Древняя Армения, как и все народы, населявшие соседние страны, обоготворяла природу. Но во второй половине III века царь Тиридат, из династии Арзасидов, принимает святое крещение, и с тех пор христианство, крепнувшее с веками, получает значение огромной образовательной и государственной силы в Армении. Оно нашло в стране готовую почву. Свет истинной веры давно уже проникал в нее, и начало христианства местные предания относят к тому времени, когда Спаситель мира был на земле и совершал дело своей божественной проповеди. Царь Авгар, владевший тогда Едессой, после неоднократных походов в Персию впал в тяжкую болезнь. А в то время Восток уже огласился чудесами, которые совершал на земле Иудейской новый великий пророк, Иисус из Назарета. Едесский царь, ища исцеления своей болезни, отправил к Нему послов со следующим собственноручным письмом:

«Достигла слуха моего весть о чудесах и дивных исцелениях Твоих без всяких врачебных пособий. Гремит молва, что по слову Твоему слепые прозревают, хромые и увечные ходят, прокаженные очищаются, что Ты изгоняешь бесов и злых духов, возвращаешь здравие неисцелимо больным и мертвых вызываешь вновь к жизни. Эти слухи воодушевляют меня; я верую, что Ты Сын Божий, совершающий эти чудеса; осмеливаюсь переслать к Тебе это письмо и умоляю Тебя благодушно посетить меня, чтобы вылечить меня от мучительного моего недуга. Слышал я также, что иудеи Тебя преследуют, ропщут на Твои чудеса и грозят Тебе гибелью. У меня здесь есть город, хотя не обширный, но спокойный; в стенах его Ты найдешь все, в чем можешь нуждаться».

Спаситель отвечал Авгару:

«Блажен, Авгар, в Меня верующий, не видя Меня, ибо обо Мне писано, что видевшие Меня не уверуют, чтобы невидевшие Меня уверовали и обрели жизнь. Я должен здесь кончить то, для чего послан, и потом отойти к Тому, Кто Меня послал. Возвратясь к Нему, пришлю к тебе одного из учеников Моих, да исцелит он тебя от недуга и да принесет с собой жизнь вечную тебе и всем, кто с тобой».

Христианское предание говорит, что среди посланных Авгара находился живописец, которому поручено было изобразить лик великого пророка, и он рисовал в то время, когда Спаситель говорил с народом. Но лучезарные черты божественного лица ускользали от искусной кисти живописца. Тогда Спаситель подозвал его к себе, взял убрус, приложил его к своему лицу и вручил его художнику. На убрусе отпечатлелся нерукотворный божественный образ. Образ этот и поныне составляет драгоценное наследие города Едессы.

По Вознесении Христовом, когда божественная проповедь распространилась по лицу земли, апостолы появились и в Армении. Фома, из двенадцати, послал к Авгару Фаддея, одного из семидесяти учеников Иисусовых. В то время жил в Едессе некий вельможа, по происхождению еврей. Фаддей и пришел к нему. И вот по всему городу разнеслась молва, что появился ученик великого еврейского пророка, распятого в Иерусалиме и, как всюду носился слух, воскресшего из мертвых. Когда весть о том дошла до царя Авгара, он сказал: «Это тот, о котором писал Иисус» – и тотчас же пригласил его к себе. Когда Фаддей входил в царскую палату, Авгар на лице его увидел знамение Бога. Он встал со своего престола и пал ниц перед апостолом; вельможи, его окружавшие, изумились, ибо не поняли знамения. Авгар спросил Фаддея: «Не ты ли тот ученик Иисусов, которого Он обещал прислать ко мне; не ты ли можешь исцелить мои недуги?» – «Если веруешь во Христа Иисуса, Сына Божия, то просьба сердца твоего исполнится», – сказал ему Фаддей. «Я уже верую в Него и в Отца Его, – ответил Авгар. – Я готов был со своим войском идти на истребление евреев, которые распяли его, если бы мне не воспретил этого Рим».

Тогда Фаддей возложил на царя руку, исцелил его от недуга и начал проповедовать Евангелие ему и народу его. Он сотворил многие чудеса, исцеляя больных и недужных. Авгар и весь город приняли крещение, замкнули двери языческих храмов и обернули тростником кумиры, находившиеся на столпе и на жертвенниках.

В то же время апостол Варфоломей со своими учениками перешел Аракс и распространял учение Христа в восточной части Армении, не подвластной Авгару, строил церкви, ставил епископов, пока не был замучен в городе Аребани.

Христианство, как и повсюду, медленно вытесняло древнюю веру, в которой долго оставалась большая часть жителей, – и последователи его подвергались страшным гонениям. Уже сын Авгара был лютым врагом христианства. Под угрозой меча народ возвращался к своим кумирам. Тщетно святой Аттей обличал царя, убеждая внять голосу милосердия; он и сам принял мученический венец из рук тирана.

И повсюду в Армении преследовались христиане. Одни из них были замучены, другие скрывались в горы и вели отшельническую жизнь, многие поклонялись Христу тайно, оставаясь без пастырей.

Два первых века христианства прошли для Армении в этой борьбе, в чередовании царей, враждебных Христу, с равнодушными к Нему. Но число служителей истинного Бога росло, – и вот появляется в Армении царь Тиридат, сын Хозроя Великого.

История Тиридата необыкновенно знаменательна.

Когда отец его по воле царя Арташира Персидского был изменнически убит своим родственником Анаком и всему роду его грозила гибель, верные вельможи спасли двух его младенцев, укрыв дочь в неприступной крепости Ани, а сына, Тиридата, отправив ко двору кесарей римских, коренных врагов царей Сасанидов. Тиридат вырос в Риме. Не много данных сохранилось о том, какое влияние обнаружил на него Вечный город, но, по свидетельству римских историков, он вел там жизнь разгула и всевозможного потворства страстям, столь обычного в городе Нерона, Калигулы, Каракаллы.

Рассказывают, что Тиридат сделался весьма популярен в Риме необычайной силой, которую ему приходилось показывать в ипподроме. А какова была телесная мощь Тиридата – можно судить по нескольким случаям, о которых рассказывает Моисей Хоренский. Раз, уже будучи царем, он в сражении с аланами напал на вождя их и одним ударом обоюдоострого меча рассек его пополам вместе с головой и шеей его лошади. Силе своей, по словам историков, Тиридат обязан и царским саном. Перед лицом императора Диоклетиана он сразил на поединке исполина готфского, вызывавшего на бой самого кесаря, и благодарный император облек его порфирой и отпустил на царство.

