На Паросе была создана основная база русского флота и построена вся необходимая инфраструктура для жизни солдат и моряков, ремонта кораблей и их защиты. Русские приметили Парос еще до Чесменского сражения, когда заходили сюда для пополнения запасов воды и продовольствия. Орлов не смог блокировать Дарданеллы и закрепиться на Лемносе. Он принял решение вернуться на Парос. Это было верное и логичное решение: остров находится прямо в середине Кикладского архипелага, являясь по сути центром всего Эгейского моря и Восточного Средиземноморья. Орлов понимал, что, заняв Парос, он мог достаточно эффективно контролировать весь регион и подступы к проливу Дарданеллы, который находится в 350 километрах по прямой. События последующих четырех лет подтвердили правоту Орлова.

Огромная бухта в северной части острова, выбранная для стоянки флота, была идеально приспособлена для военной базы. Она со всех сторон хорошо закрыта от ветров, которые даже летом бывают довольно сильными. Местные глубины позволяли организовать якорные стоянки сразу в нескольких местах. По своей форме «северная» бухта напоминает подкову с загнутыми и сходящимися друг к другу рогами. После оборудования на обоих мысах артиллерийских батарей база была хорошо защищена от непрошеных гостей с моря. Примерно так рассуждали русские, придя на своих кораблях на Парос в ноябре 1770 года. Обратимся к документам: «Она (бухта. – Авт.) представляет фигуру продолговатую и имеет длины 5 верст, ширины 1 верста и 400 сажен, а в самом проходе 1 верста и 300 сажен, грунт иловатой, в пяти местах по оной имеютца неболшия островка, а поблизости берегов высокие каменные горы, и потому, как по доволной ея величине, так и по хорошему от ветров закрытию, к стоянию на якоре не токма для мелких судов, но и для военных кораблей весма способна».

Я понял логику администрации Архипелагской губернии, когда мы зашли в бухту Ауза острова Парос. Артиллерийские батареи, расположенные при входе, могли без труда уничтожить любые корабли неприятеля. Если верить архивам и русским картам того времени, батареи стояли на мысах. Но проходя мимо их предполагаемой локации, я не разглядел ничего, что служило бы подтверждением их существования. Не заметил я и дорог, ведущих к ним. Возникал вопрос: как русские на эти крутые склоны доставляли свои пушки, чей вес начинался от 500 килограммов? Это нам еще предстояло выяснить.

После прочтения массы материалов о русской колонии на Паросе во мне возникла целая гамма самых разных чувств. Осматривая очертания берегов бухты, я представлял себе, что вот здесь справа была стоянка кораблей, а за ней – верфь для ремонта. Еще метрах в 500 от этого места, видимо, стояли госпиталь и церквушка при нем, а еще дальше – кладбище. На нем упокоилось около 600 наших соотечественников. Я представлял себе этих людей, проживших пять лет здесь, вдали от родины, в тяжелом жарком климате, страдавших от отсутствия привычных им вещей и продуктов.

Когда мы заходили в марину Ауза, где наша яхта должна была провести две недели, я не сомневался: нас ждали новые знакомства и открытия. Ауза поражает даже тех, кто бывал во многих местах Греции. Этот небольшой бело-голубой городок необыкновенно воздушен и ненавязчив. В безветренную, тихую погоду он выглядит невесомым. Его жители безгранично радушны (даже по греческим меркам). Киклады – мое любимое место в Греции. И причин этому много.

 

 

 

 

Бухта Ауза острова Парос

 

В первую очередь, это – люди. Они необыкновенно и искренне доброжелательны. И чаще всего это не продиктовано корыстью или интересом. Это – черта характера, выработанная столетиями. Причем местные жители открыты всему миру, а не отдельным, самым любимым его представителям. Правда, если вы скажете, что вы русский, это сразу умножит их расположение в разы. Если вы плохо учились в школе и не знаете, что мы одной веры, вам сразу напомнят, что независимостью Греция обязана в первую очередь своим русским братьям. И что ее первый президент Иоаннис Каподистрия был министром иностранных дел России во времена Александра I и даже участвовал в Отечественной войне 1812 года.

Сегодня на Паросе живут потомки греков, обитавших здесь еще во времена Архипелагской губернии. А еще – беженцы с Хиоса. Они приехали на Парос после резни, устроенной на острове в начале Греческой революции. Последние живут здесь почти два века, но сохраняют свою идентичность, отмечают праздники, поют песни и не забывают о своей не очень далекой родине.

