У Ингрид Бергман режиссер наконец-то обрел дом. Можно так сказать. После десятилетий вероломства обрел защищенность, какой прежде не имел. Выходит, постоянной погоне за вдохновением, за новым стимулом настал конец? Тут можно лишь строить домыслы. По словам племянницы Бергмана Роуз Бриттен Остин, из всех дядиных женщин именно Ингрид больше всего напоминала ему Карин Бергман. Ингмар Бергман сильнее всего на свете любил свою мать, и в Ингрид нашел себе на остаток дней понимающую и заботливую спутницу жизни. С ней ему не грозили всевозможные досадные моменты, которые нередко случались и от которых он как родитель маленьких детей бежал. У Ингрид Бергман было не только много общих качеств со свекровью, встречаться с которой ей не довелось. Они и внешне походили одна на другую. Так что вполне можно предположить, что это усиливало у режиссера ощущение, что он обрел родной приют. К тому же июньским вечером 1951 года, после первой встречи с Гюн Грут, Карин Бергман записала в дневнике: “Она либо наивна, трогательна и мила, а тогда, возможно, в точности такая женщина, какая нужна Ингмару, либо упорно хочет сыграть роль, и тогда это долго не продлится”. То есть мать считала, что знает: сыну требуется до самоотречения заботливая женщина. Протестующих и самостоятельных просят не беспокоиться.

Пер Люсандер, давний киноэксперт, сценарист, руководитель Гётеборгского городского театра и ректор Драматического института, полагает, что Ингрид фон Розен стала добрым гением Бергмана. Она побуждала его примириться – и с самим собой, и с многочисленными детьми. Теперь он будет вести себя как следует, начнет большой “примирительный отцовский проект”. Он собрал своих детей на Форё, и существует сделанное на его дне рождения в 1978 году классическое фото, где он с цветочным венком на голове сидит в окружении детей на крыльце дома. И выглядит совершенно довольным. Событие настолько уникальное, что “Афтонбладет” написала в газетном анонсе: “Впервые вместе: ИНГМАР БЕРГМАН И ВСЕ ЕГО ДЕТИ”. Мария фон Розен сидит с левого края, но тогда она еще не знала, что он ее отец.

До тех пор Бергман никогда не принимал на себя родительскую ответственность. Не желал играть роль отца семейства. Одна из дневниковых записей Карин Бергман от 1952 года весьма удачно резюмирует, в чем тут дело. Она писала, что его первая дочь оказалась как бы брошенной на произвол судьбы, поскольку ее мать Эльса Фишер-Бергман, по-видимому, не умела позаботиться о ней, и что ей хотелось бы иметь возможность вмешаться. И дальше, об отсутствующем отце: “Да, интересно, как будет с Ингмаром, когда его дети начнут взрослеть и он почувствует их отчуждение”.

На старости лет, когда одиноко жил на Форё, он мог сказать: “Черт, как мне недостает актеров”. Не жены, не детей, а актеров, которых он выдвинул, воспитал и возвысил.

 

Третья жена Бергмана, Гюн, после развода получила степень доктора философии по славянским языкам и общалась с нобелевским лауреатом по литературе Иво Андричем. Она переводила его книги и вместе с сыном навещала писателя в его летнем доме в Херцегнови, на северо-западе Черногории. В 1971 году она опять собиралась туда, и Лилль-Ингмар Бергман помнит, как перед ее отъездом они попрощались в аллее на стокгольмской Карлавеген. Мать была в новом светло-зеленом летнем пальто. Вскоре после этого она погибла в дорожной аварии в тогдашней Югославии, и Ингмар Бергман подозревал, что аварию подстроили. Согласно Микаелю Тимму, он усматривал мотив в том, что она поддерживала контакт с оппозицией и помогала вывозить из страны рукописи.

Когда отец и сын, по инициативе режиссера, встретились перед похоронами Гюн, Ингмар Бергман сделал неловкую попытку сказать о ней несколько слов. “Когда я упрямо продолжил, он вдруг посмотрел на меня с холодным презрением, которое заставило меня замолчать”, – пишет Бергман в “Волшебном фонаре”.

Да, сыну отец казался чужим. Лет в десять – двенадцать он, возвращаясь из школы домой, заглядывал в почтовую щель на входной двери. Если отец заходил в гости, было и приятно, и ужасно, так что Лилль-Ингмар предпочитал на всякий случай лишних несколько раз обойти вокруг квартала и дождаться, когда отец уйдет. “Я не хотел чувствовать, что меня встречают без любви и радости”. А отсутствующий отец не ощущался как большая потеря. “Расти без него было для меня если и не лучше, то, по крайней мере, проще”.

