Ника уже спала на своей половине дома, за крепко запертыми дверями и закрытыми ставнями, когда Деметриос, посовещавшись с остальными жрецами по поводу предстоящих празднеств, зашел к себе побриться и переодеться. Повесил куртку на крючок, сделал два шага и остановился, вглядываясь во тьму.

Он был в помещении не один. Это безошибочное ощущение присутствия… Держась поближе к стене, Деметриос взвел курок и медленно двинулся вперед по коридору.

– Убери оружие, – послышалось из гостиной.

Только голос. Больше ни звука.

– Иокаста? Ты одна?

– Конечно, одна! – Язвительно, раздраженно. – Кто еще, по-твоему, здесь может быть?

Он знал, что она одна, и задал вопрос, чтобы по интонациям голоса уловить ее настроение.

– Или ты думаешь, что я решила сдать тебя этим русским? – Ехидно. – Вместе с твоей курочкой.

Деметриос прошел в гостиную, включил верхний свет.

– Нет, Ио. Я так не думаю.

Красивая и злая, Иокаста стояла, скрестив руки на груди, прислонившись плечом к арочному проему между гостиной и кухней. На ней были черные кожаные брюки в обтяжку, приталенный жилет и высокие сапоги.

Взгляд ее прошелся по его фигуре, задержался на полоске пластыря, прикрывающей порез. Глаза изумленно расширились, рот приоткрылся… она догадалась.

– Давно ты здесь? – спросил Деметриос, чтобы заполнить паузу.

Положил пистолет на стол.

Иокаста молчала. Закипающий гнев сделал ее лицо похожим на ужасный лик Деметры-Бримо. Надо было срочно дать ему выход. Еще неделю назад для этой цели подошел бы секс, но теперь Деметриос чувствовал себя связанным определенными обязательствами.

– Говори, – тихо произнес он, глядя в ее пылающие глаза. – Я слушаю тебя очень внимательно.

Оттолкнувшись от стены, Иокаста сделала несколько шагов по бежевому с рыжим и коричневым ширазскому ковру. Еще раз оглядела Деметриоса сверху донизу. Теперь их разделял только стол.

– Я уже спрашивала… – Ей пришлось задержать дыхание, мысленно сосчитать до трех и только после этого продолжить: – Какое место занимает она в твоей жизни.

– А я уже отвечал: не твое.

Осмыслив эти слова, Иокаста вспыхнула до корней волос. Прикусила губу. Пальцами левой руки схватилась за край столешницы, словно боялась упасть. Деметриос предвидел ее реакцию и был готов к любому варианту развития событий, но сегодня жрица оказалась проворнее. В следующее мгновение он увидел напротив своего лица ствол пистолета.

Глаза Иокасты сузились.

– Твоя жизнь может закончиться прямо сейчас, Деметриос Стефанидес. Страшно тебе?

Он не шелохнулся.

– Отвечай!

– Моя жизнь никогда не закончится. Этому научила меня ты, Иокаста Катраки.

Продолжая держать Деметриоса на мушке, Иокаста обошла стол, приблизилась и стволом пистолета коротко и сильно ударила его по щеке. Он зажмурился, но тут же снова открыл глаза. Повернул голову. Их взгляды скрестились почти со звоном, как клинки. Горячая кровь струйкой стекала по его саднящей щеке, капая на рубашку.

– Ты совершил ошибку. – Иокаста поставила пистолет на предохранитель и вернула на то же место, откуда взяла. – Я бы не подняла руку на женщину, которая ночевала в твоем доме и принимала пищу и воду из твоих рук. Тебе не надо было вводить ее в семью, чтобы защитить от моей ревности. Она ни в чем передо мной не виновата, но ты… ты виноват. Заподозрив меня в том, что я могу ей повредить, ты нанес мне оскорбление.

Он не стал говорить, что ввел Нику в семью не только чтобы защитить от ревности Иокасты, хотя и для этого тоже. Любые объяснения и оправдания лишь усугубили бы конфликт. Молча он направился к креслу, через спинку которого было перекинуто черное пальто Иокасты, но та, опередив его, взяла пальто сама, надела и стремительно покинула поле боя.

Ну что ж… С одной стороны, ничего хорошего. С другой стороны, могло быть и хуже. Рассуждая таким образом, Деметриос запер изнутри входную дверь и двинулся в ванную оценить масштабы катастрофы. Ссадина еще кровоточила. Он пустил холодную воду, намочил полотенце и, прижимая его к скуле под правым глазом, уселся на край ванны.

Зазвонил телефон.

Нестор сообщил, что Янис блестяще справился со своим заданием и благополучно вернулся домой. На выезде из Каливии его действительно тормознули, после чего он удостоился знакомства с Максимом Яворским. Того интересовало фактическое место жительства Деметриоса Стефанидеса, его контакты в окрестностях Каливии, а также статус в иерархии современной языческой секты, о которой толком не было известно ничего. Слухи, домыслы… Так кто же он – этот тип с запутанной биографией, любитель совать нос не в свои дела – и как его найти? Янис ответил, что сам он из Македонии (это было чистой правдой) и про местных знаменитостей знает чуть больше, чем ничего. Но тем, что знает, готов поделиться. И поделился. Яворский не выглядел удовлетворенным, тем не менее велел своим молодцам отпустить механика на все четыре стороны.

Деметриос бросил полотенце в таз и посмотрел на себя в зеркало. Ушибленное место припухло, под влажной ссадиной налилась болезненная синева. Он вздохнул. Нервное напряжение нарастало. Вздохнул еще раз. Глоточек виски?

