Глава 8

По миру мягко барабанил дождь. За окном высилась гора Пенанг с предгорьями, закутанными в туманную шаль. Темные тяжелые тучи накатывали на горную гряду, как прибой, разбивающийся о морскую гальку. Прилепившиеся к склону Горы бунгало, видимые в ясную погоду, ушли под тучи, как ракушки, скрытые приливом; они словно решили оказаться отрезанными от лежавшего внизу города, предпочтя не замечать присутствия японцев, которые к тому времени оккупировали страну уже почти три года. У меня, однако, такой возможности не было.

Я сидел у себя в кабинете, и клерк передал мне папку. Надпись «Суцин» ни о чем мне не говорила. Но по мере того, как я читал уведомление, его цель стала ясной. Хироси получил эти бумаги около часа назад. На заднем фоне слышались голоса секретарш, стук пишущих машинок и звон телефонов. Если не считать того, что голоса говорили по-японски, я мог бы представить, что сижу в конторе «Хаттон и сыновья» и готовлю распоряжение на отгрузку каучука.

Мне стало холодно, и не от бесконечного дождя. Я перечитал уведомление еще раз. По плану «Суцин» китайские коммерсанты и деревенские жители, подозреваемые в принадлежности к антияпонским группировкам, подлежали аресту и отправке в трудовые лагеря. Каждый малайский штат получил приказ провести подобную операцию. Так японцы мстили за бурные протесты местного китайского населения против войны в Китае.

В кабинет вошел Хироси.

– Ты прочитал уведомление? Это прямое распоряжение генерала Ямаситы.

Я кивнул. Он передал мне еще одну пачку бумаг.

– Вот первый список имен. Перепиши их и отправь Фудзихаре-сану.

– Да, – ответил я, но мой разум уже искал способ спасти людей из списка.

* * *

Я старался побыстрее разделаться с ежедневными обязанностями и, как только все доделал, договорился об очередной встрече с Таукеем Ийпом. Мы, как обычно, встретились на траулере, хотя нам нужно было остерегаться японских патрульных катеров.

– Вот фамилии тех, кто к завтрашнему дню будет арестован.

Я по памяти повторил заученный список из десяти имен, принадлежавших китайским коммерсантам. На каждом из них Таукей Ийп вздрагивал. Скорее всего, он поддерживал с этими людьми добрые отношения. Таукею хотелось узнать, когда настанет его черед, когда я приду к нему и назову его имя.

– Они все были в списке, опубликованном «Стрейтс-таймс», они подписали петицию против японского вторжения в Китай, – тут же понял он.

– Вам нужно их спрятать.

– Это навлечет на тебя опасность. Фудзихара поймет, что у них есть утечка.

– Придется рискнуть.

– Нам придется на тебя напасть. Это единственный способ.

Я понял. До сих пор благодаря его вмешательству я находился в сравнительной безопасности от нападок и травли со стороны антияпонского движения. Им было приказано оставить меня в покое. Теперь все должно было измениться.

– Пошлите своих лучших людей. Только тогда это будет выглядеть правдоподобно.

– Ты настолько хорош?

– Однажды я победил вашего сына.

Он осекся. В его глазах промелькнуло уважение.

– Тогда я пошлю лучших. Постарайся не нанести им слишком серьезных увечий.

Фудзихара оказался хитрее, чем я думал. Он нанес удар той же ночью, но Таукею Ийпу удалось предупредить трех человек из списка, и они покинули остров прежде, чем их уволокли сотрудники кэмпэнтай.

Наутро Фудзихара ворвался ко мне в кабинет в совершенной ярости.

– Кому ты показывал список? – проорал он.

– Только вам. А в чем дело? – спросил я, пряча страх и гадая, что случилось.

– Кто-то их предупредил. Я потерял троих. Их нет, дома пусты.

– Вы же говорили, что будете проводить аресты только сегодня.

– Не смей думать, что ты умнее меня!