Однако порой отец и сын общались без проблем. В 1961 году Лилль-Ингмару довелось присутствовать на одной из репетиций отцовской постановки “Похождений повесы” Игоря Стравинского в Королевской опере. Это было замечательно, отец находился в своей стихии и в прекрасном настроении. Как мальчишки-ровесники, они проверяли техническое оборудование и вместе управляли громовой машиной. Почти весь день провели в Опере, на сцене и за сценой, сын познакомился с певцами. “Мы получили огромное удовольствие”, – вспоминает Лилль-Ингмар Бергман. Позднее он также присутствовал на съемках “Часа волка”, и они вместе ходили на первый показ “Крестного отца” Фрэнка Форда Копполы.

Сын очень хотел потрафить отцу. Виделись они нечасто, а когда виделись, он нервничал. Словесные залпы иной раз хлестали как бич. Ингмар Бергман был способен оборвать того, с кем разговаривал, вернее, к кому обращался. Не терпел, чтобы его речь перебивали даже самыми невинными репликами. Зять Пол Бриттен Остин называл его “кока-кольным крокодилом”, намекая, с одной стороны, на его популярность, а с другой – на то, что он мгновенно обрубал комментарии собеседника.

По словам племянницы Бергмана, Вероники Ролстон, он, в точности как его мать Карин, обычно целиком сосредоточивался на человеке, с которым говорил в данный момент. Был доброжелателен, любопытен и заинтересован. За несколько минут разговора хотел узнать как можно больше, чтобы определить, какое место занимает этот человек. Но в таких случаях действовал этакий неписаный договор. Тот, с кем Бергман говорил, был не вправе отводить взгляд и комментировать одновременные высказывания других, поскольку он воспринимал это как несусветную обиду, почти как оскорбление.

Пер Люсандер считает, что Бергман относился к своим детям так же, как к своим актерам в театре и кино. Вероника Ролстон утверждает, что она и остальные члены большой семьи играли в мире режиссера второстепенные роли, а второстепенная роль не может иметь претензии к главной, которую исполнял сам Бергман. Это нездоровое смешение ролей в частной жизни с ролями в жизни профессиональной стало типичным для манеры Ингмара Бергмана общаться с окружающими. Последствия его modus operandi расхлебывали другие – дети, жены, любовницы, коллеги.

На Форё, в связи со своим шестидесятилетием, Бергман, стало быть, начал большой примирительный отцовский проект. Но вообще-то идея принадлежала не ему, а жене. Поздравления детей он принимал в постели, в ночной рубахе и с дробовиком под рукой – им он обычно отпугивал народ, вторгавшийся в его владения. Когда дети сидели у большого бассейна в солярии, который он прозвал “обезьянником”, он снимал их на восьмимиллиметровую камеру. Устраивал киносеансы в собственном кинотеатре, и тогда, как говорит Лилль-Ингмар, можно было украдкой понаблюдать за отцом. Они были в его среде, и никаких требований не предъявлялось.

Еще они подолгу разговаривали наедине в его кабинете. Могли говорить часами. Классное время, как выражается Лилль-Ингмар. Речь шла о Гюн, об отношениях, обо всем на свете. “Для меня это было удовольствие. Тогда он брал на себя ответственность, на свой лад. Я держался в разговоре очень открыто и сказал ему, что не испытываю горечи и очень его люблю. После я радовался как пташка”.

Было бы странно, если бы на всех детей Ингмара Бергмана оказалась одна правда. Как-никак их девятеро, сыновья и дочери шести разных женщин. Если Лилль-Ингмар, несмотря ни на что, рисует весьма светлый портрет отца, то его сводная сестра Анна Бергман воспринимает режиссера намного мрачнее. Об этом она пишет в своей книге “Не папина дочка”. Анна Бергман жила в Лондоне и была замужем за полицейским Питером Брауном. В 1967 году у них родился сын, Матс Микаель Бергман Браун, сокращенно Микки.