Тиридат вернулся в родную сторону еще язычником. Но не один возвращался он в отечество; с некоторого времени неотлучно находился при нем ревностный служитель, близкий его сердцу, хотя и неведомый родом, которому он вполне доверял. Этот служитель был будущий великий просветитель Армении, святой Григорий.

Григорий был сын Анака, от руки которого пал царь Хозрой. Когда раздраженный народ растерзал убийцу, Григорий, тогда двухлетний младенец, был спасен своей кормилицей, успевшей бежать с ним. Один персидский вельможа, женатый на христианке, встретив на пути кормилицу, приютил младенца, и, таким образом, Григорий вырос под непосредственным влиянием ревностной поклонницы Христа. Девятнадцати лет он женился на дочери одного из именитых армянских князей, исповедовавшей также христианскую веру, и от этого брака были у него два сына. Но призванием Григория была не тихая семейная жизнь; его влекло к себе христианское подвижничество. И он расстался с детьми и женой, которая со своей стороны отдала себя также служению Богу в безмолвной обители. На душе Григория лежал тяжкий грех отца, – он знал об убийстве им царя Хозроя, – и, расставшись с семьей, решился искупить его тяжким подвигом. Он отправился в Рим, чтобы служить Тиридату, сопровождать его в походах с римскими легионами, всюду оказывая ему свою приверженность. Рим был для великой души Григория великой школой христианской любви и терпения: он был свидетелем гонений на христиан, непобедимого мужества их веры, воодушевлялся им и готовился к мученичеству, постигшему его в Армении.

С царскими почестями и римским великолепием шел Тиридат в свое царство, окруженный многочисленной свитой и римскими легионами. Народ, изнуренный беспорядками двадцатисемилетнего междуцарствия и персидским гнетом, с восторгом встречал единоплеменного царя. Тиридат желал торжественно отпраздновать свое вступление на царство, и в стенах храма Анагиды (Дианы) принес богатую жертву, благодаря богов за сохранение своей жизни и царственное возвращение на родину. Но здесь вере святого Григория и суждено было подвергнуться тяжкому испытанию. Когда Тиридат потребовал, чтобы Григорий поклонился вместе с другими кумирам, Григорий отказался.

«Я исповедую Создателя неба и земли и не поклоняюсь творениям рук человеческих; верно служу царю земному, – хочу сохранить верность и небесному», – сказал он. Тиридат был разгневан. Тогда, желая ускорить падение царского любимца, услужливые царедворцы открыли царю тайну рождения Григория. «Сын цареубийцы не достоин жизни!» – воскликнул Тиридат. Григорий был подвергнут мучительным истязаниям и, измученный пытками, брошен в глубокий ров, наполненный ядовитыми гадами; в ров этот, находившийся вблизи города Арташата, около того места, где убит был некогда царь Хозрой, обыкновенно ввергались преступники, осужденные на смерть. Целых четырнадцать лет судьба Григория облечена была непроницаемой тайной. Ни в пределах Армении, ни в чертогах Тиридата, нигде не повторялось самое имя мученика, которого считали уже погибшим. Но Провидение хранило Григория. Благочестивая вдовица, жившая подле самой темницы, ежедневно бросала ему в малое отверстие скудную пищу, а ядовитые гады не касались его. И вот настал наконец час, когда из святых уст мученика должна была раздаться христианская проповедь и внести в Армению свет истинной веры.

Но прежде Провидением суждено было пролиться новой мученической крови, чтобы засвидетельствовать о Христе в стране языческой. «На костях мучеников утверждается церковь». Незадолго перед тем жили в Риме пятьдесят дев, посвятивших себя служению Богу; все они жили вместе, под руководством благочестивой старицы Гаяны, и между ними была одна царского рода, по имени Рипсима, отличавшаяся необыкновенной красотой. Преследуемые Диоклетианом, хотевшим взять Рипсиму в жены, они тайно отплыли в Палестину, а там божественное видение внушило им удалиться в Армению. Тридцать семь дев поселились близ тогдашней армянской столицы Вагаршапат, в убогом домике, близ виноградника, и проводили время в трудах и молитве. Кесаря известили, где укрылась Рипсима, и он написал Тиридату, прося его выслать к нему царевну, если он сам не пожелает взять ее себе в супруги. Тиридат, пораженный ее красотой, послал ей богатые царские дары; они были отвергнуты. Тогда он приказал предать ее всенародно мучительной казни. Подруги ее, пришедшие взять тело мученицы, были также схвачены и на том же месте преданы смерти. А затем, на другой день, были замучены и сама наставница Гаяна с остальными тремя непорочными девами, из которых одна, Мариамна, убита на одре болезни. Тела всех тридцати семи дев были брошены на съедение зверям, – но звери не смели коснуться святых мучениц.

На шестой день сам Тиридат, его ближайшие сановники и исполнители казни подверглись участи Навуходоносора. Пораженные безумием, они стали скитаться с дикими зверями и терзали собственное тело, наполняя страшными воплями окрестности Вагаршапата. Ужас объял столицу.

Тогда, в тайном видении, сестра Тиридата была извещена, что только один узник Григорий может исцелить бесновавшихся. Некий вельможа немедленно отправился в Арташат, не веря, чтобы Григорий, после четырнадцатилетнего забвения в ядовитой яме, мог быть еще в живых.

Григорий, однако, был жив; его освободили, облекли в светлые ризы и с торжеством повезли в Вагаршапат. Сестра царева, синклит и весь народ вышли навстречу ему за ворота столицы и пали к ногам его. В то же время, привлеченные какой-то неведомой силой, бесновавшийся царь и сановники устремились к святому и простерлись перед ним с дикими воплями. Григорий исцелил их, говоря: «Не мне поклоняйтесь, – ибо я только человек, вам подобный, а Тому, Кто создал небо и землю и нас людей и Кто ныне исцелил вас». «Где божии серны?» – спросил он потом, и когда ему указали место избиения дев, он собрал нетленные останки их, обвил в собственные одежды, отвергнув как недостойные богатые ризы, принесенные язычниками, снес их в один виноградник и остался там в уединенной молитве над ними.

В полночь его посетило видение.

Он видел, что свод небес разверзся и необыкновенный свет пролился до земли; по направлению лучей его стремились сонмы ангелов, а перед ними высокий муж, с грозным взором, державший в деснице своей золотой молот. Он летел с неба быстрее орла и, достигнув до центра города Вагаршапата, с неимоверной силой ударил молотом о землю. Застонала земля; гул пронесся в недрах ее, страшные вопли исторглись из ада, и горы сровнялись с землей.