Не будет преувеличением сказать, что Парос – самое русское место в Греции, а ее жители – самые рьяные апологеты сближения русских и греков. Стоит лишь заговорить на улице или в таверне с новым знакомым, как вы узнаете всю историю (со слухами и домыслами) пребывания на острове русского флота. Во время нашей почти двухнедельной стоянки на Паросе не знакомые прежде местные жители, прознавшие о нашей экспедиции, регулярно приносили нам варенье и мед. Многие из этих людей находятся на связи со мной и сейчас, живо интересуются моими проектами и планами. Самый частый их вопрос – когда вернешься? Ведь русские сыграли такую важную роль в жизни Пароса.

 

Указатель на местечко Lageri.

 

Якоря с русских кораблей на набережной Пароса

 

Пять лет пребывания русских на острове повлияли даже на названия местечек – например, такого, как Lageri. Это слово для греческого языка инородно. Местные греки, с которыми мы общались в процессе наших поисков и съемок, спросили нас: что оно обозначает? Ведь в их языке ничего подобного нет. Мы объяснили и показали на старой русской карте, что во времена Архипелагской экспедиции здесь находились лагерь и «светлицы Шлюшенбурского полка».

Подумать только: русские провели на острове всего лишь пять лет, а слово прижилось и обозначает теперь и само местечко, и чудный заливчик, и даже пляж, на который ежедневно возят туристов из Аузы.

 

Русская пушка как портовый кнехт на набережной Пароса

 

Яхта White Russian у причала

 

Если объективно оценивать период пребывания русских на острове 240 лет назад, то стоит признать, что сосуществование русских и греков на острове в тот момент вовсе не было безоблачным. Оно было омрачено всевозможными инцидентами. Были взаимные обиды, непонимание и недовольство, имели место случаи притеснения местных жителей русскими солдатами и матросами. Один из инцидентов произошел в монастыре Святого Мины 25 января 1771 года, после него появилась жалоба игумена Исайи: «А сего февраля 2 числа пришло несколко к моему дому и стали стучатца, почему я стал спрашивать, кто стучитца, ответ мне был: Христиана, давай раки! И ис того их ответа, что отвечали по-русски, узнал, что они русския, на их ответ я говорил, что теперь ночь и раки у меня нет, однако оне, не внимая моим словам, выломили двери и взошло прежде ко мне два человека, коих я узнал, что ето были те два салдата, которыя прежде у меня обедали с офицером… остальныя ж схватили меня и моего отца, и сестру и стали бить, у отца моего переломили ногу, а у сестры обе руки тесаками ранили, а меня в голову также тесаком ранили, спрашивая у нас денег, почему и объявил я им, где лежат денги, которыя они взяли щотом 443 пиастра, и при том еще взяли две пары орукавьев женских золотых, одну пару серег золотых, один золотой перстень, также взяли других вещей весма много, которых я имянно теперь сказать не могу, после чего, связав у меня, у отца моего и у сестры моей руки и ноги, сами ушли, и дверь с надворья заложили».

Правда, подобные случаи все же были исключительны, и обычно «озорства» проявлялись в менее агрессивной форме. К тому же администрация Архипелагской губернии вовсе не собиралась попустительствовать в подобном времяпрепровождении своих подданных и разбиралась по каждому случаю. Однако конкретно по этому инциденту, несмотря на предпринятые усилия, участников и вдохновителей выявить не удалось. Я побывал в монастыре Святого Мины – судя по внешнему виду, ему никак не меньше 500 лет. Сейчас в нем проживает лишь сторож, и, чтобы попасть туда, надо договариваться заранее. Он расположен на полпути между Парикией и Аузой, и, чтобы совершить набег, наши матросы должны были постараться – он находится далеко не в шаговой доступности от места постоянной дислокации. Кроме того, январь 1771 года – самое начало существования губернии, после долгих месяцев нахождения наших моряков в плавании, после длительных переходов и кровопролитных сражений.

 

Монастырь Святого Мины

 

Они были людьми одной веры, но не одного мира. Прошли годы, обиды давно забылись. Между нашими народами осталось главное – желание строить отношения на том, что нас объединяет. В этой связи нельзя не вспомнить, что русские пришли в Архипелаг и обосновались здесь не только для решения своих геополитических задач, но и для освобождения единоверцев от османов.

