Книга: Кровавые берега
Назад: Глава 13
Дальше: Глава 15

Глава 14

Тюрьма была построена на самой высокой точке мыса, и проложенная к ней дорога шла на подъем. Он был достаточно пологим, но Сенатор не мог сбросить скорость даже на мгновение, поскольку для тарана ворот «Гольфстриму» требовался максимальный разгон. Только по этой причине у наших освободителей не получилось подъехать к Ведру так, чтобы не возбудить к себе подозрений.
Над истребителем по-прежнему развевался флаг Владычицы Льдов и на бортах красовались ее гербы, но они могли обмануть охрану, пока «Гольфстрим» двигался далеко. Когда же он приблизился и стало понятно, что его шкипер вовсе не намерен тормозить, о конспирации можно было забыть. Моя действующая на свой страх и риск команда только что возобновила войну с южанами. И была эта война еще отчаяннее предыдущей, ибо на сей раз она разразилась прямо в сердце Юга – неподалеку от Садалмалика!
Тюремный колокол загудел набатом, когда земля у нас под ногами уже ощутимо вибрировала. Дрожь передавалась и всей тюрьме – сделанная из иностали, она сама гудела, словно колокол, от крыши до фундамента. Во двор выбежали облаченные в доспехи охранники со щитами и дубинками. Выстроившись на ходу в цепь, они, подобно живому неводу, погнали заключенных со двора в камеры. Удары на бедолаг сыпались немилосердно. Оторопев, они закрывали головы руками, вопили, толкались и не понимали, что спровоцировало это беспричинное насилие. Вертухаи спешили и лишь сильнее напирали на них. Вертухаям было с чего озвереть: если сидельцы поймут, что кто-то намерен с минуты на минуту проломить тюремные ворота, все изменится с точностью до наоборот. И тогда уже тюремщикам придется защищаться от озверелых узников, которых не остановят ни удары палок, ни стрелы, ни пули.
Четыре загонщика отделились от отряда и, прикрываясь щитами, потрусили к нам. Бить гладиаторов они не собирались, но грозными окриками приказывали нам немедленно вернуться в казарму. Мы сделали вид, что подчинились, однако пятились нарочито медленно, оттягивая время и заодно выстраиваясь в боевой порядок. Схватка с этой четверкой была неотвратима. Но северяне выжидали удачный момент, дабы накинуться на вертухаев, ведь чем быстрее мы разберемся с ними, тем нам будет проще действовать дальше.
Дюжина рассредоточившихся по краю крыши стрелков держала двор на прицеле арбалетов и баллестирад. Последние перезаряжались не механически, как на истребителе, а вручную, но, несмотря на низкую скорострельность, являлись нашей главной угрозой. Кое-какая защита от стрел и пуль у нас была приготовлена, а вот укрыться от выстрелов стационарных орудий мы не имели возможности.
Баллестирады, что стояли на внешнем краю крыши и защищали наземные подступы к Ведру, открыли стрельбу по «Гольфстриму», когда нас и вертухаев разделяло пять шагов. Колокольный набат не помешал мне расслышать удары тяжелых болтов об иносталь. Правда, гремела она странно – чересчур звонко; совсем не так, как гремит обшивка бронеката при попадании в нее подобного снаряда.
– А ну в камеру! Живо! Марш в камеру! Назад! Назад, кому говорят!.. – перебивая друг друга, надрывали глотки теснящие нас загонщики. Пока что мы им не перечили. Я, Фреки, Квасир и Херлуф уже достигли порога казармы; Тунгахоп, Убби, Тур и Эдред вроде тоже собирались войти туда следом за нами…
…Но не вошли, потому что наконец-то настал момент, которого все мы давно ждали.
Звон колокола, землетрясение и удары снарядов по иностали перекрыл грохот, равный которому я не слышал с тех самых пор, как «Гольфстрим» пробивал стену храма Чистого Пламени. Правда, в прошлый раз я находился на мостике истребителя, а сегодня – внутри атакованного им строения. Вдобавок его металлические стены сыграли роль резонатора, отчего грохот выдался вдвойне сокрушительным. Он обрушился на нас, казалось, не со стороны ворот, а отовсюду. Обрушился и заметался в колодце тюремного двора давящим на мозги и барабанные перепонки гулом.
