ОПИСАННЫЙ НА ОТКРЫТКЕ МАРШРУТ оказался точен. Сразу за деревушкой Стоддард я увидел съезд с шоссе 123 на узкую проселочную дорогу, носившей излишне красочное название – «Окаймленная березами дорога», и ровно полмили трясся на ее ухабах. Затем свернул направо в единственный просвет в густых зарослях высокорослой черники и поехал по едва различимому в опавшей сосновой хвое автомобильному следу. Наконец вырулил к яркоокрашенному дощатому домику, находившемуся всего в нескольких ярдах от безмятежной глади небольшого пруда, обозначенного как Айленд Понд.

У открытой со стороны пруда веранды, между двух штабелей наколотых дров, стоял высокий худой мужчина с бородой. Опираясь на топор, он внимательно следил за приближением моего нового джипа 1982 года выпуска. Но вот широко улыбнувшись, человек выпрямился, отчего топор упал, и, прихрамывая, торопливо зашагал к машине, вытирая руки об истертые джинсы и клетчатую фланелевую рубаху, всем своим обликом напомнив Линкольна.

Едва успел захлопнуть дверцу, как он оказался рядом, протягивая руки и приветствуя чудным низким басом, какой прежде слышать не доводилось.

– Вы, должно быть, великий Марк Кристофер. Рад приветствовать вас в моем скромном пристанище!

Мне представлялось, что за время поездки из Джеффри я сумел морально подготовиться к возможной встрече с настоящим Александром Энтони, но сейчас, когда он тряс мою руку, потребовалось несколько минут, прежде чем я смог окончательно прийти в себя.

– Сэр, – наконец очнулся я, – мне право сложно выразить, какая это огромная честь… и потрясение. Я ведь не сомневался в вашей кончине.

Он едва заметно растянул в улыбке полноватые губы, прикрытые седовласой бородой и усами.

– Покончить с жизнью можно по-разному, мистер Кристофер, возможностей предостаточно. Прошу, зайдемте в дом, посидим.

Должно быть, в глуши Аллагаша в штате Мэн еще найдутся лагеря лесорубов, способные, как здесь, поразить наше воображение. Старик провел меня через небольшую кухню с полом из протертого линолеума мимо старой дровяной печи Франклина, круглого стола под вылинявшей клеенкой, двух стульев с кое-где облупившейся бледно-зеленой краской и заваленной немытой посудой раковины из стеатита. Его гостиная, как он ее назвал, была обита грубо обработанными неокрашенными сосновыми досками, а скрипучие половицы лишь частично покрывал истрепанный плетеный ковер, на котором стоял шаткий столик, подпертый небольшой стопкой газет и журналов. У столика разместились два мягких кресла и диван с подлокотниками, протертыми до деревянного каркаса. В одну из стен был встроен огромный камин, явно не вписывающийся в столь жалкую обстановку дома. И повсюду книги: высоченные колонны, чуть не до некрашеного потолка из гипсокартона.

Я медленно потягивал прохладный сидр, принесенный хозяином из кухни, отчаянно подбирая приличествующие слова, чтобы завуалировать смущение. Я никак не ожидал обнаружить давнишнего кумира, живущим в столь убогой обстановке. Но оказалось, в том не было никакой надобности. Расположившись напротив на краю дивана, Александр Энтони вовсе не собирался извиняться за состояние своего жилища. Вместо этого он элегантно коснулся своим бокалом моего и с энтузиазмом заявил:

– Провозглашаю тост за чудесную книгу и ее искрометного творца! Вам надо бы гордиться.

– Горжусь, сэр, хотя многим обязан именно вам. Ваша великолепная книга была моим главным руководством на протяжении многих лет, трудных и удачливых. И знаете, пришел к выводу: удачливые годы прожить не менее сложно, чем трудные. Право, не знаю, что представляла бы сейчас моя жизнь, не последуй я вашим наставлениям. Вы научили меня справляться с превратностями судьбы, но еще важнее – справляться с самим собой.

Старик склонил голову.

