Для правого фланга Кавказской линии 1823 год был годом тяжелых испытаний. Набеги затихли, но уже с конца предшествовавшего года по городам, станицам и казацким хуторам вновь распространился, на этот раз упорный, настойчивый слух о намерениях черкесов большими массами ворваться в русские пределы и дотла опустошить пограничные земли. И слух был не напрасен. Давно уже побежденные кабардинцы, поставленные перед жестокой дилеммой – или покориться России и поселиться на кабардинской равнине, или же покинуть родную землю и уйти за Кубань, – употребляли все силы, чтобы возжечь среди соплеменных и единоверных черкесов пламя ненависти к победителям, не раз уже депутаты их ездили по всему Закубанью, прося помощи. И теперь на собравшемся по этому поводу общем совещании черкесов было решено совокупными силами освободить от чужеземного владычества Большую Кабарду и отомстить России полным разгромом линии. Турецкий паша в Анапе употреблял, со своей стороны, все меры, чтобы поддержать в черкесах такое благоприятное для мусульманства расположение, обещая помощь; турецкое золото играло за Кубанью ту же роль, что персидское в Дагестане, с той лишь выгодной для Турции разницей, что она была несравненно тороватее Персии. Над линией готова была разразиться жестокая военная гроза. Предстояло иметь дело уже не с отдельными хищниками и не с мелкими партиями, главное стремление которых было поживиться на счет казаков, – вставал весь воинственный народ, чтобы отстоять свою полудикую вековую независимость и чтобы отомстить за попранные, как им должно было казаться, права, за поруганные святыни и самобытные обычаи.

По счастью для линии, общий энтузиазм черкесов был на время ослаблен внутренними раздорами. Одно из главных действующих лиц поднимавшего голову восстания был кабардинский князь Таустан Атажукин, и этот князь неожиданно погиб, убитый своим двоюродным братом князем Магометом Атажукиным, горячим приверженцем России. Это обстоятельство было одной из причин, задержавших нашествие. Немало мешала ему и давнишняя вражда между родными братьями Джембулатом и Мисостом Айтековыми, ослаблявшая необходимое единодушие. К этому присоединились неудачи, испытанные черкесами в Черноморье и, как всегда, обнаружившие на впечатлительный азиатский народ большое нравственное влияние. Но все эти обстоятельства могли только оттянуть нападение; внутренние раздоры в Черкесии имели для линии даже свою острую сторону, держа в сборе большие вооруженные партии, которые, в случае ежеминутно возможного замирения, готовы были немедленно бурным потоком разлиться по русской границе и залить кровью пожары ее вольных станиц.

Действительно, едва наступила весна, отдохнувшая несколько от набегов линия должна была готовиться встретить врага. Еще недавно враждовавшие между собою сборища, вместе с бесленеевцами, издавна известными своим беспокойным нравом, образовали между собою наступательный союз, известнейшие закубанские князья стали во главе его, анапский паша и магометанское духовенство разжигали энтузиазм – жребий войны был брошен.

Ареной неприязненных действий должно было, по плану черкесов, сделаться все огромное пространство от границ Черноморского войска вверх по Кубани до самой Баталпашинской переправы.

Большим массовым нападениям, естественно, должны были предшествовать мелкие прорывы хищников, принимавших на свой страх и риск выразить возбуждение, овладевшее их страной. Так, 1 апреля, часу в восьмом вечера, человек восемь черкесов, пробравшись берегом реки Енкули, выехали на Большую Ставропольскую дорогу под самой деревней Бешпагир. Здесь ходили табуны Темнолесской станицы. Гикнуть и отхватить косяк в шестьдесят лошадей было для хищников делом минуты. Но насторожившееся население не было застигнуто врасплох, и черкесы потерпели полную неудачу. Урядник Косякин, стоявший в прикрытии табуна, тотчас послал казака известить станицу, а сам, с четырьмя малолетками и одним старым казаком, кинулся в погоню. Шестеро казаков бросились на восьмерых горцев, и, прежде чем из станицы и ближнего поста, заслышавшего выстрелы, прискакали резервы, дело уже было кончено; Косякин возвратился назад с отбитым табуном.

