Глава 20

У двери библиотеки нас встретил Уильям.

– Куда вы пропали? Вас все ищут. Отец, Изабель хочет кое с кем тебя познакомить. И тебя тоже, – сказал он, поймав меня за руку, когда я уже начал двигаться в сторону.

В толпе гостей мы увидели Таукея Ийпа. Он кивнул головой в знак того, что обо всем позаботился. И тут из толчеи вынырнула Изабель, и я понял, что следовавший за ней мужчина и есть тот гость, кого она просила включить в список.

Когда Питер Макаллистер пожал ему руку, у отца под скулами заходили желваки. Он был высокий и широкоплечий, с наметившимся брюшком. Рядом с ним Изабель казалась маленькой девочкой. Она казалась напряженной, что не исправила даже обращенная к ней отцовская улыбка; но мы все знали, что отец никогда не поставит семью в неловкое положение на публике. Сейчас он держался с Макаллистером с подчеркнутым обаянием. Суровые слова должны были последовать после приема, но мне почему-то показалось, что на этот раз Изабель их не боялась.

Я ушел. Меня не отпускал вопрос, был ли Эндо-сан замешан в покушении на жизнь отца. Он стоял в одиночестве на краю газона под казуариной и смотрел на свой остров. Я отказывался поверить, что он хоть что-нибудь об этом знал. Это было так просто.

– Твой отец – хороший человек, – заметил он, когда я подошел к нему.

Мы подошли к краю бассейна. Я запустил в воду сотни масляных ламп, установленных на искусственных водяных лилиях, и их блеск переливался на поверхности воды. По всему парку статуи из отцовской коллекции были уставлены свечами, отчего казалось, что они двигаются как живые в бьющихся на ветру язычках пламени.

Выкатившаяся луна заставила звезды побледнеть. В миле от Истаны маяк резал лучом бескрайнее море. Я решил не говорить Эндо-сану про откровения Раманатана. С помощью дзадзэн я слой за слоем отфильтровывал шум вечеринки, представляя, что, кроме нас двоих, вокруг никого не было.

– Филип-сан, – раздался голос сзади.

Это был Танака, учитель Кона. Я поклонился.

– Конбанва, Танака-сан.

Он вернул мне приветствие и обратился к Эндо-сану.

– Как твои дела? Столько времени прошло, правда?

– У меня все хорошо. Да, времени прошло немало. Как поживает Уэсиба-сэнсэй?

– Боюсь, у меня нет от него новостей. Последний раз я получил от него письмо накануне его переезда на Хоккайдо.

– Хоккайдо?

– Он хотел оказаться подальше от войны, от генералов и министров, которые каждый день докучали ему, чтобы он начал обучать армейских новобранцев. Он передал мне сообщение для тебя, на случай, если мы с тобой встретимся.

Эндо-сан вздохнул, словно ожидал этого.

– Он сказал, что понимает твои действия, но это не значит, что он их одобряет. У тебя есть долг перед семьей, но ты не должен отклоняться от пути, на который он тебя наставил. Еще он сказал, что всегда будет считать тебя своим учеником.

Эндо-сан оставался бесстрастным.

– Как дела у твоего ото-сана? – продолжал Танака.

Я прислушался, стараясь не упустить ни единого слова. Эндо-сан никогда не распространялся о своем отце.

– Он выздоравливает от недавней болезни. Правительство обращается с ним хорошо, ему дают нужные лекарства. Спасибо за твою заботу.

Тон Эндо-сана ясно показывал, что тема отца закрыта, но Танака не обратил на это внимания.

– Нашему императору не следовало слушаться генералов, – сказал он. – Твой отец был прав, что твердо заявил о своих убеждениях, несмотря на цену, которую ему пришлось заплатить. Столько страданий. Скоро ли закончится война в Китае?

– Не знаю. Надеюсь, что да.

– Тебе нужно вернуться домой, друг мой.

