Ингрид и Биргит Карлебу были не просто сестрами, а лучшими подругами и всю жизнь доверяли друг дружке секреты. Однако же в один уголок своей души Ингрид Карлебу свою сестру не допускала. Там таилась загадка, которую ни сестре, ни Ингмару Бергману, великому самозваному аналитику, так и не удалось понять.

Карлебу были прекрасной семьей, с властным отцом и невероятно заботливой матерью. Селим Карлебу, человек сильный и энергичный, родился в 1892 году в Даларне, в городке Стура-Туна, муниципальный герб которого, утвержденный в 1943 году, в разгар мировой войны, представлял собой щит, наполовину золотой с лазоревым луком, наполовину лазоревый с золотым топором; эта геральдическая символика прекрасно отражала характер Селима Карлебу. Щедрый, умный, артистичный, он, говорят, рисовал и гравировал словно этакий Рембрандт. Но вместе с тем суровый, взыскательный и невероятно консервативный. Он требовал, чтобы дочери приносили домой отличные отметки, хотя особых похвал за хорошую учебу они не получали. Отец лишь просматривал учительские оценки, без всяких комментариев.

Селим Карлебу придерживался мнения, что место женщины – дом; домашний труд для мужа и детей – естественная сфера ее деятельности. И мама Эбба не возражала, наоборот. “У мужчины – свой мир, у женщины – свой. В некоторых пунктах они сходятся, и так и должно быть”, – говорила она. Но успешный бизнес мужа избавил ее от постянного дежурства у плиты. Они всегда держали кухарку, которая вкусно готовила, а Эбба Карлебу могла позволить себе интересоваться кухней скорее для развлечения, чем по обязанности. Дом был гостеприимный, двери всегда держали открытыми для родни и друзей.

В глазах детей Селим Карлебу был почти что диктатором. Он никогда их не бил, ему достаточно было поднять бровь – и они тотчас подчинялись. Биргит была худенькая и послушная, так что папина строгость оборачивалась в первую очередь против нее. Ингрид была поупитаннее, покрепче и могла возразить. Она часто выступала против тогдашних авторитетов. Сестер отдали в фортепианную школу мадам Селандер, но через два года Ингрид не знала ни одной ноты и избежала дальнейших мучений. На конфирмации она отвечала на вопросы пастора со строптивостью и юмором, рассмешив всех собравшихся в церкви. Единственная из конфирмантов, она отказалась участвовать в обязательной беседе с пастором с глазу на глаз.

Селим Карлебу часто занимался спортом и вообще любил движение. Катался на лыжах, совершал бодрящие прогулки по лесу, увлекался лыжной охотой на зайцев. Однако дочь Ингрид не интересовалась спортом и прочими физическими упражнениями. Ей больше нравилось писать на машинке и экспериментировать с цифрами. Она и брат отца Биргер вместе играли в “Монополию”, умудрялись продавать альпинистские ботинки в Исландию, составляли накладные и корреспонденцию настоящим конторским языком.

После выпускных экзаменов Ингрид Карлебу, получив стипендию, уехала в Америку и училась в университете в Оксфорде, штат Огайо. Сестра Биргит считала, что с ее стороны это весьма смелый самостоятельный поступок, ведь дома их ограждали от внешнего мира. За ужином никогда не говорили даже о мало-мальски неприятном. Не упоминали, что на свете идет война, о деньгах никто вообще не заикался.

В Оксфорде Ингрид Карлебу пользовалась большой свободой. Раньше она постоянно твердила о похудании, но в Америке позволялось выглядеть как угодно. Непохожести там полагали совершенно естественными, тогда как стокгольмское окружение отличалось тем, что все были одинаковы, имели одинаковое воспитание, росли в одинаковых условиях.

По возвращении на родину Ингрид Карлебу хотела поступить в Коммерческий институт, баллов в ее аттестате вполне хватало, но отец сказал, что это не для девушек.

И Ингрид стала изучать искусствоведение в Стокгольмской высшей школе у профессора Хенрика Корнелла, которого боялись многие, но не дочь Карлебу. К искусствоведению она добавила английский язык и получила степень кандидата философии. Затем начала делать карьеру, неясно, в каком качестве, а в конце концов вышла за графа Яна-Карла фон Розена.

Тем временем ее сестра Биргит познакомилась с бизнесменом Хансом Лангеншёльдом, вышла за него замуж и вместе с ним и тремя детьми уехала в перуанскую Лиму, где они и прожили почти десять лет. Семья вполне свыклась с перуанским обществом, муж успешно занимался бизнесом, Биргит быстро выучила испанский. И все же они оставались extranjeros, как она говорит, и у нее возникли сомнения, стоит ли быть чужаками в Южной Америке, так далеко от дома. Детям нужен контакт со шведскими корнями и родней, считала она. Вот когда повзрослеют, тогда пусть и едут за рубеж, если захотят.