Он вышел, и я дал волю отчаянию. Спаслись только трое. Я не знал, что случилось с остальными, но Фудзихара позаботился это исправить. Перед полуднем он вернулся.

– Пойдем со мной.

Я последовал за ним, стараясь не выказывать чувств, в штаб-квартиру кэмпэнтай на Пенанг-роуд, где японская тайная полиция заняла южное крыло бывшего полицейского управления. Мы поднялись по двум лестничным пролетам. Несмотря на ограничения военного времени, я заметил, что коридоры верхних этажей были забраны металлическими решетками. Проследив за моим взглядом, Фудзихара сказал:

– Это чтобы заключенные не прыгали вниз. Мы сами решаем, когда им умирать.

Он привел меня в камеру без окон, где находились два офицера кэмпэнтай, оба лишь на пару лет старше меня, и человек, привязанный к стулу; я узнал в нем Вильсона Ло, сына Джозефа Ло, торговца древесиной и одного из основателей кампании помощи Китаю. Вильсон Ло был избит, его глаза заплыли, а рот и ноздри были измазаны кровью.

– Заключенный продолжает настаивать, что не знает, где находится его отец, – сказал один из офицеров.

– Отлично, потому что я хочу, чтобы наш друг увидел, что будет дальше, – ответил Фудзихара, глядя на меня.

Они подняли Вильсона Ло и вытащили из камеры. Мы последовали за ними вниз в квадратный внутренний двор. Солнце освещало шесты, рядом с которыми обезглавливали заключенных. Тени от шестов растягивались по земле, как солнечные часы, показывавшие время. Мое сердце забилось быстрее, и я попытался сосредоточиться на своем центре, успокаиваясь методом глубокого дыхания, которому меня научил Эндо-сан.

Они положили Вильсона Ло на землю рядом с водопроводной трубой, к которой был подсоединен шланг. Заставив его открыть рот, они вставили в него шланг и открыли кран. Когда из наполненного рта потекла вода, Вильсон задергался. Один из офицеров вставил шланг снова.

– Он просил пить, – сказал Фудзихара.

Мы смотрели, как его живот раздувался от воды. К тому времени Вильсон перестал сопротивляться и лежал неподвижно. Я видел его глаза; они были похожи на глаза страдающего животного.

– Довольно, – скомандовал Фудзихара.

Кран завернули, и один из офицеров встал ногой на живот Вильсона. Он надавил на него всем весом, держась за руку напарника для равновесия, поставил на живот Вильсона вторую ногу и начал прыгать.

Крики Вильсона смешались с бульканьем воды, выливавшейся из его горла, и я отвернулся. Я поднял глаза к очищающему солнечному свету, и его сияние стало единственным, что я видел.

Мне пришлось убедиться, что изобретательность Фудзихары была бесконечна. Он пытал узников самыми разнообразными способами, и в следующие несколько месяцев постарался, чтобы я в деталях ознакомился с каждым. Все это время я сдерживал душевную боль, не желая терять перед ним лицо, когда мы стояли и смотрели на очередную медленную смерть. Кроме того, заключенных часто использовали в качестве живых мишеней для отработки навыков владения штыком; в это время Фудзихара мурлыкал себе под нос свои любимые прелюдии и фуги, забывшись от наслаждения и нарушая собственный приказ подчиненным хранить молчание. У него даже пальцы подергивались, будто бегали по клавишам. По ночам мне не давал спать непередаваемый звук штыков, вонзавшихся в живую плоть под аккомпанемент его бесконечного мурлыканья. Стоило мне закрыть глаза, как я снова видел все эти зверства.

Через неделю после смерти Вильсона ко мне пришел Горо.

– Пойдем.

– Куда? – спросил я.

Я запаниковал и вытер ладони о бока. Вызов офицера кэмпэнтай был тем, чего избегали даже сотрудники-японцы, не говоря уже обо всех остальных.

– Приказ Фудзихары-сана. Никаких вопросов.

