Глава 12
Эшер сидела на кровати и смотрела финальный матч мужского чемпионата с участием Тая. Она почти не слушала телевизионного комментатора, потому что сама могла оценить каждый удар и каждый прием. Она не могла пойти на стадион по известной причине, но по телевизору никто не мог ей помешать смотреть на игру Тая.
Она внимательно вглядывалась в его лицо, когда шел крупный план. Да, напряжен, но полностью сосредоточен на игре. Как всегда, полон взрывной энергии, может быть, больше, чем обычно. И она была рада за него.
Каждый раз, когда показывали замедленной съемкой его замах, удар и полет мяча, она наслаждалась красотой его движений и игрой мышц. Он был настоящим спортсменом. И смог свой гнев подчинить дисциплине. Ракетка ожила, стала как бы продолжением руки. Он был так хорош, с горящими глазами, с гривой волос, которые метались за спиной, сдерживаемые повязкой, что придавало ему романтический облик. Он играл яростно, как будто не знал усталости, не делал ошибок, казалось, энергия в нем была неисчерпаемой. Что двигало им в этой ненасытной жажде борьбы?
Он всегда был шаровой молнией, но сейчас превзошел сам себя — это был шторм, взрыв, и она слишком хорошо его знала, чтобы понимать, что кроется за этим. Он был на грани срыва, но это делало его игру чрезвычайно захватывающим зрелищем.
Бедняга Чак, с которым Таю пришлось встретиться в финале, не мог противостоять такому натиску — резаные удары с лета просто не брались. Чак метался по площадке, не успевал, не имел никаких шансов. Один раз ошибся судья на линии, отдав очко Чаку, и когда камера поймала крупным планом взбешенное лицо Тая, Эшер даже поежилась. Точно таким же взглядом он смотрел последний раз на нее — презрительно и с ненавистью. Казалось, взрыв неизбежен. И все-таки он сдержался — лишь резко отвернулся и пошел к задней линии. Пригнувшись, качаясь с ноги на ногу, сузив глаза, как тигр, стал готовиться принять подачу.
Он брал любые мячи, даже те, которые практически не брались, когда мяч вместо того, чтобы отскочить от земли, слабо подпрыгивал и менял направление. Превосходил противника во всем — в тактике, в напоре, яростной агрессии. Старбак никогда еще не играл так мощно и профессионально. Эшер невольно ощутила гордость. Он деморализовал даже такого опытного профи, как Чак, тот не успевал отбить, как мяч возвращался с немыслимой скоростью и силой на его сторону. Удары в заднюю линию были безупречны, и не было причин сомневаться в этом, когда поднималось легкое облачко мела.
Она слышала каждый его шумный выдох, свист воздуха, рассекаемого ракеткой. Как бы она хотела быть сейчас с ним рядом.
Но он не хотел. Она не сможет забыть его взгляд, полный отвращения и ненависти. Тай всегда был человеком крайностей — он либо любил, либо ненавидел и не шел на компромисс. Он вычеркнул ее из жизни. Значит, придется принять это. И она должна… Смириться? Но Эшер тоже была не из робкого десятка, у нее была гордость, а борцовских качеств ей тоже было не занимать. Разве она уже однажды не совершила ошибку, смирившись перед чужой волей? И во что это вылилось? Она снова взглянула на экран, где возникло лицо Тая, его глаза, перед тем как он сделает замах и пошлет мяч, как снаряд, в сторону противника. Ее захлестнула любовь к этому человеку. Она любила, нуждалась в нем, хотела его.
Хватит, стоп. Она вскочила, проклиная в душе и себя, и его. Но приняла решение — если даже она должна проиграть, то сделает это в борьбе, как поступила последний раз на корте. Он не вычеркнет ее из своей жизни так легко, как сделал это раньше. Она забудет на время, что тоже старается быть бескомпромиссной. Ей надо поговорить с ним, и она заставит себя выслушать. Пусть он ненавидит ее и презирает, она должна бороться за свою любовь. Она выключила телевизор и сразу услышала стук в дверь.