– Вы слишком добры. Столько лет прошло, но все еще приятно, когда снова слышишь в свой адрес подобные слова. Боюсь, тщеславие сродни неизлечимой болезни. Хотя, Марк, если позволишь называть тебя Марком, многие годы я размышлял о своем единственном литературном опусе и лишь недавно понял: книги вроде наших, книги об успехе, так сказать, не заслуживают всей той шумихи, которую вокруг них раздувают. Они вроде скоропроходящего увлечения, мимолетной моды и не имеют долговременного влияния на мир людей. Наши книги, полные надежды и воодушевления, – те же таблетки аспирина, принимаемые от головной боли, когда та слишком докучает.

– При всем уважении к вам, сэр, позволю себе не согласиться. За последний год или около того я получил тысячи писем…

Он поморщился словно от боли.

– Ах да, письма. Их я тоже помню. Извини, сынок, но боюсь, ты тронул сердца большинства из своих читателей не дольше, чем на день, неделю, или месяц. Они пишут тебе, охваченные восторгом, пока твои глубокомысленные идеи еще не стерлись в их памяти. На мгновение, допускаю, ты действительно убедил их в том, что они могут стать лучше, чем есть. Однако их возрожденная надежда редко переживает очередной провал. Вскоре они осознают: чтобы выиграть забег, недостаточно только подковаться, но ради собственного выживания придется потягать плуг.

Я хотел было возразить, но он поднял руку.

– Проходит время, Марк, и книги, такие как наши, оставляют пылиться позабытыми на полках. А их когда-то полные воодушевления обладатели продолжают влачить, как верно заметил Генри Торо, «жизнь тихого отчаяния». Они сами ставят на себе крест. Сами отказываются от борьбы. Да и в праве ли мы ожидать от большинства представителей рода человеческого чего-то большего? Ведь самая великая книга наставлений пребывает с нами постоянно вот уже несколько тысяч лет, переиздаваемая в разных форматах. А мы действуем в большинстве своем скорее как животные, чем ангелы.

Он махнул рукой в сторону газет на кофейном столике.

– Вот сейчас мы разговариваем, а люди убивают друг друга в Афганистане, Иране, Ираке, Северной Ирландии, Камбодже, Намибии, Чаде, Гватемале, Ливане, Сальвадоре и Эфиопии, не говоря уже о тех ужасных преступлениях, которые происходят ежедневно во всех городах мира. Мы крадем друг у друга. Обманываем друг друга. Жестоко обходимся друг с другом. В погоне за властью, богатством и славой пресмыкаемся друг перед другом. Какой толк в том, что пребывающие в вере, такие как ты и я, разъясняют остальным принципы успеха, которые, а мы это знаем, работают и способны изменить жизнь к лучшему, достаточно только им следовать, тогда как они неспособны следовать даже десяти простым заповедям. Мы зажигаем свечи в кромешной тьме, но лишь мотыльки летят на их свет. Выходит, зачем пробовать? Стоит ли пытаться спасти род людской, который, возможно, не заслуживает этого?

Трудно было поверить в то, что я услышал. Советы Дейла Карнеги оскорблять каждого встречного или лекции Нормана Винсента Пила о достоинствах негативного мышления сразили бы меня в меньшей степени. Что произошло с моим кумиром? Неужели проведенные в забвении годы настолько отравили его разум? Может, он просто испытывает меня, разыгрывая адвоката дьявола с его вечным презрением ко всему человеческому, а сам хочет определить, насколько я искренен или лицемерю? Неважно, в чем причина, но мне следовало ответить. Ради себя самого. Через несколько недель во время рекламного тура мне придется, в чем я не сомневался, отбиваться от схожих аргументов интервьюеров во всех двадцати четырех городах страны. Я сделался превосходным объектом для нападок. Моя книга, по-прежнему лидирующая в рейтингах продаж, сыграла со мной злую шутку, превратив в доступную мишень для не особо щепетильных ведущих ток-шоу.

Прежде чем ответить, я осушил бокал с сидром.