Мы сели в «Роллс-Ройс», отнятый у одного из местных китайских магнатов в обмен на его жизнь. Время от времени Горо оборачивался и заговаривал со мной. В основном же он не обращал на меня внимания, сохраняя при этом вежливость. За нами ехал грузовик с двадцатью солдатами при полном вооружении. Мы проехали Балик-Пулау, «Спину острова», и свернули вглубь, мимо безмолвных буйных зарослей, сочившихся ранним утренним дождем, словно деревья кого-то оплакивали. Вскоре показалась возделанная земля. Вдалеке виднелась кокосовая плантация. А потом пояс зелени слился со сталью окропленного дождем моря. С небольшой возвышенности мы съехали в котлован деревни. Мне подумалось, что это место отлично подходило для организации сопротивления: хороший доступ с берега, вокруг густые джунгли. И еды достаточно – ее выращивали жители деревни. И тогда меня бросило в пот, потому что дорога показалась мне знакомой; я уже ездил по ней раньше. Несколько секунд мне казалось, что я снова переживаю сдвиг во времени, как тогда в лодке, когда греб на остров Эндо-сана. Но я не испытывал того чувства другой реальности, я был в настоящем, и все вокруг было здесь и сейчас.

Мы свернули на грунтовую дорогу, проехав мимо кучки детей, игравших в тени лачуги. Они уставились на нас, и я увидел широко открытые глаза маленького мальчика, зачарованного ехавшими перед ним огромными машинами. Он помахал мне, но я не смог помахать в ответ. Моя рука, все мое тело отказалось двигаться, потому что мы вскоре въехали под простую деревянную арку, которая вела в Кампонг-Дугонг, куда я приезжал на свадьбу Мин.

Я медленно вылез из машины. Когда мы заглушили двигатели, вокруг воцарилась полная тишина. Не слышно было даже лая собак. Жители деревни выглядели неотличимо от всех остальных. Но что я ожидал увидеть? Великанов-людоедов, строивших планы перебить японцев, всех до единого? Среди них были старики, были парни моего возраста; все они были встревожены внезапным вторжением в их мирную жизнь. Они казались худыми от недоедания, но я встречал подобных людей на улице каждый день даже до войны. Они были жителями острова Пенанг, и я был одним из них. И они это знали. Но что они думали обо мне, коллаборационисте? Помнили ли они, что я присутствовал на свадьбе?

Горо приказал выйти старосте. Тот вышел из своей лачуги и увидел меня. Я вспомнил его имя – Цай, – хотя мне хотелось бы его забыть. Позади меня вылезали из грузовика солдаты, вызвав первый всплеск страха.

– Всем жителям собраться здесь! – прокричал Горо. – Скажи им, – и он вытолкнул меня вперед.

Я перевел приказ. Цай нагнулся и что-то сказал мальчику, который тут же метнулся прочь. Солдаты принялись ходить от дома к дому, ногами вышибая двери и распугивая кур и собак. Вскоре к нам вышла вся деревня. В толпе стояла Мин; увидев меня, она не могла поверить своим глазам.

Горо принялся по-японски зачитывать список. Я стоял в растерянности, пока он не кашлянул и не посмотрел на меня. Тогда я повторил за Горо, словно слабое эхо: «По приказу генерала Ямаситы, командующего японскими вооруженными силами в Малайе, мы прибыли сюда произвести арест тех, кто причастен к оказанию помощи Антияпонской армии народов Малайи, ААНМ».

Из грузовика вылез человек в невзрачной одежде, лицо которого было скрыто глухим капюшоном. В капюшоне было прорезано две дыры, сквозь которые виднелись глаза, шнырявшие по сторонам. Горо приказал ему войти в толпу. Человек медленно пошел вперед, и люди расступились перед ним, стараясь не смотреть. Он дотрагивался то до мужчины, то до женщины, и толпа разразилась плачем и криками.