Паросские греки гордятся тем, что два народа объединяет эта краткая, как миг, четырехлетняя история. Захудалая рыбачья деревушка с населением всего лишь в 200 человек стала на четыре года центром русской губернии. Это событие отразилось на всем, что происходило с островом позднее. Быть может, потому, что в жилах паросских греков течет и русская кровь?

Всех греков, живущих на Паросе, можно условно разделить на две группы. Первая (самая многочисленная) – те, кто знает историю русского присутствия в самых общих чертах, но гордится ею, а вторая – те, кто собирает и хранит детали этой истории. При этом у многих греков на острове в личных коллекциях осело немало артефактов того времени.

Когда я несколько лет назад впервые побывал на Паросе, местный маринер (смотритель порта) показывал мне русскую пушку из своего сада. Впоследствии она обрела нового владельца, кстати, без ведома прежнего. А местных старожилов Иоанниса Василиопулоса и Олимпиоса Алифиериса, о чьем существовании мне было известно еще в Москве, я встретил в нынешний визит. Они – лидеры движения и главные хранители русского наследия на острове. Иоаннис работает директором местного исторического музея – небольшого, но очень интересного. В нем добрая половина экспозиции посвящена именно русской теме. Олимпиос – бывший судья, очень образованный человек, «заболевший» русской темой еще в молодости. Он рассказывает, что однажды в юности нырнул в окрестностях Аузы и вытащил на поверхность здоровенное русское ядро, которое нарек «дамочкой». Вокруг этих двух интереснейших людей и вращается весь планетарный механизм, который можно назвать емким словом «энтузиазм».

Мы общались все две недели моего пребывания на острове. Изначально мы обсудили, что можем посмотреть и узнать здесь. Я стал планировать последовательность наших действий и поисков. Горячим оставался один вопрос: есть ли на Паросе останки русских кораблей?

 

 

 

Личные вещи русских моряков, найденные местными жителями на Паросе

 

Олимпиос подтвердил, что в северо-западной части залива на дне он лично видел корабли. Правда, это было более 50 лет назад. Есть ли они там сейчас, осталось ли что-то от них, он наверняка не знал. Олимпиос дал нам номер телефона местного учителя, также собиравшего материалы по Архипелагской экспедиции и, по слухам, нырявшего в этом месте. Он мог обладать нужной нам информацией. Мы решили, что посетим подтвержденные объекты – остатки церкви, батарей, монастыри. Подводные поиски временно отложили, потому что на них требовалось гораздо больше времени, которым мы не располагали. А вот общение с местными жителями никто не отменял. Среди них могли обнаружиться любопытствующие и нырявшие в поисках древностей непоседы.

 

Главные хранители русского наследия Иоаннис Василиопулос и Олимпиос Алифиерис.

 

Русское ядро из коллекции Олимпиоса

 

Первые два дня оказались неудачными. Мы искали русское кладбище, но не нашли его. Теперь на этом месте расположены отель «Порто Парос» и его пляж. Нам удалось узнать, что время от времени берег подмывается волнами и местные находят останки в районе пляжа, но предпочитают не распространяться об этом: иначе гостиницу пришлось бы закрыть на неопределенный срок, а на ее месте провести полноценные раскопки. Впрочем, упрекать в этом греков я бы не стал, поскольку прежде стоит спросить у самих себя – а всегда ли мы помним и почитаем тех, кто упокоился вдали от родины, да и не только? Поминаем ли добрым словом и сочувствием тех, кто положил голову на «государевой службе», ухаживаем ли за их могилами, помним ли их имена? Государство во многих случаях от этой повинности устранилось, и часто этот, на мой взгляд, очень важный вопрос ложится на сердца и плечи энтузиастов и неравнодушных людей. Кладбища в Пирее и на Лемносе восстанавливаются неравнодушием именно таких людей. И, похоже, неравнодушных становится все больше – во время моей командировки в Афины Геннадий Васильевич Можаев, военный атташе России в Греции, и его помощник Никита Александрович Заяц рассказали, что ведут переговоры о создании на месте кладбища в Аузе мемориала русским морякам Архипелагской экспедиции.

 

Госпитальная церковь

 

Кстати, большинство предметов, находящихся в экспозиции местного музея, – иконки, образки, нательные крестики, монетки – были найдены именно там.

