Оканчивался год командования в Черноморье генерала Власова. И год этот прошел не бесплодно. До 1820 года черноморцы, опасаясь черкесских набегов, старались селиться возможно дальше от берегов Кубани, оставляя границы под защитой лишь слабых кордонов, почти не представлявших серьезного препятствия для хищных и смелых врагов. Ермолов задумал разрушить это старинное предубеждение и вызвал со всего казачества охотников поселиться на самой Кубани. Превосходная побережная земля, рыбная ловля и двухлетняя льгота служили достаточной приманкой, и тысяча семейств старожилов отозвалась на вызов. Прибавив к ним новых переселенцев из Малороссии, Ермолов основал на Кубани многолюдные селения, ставшие опорой кордонной страже и сделавшие нападения хищников незначительными шайками весьма для них небезопасными. Выполняя предначертания Ермолова, генерал Власов не ограничился устройством этих селений и должен был позаботиться об их безопасности. Левый берег Кубани почти сплошь покрыт был тогда лесом, и черкесы, прикрываемые им, могли в больших силах подходить к самой реке и высматривать, где закладываются секреты, где ходят разъезды, что делается на постах и в резервах. Новые селения, естественно, подвергались постоянной опасности внезапного нападения; особенно их скот, пригоняемый к Кубани на водопой, мог служить хищникам постоянной лакомой приманкой. И вот на берегах Кубани застучали топоры и застонали падающие великаны растительного царства; против каждого селения на левом берегу расчищались обширные площади. Черкесы держались во все это время смирно, были только случаи мелких хищничеств.

Так настала осень 1821 года, не предвещавшая, по-видимому, никаких тревог. Как вдруг – это было вечером со 2-го на 3 октября – огромное скопище шапсугов и жанеевцев неожиданно появилось на Кубани близ речки Давыдовки (теперь высохшей). Его вел знаменитый шапсугский старшина Измаил. Рыскавшие на закубанской стороне пластуны первые дали знать на Петровский пост начальнику четвертой части кордонной линии Журавлю. К счастью, в это самое время на посту случился сам генерал Власов, объезжавший с летучим отрядом кордонную линию. Времени терять на сборы войск было некогда, и Власов решился действовать с теми силами, которые оказались у него под рукою, а эти силы состояли всего из шестисот одиннадцати конных и шестидесяти пяти пеших казаков, при двух орудиях. Немедленно посланы были разъезды для наблюдения за горцами, кордонная цепь усилена. В половине девятого часа с поста выступил сам Власов, выследил переправу горцев и в темноте бурной осенней ночи пропустил врагов мимо, чтобы зайти им в тыл. Горцы перешли Кубань верстах в двух от Петровского поста, в какой-нибудь версте от отряда, и всей массой двинулись на хутора Петровской станицы, стоявшие в пятнадцати и в тридцати верстах от кордона. Как только направление неприятеля точно обозначилось, Власов остался со своим отрядом на месте и приказал пластунам засесть в камыши, облегавшие переправу, а войсковому старшине Журавлю с постовой командой преследовать шапсугов по пятам, вступить с ними в бой и ложным отступлением навести на засады. Казаки в точности выполнили это приказание. Верстах в шести от кордона Журавль с гиком налетел на шапсугов и открыл ружейный огонь. В это время прискакала к Власову со Славянского поста сотня есаула Залесского, с конным орудием; Власов отправил и ее на помощь сражавшимся. Орудие ударило картечью. И не успел смолкнуть гул выстрела, как темная ночь осветилась огнями зажженных маяков. Запылали смоляные вехи, и с поста на пост, от станицы к станице загремели непрерывные выстрелы, будя и поднимая на тревогу. Озадаченные зрелищем множества маячных огней, не зная хорошо значения их, но отгадывая в них нечто для себя зловещее, поражаемые в то же время картечью, горцы смешались и дрогнули. Напрасно старшины старались ободрить шапсугов. В ночной тьме и буре им чудились массы войск – и, полагая себя окруженными, горцы ринулись назад к переправе, преследуемые по пятам Журавлем и Залесским. Но там из густого камыша встретили их пластуны. Дружный огонь и картечь заставили их отхлынуть влево, как раз на отряд Власова. Здесь приняли их картечью уже из двух орудий. Горцы опять повернули назад, а Власов со своими казаками уже несся наперерез им, к Кубани. Отбитые вправо, черкесы в ночной темноте попали в прогнойный Калаусский лиман, обширный прибрежный залив. И тут, на берегу лимана, казаки и насели на них, поражая шашками и пиками. Сам Власов находился впереди и принимал участие в рукопашной схватке наравне с другими. «Я аж ахнул, – рассказывал впоследствии один из казаков, – когда увидел, что и сам генерал рубится с нами. Знаем мы – другого не заманишь и близко подъехать к черкесам, командует себе издалека… А этот командовать командует, а сам, маленький да широкоплечий, знай наряду с казаками работает шашкой, и не одному черкесу снес голову… Сам рубит, а сам приободряет да покрикивает: «Бей, ребята! Топи, коли бусурманина!..» Ну и досталось же им на орехи!»