Я видел, как человек в капюшоне шел к Мин и ее мужу, Ахоку. Я посмотрел ей в глаза, и ее рука взметнулась ко рту, чтобы заглушить рыдание, потому что Ахока выбрали. Под детский плач солдаты направились в толпу, вытаскивая выбранных мужчин и женщин на площадь. Все было понятно; мне не нужно было ничего переводить, мне вообще не нужно было там находиться.

Увидев, что Ахока выбрали, Цай вырвался из толпы и бросился ко мне.

– Мы никому не помогали, – повторял он. – Переведи им. Вы не можете увести моего сына. Он ничего не сделал. Никто ничего не сделал.

Я быстро сказал все это Горо, который пожал плечами.

– Дядюшка, пожалуйста… – умолял я его. – Отпустите их, пожалуйста. Вам нужно позаботиться об остальных.

– Почему ты это делаешь? – спросил он. – Я тебя помню. Ты – сын господина Хаттона. Ты – один из нас.

Я не нашелся что ему ответить.

– Что будет с моим сыном?

– Тюрьма, – ответил я.

Возможно, он знал натуру японцев и солдат на войне лучше, чем я, несмотря на мое непосредственное общение с ними. Он посмотрел на меня и сказал:

– Мне жаль, что ты в это веришь.

Горо оттолкнул его, но я схватил его за руку.

– Я делаю все, что могу.

Он кивнул:

– Возможно.

Он повернулся лицом к толпе и тяжело свесил голову. Его люди должны были довериться его решению, ведь разве не оказался среди пленников его сын? Когда солдаты принялись заталкивать тридцать человек, отмеченных информатором, в грузовик, по рядам прокатился стон.

Мин с криком выбежала вперед. Солдат отвесил ей две пощечины, но она продолжала кричать, и тогда он поднял винтовку, чтобы ударить ее прикладом. Я встал между ними, загородив Мин от удара. «Прости меня», – повторял я. Она билась в моих руках, зовя Ахока. Я повернулся к нему, увидев на его простом круглом лице растерянность и замешательство. Он был невиновен, этот рыбак, который пытался пережить наставшие времена, выбранный наобум кем-то из своей деревни, кем-то, кто хотел выслужиться перед кэмпэнтай. Мин дала мне пощечину, и боль вывела меня из ступора. Цай, по лицу которого текли слезы, подошел, чтобы увести ее от меня, но она ударила меня еще раз. Я стоял опустив руки по бокам, а она била меня снова и снова.

Горо стал терять терпение и заявил:

– Возьмите и ее.

Я должен был вмешаться.

– Нет. Пусть идет.

– Раз она так хочет присоединиться к мужу, пусть так и будет. – Горо отдал приказ одному из солдат.

– Вы не можете этого сделать. Ваш информатор на нее не указывал.

– Кто ты такой, чтобы указывать мне, что делать? – Он навел на меня пистолет, вдавив дуло в щеку.

Я оттолкнул дуло, одновременно развернув в его сторону. Пистолет выстрелил в деревья, отодрав кусочки коры. Я схватил Горо за запястье, сдавив его приемом «котэ-гаэси», и снова направил пистолет ему в лицо.

– Если кто-нибудь сдвинется с места, он лишится глаза, – тихо сказал я.

Офицеры кэмпэнтай, устремившиеся было ко мне, остановились.

– Отмените приказ, – выдохнул я. – Ради чести вашей семьи, сейчас же отмените приказ!

Горо посмотрел на солдат.

– Отпустите ее.

Я разоружил его и отпустил захват.

– Фудзихара-сан и Эндо-сан обо всем узнают, – прошептал он, растирая руку.

Я попытался сказать что-нибудь Мин, но не смог. Откидной борт был закрыт на задвижку, и грузовик с грохотом завелся, нарушив неестественную тишину.

Одна из женщин завыла, отчего собаки разразились бешеным лаем. Друзья удержали ее в толпе. Небритый пленный в грузовике покачал на нее головой. Я подвел Мин к кузову, и она протянула руку к руке мужа. Но борт оказался слишком высоким, чтобы они смогли дотянуться друг до друга, и преодолеть это расстояние смогли только их взгляды.

