Глава 17
Переступив порог, мы оказались в маленькой прихожей аккуратной двухкомнатной квартирки, обставленной в стиле, характерном для одиноких пожилых женщин. В прихожей стояла высокая деревянная вешалка, трехрядная галошница и тумбочка с облезшей полировкой, покрытая куском старого клетчатого пледа. В углу громоздилось несколько стопок старых газет и журналов, аккуратно перевязанных бечевками.
В первой комнате, куда мы попали прямо из прихожей, имелся большой круглый стол, покрытый белой накрахмаленной скатертью, старенький раскладной диван, кресло-кровать и огромный шкаф, похожий на незаконченное творение безвестного скульптора-монументалиста. Каким образом шкаф удалось затащить в квартиру, оставалось только гадать – ни в одну из дверей он по своим габаритам не проходил. В углу стояла тумбочка с жутко старым черно-белым телевизором. В другой комнате уместились только большая кровать с блестящими металлическими шариками на спинках и книжный шкаф с открытыми полками.
Подбор книг меня, признаться, удивил. Помимо классики, которую я как раз и рассчитывал здесь увидеть, – Пушкин, все трое Толстых, Тургенев, Чехов, Мопассан, Флобер, – на полках стояли также книги совершенно неожиданных, на мой взгляд, авторов: Кафка, Борхес, Ерофеев, Кундер, Кальвино, Акройд… Судя по подбору книг, мама Трепищева не только любила читать, но и отличалась удивительной широтой литературных интересов. Между толстыми томами Цветаевой и Набокова я приметил даже тоненькую книжечку Пелевина. Называлась она «Generation «М», из чего я сделал вывод, что мы по-прежнему находимся не в том варианте реальности, с которого все началось.
Но больше всего меня удивило то, что книг Трепищева я на полках не обнаружил.
Повсюду в квартире стоял запах лекарств, смешанный с густым ароматом лавандового масла, в который вливался еще и едва заметный душок нафталина. Но, как ни странно, подобная неожиданная смесь столь непохожих ароматов вовсе не раздражала. Напротив, она навевала воспоминания о чем-то далеком, приятном и одновременно грустном, оставшемся за порогом детства, что невозможно было обозначить словами, а можно было лишь вспомнить на уровне ощущений, как вспоминают вкус первого в жизни леденца, прилипшего к языку.
Несомненным достоинством дома были высокие потолки. Благодаря этому даже в самый жаркий день в квартире не чувствовалось одуряющей духоты.
Велев Трепищеву закрыть шторы во всех комнатах, Витька прошел на кухню.
– Здесь мы и обоснуемся, – сказал он, водружая на табурет свою тяжелую сумку.
Когда он задергивал шторы, я обратил внимание на то, что татуировка на его руке изменилась. Рисунки остались теми же, но сделались более грубыми, расплывающимися – их явно делал любитель, не имеющий большого опыта в работе подобного рода. На пальцах правой руки Витьки появились цифры, складывающиеся в число 1984, а на запястье – огромный паук с растопыренными лапами и мальтийским крестом на спине. Реальность, в которой мы находились, продолжала медленно, почти незаметно меняться.
– Откуда у тебя татуировки? – поинтересовался я у Витьки.
Мой приятель с безразличным видом посмотрел на свои руки.
– Увы, не знаю, – ответил он. – Может быть, я за что-то сидел?
– Или служил в армии, – предложил я иной вариант ответа.
Витька призадумался.
– А ты знаешь, похоже на то, – сказал он. – У меня имеются какие-то очень смутные воспоминания об армейской службе.
– А что означает число 1984? – спросил я.
– Должно быть, роман Оруэлла, – не задумываясь ответил Витька.
Выражение его лица при этом оставалось убийственно серьезным.
С него станется. Кто-кто, а Витька Кровиц мог запросто, ради фронды сделать на руке татуировку с названием запрещенного в свое время романа.
На кухне появился Трепищев с небольшим ночничком в руках. После того как Витька задернул шторы, в помещении стало почти темно, так что свет был не лишним. Верхнее освещение мы включать не стали, дабы не привлекать внимания к квартире, которая должна была казаться пустой. Хотя Парис и утверждал, что в обществе Трепищева мы можем чувствовать себя в полной безопасности, мне казалось, что дополнительные меры предосторожности будут не лишними. К тому же это вполне соответствовало игре в секретных агентов, которую мы с Витькой затеяли ради нашего гостеприимного хозяина. Поставленный на пол ночник отбрасывал на стены и потолок неяркие красноватые отсветы, что придавало обстановке атмосферу таинственности и скрытой опасности.
– Займись-ка едой, Вадим. – Витька кинул на стол коробку с замороженной пиццей и две упаковки пельменей, которые достал из сумки.