Телефон зазвонил опять.

Феона.

– Мы выступаем, господин.

– Ждем вас, Феона.

– Господин Андреас уже…

– Да. Андреас уже прибыл в Дельфы.

– Скажи, что ты будешь рад меня видеть, прошу.

– Я буду рад тебя видеть, Феона, и ты это знаешь.

Замочив полотенце в холодной воде, Деметриос отправился на кухню. Достал из бара бутылку шотландского виски, из буфета – низкий квадратный стакан. Наполнил стакан на треть, бросил несколько кубиков льда, сделал глоток и только тогда почувствовал некоторое облегчение. Завтра. Вернее, уже сегодня. Женщины Фокиды, Беотии и Аттики поднимутся на Парнас, чтобы поприветствовать фиад и верховного жреца Аполлона, который благословит охоту. Но это позже, позже, а сейчас…

– Спать, – сказал он вслух самому себе.

 

Под одеялом было тепло, даже жарко, и настолько уютно, что он тихонько замычал от удовольствия, нырнув туда и устроившись рядом с Никой.

– Все нормально? – сонно пробормотала она.

– Да.

– Обними меня.

Деметриос привлек ее к себе. Она ласково провела кончиками пальцев по его щеке и вздрогнула, нащупав свежую ссадину. Открыла глаза, несмотря на то что в темноте все равно не сумела бы ничего разглядеть.

– Ты сказал, что все нормально.

– И готов это повторить.

– Кто разбил тебе лицо? Иокаста?

– Да.

– Ты сказал ей?

– Она догадалась.

Пальцы Ники скользнули по его плечу вниз, к запястью, обхватили руку поверх пластыря, прикрывающего порез.

– Когда я училась в школе, классе в пятом или в шестом, часто думала о своей будущей свадьбе. Белое платье с кружевным корсетом, белые перчатки и обязательно фата. Ну, знаешь, похожая на тюлевую занавеску. Я даже рисовала все это в альбоме. Лакированные туфли на каблуке, золотые кольца с каменьями. – Смущенно усмехнувшись, она по-кошачьи потерлась о гладко выбритый подбородок Деметриоса. Кожа его слегка попахивала огуречным лосьоном. – Два больших лимузина, украшенные лентами и цветами, подъезжают к церкви, отец ведет меня по проходу к алтарю, где уже ждет жених, и священник задает красивые вопросы, как в кино: «Согласны ли вы, Вероника, взять в мужья этого мужчину и быть с ним в радости и в печали, во здравии и в болезни, в богатстве и в бедности, покуда смерть не разлучит вас?» И то же самое жениху: «Согласны ли вы… имя в своих фантазиях я опускала… взять в жены эту женщину…» На этом месте церемонии меня, как правило, захлестывали эмоции, и лист бумаги, на котором я рисовала статного жениха в смокинге, с длинными темными локонами, становился мокрым от счастливых девичьих слез.

– Ты разочарована? – тихо спросил Деметриос, понемногу возбуждаясь от близости ее тела, но пока не предпринимая никаких активных действий.

– Нет, нет, просто думаю… как мало нам дано знать о нашем будущем. И чем меньше мы о нем знаем, тем сильнее желаем узнать.

– Да, и поэтому оракул не останется без работы.

Ее это удивило. И даже больше – поразило до глубины души.

– Оракул? Ты имеешь в виду… – Она припомнила все, что читала о дельфийском оракуле, и впервые осознала, что внятной информации практически нет. – Оракул функционирует и сейчас? В наши дни?

– Каждый год, седьмого числа предвесеннего месяца бизия, как это происходило в древнейшие времена.

– В течение одного дня?

– В течение суток.

– Бизий – это февраль, правильно? А почему седьмого?

– Этот день считается днем рождения Аполлона.

– Почему же мне казалось, что в древности оракул можно было вопрошать круглый год? Не помню, откуда я это взяла, но…

– В историческое время, в период своего расцвета, оракул действительно функционировал круглый год, за исключением некоторых несчастливых дней – «дней отсутствия бога». Однако местная община, основанная, точнее, возрожденная Андреасом и ныне покойным Ионидом, сделала откат к той древности, о которой писал Плутарх.

– Правильно ли я понимаю, что Андреас – религиозный лидер? Хозяин всего положения?

– Ну, хм… что значит хозяин… – Деметриос улыбнулся в темноте, ласково потормошил Нику, как тормошат кошку, приглашая поиграть, почти сразу выпустил и откинулся на спину, чтобы она смогла устроиться сверху, сжимая его ногами. – Если вести речь о должности или статусе, то он считается верховным жрецом Аполлона.

– Ты говоришь так, будто верховным жрецом Аполлона его считают все, кроме тебя.

– Я в общем тоже не возражаю.

– Ты смотришь снаружи, а не изнутри, – догадалась Ника. – Поэтому его власть на тебя не распространяется. Ты веришь? Ну…

– Я понял, о чем ты спрашиваешь. Верю ли я в дельфийских богов и считаю ли себя членом религиозной общины.

– Однажды я уже спрашивала, и ты ответил, что не веришь, а знаешь.

– Да. – Он немного помолчал. – Смотря что подразумевать под словом «боги». Если некие таинственные силы, внешние по отношению к человеку, то не верю. А если его собственные психические механизмы, то опять же нет, в них я не верю, о них я знаю, поскольку они исправно работают из века в век, и работа эта доступна для наблюдения. – Еще одна короткая пауза. – Что касается общины, здесь все не так просто. Мне сделали предложение, и я его принял. Можно сказать, вслепую. Не зная, на что конкретно подписываюсь. Чистейшее безрассудство, да… В итоге я оказался связан целым рядом обязательств, хотя изначально ничего подобного не планировал.