Место, где стоял госпиталь, теперь можно определить лишь по остаткам фундамента, поросшего травой. Небольшая госпитальная церковь сохранилась, но в сегодняшнем ее состоянии совершенно не просматривается ее прежний облик. Сейчас это подобие старого сарая весьма странной конфигурации и без крыши. За церковь его может принять человек с очень богатой фантазией или такие нацеленные на находки следопыты, как мы. У нас не было сомнений, что церквушку построили русские. В Греции никогда так не клали камни. В одной из стен бывшего храма мы обнаружили железный костыль квадратного сечения. Такие использовались при строительстве и ремонте кораблей того времени.

Еще большее разочарование принесла попытка обнаружить на мысе одну из батарей. Потратив на поход к ней почти день, мы обнаружили ее фрагменты всего в трех местах и ничего не могли снять на камеру, за исключением великолепного пейзажа, конечно. В этих разочарованиях был и положительный момент. Мы искали все объекты не по рассказам местных жителей, а по старой и очень подробной русской карте, составленной примерно в 1773 году, то есть тогда, когда большинство построек уже существовало. Карта давала настолько ясные ориентиры, что ошибиться в поисках было невозможно.

 

Очертания дамбы, скрытой под водой

 

Там, где мы надеялись что-либо найти, мы действительно находили нечто, что свидетельствовало о некогда существовавшем объекте. Так мы нашли церковь, три батареи, форт при входе в рыбачью гавань, хозяйственные постройки, склады и даже дамбу длиной около 40 метров, насыпанную для защиты от волн якорной стоянки. Дамба за два прошедших столетия скрылась под водой, но ее очертания хорошо просматривались с берега. В рукотворности ее не было сомнений.

На русской карте также было обозначено место стоянки кораблей – 50 метров за дамбой. У меня было ее описание, взятое из записок некого Шуазеля Гуфье, путешествовавшего в этих краях спустя год после ухода русских с Пароса. Он оставил подробные записки, снабженные изрядным количеством гравюр. Ни на одной из них не были изображены Парос и корабли. Зато берега северной бухты, где, собственно, и стоял флот, описаны им очень подробно. Из записок Шуазеля Гуфье выходило, что якорную стоянку, на которой остались русские корабли, можно было локализовать с точностью в 100 метров. И мы продолжили поиски. Встреча с местным учителем, которого посоветовали Олимпиос и Иоаннис, оказалась практически бесполезной. Ну, кроме разве того, что попили кофе в приятном обществе. Он рассказал лишь то, что мы и так знали. Но в самом конце нашей беседы все-таки мелькнул лучик надежды. Слегка наклонившись к нам и понизив голос, учитель сообщил заговорщицким тоном, что даст нам номер телефона одного человека, который нырял и сможет помочь нам в поисках. Если мы с ним договоримся, конечно. Мы обрадовались, и… напрасно.

Все последующие дни по несколько раз мы встречались с самыми разными обладателями неких тайных знаний о местонахождении затонувших русских кораблей и сокровищ. Все повторялось примерно по одному сценарию. Менялись только люди, время и место действия: «Русские корабли?! Да, я про них слышал (читал, рассказывали). Нет, сам я там не бывал (не нырял, не щупал, не видел). Но! Я вам дам телефон (адресок, координаты, приметы) одного человека (дайвера, учителя, танцора, историка, рыбака)… Вот он точно видел и знает!» Все это было бы забавно, если бы наши надежды найти русские корабли с каждой встречей не жухли, как ботва турнепса на колхозной грядке в морозный ноябрьский день.

Впрочем, мы не отчаивались и продолжали с завидной настойчивостью исследовать остров. В один из дней мы отправились в городок Парикию, порт на западном побережье Пароса. Там мы собирались найти Стовратный храм. О нем писал капитан Хметевский: «В Паросе церковь Успения пресвятые Богородицы: считается в Архипелаге знатная, сказывают, будто бы построена Еленой царицей, из мрамора; но по неразумению греков, мрамор замазывают известкой, внутри иногда и живописью; во оных же церквах и католические престолы иметь от Султана дозволено; великолепия никакого и украшения на образах нет, письмо очень дурно, а ежели и есть на образах оклад, и то медный; колоколов имеют при церквах мало, звонят на оцепу, сказывают, от турок звон запрещен. В Константинополе, по султанскому указу Грекам в Святую неделю Пасхи дается на все церемонии церковные три дня воли, а в прочие дни запрещается. Греки лжецы великие, редко сыскать можно, кто б правду мог говорить: сами мне признавались, что у них тот справедливым считается, когда девять слов солжет, а десятое правду скажет».