Но случай этот, не представлявший собою ничего особенного, при всеобщем возбуждении и ожидании нападений обратил на себя особенное внимание. Государь, «ценя мужество, с которым Косякин бросился на хищников», приказал произвести его в хорунжии и выдать единовременно триста рублей, а пяти казакам – по сто рублей. Ермолов, умевший ценить заслуги, но не разбрасывавший наград, однако же, умерил значение, приданное подвигу Косякина. «Подобные происшествия на Кавказской линии, – писал он начальнику главного штаба, – бывают часто, и я до сего гораздо превосходнейшие действия награждал из вырученной барантковой суммы. Полагаю достаточным урядника Косякина наградить одним чином зауряд-хорунжего, а казакам выдать по пятьдесят рублей. Прочие же деньги обратить для употребления на награды в подобных же случаях».

Дело Косякина было прологом к суровой драме, готовившейся совершиться на Кубанской линии. Войска еще не были в сборе, а лазутчики доносили то и дело, что где-нибудь на обширном пространстве между станицами Кавказской и Григориополисской нужно ожидать большого прорыва.

Участком тем заведовал полковник Урнижевский, командир Тенгинского пехотного полка. Он принял все меры к охранению станиц и донес обо всем Сталю, который, со своей стороны, выставил в виде репли небольшой отряд у Недреманной горы. Но Сталь допустил серьезную ошибку, составив отряд из одной пехоты; пехота же, конечно, не могла не только опережать, но и просто преследовать конного неприятеля, отличавшегося в своих нападениях быстротой, смелостью и решительностью. И эта ошибка стоила дорого.

Донесения лазутчиков оказались верными. Скоро партия горцев человек в пятьдесят появилась на реке Чамлык, не в дальнем расстоянии от Кавказской крепости. Два дня она скрытно высматривала местность и наконец в ночь на 15 апреля беспрепятственно переправилась через Кубань верстах в двух от Ивановского поста и бросилась на хутора Темижбекской станицы.

Нужно сказать, что еще накануне, на заре, несколько черкесов под видом мирных приезжали сюда вызнать, где пасутся лошади – обыкновенный предмет их хищничества. Один из них даже расспрашивал об этом на хуторе знакомую девочку; та сказала, что лошади пасутся верст за шестьдесят, не обратив внимания ни на самый вопрос, ни на неурочное время, в которое появились всадники, и беспечно отправилась в станицу к заутрени. Хутора стояли верстах в семи от станицы, на реке Чалбас. Место было пустынное, в поле – ни души. Крепко должна была соблазнять черкесов мысль схватить девочку, но они воздержались, чтобы не вызвать переполоха и не испортить задуманного дела.

Нападение пришлось в самую полночь на Вербное воскресенье. Сторож успел ударить в набат, но горцы бросились по избам, начали резать мужчин, забирать в плен женщин и детей, разбивать сундуки и неистово грабить всякое имущество.

Черкесские лошади были привязаны к плетню. Отставной казак Ширяев, живший на хуторах, успел украдкой выскочить из хаты, обрезал у одной лошади чумбур, вскочил в седло и поскакал в станицу. Несколько человек черкесов погнались за ним по пятам, но добрый конь умчал его от погони. Это обстоятельство встревожило горцев. Они поторопились убраться подобру-поздорову и, зажегши хутора, к рассвету с добычей и восемнадцатью пленными шли уже за Кубанью, направляясь к Урупу, где стояло большое главное скопище горцев. Всего на хуторах было убито три казака, ранено два и в плен взято одиннадцать мужчин и семь женщин.

Между тем станичный темижбекский резерв сел на коней, Ширяев уже снова скакал с известием на Мало-Темижбекский пост, а станичный начальник сотник Найденов, собрав оставшихся служащих и не служащих казаков, бросился на пост Бездорожный, чтобы поднять и его на тревогу.