И вдруг посреди самого города, близ царского дворца, появился высокий, круглый, обширный золотой пьедестал, на нем – огненный столп, над столпом – облачный свод, увенчанный светозарным крестом; вокруг него – четыре других столпа, из которых три на месте казни святых дев, и над каждым по кресту над сводами. Все изображение покрывал чудный купол из облаков, служивший основанием огненному престолу, на котором Крест Господень в светозарных лучах проливал свет, проникавший до самого основания столпов. Тогда выступил из земли обильный источник и потек через все поле, далее и далее, пока зрение могло следить за ним. Ангел Божий прилетел к изумленному Святителю и сказал ему: «Муж с грозным видом и высоким станом, шествовавший впереди сонма ангелов с золотым молотом в деснице и ударивший по земле – Сам Господь. Да будет место это храмом Божиим, домом молитвы всех верующих и престолом Первосвященника».

Всколебалась земля – и видение исчезло.

На месте его Григорий водрузил знамение креста и положил основание трем другим престолам, на месте избиения Рипсимы, Мариамны и Гаяны с их подругами, – там, где явились столпы. Главный престол был назван Шогокат, что значит «излияние лучей», и здесь впоследствии основалась величайшая святыня Армении, монастырь, названный, в память видения, Эчмиадзин, то есть «Сошествие Единородного Сына». На другой день тела святых мучениц были преданы земле. Раскаявшийся царь более всех трудился для достойного погребения своих жертв, и жены вельмож носили на могилу камни в своих драгоценных одеждах.

Царь и весь его совет единодушно решили тогда избрать Григория пастырем себе в вере Христовой и отправили его для посвящения к архиепископу Кесарии, Леонтию. В Кесарию между тем долетела уже молва о мученических подвигах Григория, о чудесном обращении им целой страны к свету Христову, – и Леонтий рукоположил Григория епископом всей Армении. На берегах Евфрата встретил возвращающегося святителя Тиридат со всем царственным домом, сановниками и народом. Григорий крестил их в водах реки, освященной воспоминанием о земном рае. Но прежде он наложил на них короткий приготовительный пост, который церковь армянская и поныне соблюдает в память ее просвещения.

Святитель водворился в царственном Вагаршапате и тридцать лет светил родине своей словом истины и благим примером. Видя, что уже достаточно утверждена им вера Христова в отечестве, Григорий поставил на кафедру сына своего Аристагеса, а сам удалился в дикую пещеру области Таронской, где спасалась некогда одна из спутниц царевны Рипсимы. Там он и закончил в молитве свое нелегкое поприще. Соседние пастухи нашли однажды неведомое им тело его и погребли в пустыне. Только через многие годы открыто было небесным видением одному отшельнику место погребения святителя, и его нетленные останки перенесли с честью в селение Тартан, где устроилась обитель. Теперь голова святого находится в Неаполе, левая рука в Сисе, правая же в Эчмиадзине, где и поныне служит для посвящения преемников его – католикосов.

Царь Тиридат был ревностным помощником Григория в распространении христианства. По рассказу Моисея Хоренского, он обладал не одной телесной силой, но и необыкновенной волей, и возвышенным умом; а увлекательным красноречием и силой убеждения он превышал даже самого просветителя Армении, Григория. Приняв христианство, он сам стал проповедовать слово Божие, рассказывая всем о чудесах, которые Бог сотворил над ним. В этой проповеди провел он всю свою жизнь и пал наконец жертвой той же ревности в вере. В управляемой им стране еще оставались многие нахарары, державшиеся язычества, и царь постоянным увещанием принять христианство вызвал ропот даже среди своих приближенных. Тогда он снял со своей головы царский венец и ушел в пещеру, где проводил свои последние дни святой Григорий. Царедворцы, боясь народного неудовольствия, просили его воротиться на царство, и когда он отказался – они отравили его. Армянская церковь причисляет Тиридата к лику своих великих святых, как равноапостольного.

С укреплением христианства в Армении ее политическая жизнь выиграла не много. Если вначале и установились у нее дружественные отношения с сильной Византийской империей, то, с другой стороны, Армения столько же проиграла от усиливавшейся ненависти к ней Сасанидов соседней Персии. Дружба Византии вообще обходилась Армении дорого; императоры смотрели на нее просто как на свою вассальную страну и в этом именно смысле оспаривали ее у персов. Армения стала яблоком раздора между этими двумя сильными государствами, ареной разорительной для нее борьбы и смут между нахарарами, переходящими на сторону то персов, то византийцев. А такие переходы далеко не были безразличны для боровшихся сторон, так как они сопровождались обыкновенно переходом дружин и, главным образом, конницы, которая считалась в то время лучшей в целой Передней Азии. По свидетельству самих греческих историков, в конце концов, произошел даже простой раздел Армении между персами и греками, причем последним досталась лишь незначительная западная часть страны. Да и недолговременна была эта внешняя дружба маленького государства с огромной империей; она превратилась скоро в суровую ненависть, бывшую отчасти причиной того, что греки мало-помалу потеряли и ту незначительную часть Армении, которая оставалась в их власти. В то время как византийское правительство неблагоразумными поступками, закрытием школ, преследованием национальности армян, их языка и обычаев отчуждало своих приверженцев, персидский двор ласками, наградами, а еще чаще тайными интригами и обещаниями привлекал на свою сторону нахараров, – и мало-помалу в Армении установилось преобладание персидской партии. Цари, не имевшие, в сущности, фактической власти, давно уже были игрушкой в руках то того, то другого из соперничавших государств; значение их падало все более и более, развратная жизнь надоела всем до того, что нахарары сами обратились к персидскому царю с настоятельной просьбой уничтожить в Армении царское достоинство. Просьба эта, составлявшая полное торжество политики персов, была уважена, и в 482 году персидский царь Баг рам V сверг в лице Арташира с престола Армении династию Аршакуни. Страна сделалась провинцией, раздробленной на множество нахарарств, – и самостоятельное существование Армении надолго прекратилось.

Это было печальное время в Армении, печальное тем более, что армянский народ, быть может, именно под влиянием христианства начал жить в это время высокой умственной жизнью. Этой именно эпохе, V веку до Р. Х., принадлежит величайший из армянских писателей-историков, знаменитый Моисей Хоренский, живой свидетель политического падения своей родины. Моисей родился в конце IV века в селении Хорень, давшем ему свое имя. Замечательный умом, знаменитый историк видел в течение своей долгой жизни весь тогдашний свет и имел возможность научиться всему, что знало человечество. Он был в Едессе, Антиохии, Византии, посетил Рим, Палестину, Афины и Александрию, читал произведения греческих и римских классиков и, наконец, своей историей Армении создал великий памятник и в родной литературе. Он прожил, как говорят, сто семнадцать лет. Вернувшись уже в старости из своих путешествий, он застал Армению как раз во время падения династии Аршакуни и в таком положении, которое исторгло у него вопли страдания. «Сетую о тебе, земля Армянская, – записал он в своей истории, – сетую о тебе, страна благороднейшая из всех стран Севера: нет у тебя более ни царя, ни священника, ни советника, ни учителя… Жалею о тебе, церковь армянская, не вижу более разумное твое стадо ни пасущимся на зеленом лугу, покоящемся у вод, ни собранным в овчарни, ни защищенным от волков: оно рассеяно по пустыням и крутизнам гор…» Так оплакивал свою отчизну благороднейший сын своего века и своей страны.