Однажды она получила письмо от Катинки Фараго, секретаря и продюсера у Ингмара Бергмана, с сообщением, что Бергман приедет в Лондон и хотел бы навестить дочь. Детские воспоминания Анны Бергман об отце большей частью отмечены его постоянным отсутствием; когда же появлялся, он пугал ее. Теперь она надеялась, что при встрече с внуком его сердце откроется. Но вышло иначе. Режиссер с неудовольствием посмотрел на Микки, игравшего на полу. “Убери из комнаты этого ползучего зверька”, – приказал он. Вечером, когда мальчик уснул, отец и дочь пошли прогуляться. Помимо дождя, эта прогулка запомнилась Анне Бергман только тем, что отец говорил о женщине, которую любил двадцать лет. Рассказывал, что она замужем, но у них есть общий ребенок и что этот малыш очень много для него значит. Анна Бергман огорчилась и спросила себя, почему отец не мог точно так же заботиться о ней. Она поинтересовалась, знают ли об этом все остальные, и отец ответил, что знают. Но он солгал.

Впервые Анна Бергман увидела эту женщину и их ребенка на Форё в 1978 году. Встреча братьев и сестер была подарком Ингрид Бергман мужу на день рождения. “Он стал старше и закаленнее, а все дети выросли и сами отвечали за свою жизнь. В нем мы больше не нуждались. Казалось, скорее он до некоторой степени нуждался в нас”, – пишет Анна Бергман в “Не папиной дочке”. Спустя четверть века она уточнит, что писала тогда. I think it’s better that it reads We didn’t need him anymore, but then again, we never had him ’.

 

Итак, дети тогда впервые собрались все вместе. Юбилейный ужин состоял из коронного блюда Ингрид Бергман – телятины под сливочным соусом, молодого картофеля и салата, а к ним сколько угодно шампанского. Режиссер произнес речь и сказал, что это станет доброй традицией. Захмелев от шампанского, он сообщил, что любит их всех и что они хорошо устроили свою жизнь. Потом он спросил Анну Бергман, чувствовала ли она, что у нее есть отец. Она ответила, что не чувствовала, хотя очень хотела.

Перед отъездом с Форё она спросила, есть ли у нее шанс получить роль в каком-нибудь его фильме. Нет, ответил он, об этом и речи быть не может. Но, к ее удивлению, позднее она получила от него сценарий “Фанни и Александра” с припиской, не хочет ли она сыграть маленькую роль Ханны Шварц. Она согласилась. За плечами у нее была многообразная актерская карьера в кино и на телевидении, и роль в крупнейшей работе знаменитого отца казалась весьма заманчивой.

Хотя на своем шестидесятилетии Ингмар Бергман говорил, что встреча детей на Форё станет традицией, Анна Бергман никогда не чувствовала себя там как дома. Ни ей, ни остальным братьям и сестрам не разрешалось приезжать туда когда заблагорассудится. Бассейном они могли пользоваться только с часу до трех дня. По будням садиться вместе за стол было немыслимо. “Жевать всем скопом вовсе не забавно”, – говорил Бергман. Чтобы зайти к нему, следовало заранее попросить позволения. Показывая фильмы в своем кинотеатре, он желал, чтобы затем состоялось обсуждение. Когда обсуждение шло не так, как ему хочется, он говорил: “Если рассчитываете добиться своего, чертенята, я вас убью!” Как пишет Анна Бергман, было неясно, шутит он или говорит всерьез. Он что же, не хотел, чтобы они преуспели в жизни? По крайней мере, их успехи не должны достигаться за его счет, к такому выводу пришла Анна.

Не простила она ему и что при монтаже он максимально урезал ее и без того скромное участие в “Фанни и Александре”.

В 1987 году все братья и сестры собрались однажды вечером в гостиной режиссера. Бергман говорил о себе и своей второй жене Эллен, матери Анны Бергман. Удобный случай, подумала Анна, рассказать отцу, что она написала книгу о своей жизни и рассказала там о встрече двадцатилетней давности в Лондоне, когда он ей сообщил, что у него есть ребенок от замужней женщины. Собственные его мемуары выйдут осенью того же года, и там он ни словом не упоминает об этом ребенке.

рассказывает Анна Бергман.

“Не папина дочка” вышла в 1988-м, и рассказ о встрече в Лондоне в книге остался, вместе с данными о замужней женщине, названной по имени, и о ребенке. Она не видела причин сокращать текст. Ведь на той вечерней прогулке под дождем отец сказал, что все уже знают про этого ребенка, и дочь по-прежнему так думала, когда писала свою книгу.

Минуло десять лет, прежде чем он снова связался с Анной Бергман. Правда, не лично, а через Аннину старшую сестру Эву Бергман. “Я резко сказала Эве, что, если он хочет, чтобы я приехала, пусть, черт побери, позвонит сам! И он позвонил. И сообщил, что Ингрид, лежа на больничной койке, сказала ему: “Помирись с Анной”. Они встретились летом, и первым делом он спросил у дочери, нуждается ли она в деньгах. Так никогда и не попросил прощения за то, что солгал ей, говорит она.