Ранее других попали на след хищников урядник Кавказского полка Каширин, с Темижбекским постом, и урядник Кубанского полка Аверин, со станичным резервом. Они соединились и смело пустились за Кубань, куда вела их еще свежая, только что проложенная черкесами сакма.

Более серьезных мер преследования принято быть не могло. Как нарочно, уже приготовившаяся к отпору линия в этот момент не имела настоящего хозяина. Начальник правого фланга Дебу инспектировал войска в Черномории, старший по нем полковник Урнижевский отлучился куда-то из Кавказской крепости, где была его штаб-квартира, оставив вместо себя майора Пирятинского, офицера отличного, но не знавшего хорошо тогдашних обстоятельств и не имевшего верных сведений о неприятеле. Пирятинский не имел ни времени, ни права собирать казаков с дальних постов, и потому воспользовался только теми силами, которые были у него под руками. Взяв резерв Кавказской станицы и присоединив к себе отряд Найденова и Ивановский пост, что вместе составило человек сорок линейцев, он поскакал спасать хутора, но на хуторах уже все было кончено – они догорали. Тогда Пирятинский поскакал за Кубань.

Но там, за Кубанью, всем этим отрядам грозила беда.

Верстах в двух от берега, с вершины высокого холма Пирятинский увидел следующую картину: за сильной неприятельской партией неслась малочисленная горсть линейцев – кавказские и кубанские казаки Каширина и Аверина, а верстах в двух от первой черкесской партии двигалась шагом другая, несравненно сильнейшая, которой казаки, очевидно, не видели. Можно было предсказать, что казаки попадут в западню между двумя партиями, и тогда гибель их будет неизбежна. Одна минута раздумья – и Пирятинский решается идти вперед, чтобы соединиться с ними, а затем, уже совокупными силами, попытаться отбить у хищников добычу и полон с хуторов Темижбекских. Ему предстояло быстро проскакать расстояние верст в восемь.

Черкесы, в свою очередь, увидели Пирятинского. Они сметили, что готовая уже попасться в их руки добыча может ускользнуть, и решили не дать русским отрядам соединиться, а разбить их порознь. Быстро повернув назад, они бросились в шашки, и горсть линейцев, внезапно охваченная с двух сторон, не устояла, дрогнула и была опрокинута. Вся нравственная вина этого несчастного дела падает, нужно сказать, на урядника Кубанского полка Аверина. Будь в эту роковую минуту во главе казаков другой человек – линейцы спешились бы, как спешивались сотни раз под стремительным налетом черкесов, а через десять минут были бы выручены Пирятинским. Аверин же совершенно потерял присутствие духа и крикнул: «Спасайся, кто может!» Зловещий крик мгновенно распространил панику среди казаков, все с копыта шарахнулось назад и попало как раз под удары шашек черкесской засады.

Пирятинский уже был близко. Видя катастрофу, он скомандовал: «Стой! Слезай!» – и его казаки уже готовы были обратиться в неодолимую скалу, как на них налетела объятая ужасом бегущая толпа. Сам Аверин, вне себя от страха, весь перепачканный кровью – он был ранен в ногу – скакал впереди всех, крича: «Бегите! Не то перерубят вас всех!» Постыдная трусость Аверина повлияла и на отряд Пирятинского – страх заразителен. Первыми поддались ему два урядника, Данилов и Белоусов: они вскочили на лошадей и бросились бежать, часть казаков последовала за ними. Минута была отчаянная. Храбрые офицеры, Пирятинский и сотник Найденов, загородили дорогу, угрожая рубить бегущих. Человек двадцать опомнились. Тесным кругом обступили они своих офицеров, и с этой минуты начинается геройская оборона горсти казаков против сотен храбрейших наездников – один из тех баснословных подвигов, которыми полна боевая летопись кавказских линейцев.