В мае 1960-го семья со всем скарбом вернулась в Швецию. Биргит Лангеншёльд определила детей в Сигтунское гуманитарное училище и начала бракоразводный процесс. Через несколько лет она встретила своего нового мужа, барона, капитана Свейского артиллерийского полка и инженера Ларса де Геера, отпрыска семьи замлевладельцев, которой принадлежал металлургический завод “Лешёфорс АО” под Филипстадом в Вермланде. С 1952 года де Геер был исполнительным директором предприятия. Правда, с женитьбой они решили подождать и пока не съезжаться, из-за детей.

Ингрид фон Розен все это время была в курсе семейных неурядиц сестры и поддержала ее решение начать новую жизнь с бароном. Но о собственных проблемах она молчала, и не только потому, что сестра жила в другом полушарии. С одной стороны, у нее был маленький, но важный уголок, куда она никого не пускала, с другой же – ее поступки противоречили всему, во что она верила.

 

С врачом Стуре Хеландером невестку познакомила Гюн-Мария Лангеншёльд. Биргит вернулась домой из Перу с кучей хворей и посетила Хеландера ради обследования. Заодно он получил в пациентки и Ингрид фон Розен. Хеландер был врачом общей практики и учился у Нанны Сварц, профессора Каролинского института и врача Карин Бергман. Волею случая или, если угодно, по стечению обстоятельств Хеландер стал затем и врачом Ингмара Бергмана.

Соответствующим образом теперь и сестры Ингрид и Биргит стали личными друзьями Хеландера. Врач был так ими очарован, что захотел показать их режиссеру. В 1958 году, когда Хеландер отмечал свое сорокалетие, он и его тогдашняя жена пригласили гостей к себе на виллу в Юрсхольм, компания была невелика, поскольку Бергман не любил многолюдных сборищ. Биргит увидела свою сестру с Ингмаром Бергманом, и ей показалось, что они давно знакомы.

В 1959-м Биргит Лангеншёльд – она по-прежнему звалась так – поехала в Реттвик, в гостиницу “Сильянсборг”. Она хворала, и ей назначили свежий воздух и катание на лыжах, а сестра составила ей компанию. В гостинице они встретили Стуре Хеландера, он находился там вместе со съемочной группой Ингмара Бергмана, который снимал в окрестностях Реттвика часть эпизодов “Причастия”. Хозяйка гостиницы, Бритт Арпи, отвела киношникам отдельный салон, так как они шумели и мешали другим постояльцам.

Однажды вечером Биргит Лангеншёльд и ее сестру пригласили в эту веселую компанию. Лангеншёльд очутилась рядом с Ингмаром Бергманом и, поболтав с ним некоторое время, рассказала повторяющийся кошмарный сон. “Ой, как ты себя выдаешь”, – сказал режиссер и принялся разбирать ее сон, докапываться до сути, и после этого вечера кошмар уже не повторялся.

Ингрид фон Розен никогда не говорила сестре, что завела роман с Ингмаром Бергманом. Биргит узнала об этом только на бракоразводном процессе с Яном-Карлом фон Розеном и поняла, что, годами ведя двойную жизнь, сестра внутренне наверняка рвалась на куски. Ведь главной жизненной задачей Ингрид фон Розен была забота о доме, семейном очаге, муже и детях, а она обманула мужчину, которого поклялась любить в горе и радости, и хотела начать новую жизнь с самым знаменитым кинорежиссером на свете, с человеком, который четыре раза женился и разводился и имел девятерых детей, брошенных с оставленными матерями. Для верной долгу и заботливой Ингрид фон Розен выбрать отъявленного изменника Ингмара Бергмана, пожалуй, не самоочевидно. Или все-таки? Если кто и мог заставить его раз и навсегда бросить якорь, то, наверно, графиня фон Розен.

Однако решение далось ей нелегко.

рассказывает Биргит де Геер.

Фон Розен и Бергман решили пожениться осенью 1971-го, в строжайшем секрете. У режиссера это уже вошло в привычку, и, как в тот раз, когда женился на Кэби Ларетаи, он планировал перехитрить журналистов, для которых донжуан Бергман был лакомой добычей. На сей раз хитрость удалась.

Сестра Биргит успела выйти за директора завода и носила теперь фамилию де Геер, а жили они в Лешёфорсе. В провинции, в сорока километрах к северу от Филипстада, недалеко от границы Даларны и Вестманланда, им ничто не грозило. Ни один журналист не догадается, что именно там Бергман женится в пятый раз.

