Ч. Айтматов. Тавро Кассандры (Из ересей XX века). Журнал «Знамя»

О судьбах человечества хорошо думается в некотором отдалении от самого человечества. На орбитальной станции, например. Именно там и пребывает Андрей Крыльцов (он же – космический монах Филофей), главный герой нового научно-фантастического романа Чингиза Айтматова. Вращаясь на орбите среди миров в мерцании светил, означенный Филофей делает открытие: человеческие эмбрионы, оказывается, обладают свободой воли и даром предвидения. Беда лишь в том, что в обычных (земных) условиях люди и понятия не имеют о пожеланиях зародыша. И потому женщины рожают будущих граждан Земли, не спрашивая у них согласия на это. Филофей решает ликвидировать историческую несправедливость и подарить находящимся в утробе младенцам толику гражданских свобод. Для чего облучает планету из космоса некими «зондаж-лучами» (безвредными для здоровья, подчеркивает писатель). Отныне эмбрион может объявить urbi et orbi о своем нежелании появляться на свет – объявить с помощью пятнышка, возникающего на лбу будущей матери на ранней стадии беременности... Обо всем этом бывший гражданин СССР, бывший гражданин России, а ныне космополит (в буквальном смысле слова) Андрей-Филофей сообщает землянам. С орбиты по телефону – и прямо в редакцию американской газеты «Трибюн». (Почему такая честь оказана именно «Трибюн», а, например, не «Московскому комсомольцу» или «Книжному обозрению», автор не уточняет.) Конкретный адресат послания – Папа Римский Иоанн Павел II, однако о реакции Ватикана на письмо из космоса в романе, по существу, ничего не сказано. Зато много говорится о реакции всех прочих землян. Выясняется, что гуманную инициативу Филофея-Андрея поддерживает только горсточка честных интеллектуалов во главе с футурологом Робертом Борком. Остальное население планеты (американские правые, российские левые, а также израильские сионисты, китайские коммунисты, феминистки, феминисты и т. д.) хором шлет проклятие космическому гуманисту. Футуролога Борка толпа линчует в прямом эфире. Поняв, что человечество еще не созрело, Филофей с горечью прекращает свои альтруистические опыты и тут же, не сходя с орбиты, кончает жизнь самоубийством. В эпилоге читателям предлагаются некоторые факты из биографии А. Крыльцова. Оказывается, когда-то он работал в секретной евгенической лаборатории КГБ, а потому имел веские причины удалиться в космическое отшельничество и замаливать былые грехи. Истина о том, что самые лучшие праведники получаются из раскаявшихся грешников, в очередной раз наглядно подтверждена.

На этом стостраничное произведение благополучно заканчивается, и я заранее прошу извинения за некоторую ироничность тона при пересказе фабулы.

Поскольку сам роман дает основание поговорить о вещах вполне серьезных и даже печальных.

С одной стороны, факт возвращения Чингиза Айтматова в лоно традиционной science fiction должен порадовать стойких любителей современной НФ-литературы. Дело в том, что айтматовская «Плаха» (вторая половина 80-х) со всеми ее вставными эпизодами в духе исторической фэнтази выглядела явной данью моде и безусловным отступлением от четкого НФ-курса, взятого еще в «Буранном полустанке». В этом смысле рациональный посыл романа «Тавро Кассандры» (космический антураж, пресловутые «зондаж-лучи» и т. п.) подтвердил приверженность писателя к так называемому «шестидесятническому направлению» советской фантастики. Как известно, в основе отечественной НФ 60-х лежал мысленный эксперимент: в картине мироздания заменялась одна из несущих конструкций, а затем анализировались глобальные последствия такой замены. Ввиду отсутствия у нас в те годы полноценного философского романа европейской школы (наподобие веркоровских «Людей или животных») имеющийся в наличии фантастический роман брал на себя чужую ношу. Фантаст вынужденно превращался в камикадзе, давил в себе художника, поднимая на щит важность проблематики как таковой. Это и было оборотной стороной медали; «случай Айтматова», увы, стал самым, прискорбным. То, что составляло лучшую часть художественной палитры писателя в ранних произведениях (пейзаж, деталь «предметного мира», анималистическая конкретика), постепенно вытеснялось умозрительными построениями – изящными, абстрактными, вполне безжизненными. Роман превращался в трактат, в эссе, в полигон идей; соответственно и персонажи все больше напоминали «носителей тенденций». В «Тавре Кассандры» метафорическая кремлевская сова и насквозь условные киты в океане (символы «чего-то большого и чистого») уже никак не могут сравниться с реальным, тщательно выписанным, полным жизненных сил верблюдом Каранаром («Буранный полустанок») или волками Акбарой и Ташчайнаром («Плаха»). Риторика, подобно едкой кислоте, растворила плоть и у людей-персонажей. Если Едигей из «Буранного полустанка» был героем зримым и «вещественным», то уже Авдий из «Плахи» сконструирован из тенденций более чем наполовину, а Филофей и Борк стали своего рода схемами, беглыми графическими иллюстрациями к теоретическим выкладкам автора. Монотонные послания Филофея и внутренние монологи Борка заслонили собственно сюжет, сделали его почти не обязательным. При этом честное следование традициям «шестидесятнической» НФ в середине 90-х есть занятие абсолютно бессмысленное: философская эссеистика давно вышла из подполья, ей не требуются ни декорум, ни камуфляж. Мысль, изреченная в ином временном контексте, неизбежно производит впечатление если не благоглупости, то трюизма; филофеевские обращения к Святому Престолу становятся только дополнительным аргументом в защиту абортов, к коим римско-католическая церковь исторически относится негативно. Сам же роман, невольно сжавшийся таким образом до объема банальности, трансформируется в нечто трагикомическое, в пародию на самого себя. Астероид Люксембург, куда писатель удалился в добровольное отшельничество, похоже, находится даже дальше от Земли, чем филофеевская орбитальная станция. Фантаст, увы, забыл о знаменитом парадоксе Эйнштейна, и его послание, отправленное из 60-х, просто-напросто заблудилось во времени и пришло слишком поздно. Да к тому же и на другую планету.

1995