Оставя бегущих, черкесы всей массой обратились теперь на Пирятинского. Они считали эту горсть верной добычей, но жестоко ошиблись. Целый час кружились они около железной, сплоченной кучки людей, три раза бросались они в шашки и три раза отбитые скакали назад, увозя убитых и раненых. С каждой минутой росли нравственные силы казаков, никто уже не думал о жизни, а о том, чтобы продать ее дорогой ценой, и все бестрепетно смотрели в глаза смерти. Напрасно черкесы предлагали сдаться – им не отвечали.

В этой страшной борьбе черкесам удалось выбить нескольких лошадей из казачьего круга, но эти лошади стоили им десятков убитых и еще более раненых товарищей.

В последней атаке шапсугский старшина бей-Султан, весь закованный в панцирь, один врезался в кучку храбрых казаков и кинулся на самого Пирятинского. Мгновение – и тот был бы изрублен. По счастью, удар пришелся по лошади; она упала. Сотник Найденов, сам уже раненный, кинулся защитить Пирятинского и схватился с шапсугом; в эту минуту кубанский казак Якимов выстрелил из пистолета, и, пораженный смертельной пулей в грудь, шапсуг едва успел выскочить из кучки казаков, как тут же упал мертвым. Черкесы успели, однако, подхватить его тело и вывезли из боя.

Потеря вождя смутила горцев. А между тем вон скачут новые сильные казачьи резервы, их ведет сам командир Кубанского полка храбрый майор Степановский. Роли мгновенно переменяются: горцы несутся назад, казаки преследуют их и гонят до Чамлыка.

Дорого стоил русскому отряду этот кровавый день. Пирятинский, у которого весь сюртук был исстрелян пулями, получил две раны в кисть левой руки и выше локтя; Найденов был ранен навылет пулей в левую ногу. Казаков убито пятнадцать, ранено тридцать, двое пропало без вести – потеря громадная, если припомнить, что в деле было не больше шестидесяти – семидесяти казаков. Большинство убитых и раненых были, впрочем, жертвами собственной оплошности. Из двадцати казаков, защищавшихся с Пирятинским, убито и ранено было всего семь человек. Достойно замечания, что урядник Данилов, впереди всех бежавший из боя, был настигнут горцами и изрублен. Так совершилась гибель Темижбекских хуторов и осталась неотомщенной.

 

Прошло около месяца. Еще впечатление от бывшего погрома не улеглось, как вдруг Георгиевск и все окружные селения были встревожены внезапным и быстрым отъездом областного начальника в Ставрополь.

Сталь выехал экстренно, ночью, и это дало пищу разговорам. По слухам, хищники, ободренные первым успехом на Темижбеке, большой массой перешли Кубань, разорили где-то на Калаусе аул мирных ногайцев, многие семьи взяли в плен, а казаков изрубили. Войска, разбросанные по квартирам на пространстве семнадцати верст, встревожились и зашевелились. Стали говорить, что закубанцы перешли границу не в одном месте, а в разных местах большими партиями и даже с пушками, что одни из них заняли около Ставрополя деревни Каменноброды и Сенгилеевку, а другие уже в Круглолесске, то есть верстах в двадцати пяти от Георгиевска, – и все бежит перед ними. Рассказывали также, что донские казаки уже не в силах удерживать стремление хищников и лишь возвращают назад всех едущих по дорогам из Ставрополя или Георгиевска.

Напряжение слухов и тревожного ожидания возросло до невероятной степени, когда в тот же день сын содержателя почтовой станции в деревне Сабля, верстах в пятидесяти от Георгиевска, молодой мальчик, прискакал в город к отцу с новыми вестями. Запыхавшись, он рассказывал, что в Сабле весь народ всполошился, что к ним прибежали мужики из Круглолесска, в котором панцирники и турки выжгли дома, порубили всех солдат, мужиков с бабами угнали в плен, и что черкесы вышли теперь по ее сторону деревни кормить лошадей. По его словам, сам областной (Сталь) сидит в Ставрополе запертым, так как черкесы отрезали ему дорогу, и теперь нельзя по ней никому проехать.

