Генерал Ртищев, непосредственный предместник Ермолова, оставляя Закавказский край и желая обрисовать в общих чертах результаты своего управления им, между прочим писал императору Александру: «Приняв край здешний в бедственном положении, обуреваемый внутренними возмущениями, разлившимися по всем частям Грузии, теснимый напором многочисленных войск двух сильных держав, Персии и Турции, разоряемый вторжениями в Кахетию значительных дагестанских сил для восстановления в Грузии царем беглого царевича Александра, край, истребляемый смертоносной язвой и доведенный до последней крайности чрезвычайным голодом, я оставляю теперь оный в самом цветущем состоянии, наслаждающимся внутри совершенным спокойствием, изобилием и ничем не нарушаемым благоденствием, а извне – безопасностью от соседей».

Так могло представляться дело маститому генералу, принявшему от маркиза Паулуччи сложное и запутанное положение дел в крае и, несмотря на слабую политику, оставившего его, благодаря деятельности нескольких талантливых личностей цициановской школы, в сравнительно спокойном состоянии. Но действительность далеко не оправдывала оптимистического воззрения Ртищева, и Ермолов, при первом же знакомстве с делами края, несколько иначе взглянул на положение его.

«С полуденной стороны Кавказа, – говорит он, – наиболее беспокойств делали нам дагестанские народы нападениями на Кубу – и часто значительными силами. Кахетию разоряли многолюдные толпы спускавшихся с гор лезгин, в Картли впадали соседние с ней осетины и те же лезгины, которых содержал у себя ахалцихский паша. В некоторых местностях на персидской границе нередко производились грабежи, – и причиною их был не один недостаток средств правительства держать в повиновении кочующие народы, но и алчность персидских чиновников, с которыми разбойники делились добычею. Со стороны Черного моря – Гурию беспокоили аджары и кабулеты, на Абхазию нападали убыхи».

Этой характеристикой намечались главнейшие военные задачи, естественно вытекавшие для Ермолова из самого положения дел. Весь Закавказский край сам по себе, не исключая татарских ханств, в противоположность воинственным странам северного склона Кавказа, был уже под сильной рукой России, на пути мирного развития, прерываемого лишь временными и местными волнениями, и деятельность там Ермолова, как уже сказано в общей характеристике ее, должна была главнейшим образом заключаться в мирном закреплении русского владычества. Но со всех сторон грозили Закавказью непримиримые враги, которые пользовались каждым удобным моментом волновать его население и всеми способами вредить русскому владычеству. Ермолову, человеку радикальных мер и неуклонной, неуступчивой политики, предстояло создать целую систему охраны страны.

Такое совпадение мирных и военных целей создавало в управлении краем особенные трудности. Ермолов нуждался в многосторонних помощниках, которые соединяли бы в себе политическую мудрость с военным талантом, равно необходимыми в стране, где меч без плуга и плуг без меча были явлениями несообразными. Судьба благоприятствовала Ермолову и в этом отношении; с тактом замечательного человека, умеющего выбирать людей, он остановил свой взгляд на человеке именно таком, какой ему был нужен, который стал его правой рукой и замечательным деятелем, оставившим глубокие следы в жизни Закавказья. Это был генерал-лейтенант Иван Алексеевич Вельяминов, старший из двух братьев, равно отличавшихся умом, образованием и военными дарованиями.

Сначала Ермолов возлагал свои надежды на генерала Александра Петровича Кутузова, друга и сотоварища прежних лет. Это был тот храбрый Кутузов, израненный в боях (он имел три раны: две пулями, полученные под Аустерлицем и Фридландом, и одну осколком гранаты – под Люценом), который в Бородинском бою, со своим Измайловским полком, выдержал бурный натиск двух французских кавалерийских корпусов, Нансути и Латур-Мобура, и – один из всех штаб-офицеров полка – вышел не раненым; впоследствии он командовал гренадерской бригадой. Отправляясь на Кавказ в 1816 году, Ермолов, «знавший его отличные способности», пригласил его с собою в Грузию начальником двадцатой пехотной дивизии и предполагал соединить в его руках и военное и гражданское управление всем Закавказьем. Но на возвратном пути из Персии, между Тавризом и Нахичеванью, он получил известие об утрате этого замечательного человека.