– Я заключил договор с правительством, и я буду его выполнять, пока отец не выйдет на свободу. Скажи моей семье, что мне не нужен надзиратель в твоем лице.

– Я делаю это не только ради них. Мы все о тебе беспокоимся, даже те, кто не принадлежит к твоей семье.

Эндо-сан не нашелся с ответом, и стало ясно, что разговор подошел к концу. Они обменялись поклонами, и Танака-сан ушел, смешавшись с толпой.

– Вы никогда не рассказывали мне ни о своей семье, ни об отце.

– Когда-нибудь расскажу, – ответил он, отводя взгляд от удалявшегося Танаки. Он собрался с мыслями, вздохнул, посмотрел на часы и сказал:

– Скоро нам с Хироси-саном придется уйти.

– Вы пропустите отцовскую речь. Вы должны на нее остаться, его речи славятся остроумием, – сказал я, внимательно наблюдая за его лицом.

Внезапно меня затошнило, потому что, как я этому ни противился, в голове снова всплыла мысль, что ему известно о бомбе.

Он покачал головой.

– Нам завтра рано вставать. Но спасибо за приглашение.

– Я думал, что Хироси-сан его не примет.

– Почему нет?

– Я его как-то раз оскорбил.

Я вкратце передал ему наш разговор в доме Генри Кросса.

Эндо-сан недобро рассмеялся.

– Это было очень дурно с твоей стороны.

– Япония захватит Малайю? – Настала моя очередь задавать вопросы.

Учитель не колебался.

– Да.

Одно это слово изменило весь мир. Никакой попытки напустить туману и вплести правду в что-то удобоваримое вроде Азиатской сферы взаимного процветания, в которую верил Раманатан.

– Когда?

– Я не знаю. Но это произойдет очень быстро. – Он отвернулся к морю. – Тебе не о чем беспокоиться. Я обеспечу твою безопасность и безопасность твоей семьи. Но вы все должны будете с нами сотрудничать.

– Вы всегда это знали, да? – спросил я, пытаясь не выказать ярость.

Его глаза врезались взглядом в мои, и я шагнул назад.

– Где все те идеалы, которым вы меня учили, идеалы вашего сэнсэя? Любовь, мир, гармония? Где они?

Он не ответил.

– Твой дед… – Он запнулся, но потом продолжил: – Я как-то говорил тебе, что у нас всех были прошлые жизни. Помнишь?

Я помнил. Тогда, вернувшись из Храма змей, мы пошли по пляжу, только что отмытому дочиста наступившим отливом, и по безукоризненно гладкому песку за нами тянулась цепочка следов. Эндо-сан спросил меня:

– Что ты почувствовал, когда мы впервые встретились?

– Как будто я уже знал вас раньше. Возможно, мы встречались на каком-нибудь приеме.

Но я знал, что это было не так. Нет, ощущение было совсем другим. Будто время сложилось как телескоп.

– Верно, мы познакомились очень-очень давно, много жизней назад. И мы знали друг друга в течение многих жизней.

Он остановился, повернулся и указал на цепочки следов.

– Мы стоим в настоящем, а там – прожитые нами жизни. Видишь, как наши следы иногда пересекаются? – Он повернулся в другую сторону и указал на бескрайнюю полосу незапятнанного песка. – А вон там – жизни, которые нам предстоит прожить. И наши следы снова пересекутся.

– Откуда вы знаете, как вы можете быть в этом уверены?

– Это открывается мне, когда я медитирую. Проблесками и вспышками, уколами, иногда острыми, как катана, иногда едва уловимыми.

– Как заканчивались наши жизни? – спросил я, уступив любопытству.

Он посмотрел на море. Там, балансируя на канате горизонта, качалась парусная яхта.

– С болью и неудовлетворением, не состоявшись. Именно поэтому вы вынуждены жить снова и снова, чтобы встретиться и довести все до конца.