Бросилась к двери, открыла и — застыла на месте. Нетерпеливая радость и решительность сменились полной растерянностью.
— Папа!
— Эшер. — Джим Вольф увидел изумление на лице дочери и, понимая, что она испытывает сейчас, помедлил на пороге, затем сказал. — Могу я войти?
Он не изменился. Совсем. Все такой же прямой, высокий, загорелый, с серебряными нитями в волосах. Ее отец… Глаза Эшер наполнились слезами любви.
— О, папа, как я рада тебя видеть. — Она схватила его за руку и втащила в комнату.
И сразу повисла неловкая тишина.
— Садись, пожалуйста. — Она показала на кресло и засуетилась, чтобы как-то справиться с неловкостью. — Хочешь что-нибудь выпить? Может быть, кофе?
— Нет.
Джим сел, куда указала Эшер, и посмотрел на нее. Она похудела, это он сразу заметил. И нервничает, как и он сам. После звонка Тая он постоянно думал о ней.
— Эшер, — он помолчал, потом вздохнул, — сядь, пожалуйста, — подождал, пока дочь сядет напротив. — Я хочу сказать, что горжусь тобой, тем, как ты провела весь сезон.
Хотя его голос был ровен, даже сух, она обрадовалась:
— Спасибо, папа.
— Особенно горжусь твоей игрой на последнем матче.
Эшер слегка улыбнулась. Отец верен себе — в первую очередь говорит о теннисе.
— Я проиграла.
— Но ты играла, — возразил он, — играла до последней секунды. Выдержала до конца, наверное, никто даже не догадался, что ты была больна.
— Но я не была больна, — машинально ответила она, — раз я вышла на корт…
— Значит, была готова, — закончил он за нее. — Я недаром вбивал в тебя столько лет эту истину.
— «Вопрос спортивной чести и гордости», — напомнила Эшер слова отца, которые он повторял ей не уставая во время тренировок.
Джим молчал, глядя на тонкие руки дочери, сложенные на коленях. Она всегда была принцессой, прекрасной, золотой принцессой. Он хотел подарить ей весь мир, но хотел, чтобы она заслужила это.
— Я не собирался приезжать…
Она ждала.
— И что поменяло твое решение?
— Пара вещей. Особенно твоя последняя игра.
Она встала и подошла к окну.
— Значит, надо было проиграть, чтобы ты снова стал со мной разговаривать. — В спокойном голосе дочери прозвучали горькие нотки.
Хотя ее любовь к отцу оставалась прежней, она не собиралась больше признавать его превосходство только по праву старшинства.
— Все эти годы я так нуждалась в тебе, так ждала и надеялась, что ты простишь меня.
— Такие вещи трудно простить, Эшер.
Джим поднялся. Ему стало вдруг ясно, что дочь повзрослела и стала сильнее. И он уже не чувствовал себя уверенно, потому что не знал, как вести себя с этой взрослой женщиной, в которую она превратилась.
— А мне было трудно понять, — возразила Эшер с прежним спокойствием, — что мой отец прежде всего видит во мне спортсменку, а не своего ребенка.
— Это не так.
— Разве? — Она обернулась и серьезно посмотрела на него. — Ты отвернулся от меня, потому что я бросила карьеру. И ни разу за все время, когда мне было плохо, не протянул руку помощи. У меня никого не было, кроме тебя, не к кому было идти, а ты лишил меня своей любви.
— Но я все это время пытался примириться с тем, что случилось. Пытался понять твое неожиданное решение выйти за этого человека, хотя ты знала, как я к нему отношусь. — В нем вдруг поднялась волна прежнего возмущения, и голос стал ледяным. — Я пытался понять, как ты могла бросить то, что составляло смысл твоей жизни, и превратиться в другого человека.