И действительно, «досталось-таки черкесам на орехи». Только небольшой партии в несколько десятков человек, еще до прихода к лиману успевшей прорваться сквозь наш отряд, удалось бежать за Кубань; остальные, вместе с лошадьми, погибли в прогноях Калауса. Калаусский лиман при берегах не глубок, но топок, и по своей обширности непроходим. Напрасно передние всадники, не видя конца воде, хотели поворотить назад; на них напирали густые толпы, гонимые ужасом, и все увлекали друг друга вперед и поглощались пучиной. Утро открыло страшную картину гибели хищников: калаусские поля были усеяны трупами горцев, волны лимана бороздились еще от предсмертных судорог тонувших. Слышались стоны и вопли погибавших, трупы людей и лошадей плавали в мутной воде группами.

Урон неприятеля в страшный день Калаусской битвы был чрезвычайный; сами шапсуги считают утонувшими в лимане более двадцати знатнейших князей и тысячи двухсот всадников, не считая погибших в камышах и на поле. Казаки отбили два знамени и взяли в плен князя и сорок два простых черкеса – пример небывалый в тогдашних схватках с горцами. В добычу казакам досталось пятьсот шестнадцать лошадей и много превосходного оружия, да и после долго еще жители находили в болотах черкесские шашки, ружья и панцири. На русской стороне потеря была незначительна, но казаки до того увлеклись преследованием неприятелей, что четыре человека вместе с ними утонуло в лимане; кроме них, один убит и четырнадцать ранено.

С тех пор прошло более полувека, замолк гром оружия на берегах Кубани, умиротворился край, но горцы и доныне в печальной заунывной песне вспоминают роковую для них калаусскую ночь. Напрасно, однако же, любознательный путешественник стал бы искать знаменательного урочища: теперь на месте некогда тинистого лимана, близ дороги от Копыля на Петровскую, расстилается прекрасный луг, доставляющий превосходное сено.

Для черноморцев калаусское поражение имело чрезвычайно важное нравственное значение. Оно бы ло первое, в котором сильный численностью и отвагой враг был побит сравнительно небольшим казачьи отрядом. Запорожцы, переселившись в Черноморье, встретили в черкесских племенах противников не только сильных и храбрых, но всей своей жизнью, своей одеждой и вооружением несравненно более приноровленных к местным условиям кавказской войны. Против казаков выезжала лучшая в мире, легкая и подвижная конница, в блестящих кольчугах, с добрым оружием и на превосходных конях арабско-персидской крови. Казак привез с собою тяжелую сбрую, длинное оружие – все, что так кстати было в широких, необозримых, вольных приднепровских и крымских степях и что здесь, в горах, в лесистых ущельях и в прикубанских плавнях, могло только мешать его подвижности. Понятно, что длинное татарское дреколие, ратище, дюжего запорожца служило предметом едких насмешек адыгского наездника, у которого не полагалось никакого расстояния для схватки с противником и открытым знаком всегдашней готовности схватиться грудь с грудью был короткий кинжал, никогда не сходивший с пояса, даже в мирной беседе с кунаком у очага родной сакли. Другие приемы войны требовались в новой стране. В степи можно было завидеть опасность далеко, с кургана, – здесь она вспархивала из-под копыт коня. Не прихоть, не произвол руководили военными вкусами черкесов; их боевые обычаи и вооружение были результатом векового опыта, и потому всякий, кто хотел поравняться с ними, должен был поспешить заимствовать от них все: и сбрую, и оружие, и способы управлять конем, и все сноровки и ухватки этого воинственного племени. Так именно и сделали линейные казаки. Но старые запорожцы, упрямые и гордые, крепко держались за старину, освященную днепровскими преданиями, и потому сразу уступили первенство черкесской коннице. И вот, те же конные черноморские казаки, которые били и татар, и турок, и французов, и побили бы и черкесов в своих степях, – здесь, на Кубани, редко в состоянии были состязаться с превосходными вражескими силами. Калаусское дело показало казакам, что хотя и силен враг, да милостив Бог, а черкесам – что перед ними такая сила, которая может согнуть и непреклонные горы под власть северного великого народа.