Я не поверил в сказанное им. Идея о невозможности контролировать собственную жизнь вызвала у меня отторжение, это было все равно что старательно копировать уже кем-то написанную книгу. Где же была подлинность, возбуждение при виде чистой страницы и заполнении ее чем-то новым?

Звуки вечеринки вернули меня в настоящее.

– Какое отношение все это имеет к вторжению в Малайю?

– Это значит, что мы не в силах ничего изменить. Наша судьба уже предопределена.

– Я отказываюсь в это верить.

– Ты считаешь, что наша встреча была простой случайностью и больше ничем? Тебе хочется превратить ее в банальность?

Я беспомощно покачал головой.

– Не знаю. Все, что я знаю, – это то, что ваша страна нападет на мою.

– Вторжение в Малайю означает, что мы снова станем врагами. Что мы скоро снова войдем в круг боли и попыток ее искупить. Именно это имел в виду твой дед.

Он замолчал, смотря на гостей, которые смеялись и чокались бокалами.

– Но я хочу, чтобы ты всегда, даже когда мы будем сражаться не на жизнь, а на смерть, помнил одну вещь. Всегда помни, что я тебя люблю и что эта любовь началась в глубине времен.

Эндо-сан протянул руку и осторожно тронул меня за плечо. Потом посмотрел на дом.

– Там твоя комната? – приподняв бровь, он указал на ряд смотревших на нас окон.

– Да.

– Можно взглянуть?

Вечеринка осталась у нас за спиной. Это была первая экскурсия Эндо-сана по нашему дому, но когда мы проходили по комнатам первого этажа и поднимались по лестнице, я видел, что он узнавал обстановку по моим описаниям. Мы поднялись на второй этаж в полумрак моей комнаты. Я открыл окна, позволив ветерку приподнять тонкие шторы. Повернулся и посмотрел на Эндо-сана, а оркестр внизу заиграл фокстрот «Сияние луны». Он потрогал корешки моих книг и мягко подшутил над моими опытами в каллиграфии.

– Ты делаешь успехи, – заметил он, кладя листы рисовой бумаги обратно на стол.

Потом взял другой лист и рассмеялся с удовольствием в голосе.

– Ты, я вижу, решил скопировать рисунок Мусаси.

Я посмотрел через его плечо на портрет Бодхидхармы, не понимая, что имелось в виду. Этот монах вместе с Забытым императором преследовали меня во сне с тех самых пор, как я услышал рассказ деда.

– Какой рисунок Мусаси?

– Портрет Дарумы, который висит у меня дома.

– Нет. Это портрет китайского монаха, Бодхидхармы, который отрезал себе веки, чтобы никогда не спать. Мне про него дед рассказывал.

– Филип, это один и тот же человек.

Я тут же увидел, что действительно бессознательно повторил рисунок Мусаси, тот самый рисунок, копию которого нарисовал Эндо-сан, и на долю секунды увидел, что все – и мы все, и каждый миг времени – были чем-то между собой связаны. Комната наполнилась золотистым светом ярче, чем солнце, и все вдруг стало таким ясным, таким понятным, что я тихо вздохнул и закрыл глаза, надеясь запечатлеть это в памяти своего сердца. Я чувствовал полный покой, поднимаясь выше и выше во всеобъемлющем понимании. Я видел все – от начала и до конца, а потом с нового начала. И тут миг вечности кончился, полная ясность и абсолютное умиротворение исчезли; и хотя тогда я этого еще не знал, мне предстояло искать их всю оставшуюся жизнь – и не найти.

Эндо-сан не сводил с меня неподвижного взгляда.

– Сатори, – прошептал он.

Я не стал провожать Эндо-сана, предпочтя пройтись среди гостей. После пережитого в комнате я всматривался в их смеющиеся лица, видел их жесты и телодвижения и чувствовал отчуждение и даже холод. Я не имел ни малейшего представления, насколько скоро и молниеносно все вокруг должно было измениться.