Трепищев включил плиту и занялся готовкой.
– А стаканчики у тебя имеются? – снова обратился к нему Витька.
Трепищев выставил на стол три тонких стеклянных стакана с изображениями гоночных машин. Витька взял один из стаканов, взвесил его на руке, а затем посмотрел через стекло на свет.
– Как раз то, что нужно, – вынес он свой вердикт, после чего принялся выставлять на стол пивные бутылки темного стекла.
Теперь я понял, почему бутылки в сумке не звенели, – каждая из них была аккуратно обернута двойным слоем газетной бумаги.
– «Невское светлое», – сообщил Витька, показав мне развернутую бутылку. – Произведено и разлито в Таллине. Надеюсь, оно не уступает по вкусу тому пиву, которое я помню. – Витька поставил бутылку на стол и как-то не очень весело усмехнулся. – Надо же. Прошел-то всего один день с тех пор, как я спокойно пил пиво, не думая о том, что за карусель скоро закружит-завертит меня, а я уже говорю об этом так, словно минуло лет двадцать.
Мне было понятно смятение, внезапно охватившее Витьку, стоило ему подумать о том, что осталось у нас за спиной и что ожидало нас впереди. У меня тоже порою возникало чувство, что мы уже никогда не вернемся в те дни, когда можно было спокойно зайти в магазин, купить пиво и, не таясь, выпить его хоть на скамейке в ближайшем скверике, не думая о том, что по твоему следу идет команда безжалостных убийц, явившихся в наш мир из такого далекого будущего, какое даже трудно себе вообразить. Борясь с этим, я как мог старался убедить себя в том, что Парис непременно нам поможет и в конце концов все встанет на свои места.
Глянув случайно на замершего возле газовой плиты Трепищева, я незаметно толкнул ногу Витьки носком ботинка. Проследив за моим взглядом, Витька обернулся и посмотрел на нашего хозяина.
Трепищев был похож на жену Лота, решившую выяснить, как там дела в Содоме. Он стоял неподвижно, с чуть приоткрытым ртом. В его широко распахнутых глазах тускло мерцали отсветы безмолвного ужаса. Хотя, возможно, это было всего лишь отражение красноватых огоньков ночника.
– В чем дело, Вадим? – спросил Витька, не в силах понять, чем вызван столбняк, приковавший писателя к месту.
Вилкой, которую он держал в руке, Трепищев указал на стол, куда Витька уже успел выставить шесть завернутых в газеты бутылок.
– Ты об этом? – совершенно искренне удивился Витька. – Так пиво пришлось купить ради конспирации. Не могли же мы просто так подойти к уличному торговцу спиртным и сказать ему, что нам нужно встретиться с информатором. А вся информация зашифрована здесь. – Витька аккуратно разгладил на столе газетный лист, который до этого просто скомкал, собираясь выбросить. – Как только поедим, Анатоль займется ее дешифровкой.
Витька протянул мне мятый газетный лист.
– «Патриарх Всея Руси и Президент Российской Федерации сделали совместное заявление по поводу того непоправимого урона, который наносит психике человека потребление продукции западной, так называемой «массовой культуры», – прочитал я первое, что бросилось в глаза на обрывке газетного листа. – В связи с этим всем сознательным гражданам предлагается сдать в специально открытые для этого приемные пункты изделия «масскульта», приведенные в списках, опубликованных в специальном приложении по разделам: компакт-диски и аудиокассеты, видеокассеты, книги и журналы».
– Это именно то, что нам нужно, – убежденно заявил Витька. – Время и место прибытия груза.
– А как тебе нравится сама идея изъятия произведений, признанных идеологически вредными? – поинтересовался я.
– Во-первых, речь идет не об идеологически вредных произведениях, а о тех, которые наносят вред психике, – поправил меня Витька. – А во-вторых, остается только порадоваться, что пока еще эти произведения предлагают сдать самостоятельно, а не конфискуют при обыске. Жалко, нет списка – любопытно было бы взглянуть. Кстати, – посмотрел на Трепищева Витька, – а кто у нас нынче президент?
– Как это «кто»? – растерянно хлопнул глазами писатель.
– Не обращай на него внимания, Вадим, – тут же вмешался я. – Виктор просто шутит.
В конце концов, какая разница, кто был президентом в реальности, в которой мы сейчас находились. С меня было довольно того заявления, которое он сделал совместно с главным попом страны, чтобы не испытывать к этому человеку ничего, кроме презрения.
– Холодильник работает? – задал новый вопрос, лежащий совершенно в иной плоскости, Витька.
– Да, – кивнул Трепищев.
– Ну так загрузи пиво в морозилку. – Зажав пальцами горлышки, Витька подцепил со стола сразу четыре бутылки и протянул их Трепищеву.
– Зачем? – спросил тот.
– Не люблю теплое пиво, – объяснил Витька.
– Так вы собираетесь его пить? – с ужасом выдохнул Трепищев.
Витька со вздохом поднялся со своего места, открыл холодильник и загрузил все пиво – ровно двенадцать поллитровых бутылок – в пустую морозилку.
– Конечно же, выпьем, – сказал он, обращаясь к обомлевшему от недоумения Трепищеву. – А если захочешь, то и тебе нальем. Не пропадать же добру? – развел он руками. – Пиво досталось нам по случаю, так не выбрасывать же его теперь в мусорный контейнер! В конце концов, я заплатил за него свои собственные деньги!
– Мои деньги, – внес принципиальное уточнение я.
– Не в этом суть! – отмахнулся Витька. Но все же, вновь обращаясь к Трепищеву, он повторил концовку своей последней фразы, использовав иное местоимение: – Мы заплатили за пиво наши собственные деньги.
– Интересно, сколько? – спросил я.
– Сотню, – ответил, даже не посмотрев в мою сторону, Витька.
– Всего сотню? – удивился я.
– Сотню баксов, – уточнил Витька.
– Сотню баксов! – возмущенно завопил я. – За ящик пива!
– Я заказал еще пельмени и пиццу, – добавил Витька. – Чтобы самим потом не бегать по магазинам.
– И за все это ты отдал сто долларов? – Мне все еще казалось, что Витька меня разыгрывает.
– Не скупердяйничай, Анатоль, – презрительно поморщился Витька. – Вспомни, в какой стране ты живешь. Кроме того, эти деньги достались тебе без особого труда. Не исключено, что при очередном переходе они исчезнут из твоего бумажника точно так же, как появились.
Трепищев не успел высказать своего отношения ко всему услышанному. Зашипела вода, побежавшая из кастрюли, в которой варились пельмени. Повернувшись к нам спиной, Трепищев схватил шумовку и принялся быстро вылавливать из кастрюли разварившиеся пельмени.
Посмотрев на Витьку, я молча постучал указательным пальцем по виску, давая своему приятелю понять, мол, нужно все-таки думать, что говоришь. В ответ Витька презрительно скривился и, высунув кончик языка, указал им на Трепищева, выражая тем самым свое мнение по поводу аналитических способностей нашего хозяина.
Трепищев поставил на стол большую миску с пельменями. Достав из навесной полки, он поставил на стол три тарелки с узором из красных розочек по краю. Затем на столе появилось блюдо с разогретой пиццей.
Пока мы с Вадимом накладывали себе пельмени и заправляли их сметаной, Витька извлек из холодильника пару бутылок пива. Ловко открыв их одну о другую, он наполнил наши стаканы.
– Ну, за встречу! – провозгласил Кровиц, поднимая стакан.
Я взял стакан с изображением маленькой красной «Феррари».
Трепищев тоже осторожно приподнял свой стакан.
Витька глубоко вздохнул, как человек, закончивший наконец тяжелый, но необходимый труд, поднес стакан к губам и медленно, не отрываясь, осушил его.
Я отпил чуточку, смакуя. Пиво было отнюдь неплохим, хотя и имело какой-то странноватый привкус, отличавший его от того сорта «Невского», к которому я привык.
С наслаждением чмокнув влажными губами, Витька поставил опустевший сосуд на стол.
Трепищев сидел, держа в руке стакан, к которому он так и не приложился. Похоже, он не знал, как лучше поступить: отведать предложенное ему пиво или же, поборов искус, поставить его на стол.
Проведя кончиками пальцев по губам, словно стирая с них невидимый след пивной пены, Витька произнес только одну короткую фразу. Но заложенный в ней глубинный смысл был поистине достоин Мефистофеля.
– Хотелось бы ознакомиться с другими твоими книгами.
Глаза Трепищева тотчас же загорелись инфернальным пламенем. Цена, назначенная Витькой за его душу, свято верующую в безгрешность патриарха и мудрость президента, вполне устраивала писателя, жаждущего не только постоянно растущих тиражей издаваемых книг, но и бесспорного признания читателей. Постановление правительства о борьбе с пьянством тут же было забыто, и Трепищев залпом прикончил запретный напиток.
– Ну как? – хитро прищурился Витька.
Трепищев не успел еще ничего ответить, а его стакан уже вновь был полон до краев.
Дело пошло. Витька только успевал доставать из морозилки и открывать новые бутылки.
Между моим приятелем и писателем завязался разговор, в своей бессмысленности похожий на диалог глухого с немым. Однако ни одного из них это, похоже, ничуть не смущало. Трепищев всегда был рад поговорить о своем пока еще не оцененном по достоинству ни читателями, ни критиками творчестве. Витька же был не прочь почесать языком, а под пиво так в особенности. Поговорив с человеком всего минут десять, он мог без труда развивать начатую его собеседником тему, даже если прежде ему ровным счетом ничего не было известно об обсуждаемом предмете. Как-то раз я был свидетелем того, как Витька буквально на пальцах объяснил доктору биологических наук, одному из признанных корифеев генетики, почему у того никак не получается эксперимент, над которым ученый бился уже не первый год. И, как ни странно, доктор согласился с Витькой, полностью признав его правоту. Сейчас же мой приятель соловьем разливался, объясняя своему собеседнику, на чем должна строиться работа писателя. При этом вдохновению Витька отводил минимальную роль, оставляя его поэтам. Для прозаика же, по его мнению, главными слагаемыми успеха являлись упорство и трудолюбие.
Судя по тому, сколько книжек нашлепал Трепищев всего за пару лет, этих двух качеств ему было не занимать. Следуя логике Витьки, можно было предположить, что вскоре количество перерастет в качество и имя Трепищева прогремит над страной, подобно раскатам майского грома. Самого Трепищева такая перспектива, несомненно, устраивала. Он внимал словам моего велеречивого приятеля так, словно перед ним предстал новоявленный пророк, конспективно определяющий судьбу человечества на ближайшее тысячелетие. Лишь временами Вадим позволял себе короткие реплики, смысл которых сводился к тому, что он безоговорочно согласен со всем, что слышит.
То, что благодаря специфическому воздействию пива оба пребывали в несколько расслабленном состоянии, придавало их разговору форму пьесы абсурда, между делом разыгранной двумя любителями, которые не позаботились даже о том, чтобы как следует выучить текст. Мне это скорее напоминало Стоппарда, нежели Ионеско.
Воспользовавшись кратковременной паузой, возникшей в беседе двух знатоков литературного творчества, когда Витька полез в холодильник за новыми бутылками, я задал Трепищеву вопрос, который давно уже интересовал меня:
– Я заметил у тебя на ключах интересный брелок. Можно взглянуть?
Я старался, чтобы мой голос звучал непринужденно – вроде как я спросил об этом не потому, что меня действительно интересовал брелок, а просто от нечего делать.
Трепищев глянул на меня более чем недоброжелательно. В какой-то момент мне даже показалось, что сейчас он вскочит на ноги и укажет мне на дверь. А если я откажусь уйти, то вызовет милицию, позабыв обо всем, что наплел ему Витька по поводу бурятского самогона. Но вместо этого Трепищев сунул руку в карман и извлек оттуда связку ключей. Он показал мне брелок, зажав ключи в кулаке, как будто опасался, что я могу попытаться их у него выхватить.
Для того чтобы окончательно убедиться в том, что это клиппер, мне нужно было дотронуться до брелока пальцами, почувствовать фактуру материала, из которого он был сделан. Я медленно, чтобы не напугать, протянул руку с открытой ладонью.
Поколебавшись несколько секунд, Трепищев все же решился положить связку ключей мне на ладонь. Правда, сделал он это с огромной неохотой, преодолевая сильнейшее внутреннее сопротивление.
Теперь у меня уже не оставалось никаких сомнений в том, что на кольцо с ключами у Трепищева был подвешен клиппер. Но, внимательно осмотрев его, я так и не обнаружил ни кнопки, как на моем, ни какого-либо другого переключателя, служащего для приведения клиппера в действие.
– Необычная вещица, – сказал я, возвращая ключи с брелоком Трепищеву. – Откуда она у тебя?
Получив связку ключей назад, Трепищев почувствовал явное облегчение. А спрятав ключи в карман, он и вовсе расцвел и заулыбался.
– Мне его подарили, – с готовностью ответил он на мой вопрос. – Вообще-то история, связанная с этим брелком, довольно необычна. Вы знаете, писать-то я начал давно. Да вот только никто не хотел меня публиковать. Всякого я наслушался в издательствах. Говорили, что я по-русски двух слов связать не могу, что сюжеты романов у меня примитивные, а герои похожи на дебилов… Да что там, кое от кого я слышал даже, что у меня самого голова не в порядке… Тоска, короче, полная. Впору было бросить писать и предаться отчаянию. Но я для себя решил так: романы, которые я пишу, отличные, потому что мне-то самому они нравятся, а те, кто этого не понимает, – сами суть дураки!
– Блестящая логика! – вставил Витька. – Именно так и следует поступать: верить в себя и идти вперед, не замечая препятствий.
– Пока не упрешься в бетонную стену, – добавил я. – Можно, конечно, пробить и ее, но только для этого нужно иметь чугунный лоб.
– Вот именно, – размашисто кивнул Трепищев. Он, похоже, вообще не понял, о чем шла речь. – Так и я бился головой в стену, пытаясь пристроить свои рукописи. И продолжалось это до тех пор, пока не пришел я как-то раз в издательство «Омега-пресс». Сижу, значит, я в коридоре, ожидаю, когда освободится редактор, занимающийся фантастикой. И вдруг присаживается рядом со мной человек. То да се – разговорились мы с ним. Я пожаловался, что никак не удается пристроить мои произведения в издательство. А он отвечает: «Главное, молодой человек, не сдавайтесь. У меня тоже в свое время были такие же проблемы». Сказал и достает из кармана колечко, на котором висит всего один ключик и этот самый брелок. Снимает он брелок и протягивает мне со словами: «Возьмите, молодой человек, этот брелок себе на счастье. Он непременно принесет вам удачу. Только никогда с ним не расставайтесь». Я взял брелок, а он встал и ушел. Затем я оставил рукопись редактору и стал ждать результата. Не прошло и недели, как мне позвонили из издательства, сказали, что готовы заключить со мной договор, и поинтересовались, нет ли у меня других романов. Вот так. С тех пор я с этим брелком не расстаюсь. – Трепищев смущенно улыбнулся. – Естественно, я не верю во всякую там мистику. Но получается так, что этот брелок действительно принес мне удачу. Порою мне кажется, что если я его потеряю, то не смогу больше написать ни строчки. Хотя, конечно же, дело не в брелке…
– Не в брелоке, – поправил Витька, которому надоело слушать, как писатель хронически неправильно склоняет слово «брелок».
– Да нет, – задумчиво произнес я. – Именно в брелоке все дело.
Витька и Трепищев одновременно посмотрели на меня.
Я натянуто улыбнулся, лихорадочно соображая, как бы попроще объяснить свои ненароком вырвавшиеся слова. Как назло, ничего путного в голову не приходило.
Меня спас телефон, зазвонивший в кармане куртки.
– Извините, – быстро произнес я и вышел из кухни.
– Связь с командованием, – произнес у меня за спиной Витька.
Пройдя в комнату с телевизором, я прикрыл за собой дверь и достал из кармана телефон.
Вокруг меня царила кромешная тьма. Слабо светилось только табло телефона. В ячейке, где должен быть указан номер телефона, с которого произведен звонок, горели одни нули.
– Слушаю, – сказал я, поднеся трубу к уху.
– Что вы там вытворяете! – Парис говорил тихо, но с напряжением в голосе.
– О чем речь? – не понял я.
– С чего вдруг Кровицу взбрело в голову нахваливать книги Трепищева?
– А почему бы и нет? – удивился я. – Трепищев оказал нам гостеприимство, в ответ мы тоже сделали ему приятное – сказали пару добрых слов о его книгах.
– Прекратите немедленно! – Голос Париса в трубке сделался похожим на змеиное шипение.
– Что именно? – не понял я.
– Прекратите все разговоры с Трепищевым о книгах!
– А вам известно, что у Трепищева имеется клиппер? – осведомился я.
Парис ответил не сразу. Пауза после моего вопроса длилась достаточно долго, чтобы я мог подумать, что связь внезапно оборвалась.
– Да, – произнес он наконец. – Нам это известно.
– И какую роль играет во всем этом Трепищев?
– Это клиппер солтеков! – Голос Париса едва не сорвался на крик, но все же ему удалось сдержаться.
– Солтеки? – непонимающе переспросил я. – Это еще кто такие?
– Команда Агамемнона, – ответил Парис.
– Так, значит, Трепищев играет за команду противника?
– Да. Но сам он этого не знает.
– Почему же мы скрываемся у него?
– У него клиппер направленного действия, работающий в автоматическом режиме. Он обеспечивает Трепищеву режим наибольшего благополучия. Именно поэтому Одиссей с Агамемноном не могут засечь вас, пока вы находитесь рядом с Трепищевым. Да им и в голову не придет искать вас там!
– А при чем здесь книги Трепищева?
– Это долго объяснять. Просто скажите вашему другу, чтобы он не выражал восторгов по поводу этих книг.
Парис, как обычно, попытался уйти от ответа. Но на этот раз я не собирался ему уступать.
– Знаете, Парис, мне это начинает надоедать. Вы постоянно даете нам какие-то указания, но при этом не желаете объяснять, чего ради все это делается.
– Вам мало того, что это делается ради спасения вашей жизни?
– Честно говоря, у меня появились серьезные сомнения в этом.
– Само собой, у меня имеются свои интересы, – не стал запираться Парис. – Но на данном этапе наши интересы совпадают.
– А что произойдет потом, когда мы с Витькой уже не будем представлять для вас никакого интереса? Вы сдадите нас Одиссею? Или сами с нами разберетесь?
– Анатолий Иванович, не нужно драматизировать. – Мне показалось, что в голосе Париса прозвучали нотки разочарования и легкого недовольства. – Моя задача заключается в том, чтобы помочь вам вернуться к нормальной жизни.
– И поэтому вы закинули нас в реальность, где пиво приходится покупать из-под полы за бешеные деньги? – язвительно заметил я.
– В данный момент для вас это самый безопасный вариант реальности.
– Прошел уже целый день, а мы болтаемся между реальностями, не понимая, что происходит, и не имея представления, когда все это наконец закончится.
– Это для вас прошел день, – с легким укором поправил меня Парис. – Мы же работаем уже больше недели, пытаясь вытащить вас из этой истории.
– А почему бы вам просто не вернуть нас на день назад? – поинтересовался я. – Мы бы уже знали, что произойдет, и постарались избежать встречи с Одиссеем.
– Все далеко не так просто, как вам кажется, Анатолий Иванович, – возразил Парис. – Во-первых, Одиссей тоже будет знать о том, что вы совершили временной скачок, и соответствующим образом подготовится. А во-вторых, перемещение во времени в пределах столь короткого интервала чревато серьезными нарушениями причинно-следственных связей. Поверьте, Анатолий Иванович, мы уже рассмотрели возможные варианты и делаем все от нас зависящее, чтобы помочь вам.
Я тяжело вздохнул.
– Право же, Парис, мне хочется вам верить. Но вы, к сожалению, не господь бог, а вера моя, увы, не безгранична.
– Хорошо, что вы хотите знать?
– Все. Кто такие солтеки? Почему между вами идет вражда? Какая роль во всем этом отведена нам с Витькой?.. Да, и при чем здесь Трепищев с его дурацкой писаниной?
– Если в двух словах, то солтеки – это вторая группа, которая, как и мы, хайперы, занимается созданием гобелена вечности. Только у них несколько иное представление о том, как он должен выглядеть.
– Хайперы и солтеки, – задумчиво произнес я. – Что означают эти слова?
– Сейчас это только название двух групп, занимающихся созданием гобелена вечности. Первоначальный смысл этих слов давно затерялся в глубине веков.
– Существует только две команды из будущего, работающие в нашем времени? Или есть еще кто-то, тоже считающий себя творцом вечности?
– Нет. – Мне показалось, что Парис усмехнулся. – Для третьего в этой игре уже нет места. Даже столкновение интересов солтеков и хайперов приводит порой к столь непредсказуемым последствиям, что приходится тратить уйму времени и сил, чтобы их ликвидировать. Если же в дело вмешается еще и кто-то третий, это может обернуться катастрофой. Поэтому и мы, и солтеки внимательно следим за тем, чтобы вдруг не объявился новый игрок.
– Вы называете это игрой?
– Название условно. У нас не осталось игр в том виде, как вы это понимаете. Поэтому мы и называем процесс создания гобелена вечности игрой. Вы ведь тоже называете тот аппарат, с помощью которого мы сейчас разговариваем, телефоном. Хотя Александер Белл скорее всего не признал бы в нем свое детище.
– А не проще ли было бы договориться с солтеками, чтобы действовать заодно? – Я не мог не задать этот вопрос, хотя и сам понимал, что звучит он глупо.
– Все не так просто, как вам представляется, Анатолий Иванович. – Парис разговаривал со мной словно терпеливый педагог, имеющий долгий опыт работы с умственно отсталыми детьми: он знал, что я не пойму его с первого раза, да и не собирался требовать этого от меня, но тем не менее считал нужным продолжать процесс обучения, раз за разом повторяя одно и то же. – Противоречия между позициями, которые занимают солтеки и хайперы в отношении того, каким должен быть гобелен вечности и какие методы допустимо использовать при его создании, настолько глубоки, что объяснить их в двух словах невозможно. Чтобы понять это, необходимо пройти весь тот исторический путь, который прошли мы. У нас совершенно иные жизненные ценности, иные моральные принципы, иная эстетика, совершенно другая философия. Мы слишком много узнали как о Вселенной, так и о самих себе, а потому не смогли бы остаться прежними, даже если и пожелали бы этого. Вы просто не в состоянии за короткий отрезок времени воспринять всю информацию, которая могла бы подвести вас к пониманию различия между позициями солтеков и хайперов. Мало того – я просто не имею права рассказывать вам это. Мне очень жаль, Анатолий Иванович, но будущее должно оставаться для вас закрытым.
В ответе Париса было больше демагогии, чем конкретных фактов, но я не мог ничего противопоставить ему – не так давно я сам убеждал Витьку в том, что информация о будущем может оказаться губительной для настоящего.
– В таком случае почему я должен верить, что ваш вариант гобелена вечности предпочтительнее того, что пытаются создать солтеки? – спросил я, несколько растерявшись.