Победа, одержанная Власовым, была оценена Ермоловым по достоинству. Донеся о ней, он писал начальнику главного штаба: «Прошу исходатайствовать генералу Власову награждение орденом Святой Анны 1-й степени. Он имеет все прочие награды и даже Святого Георгия 3-й степени, и теперь, мною испрашиваемой, совершенно достоин. В заключение доношу, что со времени водворения войска Черноморского в Тамани не было подобного поражения закубанцев на земле, войском занимаемой». Император Александр, минуя Анненскую ленту, пожаловал Власову прямо орден Святого Владимира 2-й степени. Но лучшей наградой для Власова осталась вековечная память о нем в Черноморье, внешним выражением которой служила поднесенная ему от черноморцев, оправленная в золото сабля, на клинке которой изображено было Калаусское сражение.

Войсковой старшина Журавль и есаул Залесский получили тоже владимирские кресты.

Калаусской битвой Михаил Григорьевич Власов начинал свою славную боевую деятельность в Черноморье. Но она была только продолжением целого ряда славных дел, которыми ознаменован каждый шаг его многотрудной жизни.

Власов родился в 1767 году в донской станице Раздорской, где и протекло его первое детство. Отец его, бедный казачий офицер, выходя на службу, взял с собою сына и оставил в Киево-Печерской лавре на попечение монахов, и там в нем заложены были религиозные начала так глубоко, что легли особым отпечатком на всей его жизни.

Служебное поприще Власов начал в 1784 году казаком в новочеркасском войсковом правлении. Нераздельность гражданской службы от военной составляла тогда на Дону неизменный обычай и не мешала выдаваться военным дарованиям. Послужной список Власова и удостоверяет, что первые военные подвиги оказаны были им в Польше, в войну 1794 года, под начальством Суворова, и настолько выдвинули его из ряда сверстников, что, выступив в поход простым казаком, он возвратился тогда на Дон есаулом. В войну 1807 года, когда начинается европейская слава донцов, имя Власова уже нередко встречается в реляциях.

Есть сведения, что в промежутках между войнами Власов продолжал гражданскую службу и в 1809 году был вызван в молдавскую армию именно для управления походной канцелярией донского атамана. Здесь, участвуя волонтером в одном из сражений, он обратил на себя орлиный взор Платова, сразу оценившего в нем редкие военные качества, – и Власов получил в командование казачий полк. В Отечественную войну он уже является одним из видных деятелей, участвуя в целом ряде битв от берегов Немана и до бородинских полей. Партизанская война дала ему случай к новым заслугам и отличиям. Бодрый, неутомимый Власов не знал сна и появлялся со своими казаками всюду, где только было слышно о французах; он отбивал знамена, пушки и забирал в плен целые колонны врагов. Георгиевский крест, золотая сабля и чин полковника достаточно свидетельствуют о его громких подвигах. В заграничных походах он был в огне под Кульмом, под Лейпцигом, во всех славных боях этого славного времени, но особенные отличия были оказаны им в летучем отряде графа Чернышева. Здесь-то и завязалась тесная дружба, которая и впоследствии соединяла незнатного родом донского казака с одним из могущественнейших вельмож царствования императора Николая. Имя Власова было тогда уже известно в армии – он был один из немногих офицеров, которые в чине полковника носили бриллиантовую саблю и Георгия на шее. Последний орден пожалован ему был за дело под Бельцигом, где он с одним казачьим полком разбил три сильные французские колонны и взял в плен более двадцати офицеров и тысячи двухсот французских солдат. Храбрый полк, предводимый Власовым, получил тогда белое Георгиевское знамя.

Воротившись в Россию уже генералом, Власов назначен был походным атаманом донских казачьих полков на Кавказе. Ермолов принял его, как старого соратника, на которого мог вполне положиться, и Власов первыми же своими действиями, при усмирении имеретинского бунта и затем в Ширвани, вполне оправдал возложенные на него надежды.

Энергия и храбрость Власова и дали Ермолову мысль поручить ему в управление Черноморскую кордонную линию, где так нужен был энергичный начальник.