Я сел в машину, и мы вслед за грузовиком выехали из деревни под накрапывающий дождь. Проехав по дороге четыре мили, мы свернули на окруженную деревьями поляну.

– Что происходит? – спросил я у Горо.

Он посмотрел на меня с блеском в глазах.

– Я думал, ты прочитал уведомление.

Охранники приказали пленным выйти из грузовика. Они один за другим спрыгивали вниз, и я видел их глаза, когда они проходили мимо. Ахок, пытаясь совладать с ужасом, кивнул мне, благодаря за спасение Мин. Молодая женщина в меня плюнула. Когда охранники начали раздавать лопаты, я понял, что будет дальше. У меня подкосились ноги; они стали словно чужими, отделились от тела.

Пленникам приказали копать. Они копали все глубже и глубже, пока не ушли в землю по самые макушки, а рядом не выросла куча комьев глины и вязкой земли. Некоторые отказались копать дальше, и охранники забили их прикладами. Женщина, которая в меня плюнула, прикусила губу, не позволяя себе закричать.

Знали ли они, что копают собственные могилы? Как они могли продолжать это делать? Разве не лучше было бы остановиться и быть застреленными, зная, что в конце концов они все равно погибнут от пуль? Или их поддерживала надежда, что это была всего лишь жестокая шутка цзипунакуев? Что рано или поздно охранники от души посмеются, выкурят несколько сигарет и прикажут снова залезть в грузовик?

Им даже не приказали перестать копать. Горо поднял руку, и охранники начали стрелять. Выстрелы гремели, как сплошная череда фейерверков в китайский Новый год, и тела падали во влажную, обнаженную землю. Увидев, как дернулось тело Ахока, когда настала его очередь, я закрыл свой разум и поместил его между небом и землей, в ту иллюзорную точку, которая могла освободить меня от происходящего.

Я приказал себе не выказывать никаких чувств, только не перед теми людьми. Горо одарил меня улыбкой.

– Поехали назад. Я весь промок и хочу есть.

Он приказал солдатам остаться и закопать могилу.

В машине я наполовину опустил стекло, несмотря на жалобы Горо. Я все еще слышал голос старосты. Я видел лицо Мин и знал, что у меня не хватит мужества снова посмотреть ей в глаза. Но я был должен, у меня не оставалось выбора.

Закипал гнев, сжимая мне голову, словно в тисках. Я поверил Эндо-сану. Поверил всей его лжи. Он лгал мне с первой минуты. Все его философствование, наставления расширять свой горизонт, учиться – ради чего? Чтобы насытить его гордость? Ну и что, что я был связан с ним в наших прошлых жизнях? Был ли я обязан поддерживать нашу связь и в этой?

Фудзихара хотел наказать меня, но Эндо-сан этому воспрепятствовал.

– Он еще не освоился с такими заданиями, пусть привыкнет. Вы получили тех, кого хотели. Горо превысил свои полномочия.

Фудзихара посмотрел на нас обоих, но промолчал; в конце концов, Эндо-сан был его начальником. Он надел шляпу и вышел. Эндо-сан вышел из-за письменного стола и обнял меня. Я постарался не вздрогнуть.

– С тобой все в порядке?

– Это вы меня туда послали, да?

– Да.

– Зачем?

– Ты должен познать жестокость войны. – Он озабоченно посмотрел на меня. – Ты выглядишь больным. Ты хорошо себя чувствуешь?

Я бросился в ванную и склонился над раковиной, исторгая из себя все, что оставалось в желудке. Он вошел за мной и протянул мне полотенце. Я взял полотенце и сказал:

– Думаю, что не смогу завтра прийти на работу.

– Тогда иди домой. Вернешься, когда придешь в себя.

Когда он ушел, я открыл кран и вымыл два пальца, которые засунул себе в рот, чтобы вызвать рвоту. Я должен был обмануть его, потому что понял, что должен был сделать.