– Ну, хотя бы потому, что в нашем гобелене есть место для ниточки вашей жизни. – Мне показалось, что в голосе Париса прозвучала скрытая ирония.
– И все же…
– Анатолий Иванович, – перебил меня Парис. – Давайте закончим наш разговор. Я и без того сказал вам гораздо больше, чем следовало. Я не собираюсь уговаривать вас спасать свою собственную жизнь и жизнь вашего друга. Хотя и не отрицаю, что, потеряв вас, хайперы лишатся некоторого преимущества перед солтеками. Но если вы настаиваете, я готов прекратить игру и незамедлительно передать Агамемнону информацию о вашем местонахождении. В конце концов, это ваша жизнь – вам и решать.
– Не только моя, но и Витькина, – напомнил я Парису.
– Вы о Кровице? – Парис хмыкнул. – Вспомните, господин Зверинин, сколько раз вы уже воскрешали его из мертвых.
– Но сейчас он жив.
– Значит, вам предстоит решать и за себя, и за него. Потому что без вас Кровиц обречен. Так же, как вы без него.
– А что предлагаете вы? – спросил я после паузы.
– То же, что и всегда, – ответил Парис. – Я даю вам указания, а вы стараетесь неукоснительно им следовать. В конечном итоге я рассчитываю отыграть у солтеков пару нитей для гобелена вечности, а вы, если все сложится так, как я рассчитываю, вернетесь к своей обычной жизни.
– Я могу подумать?
– А какой в этом смысл, Анатолий Иванович? Вы ведь уже знаете, что ответите мне согласием.
Парис был прав – я не собирался продолжать демонстрацию собственной независимости дальше тех пределов, которые он сам же мне отвел. Я знал, что солтеки намеревались избавиться от меня, а хайперы предлагали мне возможность сохранить жизнь. И хотя заверения Париса отнюдь не казались мне убедительными, у меня просто не оставалось иного выхода. Притом, что я, так же как прежде, оставался тупым исполнителем, не имеющим представления о том, к чему в конечном итоге приведут те или иные совершаемые мною действия, я не имел возможности отказаться от дальнейшего сотрудничества уже хотя бы потому, что для нас с Витькой это действительно был единственный шанс вернуться к нормальной жизни. Наверное, мне следовало бы сказать Парису спасибо уже за то, что он не лишал меня права голоса.
– Хорошо, – произнес я в трубку. – Что мы теперь должны делать?
– Новые инструкции вы получите утром, – быстро, по-деловому ответил Парис. – Пока же вам следует остановить поток лести, который изливает Кровиц на Трепищева.
– Это будет несложно, – заверил я Париса. – Для этого нужно всего лишь предложить Витьке прочитать пару абзацев из написанного Трепищевым.
– Ну так сделайте это.
– А если после этого Витька выскажет Трепищеву все, что он о нем думает? – спросил я, опасаясь, что этого делать тоже не стоит.
– Отлично, – с энтузиазмом ответил Парис. – И чем раньше он начнет это делать, тем лучше.
Я задумался.
– Трепищев имеет какое-то отношение к плану, который вы собираетесь осуществить? – спросил я.
– Трепищев имеет самое непосредственное отношение к тому, что делают солтеки, – ответил Парис. – И не столько он сам, сколько его книги. – Предупреждая мои новые вопросы, он быстро произнес: – Больше я вам ничего не могу сказать. По крайней мере, сейчас.
– Ну что ж, договорились.
Я умолк, ожидая, что еще скажет инструктор.
Парис тоже молчал.
– Это все? – спросил я.
– Если у вас нет вопросов… Я имею в виду вопросы по текущим событиям, на которые я мог бы дать вам конкретный ответ.
– Когда мы переместимся в такой вариант реальности, где за выпитую бутылку пива человека не отправляют на принудительные работы? – спросил я.
– Не позднее завтрашнего утра, – ответил Парис. – Точного времени я вам назвать не могу.
– Да мне и не надо.
Помня о привычке Париса бросать трубку не прощаясь, я на этот раз первым нажал кнопку отбоя.
Спрятав телефон в карман, я вернулся на кухню.
– Ну как там? – спросил у меня Витька.
По лицу его скользили красноватые отсветы стоявшего на полу ночника, делая его похожим на маску огненного демона.
– Нормально, – ответил я. – Новые инструкции получим утром.
Витька тяжело вздохнул, хлопнул себя ладонями по коленям и с безнадежным отчаянием покачал головой.
– Начальство, – доверительно сообщил он Трепищеву и многозначительно поднял брови, давая понять, что открыто критиковать начальство не имеет права.
Трепищев с пониманием кивнул.
– Вы знаете, у меня есть один роман, в котором контр-адмирал звездного флота настолько туп, что без адъютанта не может найти дорогу на капитанский мостик, – сказал он, глупо хохотнув при этом. – А у одного из главных мафиози в другом романе постоянно отходят газы, да так звучно, что все на него оборачиваются.