– Тебя вынудили?

– Нет. Я взял их на себя по доброй воле. Это была цена тех знаний и умений, которые я хотел приобрести.

– Ты их приобрел, хорошо. Что дальше?

– Дальше нужно изменить ситуацию так, чтобы она потребовала пересмотра существующей договоренности.

– О! Понимаю.

Деметриос накрыл ладонями ее ягодицы. Тело Ники мгновенно отозвалось, почти не контролируя себя, она привстала, раскрывшись навстречу, несмотря на приступ безотчетного страха, который охватывал ее всегда в этот первый момент – момент проникновения. Реакция на агрессора? Возможно. На мужчину доминанта. В том, что Деметриос именно таков, она уже не сомневалась. Легко соглашается на эксперименты, на игры со сменой ролей, но руководит ими непременно сам, даже если не сам предлагает. Кажется, просто не представляет, что может быть иначе. Вообще звучит забавно: «Делай что хочешь. Сначала так, потом так, а потом вот так. Понятно?» Так точно, сэр.

Зато в голове нарисовалась примерная схема его взаимоотношений с Иокастой. Властная, высокомерная Иокаста (тоже наверняка из доминирующих) все время пыталась нагнуть Деметриоса, как привыкла поступать со всеми своими любовниками, но в данном случае коса нашла даже не на камень, а на другую такую же косу, поэтому звон стоял на всю Фокиду, а искры долетали аж до Аттики. Вначале он мог показаться легкой добычей. Покуда не осмотрелся. Молчаливый брюнет с неторопливой походкой и внимательным взглядом… Но потом – сюрприз! – вся компания, включая Иокасту и Андреаса, увидела перед собой совершенно другое существо.

– Давай же, чертовка, – стонет Деметриос, прикусывая губу.

Он хочет, чтобы Ника привела его к финалу, подарила ему несколько минут пассивного наслаждения. Ей нравилось, что он не стыдится подобных своих желаний, а когда в Нике пробуждается маленький хищный зверек, жаждущий власти и крови, охотно подыгрывает ей, не считая, что от этого страдает его мужское достоинство. Макс вечно носился со своим достоинством, как с писаной торбой…

Запрокинутое лицо Деметриоса, искаженное сладкой мукой, кажется ей неописуемо прекрасным. Взгляд жадно выхватывает из тьмы знакомые черты. Прямой, слегка длинноватый нос с тонкой переносицей, запавшие щеки, выступающие скулы, великолепно очерченный рот. Красота мужчины – это всегда нечто непостижимое, противоестественное. Смуглые пальцы сжимают бедра Ники, сияющие сливочной белизной, и на их фоне кажутся еще более темными, темными как пальцы араба. Сила их ей известна. Однажды на ее глазах пальцы эти согнули ключ от сарая. Просто был неудачный день.

Хриплый возглас Деметриоса действует на нее, как удар хлыста. Она застывает на миг – волосы растрепаны, спина изогнута, бедра напряжены, – присоединяет свой голос к его голосу, и, растеряв последние мысли, летит с ним вместе в бездонную пропасть. Там, где их тела смыкаются, отдавая и принимая энергию, пульсирует огонь, живой огонь… словно раскаленная сердцевина планеты.

Первыми вернулись мысли. Впрочем, как всегда. Эта нескончаемая карусель в голове порой доводила ее до изнеможения, но разве можно оставить без внимания вопросы, касающиеся Деметриоса, а значит, и ее тоже.

– Дмитрий! Слушай. – Он издал слабый рык в подтверждение того, что слышит, и ободренная Ника продолжила: – Кажется, мы впервые занимались сексом после того, как стали мужем и женой.

Его мускулистая рука сдвинулась с места, проползла немного вверх и замерла на уровне ее талии. Ужасно тяжелая рука.

– Я бы предложил выпить за это, дорогая, но у меня нет сил идти на кухню. Кстати, вино у тебя осталось?

– Бутылка красного от Бутари.

– Та самая, которую мы с тобой…

– Которую мы купили в том маленьком супермаркете по дороге на пляж.

– Летом, – уточнил Деметриос.

То, что бутылка хорошего вина могла простоять в буфете нетронутой больше недели, явно не укладывалось у него в голове.

– В середине сентября, да.

Деметриос тяжко вздохнул.

– Безобразие. Придется спасать продукт.

И начал подниматься с кровати. Поскольку Ника лежала сверху, это было не очень легко. Возня, хихиканье, обмен шутливыми прозвищами (никто еще не называл ее кусачей крысой с такими интимными интонациями) – после всех этих глупостей они добрались, наконец, до кухни, нагрузили на поднос бокалы, салфетки, штопор, тарелку с нарезанным кубиками сыром и со всем этим добром вернулись в спальню. Бутылку Деметриос на всякий случай нес в руках.

При свете Ника хорошенько рассмотрела ссадину под его правым глазом. Он хмурился, но не отворачивался. Рукой такое не сделаешь. Чем же? Ясно было одно: женщина, которая разбила ему лицо, до сих пор влюблена.

– Она все еще любит тебя. Ты знаешь?

Он кивнул. Поднес бокал к губам, сделал глоток, улыбнулся с довольным видом. Кивнул еще раз, но этот кивок – знак одобрения, а не подтверждения или согласия – относился уже к вину.

– Поэтому и разрешил ей тебя ударить? – спросила Ника, загипнотизированная столь красноречивым свидетельством страсти другой женщины.

– Нет.