Я описал то, что случилось в Кампонг-Дугонге, Таукею Ийпу. Я рассказал ему все – от той минуты, как мы въехали в деревню, до последней. Он пришел в ужас, издав тихий горестный стон.

– Это месть япошек за ту помощь, которую мы оказывали Китаю во время их завоевательной кампании на континенте. Их цель – все китайцы, они убивают их деревня за деревней, город за городом.

– Я не мог их спасти.

– Я знаю Цая. Я не могу поверить, что его сын мертв.

– Это только начало. Я видел документы. Операции будут шириться. Не только здесь, а по всей стране. Вы должны что-то сделать.

– Я не… я не знаю, что делать.

Впервые за все время знакомства я видел Таукея Ийпа растерянным.

И тогда я понял, что существует чувство хуже, чем самый острый страх; это было унылое чувство безнадежности, неспособности что-либо изменить. Мною овладела усталость, словно кто-то набросил мне на плечи теплую шаль. Я так устал, что единственное, чего мне хотелось, это уснуть и после пробуждения обнаружить, что война закончилась или, еще лучше, что все это было ночным кошмаром. Таукей Ийп был напуган и растерян, но мне требовалось действовать дальше.

Я попросил его дать мне машину.

– Куда ты собрался? Уже темнеет. Это опасно. – Он поднял руку с костлявыми пальцами, которые подбиравшаяся дряхлость превращала в когти, словно у него была власть мне приказывать.

– Пожалуйста, скажите отцу, что сегодня я вернусь поздно. Я должен кое-что сделать.

Он понял, и его рука упала обратно к нему на колени.

– Будь осторожен.

Чтобы спрятать машину от посторонних глаз, я въехал в заросли лаланга и колыхавшегося бурьяна высотой с меня. В этот час на закате лягушки начинали исполнять свой концерт, наслаждаясь дождем, по-прежнему падавшим мягкими нежными струйками, – под таким дождем и котенок бы играл с удовольствием.

Я пошел на огни деревни. Где-то залаяла собака. Грунтовая дорога из красной пористой глины шла под уклон, ухабистая от камней. Море насупилось перед толстым покрывалом из туч. Я прошел в ворота, и меня оглушила жуткая тишина деревни, еще не оправившейся от утренних потрясений. Двери домов были закрыты, словно это могло помочь отгородиться от возможных несчастий. До меня донеслись плеск волн о пристань и скрип лодок, словно беспокойно ворочался во сне старик.

Я выжал из памяти, где находился дом Мин, и направился к нему. Я гадал, знал ли уже дядюшка Лим и не приехал ли он в деревню. Если не считать огонька в единственном окне, деревянный дом стоял в темноте. Я зашел под навес перед входом и постучал в дощатую дверь, тихо, словно извиняясь. Перед огоньком заплясали тени, и дверь открылась. Увидев меня, она шагнула назад. Меня ужаснули яркие синяки у нее на лице. Неужели солдат нанес ей столько ударов и таких сильных?

– Я ошибался. Они не попали в тюрьму.

Я рассказал ей о случившемся, чувствуя тяжесть вины, которой предстояло идти в ногу со мной всю мою жизнь.

– Знаю.

– Я не понимаю, откуда.

Она видела мое замешательство, но покачала головой и отказалась ответить.

– Я должен увидеть Цая, – сказал я.

Она кивнула, и мы вместе пошли к дому старосты. По пути я пытался придумать подходящие слова. Я думал о той боли, которую испытал отец, когда погиб Уильям, и знал, что сказать мне будет нечего.

Постучав, я решил, что могу только описать случившееся. Дверь открылась, и по лицу Цая я понял, что даже этого делать уже не нужно.

– Когда их увезли, мы поняли, что они никогда не вернутся, – сказал Цай, когда мы сели в его простой столовой.