— У меня не было выбора, — возразила она, тоже теряя терпение.
— Выбор? — Он повысил голос. — Ты решила поменять карьеру на титул, потом решила избавиться от ребенка. Моего внука.
— Прошу тебя. — Эшер потерла виски, отворачиваясь. — Не надо, папа. Ты и понятия не имеешь, как я платила и плачу до сих пор за свою неосторожность.
— Неосторожность? — Джим ушам не поверил и воззрился на дочь, как на чудовище. — Ты называешь аборт неосторожностью?
— Нет, нет! Ты не понимаешь, — голос ее дрожал от душевной боли, — я говорю о потере. Если бы я не вышла из себя и была внимательнее, то не упала бы тогда с лестницы. И не потеряла бы ребенка. Ребенка моего Тая.
— Что?! — Чувствуя, как его охватывает слабость, Джим опустился в кресло. — Как упала? Ребенок Тая? Тая? — Он прикрыл глаза рукой, как будто хотел обдумать свалившиеся на него новости. И вдруг почувствовал себя старым и напуганным. — Ты сказала… Я правильно понял? Что с тобой произошел несчастный случай, у тебя был выкидыш и ты потеряла ребенка Тая?
— Да, папа. — Эшер повернулась к отцу. — Я же писала тебе обо всем.
— Я не получил ни одного письма. — Джим протянул дочери трясущуюся руку, и она, подбежав, взяла ее. — Эрик мне сказал, что ты избавилась от его ребенка.
До Эшер не сразу дошел смысл услышанного. Когда же она посмотрела на него, взгляд у нее был такой печальный, что он ощутил весь груз прожитых лет.
— Эрик сказал, ты сама захотела и избавилась от ребенка против его воли. — Увидев, как дочь покачнулась, Джим подхватил ее. — Он сказал, что ты сделала аборт тайком, ничего ему не сказав. И при этом был таким расстроенным, что я поверил ему.
Эшер безвольно опустилась на колени перед отцом.
— Господи, я ему поверил…
— Папа…
Он увидел близко ее глаза, огромные, в них застыл ужас. У него тряслись руки.
— Эрик позвонил мне из Лондона. Его голос… Это был голос человека, убитого горем… Он сказал, что ты пошла на это без его согласия, и, когда он узнал, все было уже кончено. Как будто ты сказала, ребенок помешал бы тебе сейчас, когда ты стремишься состояться как леди Уикертон.
Эшер не могла до конца поверить, что рассказ отца — правда. Она покачала головой:
— Не знала, что Эрик может быть так коварен и так жесток.
Теперь все встало на свои места. Вот почему ее письма отцу остались без ответа. Об этом позаботился Эрик, их просто не отправляли. А когда она позвонила отцу, то наткнулась на ледяной тон и его нежелание с ней разговаривать. Он коротко сказал, что никогда не примирится с ее поступком. Она тогда решила, что он имеет в виду, что она бросила теннис.
— Он хотел мне отомстить. — Эшер положила голову отцу на колени. — И он до сих пор все еще заставляет меня расплачивается.
Джим нежно взял лицо дочери в ладони.
— Расскажи мне все, я хочу выслушать тебя наконец, как должен был поступить давно.
Она начала с прихода Джесс, не скрывая ничего: ни своего разрыва с Таем, ни стремительного решения выйти за Эрика. Потом рассказала про несчастный случай. Как очнулась в госпитале и что тогда ей заявил Эрик. По мере ее рассказа лицо отца становилось все более мрачным.
Вольф слушал, проклиная себя за то, что был таким идиотом.
— А теперь Тай… — Эшер вдруг все поняла, она страшно побледнела и вздрогнула, как от удара током. — Тай думает… Эрик, наверное, и ему сказал то же самое, что и тебе!
— Нет, это я ему сказал.
— Ты?! — Она сжала руками голову, как от сильной боли. — Но почему, папа?