Спастись от него можно было закрыв уши руками, но мы не стали тратить на это время. Гром вогнал загонщиков в оторопь, чем северяне моментально воспользовались. И не успел я моргнуть, как авангард нашей компании уже держал в руках трофейные щиты и палки. А огретые пудовыми кулаками вертухаи распластались без сознания у наших ног.
Расправа над четверкой загонщиков произошла настолько быстро и внезапно, что отвлекшиеся в этот миг на ворота прочие тюремщики даже не обратили на нас внимания. В последние полвека на Юг не допускалась техника, ходившая под иноземными флагами либо вовсе без таковых. Риск прорыва сюда злоумышленников на колесах был минимален, и разборная конструкция Ведра оказалась слишком легкой и не рассчитанной на удары боевого бронеката. Его носовой таран согнул пополам внешнюю перегородку и вдавил ее в проход. После чего въехавший туда истребитель смял колесами иностальные плиты вместе с каркасом, на котором они держались. Не отломай «Гольфстрим» мачту под мостом Эль-Фердан, это неминуемо случилось бы сейчас. Но вместо нее упал лишь флагшток с отныне бесполезным маскировочным флагом.
Вышибить без остановки среднюю перегородку не вышло, хоть она была не такая устойчивая, как внешняя. Для этого истребителю пришлось сдать назад для короткого повторного разгона. У самого подножия Ведра «Гольфстрим» был уже недосягаем для баллестирад, чьи турели не позволяли стрелять вниз под таким углом. Однако пули и арбалетные болты продолжали греметь… нет, не по его палубе. Разглядеть что-либо в темном проходе сквозь две решетки было трудно, но мой наметанный глаз шкипера вмиг определил: очертания истребительного корпуса изменились. Похоже, в минувшие дни Малабонита, де Бодье и табуит Шлейхер тоже не сидели без дела и соорудили над палубой дополнительную защиту из иностальных листов. Она-то и громыхала под пулями и стрелами, издавая непривычные дребезжащие звуки.
Впрочем, стоять и таращиться на «Гольфстрим» было некогда. Оставив завладевших трофейным оружием товарищей прикрывать вход в казарму, я и трое других гладиаторов вбежали внутрь и сорвали с пола три больших квадрата толстого войлочного покрытия. Согнув их посередине (а иначе они не прошли бы в казарменную дверь), мы вышвырнули войлок наружу. А затем, выскочив следом, распрямили его, сложили в стопку, ухватили ее по углам и подняли над головами. Остальные соратники тоже отступили под импровизированное укрытие. Оно не могло защитить нас от снарядов баллестирад, но арбалетные болты и пули вряд ли пробьют три слоя такого плотного материала, который к тому же не один год утаптывался ногами гладиаторов.
За пару минут, что мы собирали щит, успело многое перемениться. «Гольфстрим» выдрал вторую решетку и сдавал назад для третьего удара. То, что он станет последним, не вызывало сомнений – внутренние перегородки истребитель и вовсе крушил будто игрушечные. Его безостановочно обстреливали из дверей, соединявших проход со служебными помещениями. Но вертухаи делали это скорее от нежелания топтаться на месте и смотреть, как агрессор методично расчищает себе дорогу. Задержать его охрана не могла, заскочить на его крутые борта тоже, а пробить их и подавно. Поэтому она выплескивала злобу единственным доступным ей сейчас способом, пускай от него и не было проку.
Тюремщикам, что выпроваживали заключенных со двора, приходилось намного хуже. Заградительный отряд сражался уже по-настоящему и нес потери. Еще чуть-чуть, и он разогнал бы толпу по камерам, но она расчухала, в чем дело, до того, как очутилась под замком. Да и разве можно было такое не расчухать, когда от таранов бронеката все Ведро ходило ходуном. Это было особенно заметно по раскачивающемуся флагштоку на вершине колокольни. Она являла собой башню, торчащую на крыше с противоположной от входа стороны здания, но и дотуда докатилась порожденная «Гольфстримом» вибрация, от которой, казалось, тюрьма вот-вот начнет рассыпаться, словно карточный домик.
Толпа сидельцев сцепилась с вертухаями не на жизнь, а на смерть. Безудержная ярость и количественное превосходство первых наткнулись на командное взаимодействие и оружие вторых. Определить грядущего победителя в этой баталии было сложно, но жертвы множились с обеих сторон. Те заключенные, кого охрана успела загнать внутрь здания, теперь с криками вырывались обратно и устремлялись на подмогу дерущимся собратьям. Битва, что началась у дверей камерного корпуса, расползалась по двору, будто сбежавшая из квашни хлебная паста. Нас пока не затянуло в эту орущую, живую мешанину, но такое произойдет, если «Гольфстрим» вдруг не совладает с третьей перегородкой.
Я молил Авось, чтобы стрелки на крыше продолжали не замечать нас в неразберихе, но этого, естественно, не случилось. Пули и арбалетные болты застучали по войлоку и трофейным щитам, едва мы тронулись с места. Как мы и предполагали, почти все они застревали в толстом слое валяной шерсти и отскакивали от иностали, поскольку снаряды были выпущены сверху под углом. Лишь некоторым из них – тем, что летели в нас с ближайшего участка крыши, – удавалось пробить наш «зонтик». И пускай они полностью растрачивали на это свою энергию, я все равно вздрагивал, когда из войлока над нами проклевывался очередной наконечник стрелы или же увязшая в щите пуля оставляла на нем зловещую выпуклость.
Наземная атака вертухаев нам больше не грозила. Все они крепко увязли в потасовке, и сейчас им стало уже не до наведения порядка, а хотелось лишь сохранить собственные жизни. Цепь загонщиков была прорвана во многих местах, и их раздробленные кучки пытались под натиском бунтарей объединиться в отряды. У кого-то это получалось, у кого-то – нет. Но каждый тюремщик сполна ощутил на собственной шкуре то, что я испытал под их равнодушными взглядами в первый день моего пребывания в Ведре.
– Держаться по краям! – напомнил о мерах предосторожности Тунгахоп и приказал: – А ну давай дружно по прямой к выходу! Не сбиваться с шага! Бежим в ногу под мой счет! И р-раз-два! Раз-два! Раз-два!..
Мне приходилось бежать на полусогнутых ногах, так как в нашей компании я являлся самым высокорослым. Попадать при этом в ритм было чертовски неудобно, пусть даже Фреки, Квасир и Херлуф вытягивали руки вверх, стараясь равномерно распределить между нами вес «зонтика». Впрочем, мне было бы гораздо труднее, двигайся мы не в шаг, а вразнобой – все-таки в боевом строю нельзя без порядка. И хоть гордые северяне не любили уподобляться обычным солдатам, когда подпирала нужда, они демонстрировали не худшую строевую выучку.
Наказ домара не скучиваться и держаться у краев войлочного квадрата не позволял нам стать групповой целью для баллестирад. Настолько, насколько это вообще было возможно. Потому что стрелки станут наводить тяжелые орудия на центр «зонтика», и нам не следовало там находиться, каким бы безопасным ни казалось на первый взгляд это место.
Правота Тунгахопа подтвердилась очень скоро. Два метровых болта, пробив навылет войлочный заслон, вонзились в землю у ног идущего последним Фреки. Еще один такой болт задел вскользь щит Сандаварга. И наверняка выбил бы его из рук Убби, если бы те не были привычны к брату Ярнскиду, удержать который под шквалом ударов было намного сложнее. Выстрел последней, четвертой, баллестирады, установленной над воротами, оказался самым неточным. Этот стрелок послал снаряд туда, где мы находились аж десять секунд назад. Видимо, во всем была виновата вибрация, что раскачивала этот участок крыши сильнее остальных.
Кроме ушибленной руки Сандаварга иных неприятностей баллестирады нам не причинили. Перезаряжаются они примерно минуту, и если освободители не оплошают, от следующего обстрела нас защитит уже броня истребителя.
Очередной разгон, удар и третий заслон повержен! Искореженная многотонная решетка вылетела из проема и с лязгом докатилась почти до фонтана, сметя со своего пути одного охранника и трех избивающих его бунтарей. Следом за ней должен был очутиться во дворе и «Гольфстрим». Однако де Бодье поступил благоразумнее. Он не стал выгонять истребитель из прохода целиком, а выкатил его оттуда на треть – так, чтобы наружу торчала лишь носовая часть корпуса и передние колеса. А чтобы тюремщики не подобрались к бронекату с кормы, Гуго врубил сепиллу. И, опустив раскрученную щетку на землю, устроил в коридоре такой шквал, что земляные комья и камни, проносясь по проходу, вырывались из ворот и улетали еще на сотню метров. Теперь тюремщики не то что стрелять – высунуться из дверей не могли, поэтому за наш тыл мы могли быть спокойны.
Нет, кажется, я недооценил своего механика. Когда нужно, он мог проявить и расторопность, и смекалку. И если я все же не выберусь отсюда живым, то хотя бы буду спокоен, что «Гольфстрим» остался в надежных руках…
Мы приближались к нему с правой стороны. Одна из носовых бойниц открылась, и Сандаварг, высунувшись из-за щита, замахал рукой, пытаясь привлечь к нам внимание тех, кто находился на бронекате. Не заметить нашу прячущуюся под огромным «зонтом» компанию было трудно, ведь мы – единственные, кто не участвовал в идущем на тюремном дворе побоище.
Вскоре вслед за открытой бойницей приподнялся и один из листов защитной палубной кровли. В образовавшемся просвете тут же появилась аварийная стремянка. Она была высунута наружу и зацеплена за верхний край борта, а между ним и кровлей так и осталась щель, через которую нам предлагалось попасть на истребитель.
Бросать «зонтик» и бежать сломя голову к «Гольфстриму» было рано – сверху на нас продолжали сыпаться болты и пули. Вместо этого Тунгахоп ускорил счет, и мы прибавили шаг. Отчего, наверное, со стороны выглядели довольно комично: восемь топающих в ногу мужиков, несущих над собой утыканный стрелами щит… Правда, вряд ли кому-то хотелось сейчас над нами насмехаться. А особенно вертухаям, что полностью утратили контроль над воротами.
Мы спешили, как могли, с тревогой ожидая второго баллестирадного обстрела, но первыми лестницей воспользовались все-таки не мы, а кабальеро. Они шустро спустились по ней на землю и рассредоточились у борта с оружием наготове. Судя по решительным лицам Анхеля и одиннадцати его compañeros, они поклялись любой ценой пробиться к камере дона, но решили сначала дождаться Убби, чтобы получить от него всю нужную информацию. Плацдарм для атаки гвардейцы выбрали удачный. Колесо бронеката и козырек его защитной кровли заслоняли их от выстрелов, в том числе и от тяжелых снарядов.
За тем укрытием еще имелось место, и мы также могли им воспользоваться. Когда до колеса осталось два десятка шагов, Тунгахоп скомандовал избавиться от щита, и мы, крякнув, отбросили отяжелевший от увязших в нем стрел «зонтик». А затем, уже без счета и не в ногу, рванули наперегонки к «Гольфстриму».
И именно в этот момент – не раньше, не позже! – баллестирады вертухаев выстрелили вновь…
Снаряд одной из них просвистел так близко от моей левой щеки, что я даже ощутил дуновение рассекаемого им воздуха. Шарахнувшись испуганно в сторону, я случайно налетел на бегущего рядом Херлуфа. Он инстинктивно отпихнул меня, а поскольку мои защитные рефлексы, в отличие от его, оставляли желать лучшего, я не устоял на ногах и распластался в пыли.
Все еще звучащий у меня в ушах жуткий свист стрелы не позволил мне разлеживаться. Не мешкая ни секунды, я вскочил на четвереньки и с низкого старта промчался оставшееся до укрытия расстояние, едва не врезавшись на финише головой в живот какому-то кабальеро.
Увы, не все из нас были сегодня такими везунчиками. Когда подвернувшийся мне на пути гвардеец поймал меня за грудки и рывком поставил на ноги, я оглянулся и увидел, что один из северян угодил в похожую неприятность. Вот только он почему-то не хотел бороться за жизнь, продолжая лежать ничком и не пытаясь подняться. Лишь потом я разглядел, почему. Всему виной был метровый болт, что вонзился бедолаге между лопаток и пригвоздил его к земле. Спасать его было поздно. Снаряд перебил северянину позвоночник и, кажется, разорвал аорту, поскольку лужа крови под ним растекалась невероятно быстро.
Так мы лишились еще одного члена нашего маленького тюремного братства. На сей раз нас покинул Эдред, и его гибель заставила северян разразиться такой бранью, что она даже заглушила царящий во дворе гвалт. Убби знал погибшего меньше всех, однако именно он подошел к Анхелю и, еще до того, как тот раскрыл рот, спросил:
– Вы приготовили нам оружие, кабальеро?
– Да, северянин, – подтвердил лейтенант. – Оно наверху. Просто мы не думали, что вы…
– Эй, на развалюхе! – задрав голову, рявкнул не дослушавший гвардейца Убби. – Живо бросайте сюда все железо, какое у вас есть! И моих братьев тоже! – Потом вновь посмотрел на Анхеля и, сверкнув глазами, заявил: – Мы идем с вами, южане! Я знаю, где держат вашего команданте! И если по дороге туда я и мои братья перебьем меньше охраны, чем вы, после боя я лично вычищу всем вам сапоги! Мое слово!
Тунгахоп, Квасир, Тур, Фреки и Херлуф поддержали почин Сандаварга одобрительным ревом. Слегка опешившие от столь неожиданного вызова кабальеро тоже оживились и благодарно закивали. Что ни говори, с такой поддержкой им теперь сам черт был не брат.
Выглянувшая из просвета между бортом и кровлей Малабонита (даже сейчас, когда мне было вовсе не до сантиментов, я отметил, как сильно по ней соскучился) не стала перечить северянину и, помахав рукой, дала понять, чтобы мы расступились. А затем взялась выбрасывать на освободившийся пятачок арсенал, который мы забрали с «Зигфрида» и с тех пор валявшийся у нас в трюме. Ликуя, словно дети, одаренные новыми игрушками, гладиаторы подбирали мечи, топоры, тесаки, палицы и ничуть не расстраивались из-за того, что оружие табуитов было по северным меркам легковато. Крепыши-коротыши быстро исправили этот недостаток, прихватив не по одной, а по две единицы приглянувшегося им оружия. Затем, чтобы сражаться сразу обеими руками и не оставить вертухаям ни малейшего шанса выжить.
Последними с «Гольфстрима» грохнулись оземь увесистая труба с набалдашником и приклепанными к ней ручками – самодельный переносной таран, а также братья Ярнклот и Ярнскид. И на том оружейный дождь прекратился. А вот мне не перепало вообще ничего! И пускай я знал, что не буду взят на грядущую битву, все равно было неудобно, когда меня – недавнего героя арены! – унижала перед боевыми товарищами собственная супруга! Хоть бы самый завалящий кинжал для проформы скинула, и то было бы не так обидно. Но нет, Долорес об этом даже не подумала, что, впрочем, было для нее сейчас простительно.
– Чего вылупился? Тоже, что ли, на войну собрался?! Вконец ополоумел?! А ну живо лезь наверх, пока тебя там внизу на куски не порвали! – вместо приветствия обхаяла меня сверху Малабонита, растаптывая остатки моего самолюбия. Похоже, в мое отсутствие она успела позабыть, кто является шкипером этой посудины. Ничего, скоро я ей об этом напомню!
– Проваливай на развалюху, Проныра! – поддержал Мою Радость Убби. – Да смотри, чтобы к нашему возвращению туда не набились лишние пассажиры!
И, громыхнув намотанной на кулак цепью о щит, подал соратникам знак, что готов ринуться на противника…
Я чертыхнулся и покарабкался по стремянке наверх. Ухватив меня за шиворот, Долорес помогла мне перевалиться через борт, после чего поскорее убрала лестницу. Убби прав: пока они с кабальеро воюют, нам придется сделать все возможное, чтобы на «Гольфстрим» не проникли другие заключенные. Старый гуманистический принцип гласит, что человек несет ответственность за того, кого он спас или приручил. Не знаю, возможно, так оно и есть. Но за всю историю династии Проныр такой чести от нас удостоился лишь варан-броненосец Физз. И ее уж точно не заслужат выродки, которых мы сегодня походя освободили из-под стражи. Вот почему я намеревался прикончить любого, кто сунется к нам, не являясь при этом бойцом Кавалькады или не обладая красной северной кожей.
– Ты как? – спросила Долорес, оглядывая меня с ног до головы. – Анхель сказал, что в Ведре заключенных морят голодом, но по тебе этого не скажешь… И где Дарио?
Пришлось наскоро объяснить Моей Радости все, что произошло со мной за эти дни. И лишь после этого я был наконец-то обнят и расцелован – пока лишь в качестве мелкого аванса, – и отправлен на мостик.
А там меня уже поджидали Гуго и Физз. Последнего мы обычно запираем перед боем в трюме, но, похоже, без меня и своего второго лучшего друга Сандаварга гордый ящер не подчинялся другим членам команды. Единственное одолжение, какое он им сделал, это слез со своего насиженного места – крыши рубки. Однако полностью покинуть пост Физз наотрез отказался и наверняка все это время подбадривал де Бодье своими выкриками.
– Мсье Проныра! – радостно вскричал Сенатор, уступая мне место у штурвала. А затем схватил меня за руку и начал трясти ее так энергично, словно решил сделать своего шкипера калекой. – Bien aise de vous voir! Какое счастье, что вы живы! Надеюсь, вы не слишком рассержены за то, что я осмелился без вашего дозволения устроить этот разгром?
– Полноте, mon ami, какие между нами могут быть обиды! – отмахнулся я, вырывая ладонь из рук Гуго, пока она не отсохла и еще могла вращать штурвал. Мне тоже приходилось кричать, поскольку шум сепиллы мешал нам нормально общаться. – Однако рано радуетесь – надо еще унести отсюда ноги! Позже поговорим, а сейчас возвращайтесь в моторный отсек и пришлите сюда этого… как его… Шлейхера! Он – табуит, а значит, обучен стрелять из любого оружия! Вот пусть и покажет, насколько хорошо он это делает!
– Будет исполнено, мсье! – с готовностью откликнулся Сенатор и поспешил на свой законный пост. А я встал к штурвалу и окинул взглядом тюремный двор. Товарищи перекрыли иностальными листами палубу на уровне бортов, а мостик находился поверх кровли, и она не мешала обзору. Де Бодье лишь установил над окнами рубки бронированные козырьки, чтобы обезопасить себя от пуль и стрел, да вернул на место дверь, которую я обычно снимал, дабы не мешалась, и хранил в трюме.
– Ну а ты что скажешь? – спросил я у подползшего Физза. Разумная говорящая рептилия не умела выражать столько эмоций, сколько, к примеру, собака. Но сам факт, что ящер подполз и тычется мордой мне в ногу, уже говорит о том, что он безумно счастлив меня видеть.
– Хюрьма – херьмо! Холот – херьмо! – подытожил варан и долбанул в сердцах хвостом по стене рубки. – Сфопоту шхиперу! Полный фперет на сефер!
– Рановато нам пока на север, старик. На юге еще дел по горло, так что извини, – огорчил я хвостатого друга, попутно проверяя, в порядке ли управление. Впрочем, кто бы сомневался, что оно в порядке! Если в мое отсутствие здесь и случались поломки, Сенатор устранил их перед тем, как бросать истребитель в бой.
– Мерсхий Юх, – продолжал жаловаться Физз, отползая в сторону, дабы не путаться у меня под ногами. – Холотно! Нет солнсе, нет охота! Фисс ношью не сфетить, не рапотать! Херьмо!
Селадор Шлейхер – худосочный белобрысый тип примерно моего роста и неброской наружности – являлся ровесником Сандаварга, но уступал ему в проворстве и силе. Разговаривать нам было некогда. Едва табуит поднялся на палубу, им с Малабонитой как раз подвалила работенка. Та самая, ради которой я и вызвал сюда второго стрелка.
Ураганом пронесшись по двору, северяне и кабальеро разогнали во все стороны заключенных, чем невольно помогли их врагам – все еще сопротивляющимся остаткам охраны. Воспользовавшись новой неразберихой, те сумели-таки объединиться и отступили в гладиаторское обиталище, где заняли глухую оборону. После этого лишь наиболее одержимые бунтари продолжали бросаться грудью на щиты закрепившихся в казарменных дверях вертухаев. Прочие сидельцы, не обуреваемые жаждой мести, решили, что с них хватит и что пора отсюда линять. К этому их также подстегивал ведущийся с крыши обстрел. А поскольку единственный выход из Ведра был перегорожен бронекатом и сепиллой, многих рвущихся на волю узников осенила мысль взобраться к нам на палубу.
Мысль эта была вполне естественна для разгоряченных голов и в целом осуществима. Борта стоящего на месте истребителя были уже не такими неприступными. Цепляясь за шипы колес, узники могли сначала влезть на них. А потом самым ловким заключенным не составит труда вскарабкаться на защитную кровлю. Где их, само собой, никто не ждал, но они плевать на это хотели.
Я неплохо изучил нравы «зверей», чтобы понять: даже прояви мы к ним милосердие, вместо благодарности нас самих тут же обратят в рабов и заставят везти эту дикую ораву на север. Это в лучшем случае. Про худший и говорить не хочется. Если среди бунтарей найдется хоть один бывший перевозчик, мы вылетим за борт еще до того, как покинем этот мыс. Все, кроме Малабониты. Ей «зверье» разрешит остаться. Вот только не затем, чтобы она и дальше исполняла обязанности бортстрелка и впередсмотрящего, а для иных целей, уже не связанных с ее профессиональной деятельностью.
Не знаю, как насчет Шлейхера, но Долорес осознавала, почему ей вредно знакомиться с гостями. И без лишних напоминаний заняла место у «Эстанты» на правом краю мостика. Табуит встал у орудия, прикрывавшего левый борт, а обе эти баллестирады были единственными, что могли стрелять поверх кровли; прочие находились под ней и для такой задачи не годились. Не утруждая себя бесполезными угрозами, наши стрелки сначала выпустили парочку «предупредительных» болтов поверх голов облепивших колеса бунтарей. И когда это не сработало, сшибли нескольких из них прицельными выстрелами, едва те влезли на кровлю.
Смотреть на такое гостеприимство равнодушно было уже нельзя. При виде пронзенных навылет падающих тел «зверье» шарахнулось прочь. Но отбежало оно недалеко, ведь только рядом с «Гольфстримом» здесь еще оставались безопасные места. Мы не видели с мостика, но, кажется, самые неугомонные бунтари не оставили попыток взобраться на бронекат, только не по колесу, а по носовому тарану. Это было труднее и грозило окончиться для них с тем же успехом. Но пока снаряды не долетали до захватчиков, те, наивные, полагали, будто у них есть шанс проникнуть на истребитель.
Нас осыпали снизу бранью и камнями, отколотыми от бортика фонтана. Однако этот гвалт не мог заглушить отзвуки идущего в тюремном корпусе сражения. Торча в рубке, я слышал, как грохочут отражаемые братом Ярнскидом удары и как бабахает разбушевавшийся брат Ярнклот о стены и решетки камер. Потрепанным тюремщикам нечего было противопоставить альянсу профессиональных вояк Севера и Юга. Это было ясно по скорости, с какой шум битвы перемещался по лестницам и коридорам. Вертухаи отступали, порой не успевая запирать за собой решетчатые перегородки. Ритмичные удары тарана долетали до нас всего трижды, хотя таких преград на пути гвардейцев и северян имелось как минимум полдюжины. Каждый такой набат длился недолго и завершался лязгом, свидетельствующим о том, что еще одной решеткой в Ведре стало меньше.
Едва шум достиг пятого этажа, я увидел выбегающих на крышу к стрелкам окровавленных охранников. Их последний оплот обороны – люк, через который нас выводили на тренировку, – стал их последней надеждой на спасение. Перекрыть его и удержать захватчиков на ведущей к нему узкой лестнице было в принципе реально. Впрочем, если они получат команданте живым и здоровым, на том штурм и прекратится. Вот только чует мое сердце, никто не выдаст кабальеро ключи от камеры. А вышибить ручным тараном дверь камеры-одиночки нельзя, ведь эти двери и тюремные ворота – самые неприступные преграды в Ведре. Вторые, правда, нас больше не волновали, но для взлома первых такой способ уже не подходил.
Я не хотел, чтобы дон Балтазар использовал мою световую отмычку. Будь здесь безопасней и имейся у нас лишнее время, мы затащили бы в окошко пятого этажа трос и, привязав его к камерной двери, без усилий выдрали бы ее бронекатом. Но отстреливающаяся охрана и наверняка улетевший в Садалмалик почтовый голубь с тревожной вестью советовали нам поторапливаться. И команданте решил рискнуть, благо тучи в это утро ходили редкие, и солнце за ними почти не пряталось.
Нити метафламма не пронизывали иносталь, но они рвали и сминали ее своим напором. Звук, который она при этом издает, нельзя спутать ни с каким другим. Он заглушил собой грохот битвы, разлетевшись над Ведром не хуже удара колокола, и лишь потом до меня дошло: если команданте погиб, вряд ли я сумею доказать Анхелю и его compañeros, что это случилось не по моей вине…
К счастью, грянувший вскоре сверху победный хор голосов меня заметно утешил. Так кабальеро могли приветствовать лишь живого дона Риего-и-Ордаса, а не его труп. Северяне тут же присоединились к товарищам по альянсу, ибо не могли в такую минуту просто стоять и отмалчиваться. Наверняка это был первый случай, когда при встрече с команданте краснокожие головорезы разразились криками радости, а не злобы. Хотя чему тут опять же удивляться? Владычица поступила со своим лучшим солдатом недостойно, и уважающие дона как великого противника северяне волей-неволей прониклись к нему сочувствием. А тем более когда узнали, что он не намерен сдаваться без борьбы и совать голову в петлю, к которой его приговорили.
Я вновь окинул взором двор и крышу. Стрелки-вертухаи и беснующиеся у «Гольфстрима» заключенные могли помешать возвращению нашего отряда, особенно если там есть раненые. Поднимать их по стремянке не дело. Поэтому я отправил Малабониту и Шлейхера с арбалетами на палубу, под кровлю, а затем велел Сенатору дать малый вперед. Сепиллу при этом приподнял над землей, но не выключил. Раскрученная, она отгонит от нас бунтарей, когда я буду описывать круг по двору, чтобы подвести истребитель к дверям камерного корпуса и опустить трап.
Едва «Гольфстрим» выехал из-под арки (о, как же приятно снова управлять настоящей техникой после шутейной «Недотроги»!), как по нему вновь загрохотали пули и стрелы. Бронированные козырьки над окнами рубки оберегали меня от этой угрозы. И все же стрелки из баллестирад не устояли перед искушением попробовать достать меня за этим ненадежным при взгляде издали укрытием.
…И это была их большая ошибка! Орудийные болты не пробили козырьки, разве что оставили на них новые вмятины. К тому же затем стрелки занялись перезарядкой, а ручная перезарядка баллестирады после долгой стрельбы отнимает куда больше времени, если стрелок запыхался и его натягивающие воротом тетиву руки дрожат. И когда тюремщики снова угостили нас снарядами, все самое интересное внизу уже закончилось, а «Гольфстрим» катил обратно к воротам, на ходу поднимая трап…
Посадку произвели довольно-таки организованно.
– Трап! – гаркнул я Малабоните еще до того, как приказал Сенатору остановиться.
Мое долгое отсутствие не сказалось на профессиональных навыках. Я подрулил к дверям так, что конец трапа опустился аккурат на порог, и наши товарищи взошли на борт, не сделав по двору ни шага. Пока они поднимались по сходням, а стрелки на крышах, кряхтя, взводили баллестирады, из Ведра в этот момент разбегались заключенные. Заехав внутрь тюрьмы, мы открыли им выход, и они, забыв обо всем, скопом ринулись на свободу. Больше никто не преграждал им путь, хотя со стен и из дверей по ним все еще стреляли, и немало их погибло, успев отбежать от тюрьмы всего сотню-другую шагов…
Хвала богине Авось: все кабальеро и северяне были живы. Правда, дона Балтазара волочили под руки два гвардейца, а Херлуф прыгал на одной ноге, опираясь на плечо Тура. У команданте была жестоко изувечена левая кисть. Кто-то из compañeros наскоро перетянул ее платком, но кровь все равно текла из нее ручьем. Уж я-то догадывался, от чего пострадал дон! Вряд ли обычная рана вызвала бы у него, старого рубаки, болевой шок. Лишь контакт с метафламмом, что пронзил руку команданте тысячами игл, мог причинить ему такую свирепую боль. У Херлуфа в правом бедре торчал арбалетный болт, вытащить который на месте не представлялось возможным – слишком глубоко он вонзился. Мелкие раны остальных вояк можно было не брать в расчет. Тем более что сами они, радуясь победе, не обращали на эти царапины особого внимания.
Снаряды баллестирад запоздало ударили в поднимающийся трап. И отскочили от него, не причинив никому вреда – все кабальеро и северяне уже скрылись под палубной кровлей. Охрана рвала и метала, но отныне она была нам не страшна. Больше нас здесь ничего не задерживало, и «Гольфстрим», раздавив на прощание фонтан и распугав последних заключенных, покатил к выходу.
Гигантский, открытый мир, который я не чаял больше увидеть, несся мне навстречу со скоростью разогнавшегося под горку истребителя. И даже несмотря на наше туманное будущее, я радовался вновь обретенной свободе, словно ребенок. Потому что гнить годами заживо в тюрьме – самая отвратительная смерть, которая может быть уготована вольнолюбивому перевозчику…
Назад: Глава 13
Дальше: Глава 15