Георгиевск готовился к обороне; при въездах расположились караулы, казаки пошли в разъезды, орудия были вывезены из парка и заряжены. С вечера и до полуночи жители всего города толпились перед крепостью, толкуя о нашествии черкесов.

На следующий день слухи разъяснились. Они имели в основании своем истину и были только преувеличены.

Действительно, одновременно три сильные партии появились на линии, придерживаясь заранее обдуманного плана. Две из них имели назначение развлекать силы и внимание русских; третья, главная, в числе семи тысяч человек, шла опустошать казацкие станицы, под предводительством известного в горах Джембулата Айтекова. 13 мая Джембулат вышел к Кубани при устьях Урупа, верстах в семи от Прочного окопа. Здесь стоял отряд генерал-майора Дебу, настолько сильный, чтобы дать серьезный отпор, и скопище повернуло вверх по Кубани к переправе выше Невинномысского укрепления. Казачий пост из сорока хоперцев, с войсковым старшиной Солдатовым, встретил его на берегу. Но хоперцы были слишком слабы, чтобы остановить двигавшуюся прямо на них грозную силу; они посторонились и, пропустив мимо себя неприятеля, пошли по его пятам, давая знать во все окрестные отряды о направлении партии.

Другой отряд горцев шел к Ставрополю на Каменноброды и Сенгилеевку, но только с намерением отвлечь от первого главные русские силы.

Сталь уже был в то время в Ставрополе. За неделю до этого анапский паша присылал к нему шпиона под видом своего адъютанта, предлагая принять совокупные меры для усмирения черкесов. Но пока Сталь слушал этого агента, пока сочинялись письма к паше, черкесы переходили Кубань.

Получив известие об этом и собрав войска, Сталь устремился сначала за второй партией, но пока он за нею гнался, семитысячное скопище Джембулата уже сделало свое дело. Направясь к Сергиевску и забрав по пути татарский аул на Калаусе, оно быстро промчалось на Круглолесск и опустошило его дотла.

Рассказывают, что партию провел к деревне мирный ногаец. Поутру девочка из крайней избы первая увидела хищников и закричала. Горцы изрубили ее и, рассыпавшись по домам, напали на безоружное и не успевшее очнуться от сна население, предавая все резне, грабежу и опустошению. В некоторых жителях они встретили, однако, геройское сопротивление. Один какой-то богатырь в своей избе изрубил топором девять человек, завалив телами всю комнату. Другой, с двумя сыновьями, засел за забором и, метко отстреливаясь, не только не допустил до себя черкесов, но сам убил троих и забрал их лошадей. Очевидно, что все еще лежавшее на пограничном населении запрещение носить оружие имело очень вредную сторону; вооруженное, оно само сумело бы нередко отстоять себя от черкесов.

Нелишне, впрочем, заметить, что Круглолесск так жестоко поплатился отчасти за свою собственную неосторожность. Рассказывают, что в деревне еще за два дня до катастрофы стояла целая рота Кабардинского полка, но мужики, ревнуя своих жен к солдатам, настоятельными просьбами вынудили наконец вывести ее от них. Только 12 мая рота получила приказание передвинуться в село Александрово и 13-го выступила. Но не успела она пройти половины пути, как Джембулат нагрянул на селение.

Капитан Цыклауров, командовавший ротой, получив об этом известие, тотчас двинулся назад, но было уже поздно. Джембулат предусмотрительно выслал ему навстречу большую партию, чтобы беспрепятственно докончить разорение станицы. Рота пробилась штыками, но спасти успела только незначительную часть селения, заплатив за это двадцатью пятью солдатами, выбывшими из строя.

Этих подробностей, переданных очевидцами, в официальных данных, однако, нет. В них не совсем точно говорится только, что две роты Кабардинского полка, расположенные в станице Невинномысской для охраны переправы, благодаря беспечности капитана Цыклаурова допустили разграбить деревню Круглолесск.