Прислонившись к спинке кровати, Деметриос аккуратно поставил бокал на свое смуглое колено, выглядывающее из-под одеяла, которым накрылся из соображений приличия – в самом деле, негоже за трапезой выставлять напоказ интимные места, – задумчиво повращал за высокую тонкую ножку. Ника знала, что он любит делать такие паузы, во время которых наслаждается одновременно и вкусом напитка, оставшимся на языке, и букетом, раскрывающимся постепенно, нота за нотой, как у хорошего парфюма, и игрой оттенков бордового за прозрачным стеклом.

– Нет, – повторил он и перевел взгляд на Нику. – Я не считаю себя изменником, предателем, заслуживающим вечных мук или хотя бы короткого спонтанного мордобоя, но Иокаста считает себя преданной. Или оскорбленной… Да, так она сказала. Оскорбленной. Разрешить ей ударить меня в той ситуации было проще, чем все это обсуждать.

– Ты не любил ее? Никогда не любил?

– Вот и сейчас мне легче подставить тебе вторую щеку, чем обсуждать мои отношения с Иокастой.

Деметриос натянуто улыбнулся. Отпил еще немного вина.

Ответа, судя по всему, не дождаться… Несмотря на досаду, Ника признала, что за такое поведение его можно только уважать. Он отказывался трепать имя бывшей подруги ради того, чтобы удовлетворить любопытство теперешней.

– Хорошо, я тебя поняла, это не тема… Тогда объясни вот что. День, когда функционирует оракул, считается днем рождения Аполлона. Андреас Галани – верховный жрец Аполлона. Но что конкретно он делает? Каковы его права и обязанности? Куда и насколько простирается его власть?

– Андреас считается верховным жрецом Аполлона. Скончавшийся в позапрошлом году Ионид считался верховным жрецом Диониса. Двадцать лет назад они возродили культ, адаптировав к современным условиям…

– Чей культ? Аполлона или Диониса? И какая между ними связь?

– Давай в порядке очереди. Верховный жрец Аполлона несет ответственность за функционирование оракула.

– Это большая ответственность, – заметила Ника, стараясь, чтобы голос звучал ровно.

– Да.

– Что же для этого требуется?

– Во-первых: Пифия. Во-вторых: жертвенная кровь. Первое поставляет Андреас. Второе… – Деметриос чуть поколебался. – Второе раньше поставлял Ионид, вернее, его менады. Теперь у Андреаса прибавилось хлопот. В желающих вопросить оракул недостатка не было никогда. И вряд ли будет.

– Андреас поставляет Пифий… Что это значит? Кто она вообще такая, эта Пифия? Сейчас, в двадцать первом веке. Нет! – Чувствуя нарастающее возбуждение, Ника подалась вперед и крепко сжала его запястье. – Это неправильный вопрос. Я задам другой. Кому принадлежит оракул?

– В соответствии с простейшей традицией, Аполлон прибывает как завоеватель и овладевает оракулом, ранее принадлежавшим Великой Богине – очевидно, речь идет о Земле или Гее, – и охраняемым змееподобным существом женского пола.

– Дельфийский дракон, – прошептала Ника, любуясь рассказчиком.

– Если же ориентироваться на классическое учение дельфийцев, сиятельный является четвертым по счету владельцем оракула. Предыдущих перечисляет Пифия в «Эвменидах» Эсхила – это богиня Земля и две ее дочери в качестве наследниц: Фемида, двойник матери, возведенная в ранг богини правосудия, и Феба, мать Лето. Феба передала своему внуку, Аполлону-Фебу, собственное имя, а вместе с ним – в качестве подарка – и дельфийское прорицалище. Аполлону предстояло давать оракулы, исходившие от Зевса. Имя Диониса подчеркнуто отнесено на периферию. Но этой периферией был весь Парнас с его Корикийской пещерой, нимфы которой стоят в одном ряду со всеми великими греческими богами. А упоминание об охоте на Пенфея превращает всю территорию между Дельфами и Фивами в одно сплошное охотничье угодье.

Он по-прежнему сидел, прислонившись к спинке кровати, подсунув под поясницу свернутую валиком подушку, придерживая пальцами бокал, стоящий на полусогнутом колене. Золотой ободок серьги и коротко стриженные темные волосы матово поблескивали в свете ночников. Нике хотелось спросить, о чем он разговаривал в постели с Иокастой – люди же всегда болтают после секса, – но она знала, что не посмеет. А даже если посмеет, то вряд ли услышит правдивый ответ.

– Эсхил и Еврепид считаются самыми древними классическими источниками информации, касающейся очередности обладания оракулом в Дельфах. Однако есть еще другие, пусть и не столь древние, но также заслуживающие доверия, так вот согласно этим источникам, первым прорицателем, сидящим на триподе, был Дионис.

– Прежде Пифии?

– Да. Упомянутые источники на третье место после первых двух владелиц оракула – имеются в виду богини Никта и Фемида – ставят не Аполлона, а Пифона, первым же владельцем трипода назван Дионис. Имя «Пифон» образовано от семитского корня, греки называли это змееподобное существо Дельфиной. Согласно мифу, известному и грекам, и хеттам, чудовище временно брало верх над своим противником и терпело поражение, только когда он, взятый в плен и расчлененный, получал назад части своего тела, сохраненные в кожаном мешке. В Дельфах это могло относиться лишь к растерзанному Дионису. В конечном итоге победителем оказывался Аполлон, носивший, среди прочих, сохранившееся в мистической традиции имя «даритель Диониса».

– Значит, в настоящее время оракул принадлежит Аполлону?