Около середины VII века пали и сами Сасаниды; их место заняли новые завоеватели, арабские калифы, – и в борьбе между ними и византийскими императорами Армения снова сделалась ареной кровопролитий и опустошений, завоевываемая то арабами, то греками. Ревностнейшие распространители своей религии, арабы, по отношению к Армении оказались, однако, не худшими властителями и даже наименее стеснявшими их политическую жизнь и религиозную свободу. Один из нахараров, Ашот, происходивший из древней армянской фамилии Багратидов (Багратуни), с соизволения самих, уже слабевших калифов, искавших опоры между прочим и в Армении, принял в 885 году царский титул и, возложив на себя корону, начал собой новую династию Багратидов.

Происхождение этой фамилии и ее значение в прежней жизни Армении составляет одну из интереснейших страниц армянской истории. По преданию, во времена вавилонского пленения в Армению пришла еврейская колония под предводительством некоего Шамбата, производившего свой род от царя Давида. При царе Вагаршаке один из потомков Шамбата, Багарат, за преданность и помощь царю, за верность и мужество получил звание родоначальника и занял придворную должность возлагателя короны. Арташез II, за новые заслуги одного из Багратидов, пожаловал ему венец, украшенный драгоценными каменьями. Права и должности, пожалованные Багратидам этими царями, были наследственными в их роде, давая им большое значение между нахарарскими родами. И гордые Багратиды всегда помнили эти права. Рассказывают, что один из Багратидов, Сембат, взяв в плен изменника Меружана, претендовавшего на армянскую корону, надел ему на голову свернутое наподобие венца раскаленное железо, говоря: «Венчаю тебя, Меружан! Ты искал армянской короны – и мне, венценалагателю, по обычному наследственному нашему праву, надлежит возложить на тебя корону».

Один из представителей этого знаменитого рода и становится теперь царем Армении. Гений народный как бы воскрес со вступлением на престол династии Багратидов; для Армении настала новая эпоха благосостояния и развития. Столицей царства был сделан город Ани, который с течением времени украсился великолепными храмами и дворцами и разросся до стотысячного населения. Развалины этого города поныне красноречиво свидетельствуют о том, какой высокой степени просвещения достигала тогда Армения и какая будущность могла бы предстоять ей, если бы не грозы все новых и новых нашествий.

При Багратидах оправившаяся Армения пользовалась некоторым спокойствием и значением до конца X века; и цари, хотя власть их была зависима и нуждалась в признании, то со стороны калифов, то со стороны византийских императоров, нередко носили титул «царя царей». Но с начала XI века между самими представителями династии возникли раздоры и войны за престол. Арабы из политических видов поддерживали семейные распри, охотно раздавая короны разным членам царствующей фамилии. В Армении возникли тогда три царства, одно в нынешнем Ванском пашалыке, другое в Карсе, третье в области Сюник (Карабаг). И каждый из трех царей желал преобладания над другими и титула «царя царей».

А между тем наступила эпоха падения Багдадского калифата, и с запада шли несметные орды завоевателей. Армянские цари, озабоченные междоусобной борьбой, усмирением непокорных нахараров, уже не имели возможности защищать отечество от этих новых опустошительных нашествий. Быстро падает благосостояние Армении, а вместе с тем и царская власть. Наконец сами нахарары изменнически предали последнего Багратида Гагика II византийскому императору Константину Мономаху. Отвезенный под предлогом свидания с императором в Константинополь, он был там коварно задержан и силой принужден отречься от престола. Столица его Ани была захвачена также путем измены, несмотря на упорное сопротивление жителей. Греки, впрочем, недолго пользовались плодами своего коварства. В 1064 году султан Али-Арслан овладел Ани. Армянское царство пало навсегда, и лишь за немногими нахарарами оставалась некоторая власть. Но в 1242 году пришли монголы и разгромили всю Армению, оставив в ней лишь слабые признаки некогда бывшей политической самостоятельности.

В то время, когда оканчивалось существование Великой Армении, на недолгое время приобретает некоторое значение Армения Малая. В эту страну и соседнюю с ней Киликию переселились многие армяне, гонимые бедствиями отечества. Они вместе с коренным населением и образовали отдельное государство. Маленькое государство это в XI веке успело сбросить с себя византийское иго и поставило себе царем родственника Багратидов, Рупина, – первого представителя целой династии. Малой Армении довелось играть настолько замечательную роль в Крестовых походах, что царь ее, Леон II, был возведен императором Генрихом VI в короли и 6 января 1192 года коронован в Тарсе. Довольно долгое время Мало-Армянское царство счастливо противостояло притязаниям монголов и турок; но внутренние неурядицы, вместе с вмешательством пап в церковные дела, мало-помалу совершенно ослабили и его.

В 1375 году последний царь Армении, Леон VI, был пленен мамелюками, и, таким образом, прекратилось политическое существование и последней отрасли Армянского царства.

Нелишне сказать, что Леон VI впоследствии освободился из плена и умер в Париже в 1393 году. Он погребен в церкви Целестинов, откуда прах его позднее был перенесен в Сен-Дени. Над его могилой стоит памятник, и поныне посещаемый многими путешественниками. Современный Леону французский историк Фруассар говорит о нем: «Лишенный трона, он сохранил царские добродетели и прибавил к ним еще новые – великодушие и терпение. Со своим благодетелем Карлом IV он обходился как с другом, но никогда не забывал собственного царского сана. И смерть Леона была достойна жизни его».

Возвращаясь к прошлому, можно отметить, что во время Крестовых походов выдающаяся и в то же время страшная роль выпала на долю Едессы, города Авгара. В первой половине XII века она была во власти французских крестоносцев; но потом ее взял и предал жестокому опустошению турецкий султан, отец славного Нуредина. Франки снова овладели городом, – вслед за тем опять должны были уступить его туркам. Едесса понесла на этот раз такой кровавый разгром, что даже хладнокровный летописец восклицает: «О тучи гнева, о день жестокий, о ночь смерти, заря ада, день погибели для несчастных едессцев, жителей великолепного города!»