 

 

Стовратный храм г. Панагия на о. Парос и купель внутри храма

 

Собор Панагия Экатонтапилиани – это одна из самых значимых раннехристианских святынь. Существуют две версии появления храма на Паросе. По одному преданию, святая Елена, пережидая шторм на своем пути в Святую землю, увидела небольшую церквушку. Шел 326 год. Церковь она восприняла как некий материальный и духовный плацдарм новой веры. Впоследствии на месте церквушки появился этот православный комплекс с двумя приделами. Он стал результатом данного святой Еленой обета: построить на этом месте большой храм в случае, если ее поиски Святого креста увенчаются успехом. По другой версии, храм воздвиг Константин Великий, выполняя обет, данный своей матери. Мне, как и большинству греков, первая версия нравится больше.

То, что собор построен на месте античного сооружения, не подлежит сомнению. И европейцы, и русские в одинаковой степени испытывали пиетет к античным постройкам и считали кощунством использовать мрамор, остатки древних зданий и статуй для строительства. Это в своих записках отмечал и Степан Петрович Хметевский. А вот греки применяли мрамор при строительстве не только культовых сооружений. В своем стремлении утилитарно использовать античное наследие предков они пошли гораздо дальше. В любом греческом захолустье вы насчитаете с дюжину обычных сараев, построенных все из того же античного мрамора.

Панагия Экатонтапилиани переводится с греческого как «Стовратный собор Богоматери». Действительно, в этом красивом и необычном храме имеется невероятное количество дверей, ворот и переходов. Я решил их сосчитать и сбился на седьмом десятке. Местные утверждают, что их 99. Последняя, сотая дверь пока невидима и откроется верующим лишь тогда, когда Константинополь вернется в Грецию.

В Греции очень много особо почитаемых храмов и святынь. Если бы у них существовал рейтинг, то Стовратный собор Богоматери на Паросе уверенно вошел бы в первую пятерку. Этот храм считается самым древним христианским памятником в стране.

Настоящей удачей обернулась наша поездка в монастырь Лонговардос, куда нас направили Иоаннис и Олимпиос. Он находится в горах и закрыт для обычных посетителей. О визите нам пришлось договариваться за несколько дней. По словам наших знакомых старичков, в монастыре хранились старые церковные книги. В них на полях и свободных страницах кто-то из очевидцев событий конца XVIII века нарисовал серию изображений, запечатлевших русские корабли, службу и быт русских моряков и солдат. У нас появлялась реальная возможность не просто взглянуть на некие артефакты, а познакомиться с документами, способными о чем-то рассказать. Я был заинтригован. В назначенное время мы, словно постовые, стояли у ворот горной обители. Тогда мы еще не знали, что жизнь готовит нам несколько удивительных и совершенно неожиданных открытий.

 

 

Монастырь Лонговардос и отец Леонидас – настоятель монастыря

 

Рисунки в церковных книгах стали бы настоящим сокровищем для любого исследователя. При этом сами книги были значительно старше рисунков, на которых современник графа Орлова коряво изобразил корабли и сценки бытовой и военной жизни. Самый большой рисунок – русский корабль под двумя Андреевскими флагами. Судя по количеству мачт и парусному вооружению, это был один из самых больших кораблей в эскадре графа Орлова. Может быть, даже линейный корабль «Три Иерарха», на котором держал кейзер-флаг сам Алексей Григорьевич. Корабль стоял на якорях и при поднятых парусах; три шлюпки, привязанные к корме, разворачивали его. Мгновение из вечности: еще немного усилий, шлюпки развернут корабль, и он, подняв якоря, устремится прочь из бухты.

 

Съемочная группа в монастыре Лонговардос

 

На других рисунках воинственные усатые мужчины скакали на лошадях и размахивали саблями. По косвенным признакам (кресту на головном уборе) в одном из них мы легко узнали русского офицера. На следующих рисунках были изображены волонтеры из албанского войска. Они также скакали на лошадях и размахивали саблями. В составе воинских частей было довольно много албанских добровольцев. Впрочем, «албанцами» тогда называли всех, кто был в качестве добровольцев на русской службе, – албанцев, греков, сербов, черногорцев. Все они получали жалованье и вообще-то считались довольно боеспособным и дисциплинированным войском.

По утверждению настоятеля, корабль, нарисованный в другой книге, когда-то принадлежал Ламбрасу Качонису – человеку удивительному и легендарному. Вполне возможно, Ламбрас владел кораблем, но только не во времена Архипелагской губернии. В те годы Ламбрас был простым пехотинцем-десантником и закончил войну в чине сержанта. Корабль у него появился значительно позже, когда он в офицерском звании участвовал в русско-турецкой войне 1787–1792 годов. Нарисованный корабль – это, скорее всего, флагман, с которого началась его флотилия, – 28-пушечный фрегат «Минерва Северная». Всем остальным судам, отбитым у османов, давали громкие имена в честь сподвижников и внуков Екатерины Великой – «Князь Потемкин-Таврический», «Граф Александр Безбородко», «Великий князь Константин» и «Великий князь Александр».

 

 

 

Рисунки русских моряков в церковных книгах

 

Настоятель удалился и через некоторое время принес большую и, очевидно, очень старую икону. Она пострадала и от времени. По словам настоятеля, эта русская икона святого Евстафия Плакиды появилась в монастыре в период пребывания русского флота, где-то между 1770 и 1775 годами. В этот момент меня как будто осенило. Я понял, что икона находится здесь не случайно. Единственный корабль, который русские потеряли в Чесменском сражении, имел то же гордое название «Святой Евстафий Плакида». Корабль загорелся, а затем взорвался и сгорел вместе с экипажем. У меня не было сомнений, что икона была дарована монастырю не случайно – так русское командование почтило память погибшего экипажа корабля.

Согласно первоначальным подсчетам, погибли 34 офицера и 473 солдата и матроса. Вернувшись в Москву, я полностью подтвердил свою версию. Эта русская икона, довольно редкой даже для России Палехской школы, была написана во второй половине XVIII века. Ее состояние натолкнуло меня еще на одну догадку. На корабле, носящем имя святого Евстафия, должна была быть и его икона, причем наверняка большого размера. Известно, что несколько человек, включая адмирала Спиридова и Федора Орлова, спаслись с корабля. Они же, видимо, и спасли икону. Мне хотелось думать, что все так и было, во всяком случае, совпадений было много.

 

 

Рисунок в церковной книге фрегата Ламбраса Качониса

 

И вот, наконец, нашлось и подтверждение того, что икону действительно спасли перед взрывом корабля, – в момент обнаружения шлюпки со спасенными ее держал на груди адмирал Спиридов вместе с «превеликой рюмкой водки». Все это вполне укладывается в ментальность русских: из огня они в первую очередь спасают образа, и… никогда не забудут водку, чтобы тут же, на головешках, залить горе. Похоже, что мы сделали большое открытие: икона святого Евстафия Плакиды, подаренная монастырю русскими моряками, – это та самая спасенная корабельная икона. Жаль, она пропадает в забвении и нуждается в реставрации.

Князь Юрий Долгоруков: «В сие время, как корабль «Евстафий» взорвало, граф Алексей Григорьевич бросил имевшую в руках брильянтовую табакерку и только выговорил: «Ах, брат!..» Вскоре потом приехал адмиральский сын с известием, что отец его и граф Федор Орлов уехали с корабля прежде. Граф Алексей Григорьевич, Грейг и я поехали их отыскивать и нашли графа Федора со шпагою в одной руке, а в другой ложка с яичницей; адмирала с превеликим образом на груди, а в руке превеликая рюмка водки. Мы взяли их и перевезли к себе на корабль».

Часа через три после приезда в монастырь мы сидели в трапезной. Настоятель указал нам на небольшую икону и картину на стене: «Возможно, она вас заинтересует. Эту картину привезли русские монахи из России, и с ней связана еще одна история». Конечно, нам стало интересно. Вот какую историю из уст отца Леонидаса мы услышали. «Летом 1944 года комендантом острова Парос назначается граф Георг фон Меренберг. Он сменил убитого британскими диверсантами и местными партизанами предшественника. По его приказу свыше 125 молодых людей арестованы и должны быть казнены в ближайшие дни. Настоятель монастыря Филотеос делает попытку спасти заложников и приглашает коменданта в гости. Во время осмотра помещений тот вдруг останавливается у одной из картин, на которой изображен приморский городок. Видя изумление гостя, настоятель рассказывает, что картину и русскую икону привезли из России после революции два монаха. Выясняется, что гость настоятеля – наполовину русский и все его детство прошло в России, а на картине изображено родное местечко Меренберга в Крыму. В момент растерянности и волнения гостя настоятель решает воспользоваться этим и просит не казнить заложников. Комендант отказывается, говорит, что не хочет жертв, но и приказ нарушить не может, иначе казнят его. Тогда настоятель Филотеос неожиданно предлагает: «Если вы собираетесь казнить невинных, то казните меня вместо них». Меренберг в смятении, раздумывает и предлагает компромисс: «Дайте слово, что на острове прекратятся диверсии, а я возьму на себя риск и освобожу всех арестованных». Настоятель принимает это условие. Так были спасены 125 человек. Мы считаем, что это чудо даровано нашей иконой Богородицы», – завершает свой рассказ отец Леонидас.