– Ты не понимаешь. – Деметриос покачал головой. – Но ты поймешь.

– Весна, лето, осень – время Аполлона. Зима – время Диониса. Значит, Аполлону без Диониса не обойтись. Без ночи не будет и дня, так?

– Им не обойтись друг без друга, моя дорогая. Так было, есть и будет. Сотни лет назад в первый год триетериды, год пребывания бога в материнском чреве Парнаса, фиады пробуждали его неистовым бегом, вакхическими танцами и короткими страстными совокуплениями со всеми подряд мужчинами, оказывающимися в непосредственной близости. Аполлон и его жрецы помогали им тем способом, который, если верить Гомеру, был заимствован у критян, – исполняя пеан.

– Что такое «пеан»?

– Призывная песнь. У Плутарха можно прочитать, что большую часть года в Дельфах исполняют пеан, а на протяжении трех зимних месяцев – дифирамб. То есть вместо Аполлона, иначе именуемого Пеаном, начинают призывать Диониса, именуемого Дифирамбом. Плутарх характеризует дифирамбы как «полные страданий и переменчивых настроений, выражающих смятение и колебание», пеан же как «песнь упорядоченную и благоразумную». Однако в честь Диониса пели не только дифирамбы, к нему обращались и в пеанах. Причем не только косвенно, помня о том, что это бог-герой и одновременно бог-жертва, нуждающийся в исцелении и пробуждении, но и непосредственно: «Приди, явись, о Вакх-Дифирамб!»

– Ты видел и слышал это, Дмитрий? В прошлом году и раньше… Ты слышал призывную песнь жрецов Аполлона? Видел танцы фиад?

Прежде чем ответить, Деметриос наклонился, подхватил с пола открытую бутылку и подлил вина себе и Нике. Лениво пережевывая кубик белого козьего сыра, она любовалась грацией этих простых, будничных движений. Ее завораживало буквально все. Скользящая, мрачноватая улыбка. Росчерк черных бровей. Шея и плечи, как у античных скульптур. Привлекает ли Иокасту то же самое? Иокасту, Феону, других женщин. Или их притягивает другое?..

Ей не удавалось совершить бросок в отдаленное будущее, на месяц или на год вперед, но любые мысли о наступающем дне сопровождались болью в груди, как будто там затягивались невидимые узлы, и Ника старалась убедить себя отдохнуть, пока еще была такая возможность.

– Да. – Деметриос посмотрел ей в глаза. – Причем неоднократно.

– Ты поднимался на вершину Парнаса? Принимал участие в жертвенной церемонии?

– Да и еще раз да.

– Все это происходит в зимние месяцы первого года триетериды, – дрогнувшим голосом произнесла Ника. – А второго? Что происходит в зимние месяцы второго?

Он продолжал смотреть на нее, не говоря ни слова. Смешавшись, она опустила глаза. Сделала пару глотков из бокала, облизнулась.

– Ладно. – Кашлянула. – Жрецы Аполлона исполняют критскую призывную песнь. Опять Крит.

– В гомеровском гимне рассказывается о том, как Аполлон явился критским купцам, плывшим из Кносса в Пилос, сначала в образе дельфина, а затем в образе звезды «ярче полдня». – Деметриос коснулся татуировки на своей руке. – И вынудил их поселиться в качестве жрецов в его храме в Дельфах.

– Почему именно их? Сделать жрецов из купцов… оригинально в общем, но…

– Потому что никто не умел петь и танцевать пеан так, как умели критяне. Жители Кносса почитали Пеана, врачевателя богов, называя его Paiawon. Его нельзя приравнивать к Аполлону, но можно рассматривать как один из его аспектов – божество света, способное вернуть к жизни другое божество, страдающее, обезумевшее и даже расчлененное.

– Теперь понимаю. В индуизме женщина считается воплощением жизненной силы, жизненной энергии. И эту жизненную силу она несет в мир. Мужчинам, детям – всем, кто в ней нуждается.

– У мужчины нет прямой связи с энергетической структурой жизни. Его дело – направленные и специализированные действия. Это отражено в самых ранних произведениях искусства, таких как наскальные рисунки, например… Женщина, богиня, не занята абсолютно ничем, она просто стоит и позволяет собой любоваться. Мужчины же обязательно играют какие-то роли, исполняют какие-то функции – охотника, шамана, вождя племени и так далее. – Улыбнувшись, Деметриос кинул в рот кусочек сыра. – Исключением является Будда.

– Не потому ли древние инициационные практики для мальчиков и для девочек так сильно различались?

– Именно поэтому. Когда у девочки случалась первая менструация, ее запирали в хижине на три дня, регулярно подавая пищу и воду, и после этого она становилась женщиной, автоматически входила в силу. У мальчиков подобного опыта не было и не будет. Право называться мужчинами они заслуживают, проходя через боль.

Проходя через боль… как греческий Дионис.

Ника слегка поежилась. Он заметил, но никак не прокомментировал, давая ей возможность собрать вместе все нити.

– И сейчас, как сотни лет назад, фиады, будучи женщинами, возвращают Диониса, Черное Солнце, Солнце Ночи, к жизни, выплескивая свою энергию в беге по склонам Парнаса, в танцах и в совокуплениях с мужчинами. Аполлон, Солнце Дня, и его жрецы помогают им, исполняя призывную песнь. И бог пробуждается. – За окном раздался громкий не то треск, не то крик, заставивший ее содрогнуться всем телом. Она даже не поняла, исходил этот звук от живого существа или от ломающегося под ветром дерева, но поскольку Деметриос не проявил беспокойства, глотнула вина и продолжила. – Когда мы сидели с тобой на камнях… там, над храмом… ты сказал, что пробуждение совершается в Корикийской пещере.

– Но не сказал, что оно совершается одновременно с другим священным обрядом.

– А сейчас? Сейчас скажешь?

– Речь идет о двойном обряде: в храме и в пещере. В Корикионе фиады заняты собственно пробуждением. Тот, кого следует пробудить, лежит в небольшой корзине для просеивания зерна, так называемом ликноне, отсюда еще одно имя – Дионис-Ликнит. В это же время в храме Аполлона, в непосредственной близости от трипода, где по преданию хранятся останки расчлененного Диониса, «чистые» исполняют…

Силы небесные! Новый акустический эффект.

На этот раз Деметриос запнулся и посмотрел в сторону закрытого окна. С таким звуком могла треснуть льдина или скала. Или корабельная сосна под ногой сказочного великана.

– Что это было? – спросила Ника шепотом, чувствуя, как холодеет спина.

– Я же предупреждал, в этих местах можно увидеть и услышать такое, чего не увидишь и не услышишь больше нигде, – ответил Деметриос, протягивая руку, чтобы поставить бокал на прикроватную тумбочку.

Голос его не изменился, и Нику это немного успокоило.

– Тебе нельзя говорить об этом другом обряде, тайном обряде? Но почему? Ведь я твоя жена.

– Ты не принадлежишь к посвященным в мистерии Диониса. Но даже если бы принадлежала, данный конкретный обряд оставался бы тайной для тебя. Ни фиады, ни менады никогда не имели доступа к той части храма, где делали свою работу «чистые». И сейчас их приводит в ужас одна только мысль о возможности приблизиться к триподу в то великое время patet mundus, когда подземная сфера раскрывается и посылает наверх свои дары.

– Тогда не говори больше ничего! – с жаром воскликнула Ника. – То есть… – улыбнулась, как бы извиняясь за свое непобедимое любопытство, – говори только то, что мне положено знать.

Конечно, упомянутый тайный обряд – это обряд жертвоприношения. За право всех желающих вопрошать оракул жрецы проливают кровь животного или… Да-да, животного! Иначе и быть не может. Например, кровь козы. Или кровь быка. Чтобы получить что-нибудь из нижнего мира, надо в нижний мир кое-что отдать. Во имя равновесия. И кто, кроме «чистых», годится для такого дела?

…даже совершая жертвоприношение, они оставались свободными от греха.

Поймав себя на том, что разглядывает руки Деметриоса – красивые загорелые руки с длинными пальцами, – которые столько раз ласкали ее обнаженное тело, Ника торопливо отвернулась. Мужчина должен уметь все, в том числе ласкать и убивать. Откуда же этот ужас, изредка начинающий шевелиться под прекрасным зданием, сложенным из кирпичиков любви, уважения, восхищения, доверия. Если она все так хорошо понимает. Откуда?

– День и ночь, жизнь и смерть… страшные нераздельные пары, – пробормотал Деметриос, глядя туда же, куда и она.

Сжал и разжал пальцы. Протянул Нике раскрытую ладонь. Без колебаний она вложила в нее свою.

– Я знаю этот страх, поверь мне, Вероника.

– Я верю. – Она стиснула его руку. – Рассказывай дальше. Когда все это начнется, я должна точно знать, что происходит. Чтобы не делать ошибок.

– Правильное решение. – Он придвинулся ближе, свободной рукой убрал ей за ухо растрепавшуюся прядь светлых волос. – Итак, тот, кого предстоит пробудить, находится в ликноне, заменившем на определенном этапе кожаный мешок, и фиады, божественные кормилицы, обращаются с ним, как с божественным младенцем. О нем говорят, как о ребенке, за ним присматривают, как за ребенком… Между тем в корзине лежит не ребенок.

– Кто же или что же там лежит?

– То, что лежит в корзине, в дельфийских мистериях, как и во всех первоначальных мистериях античности, долгое время было «всеобщей священной тайной». Но теперь это уже не такая страшная тайна, за разглашением которой следует немедленная и неотвратимая кара. В корзине лежит фаллос. – Деметриос ослепительно улыбнулся. – Символизируя часть тела не подвластного смерти божества.

Ника уставилась на него в совершеннейшем изумлении.

– Фаллос? Эээ… чей?

– Жертвы второго года триетериды, которую вместо бога расчленяют менады. Эта часть тела не подвергается ни варению, ни обжариванию, ни сожжению, она просто откладывается в сторону и сохраняется. Когда же через год наступает пора пробуждения Ликнита, высохший орган может быть заменен фаллосом из фигового дерева.

Ей вспомнился жаркий день на фиванском акрополе, когда она посмотрела на стоящего рядом Деметриоса, и ей показалось, будто он вышел из-под земли. Он еще сказал тогда, что отпирает двери в чужих головах. Работает как ключ или вроде того. И вот сейчас в ее голове опять отворялись какие-то двери. Одна за другой. Одна за другой.

– Так вот почему ни одна женщина не смеет приблизиться к триподу! Каждый второй год менады берут на себя грех убийства, необходимого для функционирования оракула. Ведь расчленяя, разрывая жертву, они фактически разрывают своего бога… сохраняя фаллос. – Ее передернуло. – Чтобы оракул мог функционировать из года в год, а не только каждый второй год, «чистые» и совершают в храме Аполлона ту дополнительную церемонию, детали которой ты не имеешь права разглашать. Фиады пробуждают бога и забирают его себе, но оракул требует крови. И вы, свободные от греха…

Деметриос не сделал ни единой попытки ее остановить, она остановилась сама, услышав в своем голосе обвиняющие интонации. Минуту они молча смотрели друг на друга, как два канатоходца, застывшие над бездной и отлично понимающие, что ошибка одного будет стоить жизни обоим.

Наконец Деметиос сделал нетерпеливый жест рукой, предлагая ей вернуться к разговору. Характер приближающихся событий не допускал легкомысленного отношения к ним.

– Первый год триетериды – это год пробуждения бога, второй год – год его разрывания.

– Точно.

– Но Пифия не участвует ни в том, ни в другом, – тон, которым Ника произнесла эту фразу, был не вопросительным, а утвердительным. – Она находится на особом положении. Так же как и «чистые».

– Только ее принадлежность к тому или иному роду не значит ровным счетом ничего, – добавил Деметриос. – Значение имеют индивидуальные особенности или способности. Чтобы исполнять обязанности Пифии, нужно быть медиумом. В древние времена недостатка в таких людях не было, позже их количество значительно сократилось, однако места здесь особенные, поэтому жрецам Аполлона всегда удается найти подходящую девочку в одной из окрестных деревень. Девочку, способную общаться с той недоступной для обычных людей сферой, где Дионис властвует в год своего отсутствия.

– Как же они убеждаются в том, что девочка – медиум?

Деметриос пожал плечами.

– Такие способности трудно скрыть, впрочем, никто и не пытается это сделать. О них сообщают родители девочки, ее подруги, соседи. Жрец приезжает, гостит неделю или две в доме, где живет «странная» девочка, расспрашивает ее о снах, о видениях, о предчувствиях. Больше ничего сказать не могу, я ни разу не принимал участия в поисках Пифий, только в испытаниях. Нынешнюю отыскали в позапрошлом году. Ее зовут Эринна. Ей шестнадцать лет.

Испытания?.. Ника почувствовала себя заинтригованной.

– Речь идет всего лишь о метании жребиев, – проговорил Деметриос, заметив вспыхнувший в ее глазах стыдливый интерес, – и о погружении в транс.

– А об этом ты можешь рассказать? Например, что такое жребии?

– Ну, хм… ты представляешь себе трипод?

– Такая штука вроде большой кастрюли? Я видела иллюстрации.

Он слегка улыбнулся.

– Железный котел с тремя ножками из бронзы. Тот, что установлен в современном адитоне, святая святых Аполлонова храма, изготовили лучшие кузнецы Фокиды под руководством Андреаса, и он ничем не отличается от инструмента, которым пользовались Пифии в четвертом веке до нашей эры. Согласно античному описанию, в котле находились пророческие жребии, зубы поверженного Пифона, и когда к оракулу обращались с вопросом, эти зубы или – будем называть вещи своими именами, – камни соответствующего размера, начинали хаотично двигаться, прыгая вверх, к руке Пифии, которая считывала с них ответ Аполлона и придавала ему словесную форму. Ночь с шестого на седьмое число Пифия проводила в адитоне, сидя на котле, к которому специально для этой цели была приделана вогнутая крышка. Бог являлся и овладевал ее телом и разумом, погружая в состояние транса. «Изнасилованные богом» – так эти женщины и сегодня говорят о себе. Через адитон протекали воды источника Кассотис. Рано утром Пифия пила из него воду и начинала сотрясаться в экстазе, ощущая полное единство с богом. В качестве Пифия, победителя дракона, Аполлон черпал свои прорицания из котла через Пифию и через нее же передавал дальше. Ответы из трипода приходили через нее.

– Кто проводил… и проводит эти испытания?

– «Чистые» и еще один жрец, наставник Пифии. Тот, кто ее нашел.

– Значит, ты присутствовал при испытаниях Эринны. Ей было четырнадцать лет. Ты видел, как бог изнасиловал ее?

Деметриос покачал головой.

– Ночь перед началом церемонии вопрошания оракула Пифия проводит одна. Жрецы экзаменуют ее шестого числа днем.

– Ты познакомишь меня с ней?

– Пифии ведут уединенный образ жизни, но Эринна примет тебя, если я попрошу.

– Примет меня? – Глаза у Ники полезли на лоб. – Она такая важная персона?

– Очень важная, – подтвердил Деметриос.

– Несмотря на свои шестнадцать лет.

– Да.

Мысль о том, сколько всего она еще не знает и не понимает, привела Нику в смятение. Просить аудиенции у шестнадцатилетней девочки – это ли не безумие? Пифия. Подумать только, пророчица в двадцать первом веке. Ходит ли она в школу? Собирается ли поступать в институт?.. выходить замуж?.. работать?..

– Дмитрий, скажи мне, она красива?

Он тихонько рассмеялся, протягивая руку за пачкой сигарет.

– Так, как может быть красива гречанка.

Когда в бутылке не осталось ни капли вина, они улеглись рядом, накрывшись теплым шерстяным одеялом в сине-бело-черном пододеяльнике из бязи, Деметриос закурил сигарету, пристроив пепельницу на край кровати, Ника положила голову на его плечо, удивляясь, до чего же на этом жестком плече удобно, и на обоих снизошел долгожданный покой. Узлы в груди пусть и не развязались, но ослабли. Надо немного поспать. Надо. Вот только еще один, самый последний вопрос…

– Менады повторяют преступление титанов? Да? Это… как правильно сказать… архетипический сюжет? Как распятие Христа.

