был раскрыт: из него торчало древко гарпуна.

– Эниса! – с отчаянной надеждой закричал Харп.

Он пытался убедить себя в том, что у Энисы, когда она сорвалась вниз, был шанс невредимой долететь до дна и успеть отбежать в сторону, прежде чем огромная туша снежного червя, конвульсивно дергающаяся в отчаянных попытках освободиться, расплющила ее о ледяную стену лаза.

Ответом ему стал только ледяной треск, вырвавшийся из ротового отверстия зверя вместе с облаком пара, пропитанного отвратительнейшим зловонием.

Харп невольно отшатнулся от выхода из лаза. Сев на утоптанный снег, он посмотрел на Марсала, до которого было теперь всего метров двести.

С убийственной ясностью он понял, что можно сколько угодно тешить себя призрачными надеждами на то, что Энисе каким-то чудом удалось спастись, но рано или поздно им с Марсалом все же придется спуститься в лаз снежного червя, чтобы убедиться в том, что ее больше нет в живых.

Жизнь человека в обмен на пойманного монстра… Стоило ли одно другого?..

Откуда-то из глубины сознания пришла мысль о том, что ни одно новое начинание не обходится без жертв. А жизнь этой несчастной женщины была настолько пуста и беспросветна, что смерть для нее явилась тем самым выходом из заточения, который она не надеялась найти.

В душе Харпа все перевернулось, когда он понял, сколь жалкое оправдание пытается он для себя придумать.

Вскочив на ноги, он выдернул из снега гарпун и, подбежав к краю воронки, наклонился над ней.

– Ну, давай! – закричал он как безумный, обращаясь к повисшему на веревках снежному червю. – Ну, что же ты!.. Давай! Я здесь!..

Как будто услышав призыв Харпа, а скорее всего просто почувствовав тепло его тела, снежный червь рванулся вверх по ледяной трубе выхода.

И когда его головная часть поднялась над краем воронки, Харп расчетливо и хладнокровно вонзил гарпун в широко распахнутый зев.

Из пасти зверя вырвался оглушительный стрекот. Он попытался сомкнуть роговые пластины, чтобы прикрыть израненный зев, но это его движение только способствовало тому, чтобы металлические пластины на острие гарпуна разошлись в стороны, раздирая плоть и причиняя мучительную боль. Фиолетовая жидкость, до этого медленно вытекавшая из пасти, хлынула широкой струей, заливая края воронки.

Харп схватил последний оставшийся у него гарпун и с размаха всадил его в изуродованный зев снежного червя.

Брызжа фиолетовой кровью, снежный червь провалился в ледяную трубу выхода, повиснув на удерживающих его веревках.

– Все… – беззвучно, одними губами произнес Харп и почти без сил опустился на снег.