 

Русская икона святого Евстафия Плакиды

 

Съемочная группа в монастыре Лонговардос

 

Вообще личность коменданта острова Парос во время Второй мировой войны довольно примечательна. Его биография и происхождение чрезвычайно интересны. Майор Георг Михаэль Александр граф фон Меренберг родился в 1897 году в Ганновере. Его предками были А. С. Пушкин (через его дочь Н. А. Пушкину, графиню Меренберг) и российский император Александр II (через его морганатическую дочь, светлейшую княжну О. А. Юрьевскую). Зимой 1941–1942 годов граф фон Меренберг в звании капитана воевал на территории СССР. Неприятие нацизма вылилось в его конфликт с властями. В результате продвижение графа по службе было фактически заморожено. Он дважды представал перед судом военного трибунала: в первый раз – за отказ отдать честь партийным приветствием, во второй раз – за надругательство над партийной эмблемой. Фон Меренберг был идейным противником режима и сторонником рыцарских методов ведения боевых действий. Умер граф в 1965 году в Майнце.

В один из дней греки предложили нам вечером поехать на Адмиралтейский островок, чтобы вместе отпраздновать день местного святого. Целый вечер рыбаки возили людей на островок, пока он не стал напоминать муравейник. После часовой службы в храме все вышли на улицу и отслужили еще один молебен у креста, установленного на берегу в память русских моряков Архипелагской экспедиции. Это было необыкновенно трогательно. После этого началась неформальная часть: как по команде, открылись большие корзины с припасами, начался пикник. Мы приняли в нем участие, памятуя о том, что на следующий день у нас запланированы погружения и поиски затонувших кораблей.

Наши шансы найти их таяли прямо на глазах. За завтраком мы встретились с местным авторитетным дайвером Костасом Схаласом. Он поделился своим опытом поисков подводных артефактов в акватории Пароса. Костас рассказал, что много лет назад нашел античный корабль с амфорами, несколько якорей от кораблей более поздней эпохи (вполне возможно, орловской). Но нашел он их совсем не там, где стояли русские корабли. На мой вопрос, приходилось ли ему нырять там, где была русская стоянка, он ответил утвердительно: «Да, несколько лет назад я погружался в том месте. Но никаких кораблей там не видел».

Единственное, что нашел дайвер на месте стоянки русских кораблей, – холщовый мешок с костями и балластом. Ему пришлось вызвать береговую охрану. Погранцы оцепили район и подняли останки, отправленные впоследствии на экспертизу в Афины. Останки, очевидно, принадлежали русскому моряку, умершему на борту судна, а не в госпитале, но документальных подтверждений тому нет.

Полное разочарование! Конечно, мы не ожидали услышать от опытного дайвера такую обескураживающую информацию. Мы все же надеялись, что удача улыбнется нам. Костас выделил нам в помощь одного из своих товарищей – Панайотиса Калогеропулуса.

Несмотря на не слишком оптимистичные новости, я все еще не верил, что от кораблей ничего не осталось. Судя по официальным донесениям, запискам капитана Хметевского и Шуазеля Гуфье, речь шла минимум о пяти русских кораблях, оставленных в этом месте в 1774–1775 годах. Правда, некоторые корабли были проданы на дрова еще раньше, но хоть что-то должно было остаться? Не исчезли же пять морских судов бесследно!

Утром приехал Панайотис. Мы загрузили на яхту все подводное оборудование, заряженные баллоны, редукторы, маски, ласты и взяли курс на точку в двух милях от Аузы. Наступал момент истины. Мы должны были подтвердить легенду или… начать все сначала. И я, если честно, не был готов к поражению.

Весь путь до предполагаемой локации занял минут 20. Мы подошли ко входу в бухту и бросили якорь. Я представлял в общих чертах, как могут выглядеть останки корабля, чей возраст 200–250 лет. За день нам предстояло обследовать площадь 400 квадратных метров и погрузиться на глубину 7–8 метров. Видимость была плохая из-за песчаного дна, в воде мы могли видеть только пространство под собой. Также мы учитывали, что в запасе у нас был не весь световой день. После четырех часов вечера солнце начинало падать за горизонт, что ухудшало видимость.

Мы нарисовали план бухты, разбили его на сектора, привязав их визуально ориентирами у берегов. Начали поиски с самого центра как наиболее вероятного места нахождения останков. Дно здесь было в основном песчаным, лишь в нескольких местах его покрывали крупные темные травяные пятна, которые тоже могли служить ориентирами.

Мое нетерпение было так велико, что я решил никого не ждать и не стал надевать оборудование, ограничившись гидрокостюмом, ластами и свинцовыми грузами. Я погрузился в воду и обследовал два ближайших к нам травяных пятна, расположенных между лодкой и берегом. Обследование самого ближнего из них ничего не дало. Я нашел лишь странные предметы, хаотично лежащие на песчаном дне. Когда я подплывал ко второму «островку», сердце у меня забилось. Издалека я увидел нечто торчащее из дна на одинаковом расстоянии друг от друга – несколько длинных (около метра высотой) пеньков. При ближайшем рассмотрении пеньки оказались слегка изогнутым деревянным шпангоутом квадратного сечения с множественными технологическими отверстиями и вырезами. Пеньки упирались в деревянный набор, слегка занесенный и лежащий на дне. Этот набор переходил в траву и груду камней правильной формы. Я нырнул, подплыл на расстояние вытянутой руки и потрогал обросшую наростом деревяшку. Мне хотелось кричать. Сомнений не оставалось, передо мной был большой корабль.

Верный признак корабля того времени – это груда балластных камней, которые обычно клали в трюм для придания кораблю остойчивости. Я схватил ближайшую деревяшку и вынырнул из воды как пробка. Я закричал, вложив в свой крик все переполнявшие меня в тот момент эмоции. Да! Мы сделали это! Мы нашли один из русских кораблей, в существование которых почти никто не верил.

Это был легендарный корабль, один из участников Чесменского сражения. Мы были вознаграждены за свою веру, упорство и жажду познания. На поиски мы потратили меньше 10 минут, а на самом деле позади были годы изучения документов и трудные морские мили. Теперь можно было расслабиться и спокойно обследовать всю акваторию.

 

 

Останки корабля, обнаруженные на дне

 

К исходу дня мы подвели итоги. Мы нашли пять кораблей (три из них превратились в три груды балластного камня, окруженные деревянными частями). Два других корабля при жизни были размером не меньше 50 метров. Об этом говорили длина сохранившихся донных частей, размеры дубового шпангоута и крепежных деревянных костылей, а также объем балластного камня. На самом большом корабле балластные камни покрывали корабельное дно и плотно прилегали друг к другу, как бельгийская брусчатка. Пять кораблей в документах – пять на дне. Два больших – линейные корабли «Трех Святителей» и «Святой Януарий». Нечто не поддающееся идентификации в виде трех кучек камней и щепочек – фрегаты «Надежда благополучия» и «Делос», а также бомбардирский корабль «Гром».

 

Поднятые со дна моря находки: кусок корабельного шпангоута и железный стяжной костыль

 

Наша находка с лихвой оправдывала все затраченные усилия, неудачи и потери. По греческим законам, останки кораблей нельзя извлекать из воды. С согласия Панайотиса мы подняли со дна большой кусок корабельного шпангоута и железный стяжной костыль. На следующий день весь город наблюдал, как мы тащили свое богатство в сторону местного музея, где нас уже ждали Иоаннис и Олимпиос. В тот момент мне показалось, что они были рады даже больше нас. Мы вместе сделали значительное открытие, в корне менявшее статус и авторитет этого небольшого музея. А сам остров получил еще один туристический маршрут!

Эта находка стала для нас и для греческих стариков сенсацией. Вернувшись в Москву, я написал письма в посольство Греции и в местную администрацию. Я информировал в них о том, что и где мы обнаружили и какую культурно-историческую ценность представляет находка. Я рекомендовал закрыть этот район для постановки на якорь, чтобы яхтсмены не разрушали то немногое, что еще можно было увидеть на дне. С нашей помощью небольшая бухта в северо-восточной части острова Парос обрела статус национального парка. Сюда привозят туристов, причем на берегу соорудили концертный зал, где проводятся музыкальные вечера. Каждый желающий может вооружиться маской и ластами и лично осмотреть то, что два с половиной века назад составляло славу и мощь России и Балтийского флота.

 

Участники экспедиции с энтузиастами в музее о. Парос при передаче найденных артефактов