— Он позвонил мне несколько дней назад, глубокой ночью. Хотел меня убедить, что мне необходимо приехать сюда и повидаться с тобой. Он тревожился за тебя. И я рассказал ему то, во что верил сам, и заставил поверить его.
— Я помню ту ночь. Я проснулась и… Он так смотрел на меня, когда я сказала, что это был его ребенок… Те ужасные вещи, которые он мне наговорил. Я тогда не поняла его ненависти…
Краска вернулась на ее лицо.
— Я должна сказать ему правду. — Она вскочила и бросилась к двери. — Я иду в клуб. Заставлю его выслушать. И он поймет.
— Матч должен уже кончиться. — Джим поднялся, чувствуя, что ноги плохо его держат. Его дочь была в аду, а он вместо того, чтобы помочь ей выбраться, наоборот, прибавил ей страданий. — Ты его там не сможешь поймать.
Она с расстроенным видом взглянула на часы.
— Я не знаю даже, где он остановился. — Вернулась от двери и подошла к телефону. — Сейчас выясню.
— Эшер, — Джим умоляюще протянул к ней руки, — прости меня.
Эшер положила трубку и бросилась в объятия отца.
Время приближалось к полуночи, когда Тай вернулся в номер. Последние два часа он непрерывно пил, празднуя победу. Не каждый день выигрываешь Большой шлем, оправдывал он себя, пытаясь отыскать в карманах ключ. И не каждый день мужчина получает с полдюжины приглашений от женщин разделить с ними постель. Он засмеялся и, найдя ключ, вставил в замок. И почему, какого черта, он не взял одну из них с собой?
Потому что ни одна не была Эшер, подумал он, поворачивая ручку двери. Но с ней кончено. Просто дело в том, что ему вообще не нужна женщина, он слишком устал и много выпил. А Эшер была вчерашним днем.
В номере было темно. Тай пошатнулся. Действительно, сегодня он напился. Пил стакан за стаканом, убеждая себя, что им движет именно радость победы, а не желание скорее забыть Эшер.
Парнишка из трущоб Чикаго поднялся на самую вершину.
Он бросил ключи наугад и услышал, как они упали с глухим стуком на ковер. Пошатываясь, стащил с себя рубашку и швырнул в том же направлении. Если удастся отыскать в темноте кровать, он сразу свалится и уснет. Сегодня наконец сон придет и прогонит навязчивые мысли, для этого в крови достаточно алкоголя. И уйдут видения — больше никаких темно-голубых глаз и матовой нежной кожи перед глазами.
Он пошел в спальню, и в это время вспыхнул свет, ослепив его на мгновение. С проклятием он закрыл глаза одной рукой, другой придерживаясь за стену.
— Погаси его к дьяволу, — пробормотал он.
— Победитель явился после празднования.
Услышав спокойный насмешливый голос, он убрал руку от глаз и увидел Эшер. Она сидела в кресле и выглядела, как всегда, безупречно и очень соблазнительно. Он почувствовал, как кровь, взбудораженная алкоголем, закипает желанием, которое он заглушал агрессивной игрой и тренировками.
— Какого дьявола ты здесь делаешь? — грубо спросил он.
— И триумфатор, кажется, вдребезги пьян. — Она как будто не услышала его вопроса и не обратила внимания на тон. Встала и подошла к нему. — Я думаю, сегодня ты имел полное право напиться. Действительно, заслужил это прекрасной игрой. Могу я присоединиться к хору поздравлений?
— Убирайся. — Он отклеился от стены. — Я не хочу тебя.
— Я закажу кофе, — спокойно отозвалась она, — и мы поговорим.
— Я же сказал — убирайся! — Он схватил ее за запястье и развернул к себе. — Пока я не разозлился и не ударил тебя.
Он слышал, как участился ее пульс под его рукой, но она осталась внешне спокойной.
— Я уйду после того, как мы поговорим.
— Ты знаешь, что я хочу с тобой сделать? — