Э. Тополь. Любожид: Роман. М.: Элита, Петръ

Журнал «Новый мир», опубликовавший «Изгнание из Эдема» Александра Мелихова, совершенно напрасно рассчитывал на литературный скандал. Не оправдались надежды на потасовку между филосемитами и антисемитами за право первыми навесить автору критических оплеух. Откликов на роман оказалось куда меньше, чем планировалось; к тому же из всех рецензий лишь статья Вяч. Курицына в «ЛГ» мелькнула яркой звездой: критик, помнится, писал о том, что лично ему читать о евреях давно надоело, потому что пора, наконец, начать открытый и честный разговор о постмодернизме.

Ошибка Мелихова состояла в том, что он традиционно решал извечный русско-еврейский вопрос как общефилософский, по традиции же превращая своего Леву Каценеленбогена в учебное пособие по курсу практической виктимологии. Герой романа на протяжении всего текста гляделся в зеркало, с ужасом и тайным восторгом наблюдая за предсказанным превращением лица еврейской национальности в жидовскую морду.

В отличие от Александра Мелихова, американский беллетрист Эдуард Тополь действовал гораздо смелее. Пока Лева Каценеленбоген раздирал ногтями гнойные язвы и посыпал главу пеплом, его тезка журналист Лева Рубинчик занимался у Тополя вещами, несравненно более приятными: «В море беспросветного сексуального невежества Рубинчик зажигал святые лампады чувственности и первый наслаждался трепетным пламенем». Проще говоря, занимался сексуальным просвещением славянских масс. Взяв себе в союзники о. Сергия Булгакова и В. В. Розанова, Эдуард Тополь обозначил русско-еврейский вопрос исключительно как половой, добиваясь от героев, чтобы те ставили данный вопрос как можно чаще и решали как можно глубже. По мнению Тополя, социалистическое государство и евреи сражались друг с другом на заведомо разных плацдармах: днем государство занималось антисемитизмом в КГБ и ОВИРе, зато ночью евреи в своих постелях, как в индивидуальных окопах (или даже долговременных огневых точках), брали реванш с подругами государственной национальности. В романе деятель культуры Брускин легко закадрил неприступную для других майоршу из Московской грузовой таможни, инженер Кацнельсон без труда добился взаимности красавицы парикмахерши Натальи, а адвокат (адвокатша?) Анна Евгеньевна без раздумий сделала выбор между гебешным полковником Ромой и подпольным дельцом Раппопортом в пользу последнего (причем решающую роль в данном случае сыграла не Ромина профессия, а его незапятнанный пятый пункт и, как следствие, отсутствие у Ромы еврейского шарма). Что же касается упомянутого журналиста Рубинчика, то он практически в любом поселке городского типа, куда ни забрасывала судьба-командировка, обнаруживал объект приложения своих сил. Причем каждое свидание проводилось с тщательностью дубнинских физических экспериментов: «В живом синхрофазотроне ее пульсирующего тела их русско-еврейская, метафизическая, духовно-плотская и чувственно-эротическая полярность разряжалась бурными стихийными потоками сексуальной энергии».

Понятно, что столь мощная энергия не должна была утечь за рубеж. Автор книги ненавязчиво подводит читателей к выводу, что сложности выезда в Израиль, которые были у евреев в конце 70-х и в начале 80-х, объясняются не только политическим юдофобством Брежнева, Андропова, Суслова и других. (Карикатурная сцена заседания Политбюро, где старички от еврейских тем то и дело переходят на разговор о бабах, подтверждает эту мысль.) По мнению Эдуарда Тополя, причина массового отказничества, в конечном счете, элементарно проста: советское общество, вагинальное по сути, не хотело отпускать своих лучших членов.

Очевидно, что именно Эдуард Тополь, а отнюдь не Александр Мелихов, сумел сделать так, чтобы русско-еврейский вопрос встал во всей обнаженной очевидности. Однако мне трудно упрекать «Новый мир» в том, что журнал напечатал все-таки «Изгнание из Эдема», а не актуальный роман «Любожид». К сожалению, с точки зрения языка и стиля произведение Тополя оставляет желать много лучшего. Все эти «возбуждающие до озноба флюиды интима и флирта», «свои большие серо-синие глаза одной из самых красивых женщин Москвы», все эти описания «мощной искры», которая, «как судорога, прошла по сознанию» героя (который чуть раньше «памятью сердца узнал» другого героя), рассеивают внимание даже вполне доброжелательного читателя. К тому же стиль советской/антисоветской журналистики, от которого Эдуард Тополь физически не смог отказаться, обеспечивает роману картонный привкус позавчерашнего митинга: «из корыта сытой жизни коммунисты позволяли хлебать только абсолютно верноподданным», «он был органической частью гигантской машины, которая называлась советской системой», «всего за пять-шесть десятилетий коммунисты смогли вывести, создать и утвердить в обществе эту совершенно новую породу людей» (вроде членов Политбюро – «театра старперов, кивающих головами в знак одобрения подготовленных за их спиной решений») и т. п. Добавьте некоторую фактологическую небрежность, в результате которой колхозники у Тополя в 1978 году не имеют паспортов, а официозный публицист-антисионист Владимир Бегун превращается вдруг в видного еврея-отказника Иосифа Бегуна.

Одним словом, сам Эдуард Тополь немало постарался, чтобы всякий мало-мальски серьезный разговор о романе оказался невозможным: глупо спорить о том, что не столько любо, сколько дешево.

1994