– Алекс, я не берусь судить, стоит ли род человеческий спасения, и, к счастью, отвечать на это мне не придется. Но знаю наверняка, в мире полно людей, достойных быть спасенными. Укажите на убийцу, и я представлю вам по крайней мере одного человека, готового пожертвовать своей жизнью ради спасения другого, часто даже незнакомого. На каждого указанного вами вора, найду тысячу неравнодушных людей, которые, находясь в затруднительном положении, не покусятся на чужой кусок хлеба. Внутри каждой личности присутствует некий особый компонент. Для нас он всегда невидим, мы не можем к нему прикоснуться, не представляем его местонахождение. Но он существует. Уверен, сам Господь вложил его. На протяжении многих лет сей исключительный компонент назывался по-разному – душа, дух, свет, пламя, но то, как мы его называем, не столь важно, если осознаешь: это особый дар, дар Божий. Проблема заключается в том, что в подавляющем большинстве людей эта необычная сила, как ее ни называй, дремлет, причем часто не по их вине. Мы обитаем в чертовски тяжелых условиях, и многие просто не могут с ними справиться, особенно после череды неудач. Сколько раз нужно упасть, прежде чем отказаться от попыток подняться? Сколько раз ребенок должен услышать от родителей или учителей, что он никогда ничего не добьется в этой жизни, прежде чем он смирится с вынесенным приговором и проведет остаток дней в соответствии с клеймом неудачника? И вместе с тем то особое, нечто невидимое внутри каждого из нас, не дает опустить руки от безысходности, пока теплится дыхание жизни. Самой важной задачей книг, подобных вашей и моей, является возрождение этого угасающего духа. Мы отпираем двери темницы для миллионов людей, обрекших себя на жизнь, которую жизнью назвать можно только с большой натяжкой. Спасти их всех, конечно же, Алекс, мы не в состоянии. Этого не сделал даже величайший из учителей, когда-либо ступавший по земле. Так почему же мы должны расстраиваться из-за более скромных результатов? Мы можем лишь попытаться. Насколько лучше станет наш мир, если мы спасем от горечи неудачи хотя бы одного индивида и поможем ему раскрыть весь свой потенциал? Разве это не достойная награда для любого из нас? Думаю, лично для меня этого вполне достаточно.

Морщины вокруг бледно-голубых глаз старика слегка разгладились. Он кивнул, едва заметно.

– Спасибо. Мне хотелось услышать это от тебя, – еле слышно произнес он. – Ты – хороший человек, Марк, прошу извинить меня за то, что подбил на чистосердечный разговор. Если тебе все еще небезразлично мое мнение – я думаю, как и ты. Возможно, мужчины и женщины глубоко врастают в землю корнями, но часто те усыхают от недостатка влаги и отпадают. И все же нет ни одного человека, который не смог бы дотянуться и коснуться хотя бы кончиками пальцев до самой верхушки божественной радуги. Мы с тобой, дружище, лишь попытались приоткрыть им, как это сделать. Остальное зависит от них самих.

В последующие несколько часов мы обсудили многое: любовь и надежду, неудачи и смерть, успех, детей, амбиции, авторов и даже политику. Лишь поздно вечером, когда лучи заходящего солнца, отражаясь от гладкой поверхности пруда, заиграли бликами на потолке, я отважился задать ему вопрос, который, казалось, витал над нами с начала встречи.

– Мистер Энтони… Алекс… Что с вами произошло? У вас было все: слава, деньги, восторг публики, успех. Целый мир принадлежал вам. Вы были сияющим посланником надежды для мира, зализывающего раны после самых ужасных войн в истории человечества. И вдруг пропали. Почему? Почему отказались от всего, стоя там, где мечтают оказаться многие, вознесясь на самую вершину?

Он тяжело вздохнул и нервно сжал длинные огрубевшие пальцы.

– Трудный вопрос, Марк. А ответ еще труднее. Но ведь я сам пригласил тебя сюда, верно?

– Простите, сэр. Не стоило упоминать об этом. А все потому, что за многие годы вы стали мне очень близки, вот и осмелился спросить.

– Нет, нет… С твоей стороны было так любезно принять мое приглашение, поэтому я просто обязан ответить тебе, не важно, что за последние тридцать пять лет не обсуждал это ни с кем.

Он взглянул на лучи заходящего солнца, глубоко вздохнул и произнес:

– Ни от чего я не отказывался, Марк, лишь по собственной глупости упустил все, будто песок сквозь пальцы. Разглагольствовал о том, как справляться с жизненными трудностями и побеждать, а сам не смог совладать с собственным успехом.