Выдохнув последнюю струю табачного дыма, Деметриос смял окурок в пепельнице, проворчал себе под нос, что пора уже в самом деле бросать курить, переставил пепельницу на тумбочку и только после этого ответил:

– Господа психоаналитики давно рассказали нам, что в каждом живом существе присутствуют две тенденции: тенденция созидания и тенденция уничтожения. С одной стороны – инстинкт жизни, с другой стороны – инстинкт смерти. Ты согласна, да? Та же установка на чистую диалектику обнаруживается в триетериде: «жизнь из смерти» и «смерть из жизни» чередуются в нескончаемом повторении, заключающем в себе неиссякаемость жизни. – Он произнес по-гречески «зои». – Вернее, наоборот, неиссякаемость жизни заключает в себе бесконечность повторения.

Повозился немного под одеялом, как кошка, утаптывающая спальное место.

– Титаны, – напомнила Ника, уже привыкшая к тому, что поток его сознания нужно периодически направлять в первоначальное русло.

И на сон грядущий услышала два предания о вечно умирающем и вечно воскресающем божестве.

Согласно одному из них, положившему начало учению орфиков, титаны, разорвав Диониса, проглотили все куски мяса, за исключением одного. Для непосвященных это было сердце. В самом деле, сердце представляет собой довольно жесткий кусок мяса, совершенно не пригодный в пищу, поэтому легко поверить, что его отбросили в сторону. Афина Паллада подобрала сердце и принесла Зевсу, который приготовил из него напиток для Семелы – так Дионис был рожден вторично. Но слово, которым обозначался предмет, отвергнутый титанами и положенный в корзину сестрой растерзанного бога, имеет два значения: с этимологической точки зрения оно выводится как из понятия «сердце», так и из понятия «фиговое дерево». Известно, что Дионис сам изготовил из фигового дерева фаллос для исполнения обряда, связанного с его возвращением из подземного мира.

Согласно другому преданию, пустившему корни на дельфийской почве, плотью Диониса в конце концов завладел Аполлон. Он же захоронил останки брата на Парнасе. Указания на место захоронения были туманными и противоречивыми, однако могилу Диониса, по свидетельству афинского историка Филохора, показывали святая святых Аполлонова храма, и выглядела она как лестница из двух ступеней, ведущих к триподу. На аттическом вотивном рельефе конца V в. до н. э. изображен Аполлон, сидящий на месте Пифии и касающийся ногами ступеней, – таким образом раскрывалась ключевая идея и функция оракула. Оракул связывал верхний и нижний миры. Именно из нижнего мира, из сферы подземного Диониса, которую символизировала его могила, Аполлон черпал свои откровения. Неопровержимым свидетельством взаимосвязи между божественными братьями являлось принесение жертвы, без чего оракул не смог бы функционировать: в этом случае дионисийский ритуальный акт предшествовал аполлоническому.

Окончив речь, Деметриос зевнул и закрыл глаза с видом человека, честно исполнившего свой долг во всех смыслах этого слова.

– Фаллос, – прошептала Ника.

– Что? – Он вздрогнул, как будто его неожиданно и бесцеремонно разбудили, хотя, конечно, еще не успел заснуть.

– Для какой цели Дионис изготовил фаллос из фигового дерева?

– Ну, – фыркнул Деметриос, – это очень поучительная история. Уверен, тебе она понравится. Только, может, в следующий раз? До утра остается всего ничего, а мы…

– Сейчас! Сейчас! – закричала Ника и для пущей убедительности заколотила его кулаком по плечу. – Ну, пожалуйста!

– При одном условии.

– Я согласна!

– Ты даже не спросила, что это за условие.

– Если мне не изменяет память, ты тоже однажды дал свое согласие, толком не представляя, на что соглашаешься. Причем дал его не жене, а совершенно незнакомому человеку.

– Это точно, – признал Деметриос. – Ну что ж… Мое условие: ты повторишь поступок Диониса, о котором я сейчас расскажу.

– Договорились.

Он поправил пуховую подушку под головой, улыбнулся каким-то своим мыслям и тоном диктора из детской радиопередачи заговорил:

– Давным-давно рядом с бездонным болотом Алкиония недалеко от Лерны, откуда Дионис спускался в Аид и куда возвращался из Аида, на небольшом могильном холме высился фаллос. – Пауза. – Надо сказать, что в древности фаллосы на могилах часто заменяли надгробные памятники, это объясняется мифом о подземном и «ночном» Дионисе, как именует его Плутарх. Однако в мифе, связанном с упомянутым местом, речь идет не о могильных фаллосах, а о фаллосах из фигового дерева, использовавшихся для культовых надобностей. – Еще пауза, подлиннее. – Фаллос поблизости от Лерны установил сам Дионис в знак благодарности некоему Просимну или, может, Полимну, который показал ему дорогу в подземный мир, при этом попросив прекрасного юношу отдаться ему по возвращении, как это делают женщины. Он скончался раньше, чем Дионис вернулся из подземного царства, но бог, всегда исполняющий свои обещания, честно сел на фаллос, отмечавший место захоронения Полимна.

Воцарилось молчание. Ника лежала неподвижно, от всей души надеясь, что ему не слышен скрип ее извилин, которым сопровождалось обдумывание рассказа.

– Итак, моя дорогая, – вкрадчиво произнес Деметриос, нарушив торжественную тишину, – собираешься ли ты выполнить свое обещание, как сделал это господин наш Дионис?

– Ты имеешь в виду… но… эээ…

– Я не настаиваю на применении деревянного изделия, если тебя смущает именно этот момент.

Она приподнялась, опираясь на локоть, заглянула ему в лицо. Увидела белеющие в темноте зубы – негодяй ухмылялся во весь рот, – хихикнула и запустила руку под одеяло.