Напротив входной двери располагался высокий деревянный алтарь, и с него на нас смотрела триада богов, та же даосская троица Процветания, Счастья и Долголетия, которую я видел в доме деда. Цай зажег несколько палочек с благовониями, и под крышу из рифленого железа потянулись тонкие белые полоски дыма. В комнату, мяуча, вошла кремово-коричневая кошка с обрубленным хвостом. Она выгнула спину и хотела потереться о мои ноги, но вдруг напряглась и отпрыгнула в угол.

– Мне тоже нужно было это понять.

– Что бы ты сделал? Ты смог бы этому помешать? Ты, прихвостень?

– Дядюшке Лиму сказали?

Цай кивнул:

– Завтра утром он приедет и увезет Мин обратно в ваш дом. Но пока нужно подумать о похоронах, – он вздохнул, и я услышал надлом в его голосе. – У нас будут не одни похороны.

– Где лежит мой муж? – спросила Мин. Она все время плакала, но теперь вытерла глаза. – Ты нам покажешь?

Я взглянул на Цая, и тот сказал:

– Мин, я тоже хочу увидеть, где лежит мой сын, но лучше с этим подождать. Мы пойдем туда завтра.

– Я хочу пойти сейчас. Подождите меня здесь, я сбегаю в дом, возьму теплую одежду и лампу. – Она тихо закрыла за собой дверь, оставив нас перед тремя богами.

– С ней все в порядке? – спросил я.

Цай пристально смотрел на закрытую дверь.

– После того как вы утром уехали, тот человек, который хотел забрать Мин, вернулся вместе с тремя солдатами.

Горо исчез сразу после того, как составил на меня рапорт Фудзихаре. Я не хотел слышать, зачем он вернулся в Кампонг-Дугонг. Я это знал. И пожилой староста видел, что я знаю, но все равно сказал:

– Он вернулся, и они ее изнасиловали. А потом сказали ей, что расстреляли моего сына… расстреляли их всех.

– Это наказуемое преступление. Мы должны сообщить об этом. Горо и остальные будут наказаны.

Он ударил по столу, прогнув тонкую фанеру крепким рыбацким кулаком. В тишине звук показался кощунственным.

– Ты дурак! Неужели ты до сих пор ничего не видишь даже после того, в чем сегодня принял участие?

Я молча уставился на собственные колени под взглядами богов с алтаря. Кошка понюхала воздух и мягко вышла из комнаты.

Мы шли в сумерках, Мин, я и те жители деревни, которые захотели пойти на братскую могилу своих семей. Я возглавлял хмурую процессию, и наш путь освещало только несколько керосиновых ламп. Рядом шагали гнев и скорбь, взявшись за руки с виной – три стены моей тюрьмы.

Мы вышли на просеку, и я остановился, пытаясь сориентироваться. Сквозь круглый разрыв в облаках полумесяц бросил на нас слабый свет. Земля выглядела свежевскопанной, словно ее подготовили под посадку. В призрачном свете жители деревни зарыдали.

– Где был Ахок? – спросила Мин.

Я подвел Цая и ее к восточному краю поля.

– Он стоял здесь.

Она опустилась на колени и голыми руками принялась копать.

– Сейчас ты ничего не сможешь сделать, слишком темно, – сказал я, но она продолжала пригоршнями выбирать землю.

Цай осторожно подтянул ее на ноги.

– Мы вернемся утром и совершим над ними положенные обряды. Мы приведем монахов успокоить их души.

– Я не могу оставить его здесь одного.

– Он не один. С ним его друзья. Все, кого он знал с самого детства. Пойдем, дочь моя, – сказал Цай и взял ее за руку. Он поймал мой взгляд: – Ты не можешь сейчас ехать домой. Начался комендантский час. Я найду тебе место переночевать. Надеюсь, на полу не будет слишком жестко.

Я проснулся до рассвета, закоченев от холода. В доме Цая было тихо, и на алтаре в стеклянном кубке с маслом горел фитиль, распространяя вокруг теплый, прозрачный золотистый свет, словно сияние сердца Будды. Я спал мало, держась начеку на случай, если солдаты снова вернутся. Кроме того, из спальни Цая всю ночь доносились тихие рыдания.