– В чем же причина?

– Мы с Мардж поженились во время Великой депрессии в 1934 году, тогда я еще был журналистом-новичком в «Associated Press». Год спустя Господь даровал нам прекрасного сына, которого, несмотря на мой протест, Мардж настояла назвать Александром. Когда началась война, мы жили в Сиракузах, а затем почти три года провели порознь, я вел репортажи почти со всех крупных сражений в Европе. Вернулся домой к храброй и замечательной женщине, умудрившейся сводить концы с концами и справляться с десятилетним мальчуганом, о котором мне мало что было известно. Но такое положение дел продолжалось недолго. Бейсбол сблизил нас. В те дни только начали проводиться чемпионаты Малой бейсбольной лиги, но Алексу удалось стать питчером в одной из новых команд. Почти каждый день, когда я бывал дома, мы отрабатывали его бросок.

Я улыбнулся.

– Мне это тоже знакомо. Мы с Тоддом, моим младшеньким, каждый вечер заняты тем же.

– Лучших дней в моей жизни, пожалуй, и не сыскать, Марк.

– Неудивительно. В моей тоже.

– Свою книгу «Как преодолеть жизненные трудности» я писал по вечерам и выходным, в ее основе лежат, казалось, невероятные случаи проявления храбрости и стойкости, свидетелем которых я был во время войны. Продал ее первому же издателю, и она сразу стала бестселлером. Это в корне изменило мою жизнь. Тогда еще не было таких рекламных кампаний, как теперь, со всеми этими выступлениями по радио и телевизору, но все же однажды утром я проснулся знаменитым. За счет издателя я отправился в поездку по стране в частном железнодорожном вагоне, проводил встречи в кинотеатрах, раздавал рекордное число автографов в лучших книжных магазинах страны, а также интервью в радиостудиях и представителям прессы. Мне нравилось все это, особенно обожание толпы. Многие, схватив мою руку, целовали ее после того, как я ставил автограф на их книги. Славные простые люди со слезами на глазах благодарили меня снова и снова за спасение своей жизни. Это оказалось чрезмерным для простого деревенского парнишки, пусть даже многого добившегося в этом психованном мире. И женщины. О боже! Я долго боролся с искушением, но чувствовал: защита постепенно слабеет, в особенности во время продолжительных отлучек из дома. В результате поддался искушению. Все они были такими прелестными, только и мечтали засветиться рядом с известным автором, а семья была далеко. В общем, через какое-то время, хорошенько приняв на грудь, я смог глушить в себе любые воспоминания о жене и сыне. Пристрастился покуривать травку, заметь, задолго до того, как это вошло в моду. Развлекуха. Удовольствия и игры… а тут еще все убеждают, что ты крутой по жизни чувак, вот наивно и полагал, что справлюсь со всем этим. Пока жена неожиданно не прилетела в Сан-Франциско отпраздновать годовщину нашей свадьбы и не обнаружила меня в отеле «Фейрмонт» в постели с молоденькой актрисой, впоследствии, кстати, ставшей довольно известной кинозвездой. Сюрприз, видите ли, хотела сделать. Мардж без лишнего шума подала документы на развод и, само собой, добилась попечительства над Алексом.

– Упоминалось ли это когда-нибудь в газетах?

– Нет, но уверен, тут не обошлось без существенных финансовых затрат моего издателя, постаравшегося защитить свое капиталовложение. По моральным соображениям тех лет новость о разводе уничтожила бы выстроенную систему будущих продаж моей книги. Однако, чтобы потерять все, чего я достиг, и скандала не потребовалось. Просто продолжил разрушать себя. Не смог пережить развод, не смог смириться с потерей Мардж и Алекса, особенно угнетало осознание того, что сам предал их любовь и веру в меня, был недостоин жить с ними как прежде. Катился под гору стремительно и неумолимо. Не счесть ночей, проведенных мною в вытрезвителях, едва не лишился жизни в нескольких драках в барах и, наконец, просто выпал из жизни, которая так благоволила ко мне. Больше ни разу не взялся за перо. Как я мог писать и одновременно оставаться честным с самим собой после всего, что натворил? Человек, написавший «Как преодолеть жизненные трудности», позволил жизни растоптать себя. Он свалился с заоблачной вершины на самое дно и с тех пор сам наложил на себя епитимью. Видишь, Марк, Александр Энтони не сгинул и не испарился. Он захлебнулся в выпивке, униженный, скорбящий о себе.