С падением Мало-Армянского царства начинается ряд переселений армян в разные страны земного шара. Гонимые бедствиями отечества, они разбросались тогда на восток до Индии и на запад – по целой Европе, преимущественно в главных центрах ее, в Париже, Лондоне и так далее. Тем не менее основная масса населения осталась в своей первоначальной стране, и лишь Европейская Россия и собственно Константинополь отняли у родины армян многих ее членов, сделавшись очагами армянской эмиграции. Это стремление армян к переселениям не дает права заключить, по словам одного историка, «о бездушном индифферентизме их к своему отечеству»; оно объясняется вековыми религиозными гонениями.

В 1472 году, когда возникает новое Персидское царство, Армения становится простой персидской провинцией. Западную часть ее, сто лет спустя, завоевал турецкий султан Селим II, восточная – осталась по-прежнему за Персией. И в этом виде застает и Великую, и Малую Армению новейшая история.

Такова в кратких очертаниях политическая история армянского народа в эпоху господства в нем христианской веры. В пятнадцативековой период она не представляет ни великих полководцев, ни крупных политических деяний, которых не чужда древняя история Армении. Политическая самостоятельность уже никогда не поднималась в Армении на этот длинный ряд столетий, и страна была то безмолвной данницей сильных соседей, то яблоком раздора между ними. Каждый сильный народ, появляющийся на сцене исторического мира, каждое новое нашествие значило для Армении только перемену повелителя.

Но тем удивительнее зрелище народа, сохранившего в эти века зависимости и веру, и язык, и свое особенное духовное лицо, в то время как соседние великие народы, управлявшие судьбами мира, вместе с потерей политического могущества обыкновенно утрачивали и нравственную самобытность, сливаясь с другими племенами. Невозможно отказать Армении в своеобразном величии, невозможно представить ее себе лишенной мужества и нравственной силы. Действительно, если от верхнего слоя фактов, отмечаемых политической историей, погрузиться в глубь вековой жизни армянского народа, перед наблюдателем возникает картина не сонливой неподвижности порабощенной страны, а постоянной деятельности, направленной именно на то, чтобы сберечь свой дух от притязаний завоевателей. Существуют свидетельства, что в этой суровой борьбе армяне не раз проявляли высокую нравственную силу. Этот народ, столь неспособный к завоеваниям, так немного заботившийся о политической самостоятельности, представил мощные доказательства того, что не в отсутствии мужества лежит объяснение его вековой исторической зависимости и что там, где мог и находил нужным бороться – он находил в себе и непреодолимые силы.

Вот что писал, например, один из персидских полководцев эпохи Сасанидов об армянах, сражавшихся с ним под предводительством некоего героя Вагана: «Сколько вреда нанес нам Ваган со своей малочисленной дружиной, говоря истину, состоявшей иногда из нескольких сотен людей, могут свидетельствовать старшины нашего войска. Тяжело говорить, и покажется невероятной речь моя, как с малочисленной дружиной он неустрашимо вел упорную борьбу, делая нападения на войска, расположенные в стане, и причиняя огромный вред. Но я расскажу об одном деле, которого я сам был свидетель, – дело неслыханное, превышающее все дела человеческие; оно покажется для слушателей невероятным. С тридцатью воинами Ваган бесстрашно напал на три тысячи человек и совершил такой подвиг, что бывшие там до сих пор вспоминают о нем и до сих пор не могут освободиться от наведенного на них страха. Дело это ничему нельзя уподобить. Как деятельные работники, острыми серпами и косами накосив траву и собрав ее в скирды, весело и беспечно возвращаются по домам своим, точно так же и тридцать воинов-армян, напав на полк Махрама, разбили, опрокинули его и множество храбрых перерезали, а сами не убегали, не гнали своих лошадей назад, но долгое время беззаботно ехали около нас, и никто из нашего войска не смел взглянуть на них, – они казались нам не людьми. Хотя эти слова, произнесенные перед тобой, – дерзость с моей стороны, но я осмеливаюсь высказать истину. Если бы Армения с такими людьми была с нами, то Грузия и Албания не посмели бы никогда отложиться от нас…»

И если действительно политическая история Армянского царства представляет преимущественно и почти исключительно факты бессилия перед иноплеменниками, приходившими покорять его, то история христианства в этой стране, напротив, богата доказательствами необыкновенной, упорной стойкости народа в защите своих верований; этой силе религиозного духа он и обязан сохранением своей национальной обособленности. В долгие века подчиненного существования Армения была постоянной мученицей и, веруя в слова Спасителя, что «пройдут и земли, и небо, но не пройдут никогда слова Господни», – вела упорную, кровавую борьбу с язычеством, магометанством и, наконец, с нетерпимостью Византии.

Вся эпоха зависимости Армении от персов испещрена фактами защиты веры с оружием в руках. Персидские цари неумолимо преследовали в ней христианство, побуждаемые к тому всего более причинами политическими. В своем непреклонном стремлении отнять Армению от Византии и уничтожить в ней греческое влияние они, вечно сомневавшиеся в верности иноверных армян, употребляли все силы к тому, чтобы привлечь к себе нахараров, а в народе ввести огнепоклонство и религиозными узами крепко связать Армению с Персией. Так, персидский царь Шапух послал в Армению многочисленное войско, под начальством одного из армянских же нахараров, отступника Меружана, прямо с целью искоренения в ней христианства. Меружан старался уничтожить весь чин христианский, заключал епископов и священников в оковы и отсылал их в персидскую землю, объявлял повеление царя, чтобы никто не учился и не говорил по-гречески, сжигал греческие книги и запрещал переводить их. Царь Шапух II, сомневаясь в покорности армянского царя Аршака, упрекал его за дружбу с греческим императором и говорил: «Я знаю, что вы, армяне, хитрите и обманываете меня; вы любите того, кто исповедует вашу веру, и, сделавшись его единомышленниками, от меня убегаете». И в чаду подозрительного недоверия Шапух клялся солнцем, водой и огнем, что не оставит в живых ни одного христианина. Эта политика по отношению к Армении была общей для длинного ряда персидских царей с IV и до VII века. Одному из византийских императоров армяне писали: «Мы непоколебимо сохранили веру от жестоких, нечестивых царей персидских, когда они упразднили престол наш, погубили всех нахараров и войско страны нашей, предали мечу мужей и жен и увели в плен множество жителей городов и деревень, оставив висеть над остальными всегда угрожающий меч…» И только уже в позднейшее время один из персидских царей издал указ: «Чтобы каждый оставался в своей вере и чтобы с этих пор никто не смел притеснять армян, так как все они наши подданные и телами нам будут служить, а душами их пусть ведает Тот, Кто души судит…»

Указ этот не надолго, однако, избавил Армению от религиозных преследований. Появились арабы, за ними татары, – и она вновь подверглась опустошительным набегам и вновь пролила потоки крови, защищая веру отцов от фанатизма мусульман.

Не меньше притеснений пришлось вынести армянам и от христианской Византии. Только в самом начале и были дружественные отношения между армянскими царями и византийскими императорами. Тиридат, как говорят, пользовался большой приязнью императора Константина, который, вместе с патриархом, с любовью принял его и святого Григория в Византии. «Два царя и оба архипастыря обязались жить и умереть друг за друга и в знак ненарушимости договора грамоту обмочили в Святые Тайны». Этот договор лег в основание отношений между Арменией и Византией, и на него постоянно опирались в случаях возникавших недоразумений.

Но вражда не замедлила разъединить два единоверных народа. Армяне, остановившиеся на постановлениях трех первых вселенских соборов и не признававшие остальных, являлись схизмой в глазах константинопольских патриархов и, естественно, должны были постепенно отчуждаться от них и сами. Византийские императоры думали, что стоит только склонить на свою сторону армянское священство, – и весь народ присоединится к греческой церкви. Но они ошиблись. Некоторые епископы склонялись к признанию всех вселенских соборов, но этим только лишали себя значения в народе и создавали к себе народную ненависть. В XI веке императоры замышляли даже упразднить самый престол армянских католикосов и силой заставить армян принять греческую веру.

Как поступила Византия, показывает письмо армянского католикоса Нерсеса к императору Мануилу, по поводу проектировавшегося соединения церквей армянской и греческой. «Вам следует не грозной царской силой привлекать к себе удалившихся, но христианским смирением, – писал архипастырь. – Не должно повторяться то, что было причиной нашего от вас удаления: разорение церквей, ниспровержение престолов Господних, истребление Христовых знамений, жестокие преследования духовенства и разные клеветы». Следствия такой политики Византии были весьма невыгодны для самих же греков; армяне, вначале смотревшие на Грецию как на единоверную христианскую державу, помогавшие ей в войнах с Персией и перенесшие столько гонений за свою преданность к ней, в конце концов возненавидели греков и более желали быть подданными турок, чем христианских императоров.

В непрестанной борьбе за свою веру армянскому народу естественно было выучиться считать ничтожными перед ней и жизнь, и имущество, и все остальные интересы общественного и личного существования. Это воззрение армянского народа и создало его духовенству преобладающее положение в стране. Духовная иерархия армянской церкви получила окончательное устройство при патриархе Нерсесе Великом, в IV столетии. Когда епископы константинопольские и иерусалимские начали именоваться патриархами, царь Аршак и нахарары возвели Нерсеса в патриарший сан, и с этих пор армянские патриархи принимают посвящение уже не из Кесарии, но от собора своих епископов. В первые времена они выбирались исключительно из рода Григория Просветителя, что облекло их ореолом святости; и прекращение этого рода впоследствии считалось причиной всех несчастий Армении. Не все католикосы оставили равную память в истории армянской церкви, но все одинаково служили выразителями внутренней духовной жизни своего народа. Выходя из недр его и охраняя его интересы, католикосы естественно приобретали в стране все большее и большее влияние. И между тем как светская власть посреди беспрестанных политических бурь падала, переходя из рук Аршакуни к Сасанидам, от Сасанидов к византийцам, а нахарары отступничеством или насилием старались ее вырвать друг у друга, – церковное управление казалось основанным на незыблемом начале. Двор католикоса стал отличаться внешними знаками величия и пышностью. По свидетельству одного из историков, «двенадцать епископов и четыре вардапета (ученые монахи), шестьдесят евреев из иноков и пятьсот мирян» были всегда в доме патриарха. Престол патриарший был не беднее царского. Страна покрывалась монастырями, готовыми исполнять повеления католикосов; каждый из этих монастырей, привлекая толпы богомольцев, сделался средоточением целого округа. Светская власть должна была селиться о бок с духовной, и, при шаткости первой, резко выставлялась наружу незыблемость последней. Таким образом Армения, бессильная против бурь политических, создала себе крепкое орудие для ограждения религиозных притязаний Византии и Рима. Католикос является независимым главой особой церкви, и эта самостоятельность ее составляет духовную связь, поныне делающую из армян, рассеянных по разным странам, один народ.

Религиозная жизнь наложила свой яркий колорит на все представления народа. Мертвая природа ожила перед умственными очами в образах, которые ему дало Священное Писание. Арарат в своей серебряной раздвоенной тиаре, вероятно, бывшей некогда огнедышащей горой, по легендарным сказаниям армян был тем пламенным мечом архангела, который возбранял Адаму и его потомству вход в потерянный рай. Всемирный потоп потушил огненный меч и разрушил Эдем, но именно потому-то Ной и должен был пристать к Арарату, чтобы род человеческий вторично начал свое существование у ворот рая.

Величавыми преданиями окружались святые места армянской земли. Эчмиадзин, столица католикосов, в которой в старину считалось обязательным для каждого армянина побывать хоть один раз в жизни, сияет в ореоле отдаленной крепости. На том месте, где стоял некогда царственный Вагаршапат, стоит теперь Эчмиадзин, а вблизи его другие три монастыря, Гаяны, Рипсимы и Шагокат, на тех самых местах, где возникли столпы в видении святого Григория. Эчмиадзинская церковь, построенная крестообразно из красного порфира, в течение длинного ряда веков сохранила и до сих пор общий характер и размеры, данные видением. Все здесь говорит о тех временах, когда в стране появился впервые свет истинной веры.

В Эчмиадзине хранятся величайшие святыни армянской церкви: десница святого Григория, которой рукополагаются и поныне преемники его, католикосы, голова блаженной Рипсимы и руки апостола Фаддея, сына святого Григория, Аристагеса и родственника его святого Иакова. По древнему армянскому обычаю священные предметы эти вложены в особые серебряные изваяния, чтобы благословлять ими народ как бы руками самих святителей. Тут же показывают и небольшой кусочек дерева от Ноева ковчега, добытый, по местным преданиям, святым Иаковом.

Богатый серебряный киот, с вычеканенными на нем иконами, хранит священное для каждого христианина копье, которым был прободен на кресте Спаситель. Копье, обагрившееся кровью Христа, сделано из простого черного железа, с довольно широким лезвием; внизу лезвия – полукруг; боковые крылья обломаны, и из них сделан крест, прибитый гвоздями над полукругом; на нижнем конце – рельефные фигуры ангелов. Украшения эти появились уже после того, как оно послужило исполнению пророчества, а предание утверждает, что крест и гвозди на копье вбиты рукой апостола Фаддея, принесшего его в дар царю Авгару, после вознесения Спасителя. Прежде, по свидетельству старых людей, вместе с копьем хранился в Эчмиадзине и один из гвоздей, которым был пригвожден Спаситель к кресту. Теперь его уже нет.

Тифлисским жителям памятно чудо, совершенное над их городом в страшную чуму 1813 года. Объятое ужасом население послало в Эчмиадзин почетную депутацию за святым копьем, которому издавна приписывалась таинственная сила – отвращать губительные поветрия. Медики восстали тогда против этого, говоря, что при лобзании святыни всем народом еще более распространится страшная язва. Генерал Ртищев, управлявший в то время Грузией, стал на сторону народа, и копье было встречено за городом духовенством и всем населением. И старые, и малые, и хворые, и немощные спешили с верой приложиться к святыне. Мор прекратился. Такое же явление повторилось позднее, уже при Паскевиче, во время его Турецкого похода 1829 года. Чума появилась в войсках в Баязете; но едва, по приказанию Паскевича, святое копье было принесено туда из Эчмиадзина, – чума прекратилась.

Основание другого священного монастыря армян, на озере Гокча, предания относят также к началу христианства в Армении. Они говорят, что тамошний храм во имя Святого Воскресения Христова основан Просветителем Григорием в 305 году. Соорудив храм, святой Григорий сказал: «Са-э-ван», что значит «то – монастырь», и название это, после стольких столетий, дошло до нас под именем Севанг. Теперь храм этот разрушен; но близ развалин его поныне лежит каменный крест, освященный, как гласит предание, руками Великого Просветителя.

После святого Григория скоро явились на острове еще три храма, сооруженные из тесаного камня. Построение двух из них приписывается некой царице Марии. Предание, сохранившееся у пустынников севангских, утверждает, что царица получила завещание от супруга своего построить в разных местах Армении сорок церквей. Построив тридцать восемь, благочестивая царица пожелала прибыть на остров Севанг, чтобы основать там остальные две церкви. Настоятель пустыни, святой Маштоц, известил царицу, что он не может позволить ей вступить на остров, потому что, по правилам монастыря, женщина не должна переступать за его ограду. После долгих просьб Марии настоятель послал к ней одного из иноков сказать: «Молись Богу, чтобы получить то, что желаешь» – и сам он на коленях молился целую ночь, прося Бога, чтобы небесным видением дано ему было знать, можно ли царице вступить на остров. В одно и то же время и царице на берегу озера, и настоятелю в монастыре было одно и то же видение. Разверзлось небо, и на остров медленно нисшел яркий свет, окруженный двенадцатью апостолами, которые сказали святому Маштоцу: «Здесь постройте церковь во имя наше», – и опять поднялись на небо. На следующее утро царица вступила на остров, где у ворот монастырских встретил ее настоятель. Они и основали два храма, во имя Святых Апостолов и Богоматери. Событие это относят к концу IX века. Севангские пустынники и некоторые из армянских писателей утверждают, что царица Мария, оставив мир, остриглась в монахини и провела на острове Гокча последние дни своей жизни. Гробницу ее указывают к северо-востоку от главного храма монастыря. На надгробном камне есть надпись, но разобрать ее нельзя, так как она заросла мхом.

Армения – страна развалин. Но и в этих развалинах веет все тот же дух религиозных преданий. Одно из них, относящееся к святому Иакову, прибавляет лишнюю мистическую черту к вечно таинственному Арарату. Святой Иаков, родственник Великого Григория, принадлежит к замечательнейшим подвижникам Армении, и нетленная рука его, как сказано выше, хранится в Эчмиадзине.

Местная легенда рассказывает, что святой Иаков, проводивший подвижническую жизнь в ущельях Арарата, был мучим желанием увидеть Ноев ковчег. Несколько раз пытался он взойти на вершину Арарата. Но каждый раз, как исполнение заветной мечты казалось уже близко, сон овладевал им и неведомая сила сносила его обратно к подножию горы, Иаков не хотел, однако же, оставить своего намерения. И вот однажды, в сонном видении, явился ему ангел и запретил всходить на гору, а в вознаграждение трудов вручил ему кусок дерева от Ноева ковчега. Иаков принес его в дар Эчмиадзину, а на месте видения построен был впоследствии монастырь во имя Святого Иакова. Ниже монастыря раскинулось цветущее армянское селение Ахуры, еще ниже – обширные сады и виноградники.

Нелишне сказать, что монастырь и деревню постигла страшная участь уже в наше время, в роковой вечер 20 июня 1840 года. В тихую и ясную погоду вдруг загрохотал подземный гром, – и, с первым ударом землетрясения, с утесистых склонов Большого Арарата отторглись целые скалы вместе с вековыми снегами, которые, низвергнув с высоты нескольких тысяч футов, мгновенно завалили ущелья, и на протяжении нескольких верст изгладили всякие следы жизни. Под страшным обвалом исчезли навсегда с лица земли и монастырь Святого Иакова, и селение Ахуры с его роскошными плантациями, садами и виноградниками. Все население мгновенно погибло, и не осталось ни одного очевидца, который мог бы передать подробности ужасной катастрофы. Уцелело только одно старое кладбище. Множество старинных камней с едва видными полуистертыми от времени надписями, поросших мхом, доказывают, как велико и древне было население Ахур. И вот жилища живых внезапно превращаются в мертвое кладбище, а мертвое кладбище остается живым свидетелем и памятником исчезнувшего навеки селения.

Рассказывают, что во время катастрофы одна молодая женщина молилась на могиле недавно умершего мужа. Когда началась катастрофа, испуг поверг ее в обморок; она спаслась вместе с кладбищем, но ничего не могла рассказать о том, что происходило в погибших Ахурах.

Два казака, случайно бывшие в Ахурах, при первом ударе вскочили на коней и что было духа пустились скакать на пост. Там застали они своих товарищей, объятых неописанным ужасом. Между тем черная ночь спустилась на окрестность, а наутро казаки, отправившись к подножию Арарата, увидели на месте Ахур только громады скал, снега и льда. Страшные подземные удары еще повторялись, и казаки не решились подъехать к развалинам. Да они хорошо и сделали: обрушившиеся льдины быстро таяли, и вдруг вся эта масса, висевшая над долиной Аракса, опять ринулась вниз, пронеслась в течение двух минут двадцать верст до речки Кара-Су и там почти совершенно исчезла, превратившись в опустошительные потоки густой клокочущей грязи.

Царственный город Ани, столица Багратидов, своими развалинами, быть может, еще более, чем все уцелевшие поныне города и деревни, свидетельствует о старых временах религиозной жизни и деятельности Армении. Армянские предания говорят, что Ани сначала подверглась нашествиям монголов и турок, а опустошительное землетрясение в начале XIV века довершило начатое ими дело разрушения.