Я посмотрел на Трепищева с глубоким и искренним сочувствием. Если бедолага и в самом деле полагал, что это невероятно остроумно, то дела его были куда хуже, чем мне казалось прежде. А Парис к тому же еще и поручил нам утопить бедолагу в его же дерьме. Хотя я, хоть убей, не мог понять, для чего это было нужно. Ну, допустим, напишет Трепищев десяток-другой похабных книжонок. Так они же будут забыты прежде, чем их создатель сделает шаг туда, где простирается великое Ничто. О каком гобелене вечности в таком случае может идти речь?
Убедившись в том, что ничего интересного я ему сообщить не собираюсь, Витька вновь переключил свое внимание на Трепищева. Разговор у них шел все в том же ключе: Витька излагал свою с ходу придуманную теорию развития творческой личности, а Трепищев с готовностью проглатывал все, что он ему наговаривал.
Я шел на кухню с довольно твердым намерением выполнить указание Париса и положить конец Витькиным устным урокам литературного мастерства. Но, присев на табурет, подумал, а не послать ли к черту этого самого Париса? Хотя бы до завтрашнего утра? Завтра я снова начну следовать полученным от него инструкциям, а сегодня пусть Витька валяет дурака, сколько душе угодно. В конце концов, любой здравомыслящий человек на месте Трепищева давно бы понял, что над ним попросту насмехаются.
– Послушай, Вадим, – обратился я к Трепищеву. – А тебе никогда не приходило в голову написать что-нибудь на тему древнегреческой мифологии?
– Честно говоря, я не очень хорошо знаком с этим предметом, – ничуть не смутившись, признался писатель.
– Ну как же, – решил напомнить ему я, – Одиссей, Агамемнон, Парис… Разве тебе не знакомы эти имена?
– Про Одиссея я недавно кино смотрел! – радостно улыбнулся Трепищев. – А остальные… – Он задумчиво потер пальцами брови. – Нет, не припомню.
Сомнений в его искренности у меня не возни-кало.
– Ладно, друзья мои, – сказал я, прикончив свой кусок пиццы. – Вы можете продолжать вашу многоумную беседу, а я хотел бы отправиться в гости к Морфею. День сегодня был долгим и тяжелым.
– Я положил вам постельное белье на диван, – сказал Трепищев. – А вы, Виктор Алексеевич, – обратился он к Витьке, – можете лечь на кресло-кровать.
– Обо мне можешь не беспокоиться, – махнул рукой Витька. – Сам, если хочешь, иди спать, а я еще посижу. Я обычно раньше четырех не ложусь. Если подкинешь свои книжки, о которых мы говорили, то я их к утру как раз успею просмотреть.
– Конечно! – Трепищев с готовностью вскочил на ноги и, подхватив ночник, побежал в прихожую.
Я вышел из кухни следом за ним, чтобы посмотреть, откуда он будет доставать книги. Оказалось, что вся антресоль была забита запечатанными пачками с книгами.
Я зашел в комнату, взял с тумбочки небольшую настольную лампу и вернулся на кухню.
– Держи, – сказал я, передая лампу Витьке. – Если ты всерьез намерен посвятить ночь знакомству с творчеством нашего хозяина, то мне остается только выразить тебе самые искренние соболезнования.
– По-моему, ты несколько драматизируешь ситуацию. – Витька поставил лампу на стол и, наклонившись, подключил ее к электросети. – Вадим, конечно, парень чудной, но все же не полный идиот.
– Должно быть, он становится идиотом, когда берет в руку перо.
– Анатоль, – с усмешкой посмотрел на меня Витька. – Писатели давно уже не пользуются перьями. Даже пишущие машинки отошли в прошлое. В наше время все литературные произведения создаются на компьютере.
– Если бы компьютер обладал хотя бы зачаточным интеллектом, то он покончил бы с собой после первых двадцати строк, которые напечатал на нем Трепищев. – Я ободряюще похлопал Витьку по плечу. – Будем надеяться, что сопротивляемость твоего разума жесткому внешнему воздействию превосходит возможности искусственного интеллекта.
– За меня можешь не беспокоиться, – заверил Витька. – Мой разум чист и кристально прозрачен, а значит, готов к восприятию абсолютно всего, что будет ему предложено. Уверяю тебя, что бы там ни понаписал Трепищев, утром у меня непременно найдется пара добрых слов для него.
– Ну-ну. – Я снова похлопал Витьку по плечу и пошел в комнату, где для меня была приготовлена постель.
Я действительно чувствовал себя уставшим и ужасно хотел спать. Таких деньков, как сегодняшний, в моей жизни еще не случалось.