Я подался вперед и схватил его дрожащие руки.

– Кто-нибудь из местных знает, кто вы?

Он отрицательно покачал головой. Вид у него был скорее потерянного паренька, чем сломленного жизнью старика.

– Может, кому-то из тех, кто вам дорог, известно, что вы до сих пор живы и пребываете во здравии? Вашему издателю?

– Нет.

– Видимо, они должны вам целое состояние за выплаты авторских гонораров. Ведь ваша книга все еще неплохо распродается.

– Никогда не смогу взять эти деньги. Не заслужил я их.

– А вот этот дом? Он ваш?

– Все принадлежит мне. Куплено по дешевке много лет назад.

– Зимой здесь, должно быть, чертовски холодно. Похоже, теплоизоляция тут не предусмотрена.

– Да, слегка подмораживает, как говорят в этой части света, но я держусь.

– За счет чего вы живете, ведь выплаты по социальному страхованию вы вряд ли получаете?

– Разовые работы.

– Алекс, вы больше ни разу не видели жену и сына?

– Нет. Но слышал, Мардж снова вышла замуж…

– А ваш парнишка?

Он закрыл глаза.

– Алекс погиб в Корее в начале 1953 года.

Старик поднялся, захромал к камину, взял с тяжелой каменной полки некий предмет, вернулся и вложил мне его в руку.

– Это все, что осталось от сына. Самое ценное из всего, что у меня есть, – ценнее моей жизни.

Я держал бейсбольный мячик, мячик Малой бейсбольной лиги, на котором чернилами было выведено: «Папе, С ЛЮБОВЬЮ, Алекс». Слова «с любовью» были написаны жирными заглавными буквами и занимали почти половину белого кожаного мяча.

– Этот мячик он подарил мне, став питчером после первой победы. Сказал, что я его заслужил за все те часы, что тренировал его. Я видел ту игру, помню, какой был счет, словно это было сегодняшним утром. Наша команда победила со счетом 8:1, Алекс допустил лишь три хита. Этот мячик лежал у меня в чемодане, когда жизнь разлетелась в тартарары, иначе и его не было бы…

Когда сумерки медленно начали сливаться с тенями деревьев, а над прудом поднялся легкий туман, старик отправился проводить меня до машины. Внезапно остановился, осторожно коснулся моей руки и спросил:

– Марк, ты знаешь растение под названием «столетник», которое растет на юго-западе?

– Конечно, мы видели его много раз, когда отдыхали в Аризоне в январе. Забавное растение с пучком торчащих из небольшого основания клиновидных зазубренных голубоватых листьев.

– Совершенно верно. Его назвали столетником потому, что, предположительно, оно живет по меньшей мере сто лет, однако на самом деле это не так. Оно растет очень медленно, где-то десять, двадцать или даже пятьдесят лет, пока однажды без видимых причин внезапно не выпускает из центра толстый стебель, который менее чем за месяц может вымахать высотой в двадцать футов. Затем на неделю или чуть больше верхушка стебля взрывается сотней каскадов малюсеньких желтых цветочков, возвышающихся над всем живущим в пустыне.

Темнота сгущалась, но я ощущал на себе пристальный взгляд старика. Он крепче сжал мою руку.

– А знаешь, что за этим следует, Марк?

– Нет, не знаю.

– Ветер уносит прочь цветы, высокий стебель быстро засыхает и падает на землю. После слишком короткого мига славы растение увядает и умирает – грустная, но точная метафора для многих из нас, кто добился большого успеха. Кинозвезды, писатели, спортсмены, даже политики – люди, которые мгновенно возносятся на мировую сцену и также быстро сверзаются с нее. Я, как столетник, Марк, и уже больше половины жизни убеждаю себя, что, подобно этому растению, не имел власти над собой.

Дороге домой, казалось, не будет конца. Два вопроса донимали меня. Зачем он приглашал меня к себе? К чему рассказал о столетнике?

Той ночью я почти не спал.