Супруги де Геер приняли все меры безопасности. Наемный персонал и тот знать не знал, кто придет на ужин. Саму церемонию совершил пастор Людвиг Ёнссон.

Теперь Ингрид Бергман направила свою прекрасно развитую заботливость и административные способности на нового супруга. Она целиком посвятила себя обеспечению его потребностей. Прежние его женщины сами делали карьеру, а Ингрид Бергман нет. Все ее внимание безраздельно доставалось режиссеру. “Когда я на кухне готовлю Ингмару ужин, я счастлива”, – порой говорила она, как вспоминает ее сестра Биргит де Геер. “Она не замечала его тяжелого характера. Я спрашивала ее: “Ты когда-нибудь настаиваешь на своем?” – он же был крайне придирчив. И она отвечала: “Да, когда это очень-очень важно”. Ведь сестра, хотя и пеклась прежде всего о других, была самостоятельной натурой. А Бергман рассказывал Биргит де Геер, что провоцировал жену и иной раз вел себя вправду прескверно. Как-то раз, когда он особенно разошелся, жена с олимпийским спокойствием посмотрела на него и сказала: “Что ж, пожалуй, пора мне стукнуть кулаком по столу”. Она превосходно умела пользоваться подобными выражениями, и он немедля присмирел как собака.

До какой степени доходила привередливость Ингмара Бергмана, выяснилось, когда в конце 2011 года Анита Хаглёф, экономка, которую он держал на старости лет, продала с аукциона знаменитые “Злые записки Бергмана”. Короткие записочки, накарябанные на клочках бумаги, точные инструкции обо всем на свете.

 

ВНИМАНИЕ! ОДЕЯЛО ДОЛЖНО ДОСТИГАТЬ

ДОСЮДА!

ЕСЛИ ЭТОТ СЫР ЯРЛСБЕРГ, ТО Я УТЕНОК

ДОНАЛД! БУДУ В ТЕЛЕВИЗИОННОЙ

КОМНАТЕ С ПОЛОВИНЫ ТРЕТЬЕГО

ДО ЧЕТЫРЕХ. НАДО РЕШИТЬ ПРОБЛЕМУ

С ХОЛОДИЛЬНИКОМ!

АНИТА! НОСКИ? СОК ЗДЕСЬ В 15.30. УЖИН

В 18.00.

Я ЛЮБЛЮ ПО-НАСТОЯЩЕМУ ТОНКОЕ

ИМБИРНОЕ ПЕЧЕНЬЕ.

НОВЫЙ СЫР ЗАБРАКОВАН. НИКАКОГО

ВКУСА.

ЭТОТ СЫР ЕЩЕ ХУЖЕ. ОТМЕНЯЕМ.

 

В фильме Тома Аланда “Экономка Бергмана” (2009) Анита Хаглёф рассказала, как выглядели будни в квартире на Карлаплан и в доме на Форё. Двадцать лет она проработала на коммутаторе Драматического театра, и все это время Бергман разве что мимоходом бросал ей “привет, привет” да в одном из разговоров с Ларсом Лёфгреном назвал ее “телефонной ведьмой”. После кончины Ингрид Бергман в мае 1995-го ему потребовалась помощь во всем – в уборке, приготовлении еды, пришивании пуговиц, закупках, курьерских услугах. Две недели испытательного срока превратились в восемь лет на службе у режиссера.

Анита Хаглёф рассказывает в фильме, что, когда Бергман находился дома, она ни на миг не могла расслабиться. Он был невероятно педантичен во всем. Отступления от порядка недопустимы. Еду надо подавать на стол минута в минуту, все должно быть как некогда в доме его родителей. Когда он возвращался домой после изнурительного дня в Драматическом, то иной раз называл ее озорницей и ведьмой. Он был невероятно впечатлителен, не терпел неожиданных звуков и, когда Хаглёф однажды уронила на пол крышку от кастрюли, прямо-таки взорвался: “Еще раз так сделаешь, убью!” Давал ей скрупулезнейшие указания, как застилать его постель. Шел с ней в спальню, объяснял, что одеяло надо складывать поперек вдвое, что ей надо знать длину его руки, чтобы точно отмерять расстояние между краем простыни и изголовьем кровати. В доме на Форё он клал на кровать линейку.

Кроме того, Бергман требовал, чтобы она внешне соответствовала его пожеланиям. Например, отказалась от губной помады (“Ты без нее симпатичнее”) и перестала красить волосы.