Я открыл дверь и вышел на крыльцо. Лужицы дождевой воды блестели, как сброшенная драконья чешуя. У дальней линии горизонта просматривались первые проблески солнца, а в море неуверенно вспыхивали, то и дело пропадая, маленькие точки света с возвращавшихся рыбацких лодок. Ночной дождь остудил воздух. Я шагнул на мокрую дорожку, ведшую мимо дома Цая, и пошел к дому Мин. В окнах горел свет, и, постояв снаружи, я решился и постучал в дверь. Ответа не было, и, зная, что в деревне дома никогда не запирались, я вытер ноги о коврик и толкнул открывшуюся вовнутрь дверь.

Я оказался в маленьком коридоре. Пол был покрыт линолеумом, и мебель, пусть и дешевая, была новой. Все плошки с маслом перед богами на алтаре были зажжены, и все вокруг было аккуратно прибрано. Контраст с предыдущей ночью был разительным. У двери в спальню стояли коробки с одеждой.

Я вышел из ее дома и пошел в направлении поля с захоронением, с полпути перейдя на бег. Глинистая почва была скользкой после дождя, и я один раз упал, испачкавшись в грязи. Заставив себя подняться, я побежал дальше, чуть не пропустив поворот на дорогу, которая вела к полю. Деревья качались от ветра, обдавая меня холодными каплями. Я выбежал на просеку, осматриваясь в поисках Мин.

Поле было пустым и ровным, за исключением земляного холмика. Я направился к нему, сжимаясь от жути при мысли о лежавших под моими ногами телах. За холмиком оказалась яма, в которой была Мин. Она откопала Ахока и развернула его лицом вверх, так что его глаза смотрели сквозь меня, упираясь взглядом в небо. Она лежала рядом с ним, подставив глаза ласковому дождю, и ее руки обнимали мужа. Я не увидел крови, но почувствовал ее запах. Спустившись в яму, я схватил запястья Мин, скользкие от разрезанных вен. Она еще дышала, ее веки дрогнули раз, другой, словно у статуи, которая, не успев ожить, снова обращалась в камень. Я поискал в карманах платок, чтобы перевязать ей запястья, но ткань сразу же почернела. Она покачала головой. «Останься со мной», – прошептала она. Я взял ее за руку и сел рядом в холодную грязь.

Ближе к рассвету ее рука сжала мою, и она шевельнула губами. Я наклонился к ней и спросил:

– Что?

– Похорони нас вместе.

Я пообещал и стал ждать утра, вдыхая запахи разрытой земли, теплой свежей крови и очищающей прохлады дождя.

Когда жители деревни вытащили меня из ямы, которую Мин вырыла голыми руками, вид крови, пропитавшей мою одежду, заставил их отпрянуть.

Я посмотрел в глаза дядюшки Лима и понял, что не могу выдержать его взгляд. Он оттолкнул меня и шагнул к могиле, и я услышал его крик, нечеловеческий, исполненный горя и боли. Так кричать мог только отец. Цай стоял рядом с ним, и оба отца сотрясались от горя.

Я сел на камень; кто-то подошел ко мне и предложил чаю. Взяв чашку, я увидел, что мои руки дрожат от усталости.

В конце толпы ждала группа даосских монахов, готовившихся к погребальному ритуалу.

– Так быстро? – спросил я у человека, принесшего мне чай. – Разве тела не должны полежать какое-то время?

– У них много работы, – ответил тот. – Им нужно успеть на другие поля.

Его голос смолк, и я последовал взглядом за его повернутой головой.

Сквозь толпу шел мой отец. Он прошел мимо меня и обнял дядюшку Лима и Цая, осторожно отведя их от могилы детей. Мне хотелось подойти к нему, но по его лицу я понял, что он для меня потерян.