Роберт Ло, владелец консервного завода «Лаки-Форчьюн» в Баттерворте, напился и теперь отчитывал Монки Харгрейвза за то, что тот напечатал в своей газете список подписавших антияпонскую петицию членов Китайской торговой палаты. Монки, принявший на грудь не меньше, стукнул Роберта Ло кулаком, и оба свалились на землю. Другие гости вступились каждый за своего – и я понял, что два пьяных дебошира дали им повод выплеснуть накопившееся раздражение. Я слишком устал, и мне было плевать.

Китайский торговец оловом ударил японского фотографа, снимавшего драку, и дебош набрал обороты, приняв угрожающие масштабы. На помощь торговцу оловом пришли другие китайцы, а японцы сбежались поддержать своего. Раздались крики; я задумался, что предпринять, и тут прозвучал выстрел.

Все немедленно стихли и замерли. Проследив за их взглядами, я обернулся. На освещенном снизу балконе разгневанным ангелом стояла Изабель в медленно развевавшейся на ветру белой юбке. В руках у нее был винчестер.

– Довольно. Вы что, хотите испортить моему отцу праздник?

Я рассмеялся, и напряжение спало. Рядом взорвалась вспышка, кто-то ее сфотографировал. Дед зааплодировал, и другие последовали его примеру. Оркестр подхватил оборвавшуюся мелодию, а подошедшие официанты навели порядок.

– Ты пьян? – спросил меня подошедший сзади Кон. – Выглядишь потерянным.

– Так я себя и чувствую, – ответил я, радуясь его появлению. – Где твой отец?

Он указал туда, где Таукей Ийп разговаривал с моим дедом.

– Они друзья? – спросил я.

– Они познакомились в Гонконге перед Первой мировой войной.

– Так мы почти семья, – сказал я, и снова подумал о миге откровения и просветления, пережитом в комнате и показавшем, как мы все друг с другом связаны. – Спасибо, что предупредили нас о бомбе. Вы спасли жизнь моему отцу и, скорее всего, всем остальным. Я этого не забуду.

– Я тоже. Отец просил тебе передать, что мы какое-то время присмотрим за господином Хаттоном. Чтобы убедиться, что он в безопасности.

Я посмотрел на него долгим пристальным взглядом, в страхе за его будущее, за наше будущее.

– Сегодня мне сказали, что японцы скоро высадятся в Малайе.

– Знаю, и это заставляет меня кое о чем спросить.

Меня царапнула подавленность в его голосе, и я подумал: «Неужели этот вечер никогда не кончится»?

Убедившись, что мы стоим в удалении от толпы, он произнес:

– Ты решил? Насчет предложения Эджкома?

Я кивнул, спрашивая себя, окажутся ли наши решения одинаковыми. Уже несколько недель я думал над этим планом и пару раз едва поборол искушение спросить совета у Эндо-сана. Но это было невозможно. Мне не хотелось ставить его в затруднительное положение. Если бы его правительство действительно вторглось в Малайю, ему пришлось бы либо предать родину, умолчав о сто тридцать шестом отряде, либо предать мое доверие. Я горько посмеялся над собой, вспомнив слова учителя, сказанные этим вечером, и почувствовал облегчение, что ему не доверился. В то же время меня огорчало, что у меня появились от него секреты, ведь когда-то я рассказывал ему абсолютно все. Что-то изменилось, и я не был этому рад.

– Ты думаешь, нам надо вступить в отряд?

– Я прекрасно им подхожу, и ты тоже. У нас уже есть нужные навыки, чтобы выжить.

– И ничего, что тебе придется сражаться с соплеменниками Танаки-сана?

– Я испытываю к своему сэнсэю огромное уважение и привязанность, как и ты к своему. Но будет война, и если японцы планируют устроить здесь то же, что они творили в Китае, я сделаю все, чтобы защитить свой дом. Это правильный выбор. Я знаю, что Танака-сан поймет и между нами ничего не изменится. К войне он никак не причастен.