Примечательно, что история Марии фон Розен стала сенсацией лишь в 2004-м, когда она сама решила рассказать, кто ее биологический отец, хотя информация о ребенке уже содержалась в книге Анны Бергман, вышедшей шестнадцатью годами ранее.

С одним из детей Ингмар Бергман помириться не сумел. Ян Бергман выучился на железнодорожного машиниста, а позднее стал театральным режиссером. Он ставил спектакли в разных театрах, больших и маленьких. В 1987 году он был ассистентом у отца, когда тот ставил “Долгий день уходит в ночь”, а в 1992-м получил общественное признание, поставив телеверсию “Маскарада”, по сценарию Свена Дельбланка, где, в частности, одну из ролей сыграл Юхан Рабеус. Впоследствии Рабеус вспоминал, что одержимостью в работе Ян Бергман походил на своего отца.

Вероятно, между отцом и сыном имело место соперничество. Ян Бергман пригласил отца на одну из своих премьер, но тот не пришел. Позднее, в больнице, умирая от лейкемии, сын отказал отцу в свидании. Ингмар Бергман так и не понял почему. “В последний год жизни его обуяла какая-то ненависть ко мне. Ужасно трагично и совершенно непостижимо. Тяжкая история”, – сказал он Микаелю Тимму. Ян Бергман скончался в марте 2000 года.

Примирительный проект Бергмана был не вполне естествен, пожалуй, большей частью оттого, что инициатива принадлежала его жене Ингрид, а не ему самому. Во всяком случае, “отцовская” часть, безусловно, имела свои изъяны. Поэтому конечно же хорошо, что он хотя бы мог помочь детям материально. Еще в 1995-м он обещал Марии фон Розен купить ей за 450 тысяч крон имение Ветхёвда под Норртелье, а через пять лет подарил миллион Матсу Бергману; оба подарка были авансом в счет будущего наследства.

 

Проект включал и его давних подруг. Хотя он их оставил, но всегда относился к ним с огромным уважением – как к женщинам, способным обнаружить свой потенциал. Они, говорит Вероника Ролстон, могли из-за него оказаться на грани гибели, а затем снова подняться, это вызывало у него восхищение. “И для него было хорошо, что они поднимались, что он не оставлял за собой трупов”. По крайней мере, двух из них Бергман приглашал в свой готландский рай. На склоне дней он мог позволить себе поразмыслить над своей жизнью, над выборами, какие делал, и над ущербом, какой причинил. Когда он был молод и горяч, все его бытие зависело от новых и новых женщин, от нового вдохновения – иначе жизни не было, она бы остановилась, – а потому он не мог, или не хотел, погрязнуть в нечистой совести. Рассудком отверг вину, поскольку считал, что муки совести ни коей мере не соотносятся со страданиями, какие он причинил. Иными словами, интеллектуализировал проблему, вместо того чтобы поглубже вникнуть в свою эмоциональную жизнь.

Но на старости лет режиссер, вероятно, обрел некий покой и душевное умиротворение, и, может статься, ветреный остров в Балтийском море как раз и был подходящим местом для аналитического эпилога.

“Когда он постарел и, сидя на Форё, снова и снова перебирал все это в памяти, то, по-моему, действительно пытался вознаградить этих женщин и детей”, – говорит Вероника Ролстон.

Кэби Ларетай и Лив Ульман описывают визиты на остров в своих мемуарах, причем в примирительном тоне. Они встречались там как добрые старые друзья, которые могли сообща вспоминать, оглядываясь вспять на годы, когда были молоды и влюблены.

Ингрид Бергман, видимо, не возражала против этих встреч, напротив, в глазах давних возлюбленных мужа она предстает как образцовая хозяйка. “Однажды во вторник Ингрид, как всегда, надела забавные белые гольфы и вязаное полупальто, которое видало лучшие дни, но осталось элегантным. Заплетенные в косу волосы лежали на спине”, – пишет Кэби Ларетай. Когда Лив Ульман приехала на Форё вместе с дочерью Линн, она увидела в Ингрид всего лишь веселую загорелую женщину, более уверенную и спокойную, чем некогда она сама. Но все же легкий удар под ложечку – новая жена, стоящая на пороге, напомнила ей, как она сама, бывало, встречала гостей.

Ульман надеялась, что Ингрид заботилась о режиссере лучше, чем удавалось ей. Учитывая, что Ингмар Бергман не бросил свою пятую и последнюю жену, наверно, так оно и было.