Известие это глубоко поразило Ермолова. «Подъезжая к лагерю, – говорит он в своем дневнике, – я увидел присланного из Грузии офицера; доселе с бумагами присылаемы были татары, и предчувствие, что я должен узнать неприятное известие, меня не обмануло. Офицер привез донесение о смерти Кутузова, которому в отсутствие мое я поручил начальствование Грузией. В нем я потерял верного друга, наилучшего помощника по службе, товарища, с которым вместе сделал я все последние кампании против французов. Я был в отчаянии, ибо хорошо знал, что Кутузова заменить нелегко».

Действительно, нелегко было заменить Кутузова. Но в Вельяминове Ермолов угадал человека, способного его заменить, и Вельяминов как нельзя более оправдал возложенную на него надежду.

Боевую репутацию свою, начавшуюся под Аустерлицем, где он получил Георгиевский крест, Вельяминов, правда, не имел возможности упрочить: Финляндская кампания не представила к тому особенных случаев; между тем ни в Отечественной войне, ни в заграничных походах ему не довелось принимать серьезного участия, так как на его долю выпали негромкие дела защиты Риги и осады Данцига, а после взятия последнего – командование корпусом в составе резервной армии. Таким образом, предшествовавшая служба его не представляла собой каких-либо ярких, выдающихся фактов. Но в самом характере этого человека лежало несколько таких крупных черт, которые невольно останавливали на нем внимание современников. Был ли он пажом императора Павла, командовал ли в гвардии батальоном семеновцев, водил ли на бой со шведами своих кексгольмских гренадеров, занимался ли мирным обучением полков резервного корпуса или двадцать пятой дивизии, которой командовал с пятнадцатого года, – всегда и везде он оставлял по себе капитальную память, как человек с неуклонной волей и основательным умом, упорно стремившийся к раз намеченной цели. Обширный ум и твердая воля, конечно, не избавляли его от странностей и от недостатков, но и самые его недостатки были симпатичны и замечательны оригинальностью и силой. Так, он был известен необузданной расточительностью там, где дело шло о его собственных деньгах. Но тем поразительнее выдавалась его почти суровая скупость по отношению к деньгам казны.

Этому-то человеку и выпало на долю стать лучшим помощником Ермолова. 1 января 1818 года Вельяминов был назначен начальником двадцатой пехотной дивизии и вместе с тем управляющим гражданской частью в Грузии, и с этих пор, в течение девяти лет ермоловского времени на Кавказе, Вельяминов является одним из крупнейших деятелей, истинным выразителем идей Ермолова, его предначертаний и планов, так что, по выражению одного современника, трудно было доискаться, где начиналась мысль одного и продолжалась другого.

С приездом Вельяминова на Кавказ и начинается ряд крупных предприятий Ермолова, имевших целью оградить безопасность Закавказского края и поставить его в будущем в благоприятные условия широкого гражданского развития.

Верный своей системе, Ермолов и здесь, в Закавказье, видел необходимость создать оплот от внешних вторжений – из ряда пограничных крепостей. Ими достигались, нужно сказать, и цели внутреннего спокойствия. Заграждая персам и туркам путь в страну, они тем самым устраняли и влияние этих постоянных врагов России на жителей ее, на те элементы, которые, по тем или другим побуждениям, желали внешних вторжений и внутренних смут.

И вот для прикрытия и заграждения путей, ведущих к Тифлису, по ходатайству Ермолова разрешено было оставить в Грузии, кроме Тифлисской, две старые крепости в Баку и в Дербенте и, кроме того, построить еще семь новых: 1) в Редут-Кале, на берегу Черного моря, – для прикрытия всех боевых и жизненных складов, идущих в Грузию морским путем; 2) в Кутаисе – для удержания спокойствия западной части Закавказья; 3) в Старой Шемахе – для прикрытия Кубанской провинции со стороны Дагестана; 4) в Елизаветполе – для защиты мусульманских провинций от Персии; 5) в Карабаге, при Асландузском броде, на Араксе; 6) в Гумри, на границе с Турцией, и 7) в Гартискаре, на Военно-Грузинской дороге, – для охранения единственного сообщения с Россией через Кавказские горы. Построить последнюю крепость было, по мнению Ермолова, особенно важно, на случай неудач, так как она оставляла русским всегда свободный в Грузию вход, которого отнять не будет уже никакой возможности. Это были главные крепости, но кроме них, меньшие, второразрядные, могли, смотря по обстоятельствам, устраиваться и уничтожаться по усмотрению самого главнокомандующего.

Быть может, еще плодотворнее была мысль Ермолова, с последовательностью проведенная Вельяминовым, об учреждении так называемых штаб-квартир на местах постоянных. Это было нечто вроде основания для солдат полуоседлого, полуказацкого быта, который только один и мог придать непреодолимую крепость русским границам. В этом тревожном азиатском уголке, спокон веков бывшем целью нашествия, ежеминутно можно было ожидать набега и вторжения. Персидский курд и турецкий разбойник, качаг, не ждали объявления войны и являлись при благоприятных для них обстоятельствах внезапной грозой, от которой население имело единственное спасение – в бегстве. Среди уже покоренных татарских племен, отличавшихся наездничеством, могли также найтись охотники совершить кровавое дело, и против них также необходима была угрожающая сила. И вот Ермолову пришла гениальная мысль поселить полки на постоянных местах, на пунктах, выбор которых оправдывался бы стратегическими соображениями, а при них – образовать роты женатых солдат, которые вели бы, развивали и последовательно улучшали полковое хозяйство, столь важное в походном быту солдат. Невозможно исчислить всех благ, принесенных этим нововведением в жизнь закавказского солдата. Выступая в поход, он оставлял за собою почти родной угол, под присмотром внимательного женского глаза и под крепкой защитой хорошо вооруженного товарища, так как женатые роты обыкновенно в поход не ходили; кончился поход – и он возвращался опять в тот же уголок, домой, где у него завязывались крепкие нравственные связи. А в то же время, на случай войны и всякой тревоги, во всем районе Закавказья, в стране только что подчиненной, на безусловную верность которой рассчитывать было еще трудно, уже имелись готовые опорные пункты, охраняемые этими женатыми ротами, которые были постоянным гарнизоном штаб-квартир и защищали бы их, как родной дом с родной семьей.

В самом начале эти штаб-квартиры были учреждены только в Закавказском крае, так как на линии, в Чечне и в Дагестане строить их было бы еще преждевременно, но и там они возникли впоследствии. Возведение штаб-квартир началось с гренадерской бригады, которая предназначалась собственно для внутренней охраны Грузии, – положение, ставившее полки ее в роль постоянного резерва, выдвигавшегося только в необходимых случаях. Таким образом, в Картли расположились полки: Херсонский гренадерский – в старинном городе Гори; Эриванский (тогда еще седьмой и карабинерный) – сперва в Башкичете, а потом в Манглисе, как в пункте наиболее важном по отношению к турецкой гра ни це, и сорок первый егерский – в Белом Ключе, нынешней штаб-квартире Грузинского полка. В Кахетии стояли: артиллерийская рота – в Гамборах, Грузинский гренадерский полк – в Мухровани, Нижегородский драгунский – в Кара-Агаче и ширванцы – в Царских Колодцах. В последнем помещался, впрочем, только один третий батальон полка; первые же два, как вышли с Ермоловым строить Грозную в 1818 году, так и не возвращались домой, находясь двенадцать лет в беспрерывных походах в Чечне и Дагестане, в Кабарде и Закубанье, а впоследствии, с Паскевичем, – в Персии и Турции. Затем в стороне Эривани Тифлисский полк занял селение Большой Караклис, имея женатую роту в Гергерах, по ту сторону Бомбакского хребта, а артиллерийская рота – урочище Джелал-Оглы, на самом месте переправы через речку Каменную; сорок второй егерский полк расположился в Карабаге, близ Шуши, в селении Чинахчи; а полки Дагестанской бригады стали: Куринский – около Дербента и Апшеронский – близ города Кубы, в урочище Кусарах.

И нужно сказать, что все эти штаб-квартиры учреждались и строились самими солдатами; они и лес рубили, и возили его с ближайших гор, и камень ломали, и кирпич делали, и известь приготовляли, и сами же были плотниками, каменщиками и малярами. Вместе с боевыми подвигами кавказский солдат был еще чернорабочим – и созидание громадных построек и целых штаб-квартир обходилось неимоверно дешево. Русский человек, в образе кавказского солдата, был мастер поистине на все руки.

Нечего и говорить о том, какое громадное нравственное значение имело за собой такое учреждение, как женатые роты. Вот что записал об этом один из путешественников, придерживаясь слов одной старой солдатки.

«Пообстроились полковые штаб-квартиры, – говорит он, – пообзавелись солдатики разными необходимыми атрибутами оседлой жизни, а все чего-то им недоставало. Скучен и молчалив был народ и оживлялся только во время вражеских нашествий; мало того, госпитали и лазареты были переполнены больными… Думало, думало начальство – как бы пособить горю. Музыка по плацу по три раза в день играла, качелей везде понастроили – нет, не берет! Ходят солдатики скучные, понасупились, есть не едят, пить не пьют, поисхудали страх как. На счастье, нашелся один генерал (Ермолов), большой знаток людей; он и разгадал, чего недостает для солдатушек, и отписал по начальству, что при долговременной, мол, службе на Кавказе, в глуши, в горах да лесах, им необходимы жены. Начальство пособрало в России несколько тысяч вдов с детьми да молодых девушек (между последними всякие были) – и отправило их морем из Астрахани на Кавказ, а часть переслало и сухим путем на Ставрополь. Так знаете, какую встречу делали? Только что подошли к берегу, где теперь Петровское, как артиллерия из пушек палить стала, – в честь бабы, значит, а солдатики шапки подбрасывали, да «Ура!» кричали. А замуж выходили по жребию, кому какая достанется. Тут уже приказание начальства да Божья планида всем делом заправляли. А чтобы иная попалась другому, да не по сердцу – так нет, что ты! Они, прости Господи, на козах бы переженились, а тут милостивое начальство им настоящих жен дает…»

Так создалась благодаря Ермолову семейная, оседлая жизнь закавказских полков, до значительной степени смягчившая великое зло среди них – тоску по родине, тем более сильную, что новый край для солдат был так отличен от их родных мест не одною природою, а и совершенно чуждым для них населением.

Оградив военную безопасность страны, Ермолов должен был позаботиться и о внутреннем строе ее. История наложила на все ее учреждения азиатский характер беспорядочности и личного произвола, определяемого сословными основаниями. Среди христианского населения князья и дворяне, в татарских землях и дистанциях ханы, беки и агалары в церковных делах – могущественные епископы из княжеских родов – заменяли своей волей право и справедливость. Предместники Ермолова, занятые более внешними войнами, нежели вопросами внутренней политики, оставляли укоренившиеся обычаи общественной жизни без перемены. Но Ермолову довелось нарушить этот вековой порядок, причем реформы в татарских дистанциях и в церковных делах не обошлись без волнения. Но в коренной Грузии урегулировать сословные отношения Ермолову удалось спокойно, хотя и не без некоторого сопротивления. «Здесь, – говорит он, – дворянство весьма многочисленно, князей же по крайней мере столько, сколько графов в Польше, а также ни те ни другие прав своих на сии преимущества доказывать не желают…»

Ермолов настоял, однако, на учреждении депутатского собрания и с помощью его имел возможность положить начало образованию сплоченного и доказавшего свои права дворянства, владеющего известными сословными привилегиями, но уже и несущего перед правительством известные обязанности. «Отделяю я, – говорит он в своих записках, – всякое преимущество князей над дворянами, а между самими князьями не поставляю никакого различия; чины и награды даются редко, ибо даются достойным; повиновения требую безусловного».

Но среди этих полумирных, полувоенных забот перед Ермоловым вставали одно за другим явления смут и волнений во вверенном ему крае, требовавшие всей его энергии. Длинной перспективой расположились они в длинном ряду лет, посвященных им работе на благоденствие новой русской страны, составив собою крупнейшие факты истории Закавказья ермоловской эпохи.