Мне хотелось сказать то же самое про Эндо-сана, сказать, что он невиновен, но он только что раскрыл мне свои истинные намерения, свою осведомленность о будущем.

– Надеюсь, ты решишь вступить в отряд. Мы сможем попросить записать нас в одну группу.

– Не знаю. Мне нужно еще подумать. Я не в восторге от этой идеи. Мне нужно будет остаться здесь и позаботиться о семье.

Когда я произносил эти слова, внезапное предчувствие, возможно, след испытанного сатори, подсказало мне, что я прав, что семье потребуется мое присутствие.

– Хорошо, я подожду связываться с Эджкомом, – сказал он, протянув руку.

Я взял ее в свою и крепко сжал, вдруг ощутив себя потерянным. Поняв обуревавший меня страх, Кон сказал:

– Мужайся, друг. Нам всем придется это сделать, и очень скоро.

Я смотрел, как он идет к своему отцу. Нам обоим было по восемнадцать лет.

Ноэль Хаттон забрался на тесную эстраду, и оркестр вежливо приглушил последние ноты. Он взял у певца микрофон и произнес:

– Спасибо всем, что пришли.

Послышались приветственные выкрики, и толпа постепенно затихла.

– Я чуть было не лишился возможность произнести эту речь по причинам, которые я предпочту не сообщать. – Он сделал паузу. – На ваших приглашениях написано, что этот вечер устроен в честь моего сына Уильяма, который поступил на флот. Но это не все. Этот вечер устроен в честь всех нас, наших сыновей, братьев, отцов, друзей и возлюбленных, которые решили вступить в вооруженные силы. Некоторые уже отправились на службу по всему миру и не могут сегодня быть с нами. Мы посылаем им наши благословения и молимся, чтобы они остались невредимы и скорее вернулись домой.

Ночь взорвалась одобрительными возгласами, гости захлопали и застучали ножами по бокалам.

– Сегодняшний вечер устроен и для тех, кто остался здесь, чтобы удержать экономику на плаву и укрепить наш дух, в ожидании дня, когда любимые снова будут с нами на улицах Пенанга, на плантациях и у себя дома.

Отец взглядом выцепил меня из толпы. Подмигнул мне и сказал:

– А теперь подарок от господина Кху, члена моей семьи.

Над нами взвились пять пылающих копий, разрывая небо, чтобы впустить свет грядущего дня. Они поднимались все выше, словно желая занять место рядом со своими звездными собратьями. Наконец они поднялись до предела и в тот же миг взорвались каскадом пылающих цветов, каждый из которых дал начало следующему, словно передавая огонь по цепочке, отбрасывая свет на наши поднятые кверху лица. Толпа разразилась одобрительными возгласами, свистом и криками.

Именно в этот момент желудок сообщил мне, что я ничего не ел с самого начала вечера. Почувствовав чье-то приближение, я обернулся.

– Старику пора спать. – Рядом стоял дед.

– Вы ничего об этом не сказали, – сказал я, указывая на небо.

– Сюрприз для тебя, – сказал он с довольным лицом.

– Спасибо, – ответил я, надеясь, что дед поймет, что я имел в виду не только фейерверк.

Он без труда уловил смысл моих слов.

– Кстати, твои братья с сестрой мне понравились. В них нет никакой английской заносчивости. Я даже пальцем не пошевелил, а у меня появилось еще трое внуков.

– Иметь внуков – это так важно?

Я знал, что у китайцев внуки считались большой ценностью, иначе кто бы ухаживал за могилами и делал подношения из еды и ритуальных денег, так нужных в загробном мире? Но мне было любопытно услышать его точку зрения.

– Сможешь навестить меня завтра? Я остановился в доме твоей тети Мэй.

– Да.

Я знал, что не нужно давить на него с ответом. Он даст мне его так, как сочтет нужным.

– Приходи ближе к полудню.

С этими словами дед повернулся и ушел в дом.