С того времени она не поднималась больше из своих развалин. Турецкое и армянское суеверие охраняет ее остатки от конечного истребления. Народ верит, что Божий гнев тяготеет над разоренным городом; кто возьмет его камни и построит себе из них жилище, – болезнь и скорбь будто бы водворятся в доме и не выйдут, пока не возьмут определенного числа жертв. В кучах камней, поросших травой, таятся лишь змеи, да бедная деревушка, лепящаяся к этим развалинам, хранит для потомства имя славной столицы. А было время, когда знаменитый город, один из богатейших городов всей Передней Азии, носил название города церквей, которых в нем, по свидетельству некоторых историков, было до тысячи. И в самых развалинах, среди прекрасных каменных зданий, сохранилось и поныне еще до пятисот остатков этих храмов роскошной архитектуры; а на церковных стенах уцелели даже образа, дающие понятие как о степени развития искусства в древних христианских государствах Востока, так и о костюмах царей, духовенства и вельмож Армении до XIV века.

В числе этих церквей, более или менее сохранившихся, есть одна, которую и турки, и армяне называют Чабан-Килиса – «церковь пастуха». Она отмечена следующей легендой.

В цветущие времена Ани жил в горах бедный пастух, который только раз в году, в Светлое Христово воскресенье, приходил в город помолиться и поставить свечку в храме Божием. Стар стал пастух-пустынник, и плохо уже служили ему усталые ноги. Накануне одной Пасхи собрался он, по обыкновению, в великолепный город Ани и шел целую ночь по глухим горным тропинкам. Весенняя ночь была темна, горные тропинки обрывисты. Множество злых духов, удалившихся на этот раз из Ани, привязались к старику и старались помешать ему прийти к началу заутрени. То бросали они ему камни под ноги, то сводили его с дороги в сторону и толкали в какую-нибудь трущобу. Оспаривая каждый свой шаг, пустынник пришел в город поздно, когда уже в церквах пропели «Христос воскрес». Все церкви, залитые ярким светом свечей и лампад, от пола до купола, были уже битком набиты народом. Толкнулся пустынник в одну церковь, толкнулся в другую, в третью и десятую, – не дают ему прохода: теснота непролазная всюду, а сил у старика нет, чтобы растолкать толпу. Обходил он все Божьи храмы, и все понапрасну. Не слышал он первой заутрени Светлой седмицы и свечи, по обещанию, не поставил. А обещал что-нибудь Богу в будущем, – есть уже грех, не знаешь, что породит завтрашний день. Сокрушился старец зело; стоит на распутье и плачет. Валит народ из церквей: одни на колесницах, другие на конях, большинство пешком; юноши в галунах, красные девы в парче и ожерельях. Все видят бедного пастуха, видят рубища, седины, слезы – и проходят мимо. Ни одной души не тронули слезы, седины и рубища. Идет, наконец, епископ с клиром и, видя старца сетующего, вопрошает его приветливо: «О чем плачешь, старче, во всерадостное утро сие?» Отвечает старец: «Дожил я, отче, до горьких дней: не пустил меня народ в церковь Божию». Потрясая жезлом, вещал владыко: «Подобает старцам не леностно от одра ночного вставати и ранее младых во храм на молитву поспешати». Возопил старец: «Не ленился я, отче, нимало: всю ночь с супостатом боролся и хождением пешим подвизался. Но горе мне, – старцу пустынному сущу: оскудела до остатка крепость мышц львиных и борзость ног оленьих. Народ же ныне весьма ожесточился, и нет уж в юношах цветущих призрения к немощи старческой. Пускай же молятся они в своих церквах, а ты, владыко, построй мне, убогому старцу, особую церковь». Улыбнулся владыко добродушно и вещал мягкой, паче воска, речью: «О, человече! Множеством златниц и серебреников зиждутся храмы в великом городе Ани; рубищем ли твоим и слезами ли твоими построю тебе особую церковь?» Поклонился старец до земли и молвил: «Добре вещал еси, отче: но есть рубище под златом, и есть злато под рубищем. Заутра, прежде нежели тимпан возгласит трижды, многоценное сокровище придет к тебе в кошнице убогой, на хребте онагра пустынного. Возьми сокровище, владыко, и построй старцу убогому церковь».

Сказал и удалился в горы.

Сколько ярких звезд на голубом небе, столько звонких медных голосов в славном городе Ани огласили наутро тишину рассвета. При третьем ударе тимпана владыко сходит с высокого крыльца палат беломраморных и видит онагра, пьющего воду у фонтана. На хребте его ветхая кошница, в какую нищие кладут кусок хлеба, поданный им во имя Христово. В той кошнице лежало сокровище тяжкое; три отрока едва могли снять его. Благочестивый епископ окропил золото водой, произнося слова: «Если ты от нечистой силы, то превратись в прах и пепел». Сокровище не превратилось ни в прах, ни в пепел. Тогда призвал владыко зодчих из Византии и соорудил великолепный храм. Не умирает в народе память о бедном пастухе, строителе богатого храма, и зовется этот храм Чабан-Килиса до нынешнего дня.

Чабан-Килиса устояла против землетрясения, постигшего Ани, и уже молот Магомета II пробил ее круглый и прекрасный купол.

Как последняя искра под пеплом, долго еще существовал среди развалин Ани монастырь Святого Григория. Но богатство его привлекло лезгин, – и они разорили его в половине прошлого столетия.

Недалеко от Ани, на берегу Арпачая, находятся еще развалины – Баш-Шурагеля, в древности Широкована, имевшего, как говорят армянские хроники, сорок верст в окружности. Это был когда-то город, современный Ани, но от прежнего его величия осталась только одна полуразрушенная церковь. Памятники, наиболее переживающие павшую цивилизацию, – это памятники религии. Но местные жители обращаются с ними крайне небрежно, и часто под уцелевшим сводом святого алтаря устраиваются закуты, ночуют животные.

«Печальное и возмущающее душу зрелище! – пишет посетивший одни из подобных развалин. – Невольно зарождается вопрос: зачем пало это величественное здание, в которое уложено столько труда, смысла, царских сокровищ, людских пожертвований? Зачем отдан на разрушение и попрание этот храм, в котором каждый камень посвящен имени Господа и освящен именем Его? Зачем носильщик тяжестей, ишак, ночует на том месте, где преклонялся и молился первосвященник? Конечно, спутники людских скорбей, людские грехи, поглощают нравственное значение храмов, разлагают и превращают вещественный состав их в первобытное, безразличное состояние. «Земля еси и в землю отъидеши» – вот что говорят эти поруганные развалины…»

И эти слова могут быть с равным правом отнесены ко всем древним остаткам Великой Армении.