Экономка чувствовала себя ничтожной и начала смотреть на себя как на “глупую служанку”. Однажды она, собравшись с духом, сказала ему: “Ты нападаешь на слабых!” – и режиссер согласился, что многие его боятся. Бергман во многом напоминал ей родного ее деда, человека властного, которого она в детстве боялась. Хаглёф часто сердилась на режиссера, но видела и его уязвимость, его одиночество; “он как маленький мальчишка”, говорит она Тому Аланду.

Требуется много терпения и внутренней силы, чтобы выдержать такие вот ежедневные тяготы. Ингрид Бергман, по-видимому, обладала солидным запасом самообладания и самопожертвования. Она, как говорит ее сестра Биргит де Геер, по натуре была сдержанна: “Тебя встречала отнюдь не улыбчивая особа”. Поэтому на первый взгляд она могла показаться строгой, однако в ней совершенно отсутствовала отцовская жесткость. “А мне хочется, чтобы она ею обладала. Но в ней не было ни капли строгости. Или, по крайней мере, слишком уж мало”.

Обращаясь во многих своих фильмах к проблемам религии, Ингмар Бергман считал свою пятую жену наименее религиозным человеком, какого возможно себе представить. “Однако она ежедневно совершает благие дела”, – говорил он Биргит де Геер. Правда, отдача не была взаимной. Все вращалось вокруг потребностей и желаний режиссера. Когда у Фредрика фон Розена, сына Ингрид Бергман от первого брака, родился сын, она хотела, чтобы малыша крестили в поместье Ильсхольм, принадлежавшем семье Карлебу в Рослагене, у пролива Ветёсунд. Но Ингмар Бергман не позволял ей покидать Форё больше чем на два дня, и крестины устраивала сестра.

В мире Бергмана все, что могло помешать ему и его жизни, следовало устранять. В браке с Ингрид Бергман это означало: все, что могло мало-мальски отвлечь ее внимание от него, следовало держать на должном расстоянии. В особенности ее детей.

говорит Биргит де Геер.

Ингрид Бергман, выросшая в гостеприимной атмосфере семьи Карлебу, добилась, чтобы муж открыл Форё своим детям. Впервые это произошло в 1978 году, когда ему исполнилось шестьдесят. Через десять лет она решила повторить праздник. Но и на сей раз ей пришлось нелегко. “Ингмар боялся своих детей, он ведь почти никогда их не видел. И этот элемент ужасно ему мешал”. В конце концов он согласился отпраздновать свое семидесятилетие на Форё, но поставил условие: он наденет коричневый вельветовый пиджак и все время будет ходить в нем. Она не возражала.

Сестре показалось, что Ингрид Бергман выглядела усталой, и она отнесла это за счет протестов капризного мужа.

После смерти Ингрид Бергман режиссер впал в состояние похожее на транс. В доме на Форё повсюду стояли ее фотографии. И в дальнем конце дома, чтобы пожелать доброй ночи, и на столике возле кровати, чтобы поздороваться утром.

говорит Биргит де Геер.

Ингмар Бергман не хотел речей, священник должен был произнести короткую речь, о певице и о хоралах вообще ни слова не говорили. Но когда он сказал: “И никаких поминок”, она запротестовала: “Раз ты хочешь, чтобы я все устроила, то мне и решать! Поминки будут обязательно, так нужно всем нам”.

Сперва Ингмар Бергман хотел уклониться от похорон жены, поскольку думал, что запаникует. При нем была сестра Ингегерд из Софийского приюта, которая в последнее время ухаживала за Ингрид Бергман, и они заказали в прокатной фирме “Фрей” автомобиль, чтобы добраться до кладбища в Рослагс-Бру под Норртелье. По дороге Бергман велел шоферу повернуть обратно в Стокгольм, но сестра Ингегерд уговорила его принять еще таблетку успокоительного. И режиссер приехал на похороны. “В итоге он испытал облегчение. Спросил меня: “Знаешь, почему я сегодня приехал? Не ради Ингрид, она бы меня поняла, если бы я запаниковал. Я приехал ради тебя”.

В своем завещании Бергман написал, что после его кончины он и жена должны покоиться бок о бок. Сначала и его тоже предполагали похоронить на кладбище Рослагс-Бру. Но позднее он передумал. “Когда я умру, ты перевезешь ее на Форё”, – сказал он свояченице. Сам он был не в силах, а уговаривать детей Ингрид Бергман не хотел. Их взаимоотношения не позволяли ему обратиться к ним с просьбой.

Оставалось только одно – надгробие. По поводу надписи между Ингмаром Бергманом и Биргит де Геер возник небольшой спор. Еще за двенадцать лет до ухода режиссера она, по его желанию, велела выгравировать на надгробии и его имя. “Он спросил, не считаю ли я, что это глупо. Вовсе нет, ответила я. Только вот вдруг ты опять женишься? Нет, сказал он. С женитьбами покончено”.