Сталь, извещенный о разорении Круглолесска, понял план черкесов и только тогда быстро повернул назад на преследование Джембулата. В то же время другой отряд, подполковника Урнижевского, с двумя Черноморскими полками и частью пехоты, перешел Кубань у Прочного окопа и двигался по левому берегу согласно с направлением главного отряда. Погода была ненастная, шел дождик, замокшие кремневые ружья не могли действовать, и черкесы, которым теперь приходилось заботиться о том, чтобы, в свою очередь, не попасть под удары русских отрядов с разных сторон, бросили большую часть награбленного скота, мешавшего отступлению, и спешили переправиться за Кубань, чтобы спасти хоть полон и самим избежать угрожавшей опасности. И они действительно рисковали жестоко поплатиться за дерзкий набег. На их счастье, пехота наша не могла соперничать с ними в быстроте и далеко отстала. Их настиг только линейный Кубанский казачий полк при двух орудиях конной артиллерии, под командой майора Степановского. На самой переправе через Кубань казаки ринулись в шашки, и завязался страшный рукопашный бой, без выстрела. До полутораста черкесов было изрублено, и лошади их сделались добычей казаков. Но не малое число погибло при этом и русских поселян, которых горцы не успели переправить через реку заблаговременно. Ожесточенные, они не хотели уступить их и принялись резать и топить в реке, так что пленных отбито не более сорока человек. Большая же часть их осталась в руках неприятеля; некоторых нашли потом на берегу варварски израненных. Тут же найдено было много скота, брошенного черкесами, но с подсеченными ногами. Известный Якубович долго преследовал горцев еще и за Кубанью.

Дело кончилось бы для Джембулата значительно хуже, если бы на помощь к нему не пришла измена. Подполковник Урнижевский, двигаясь по левому берегу, вышел бы как раз наперерез к бегущему скопищу; к несчастью, обманутый проводником, он повернул назад в то самое время, когда вся партия, вырвавшись из-под казачьих ударов, в страшном расстройстве скакала в весьма близком от него расстоянии. На Большом Зеленчуке, верстах в пятнадцати от места сражения, черкесы ночевали, а поутру, разделив добычу, разошлись.

Почти одновременно с этим ушла и третья партия, имевшая назначение не только отвлекать часть русских сил от Круглолесска, но и идти к вершинам Кумы и Подкумка, чтобы, по возможности, поднять и встревожить Кабарду. Она появилась между Баталпашинском и Усть-Тахтамышским постом в числе двухсот пятидесяти человек и направилась на Александрию, расположенную всего в двенадцати верстах от Георгиевска. Но здесь она нашла готовый отпор. Полковник Победнов отдал всем ногайцам, жившим на правом берегу Кубани, приказание – удалить все табуны как можно дальше от границы, а сам по пятам преследовал партию. Хищники успели, однако, захватить пасшийся близ Соленых озер большой табун ногайского владельца Балты, не исполнившего приказания Победнова, а затем спустились выше Каменного моста на Кубань и, отступая к ее верховьям, скрылись в карачаевские владения.

Нужно сказать, что и этой партии удалось уйти безнаказанно только благодаря беспечности подполковника Тарасова, стоявшего в Баталпашинске во главе небольшого отряда с казачьим конным орудием. Как при переходе закубанцев у Усть-Невинского поста 13 мая, так и во время обратной переправы их между Баталпашинском и Тахтамышем 15 мая, он, по словам донесения, «оставался недвижим в своей квартире», выставив только вокруг укрепления пикеты.

Но так или иначе линия была пока очищена от врагов.

В Круглолесск был послан войсковой старшина Солдатов, чтобы привести в известность потери жителей. Он нашел деревню в положении ужасном: девяносто человек было убито черкесами, триста сорок два (сто сорок пять мужчин и сто девяносто семь женщин) захвачены в плен, имущество разграблено, одних лошадей угнано до шестисот, рогатого скота до восьмисот голов, почти все селение было выжжено.

Круглолесск, представлявший еще так недавно отрадную картину оседлой жизни со всеми ее благами, последствиями неустанного труда, поражал пустынной мертвенностью. Белые чистенькие мазанки, стоявшие стройными рядами, теперь рисовались только одними закопченными и разрушенными глыбами глины; ворота деревни, ее улицы загромождены были трупами; повсюду валялись оружие и камни, забрызганные кровью. Рука хищников не пощадила даже покоя усопших христиан. Растащив по клочьям богатства домов, хищники искали его и в истлевших гробах, разрывая могилы.

Да и не только Круглолесск, а и вся страна представляла теперь вид пустынный. Отступление горцев не успокоило жителей; все ожидали, что, по азиатской манере, хищники, опьяненные успехом, нагрянут снова и будут колобродить по краю до тех пор, пока их не проучат порядком. И деревни опустели. Съезжавшиеся из России как раз в то время посетители Минеральных Вод говорили, что по Ставропольской дороге из всех деревень крестьяне разбежались.

Население края, однако, ошибалось, слишком запуганное страшным разгромом Темижбекских хуторов и Круглолесска, – опасность для Кубанской линии пока миновала. Как ни велика была захваченная главной партией черкесов добыча, потери, понесенные ею, были слишком значительны, чтобы не охладить рвения. Всеобщее отступление, превратившееся в конце концов в бегство, не могло поднять дух вольного народа. И как быстро, восточно-фантастически создался в Черкесии план полного опустошения линии, так быстро он и исчез, весь исчерпанный кровавым истреблением одной станицы, да и то лишь при помощи благоприятной для черкесов случайности, оставившей население беззащитным. Словом, ожидания черкесов были обмануты, энтузиазм их угас. И Сталь, 31 мая воротившийся в Георгиевск, весь в пыли, с красным загорелым лицом, имел основание быть довольным. Он действительно был доволен и весел, хотя по-прежнему несловоохотлив.

Но, с другой стороны, теперь было уже опасно ограничиваться простым отражением черкесов; они нуждались в хорошем уроке, который бы обуздал их непомерную дерзость. И в помощь Сталю, занятому сложными делами гражданского управления Кавказской губернии, в Георгиевске ожидали генерала Вельяминова, имевшего поручение от Ермолова объехать линию, ближе ознакомиться с вредом, причиненным нашествием черкесов, исследовать действия войск и причины оплошностей и затем с отрядом идти за Кубань.

 

Тут оканчивается боевая деятельность Карла Федоровича Сталя, одного из лучших кавказских генералов, современника и ученика Цицианова, оставившего свое имя и в горах Осетии, и в грозных снеговых ущельях Хевсурии, и на цветущих равнинах Кахетии. Но в следующем затем, последнем году своей жизни он, имевший уже случай обнаружить административные способности во время своего военного губернаторства в Тифлисе, оказал Кавказской губернии важные услуги, вписавшие имя его неизгладимыми чертами в летописи мирного развития края. Его деятельностью этого времени начинается преобразование Кавказской губернии в Кавказскую область с перенесением главного центра управления из Георгиевска в Ставрополь, сохраняющий это значение поныне. Ему же обязан своим основанием на Минеральных Водах, на месте некогда пустынных калмыцких кибиток, привлекающий теперь десятки тысяч посетителей город Горячеводск, ныне Пятигорск, составляющий лучший памятник Сталю.

На горячих водах Сталь и умер 28 июня 1824 года, внезапно, от удара. Рассказывают, что перед смертью, за несколько дней, он ехал верхом с инженерным офицером по горе Машук и там, указывая место, выбранное им для городского кладбища, прибавил шутя: «Теперь надо, чтобы здесь для начала был погребен кто-нибудь из значительных людей».

И он первый лег на пятигорском кладбище.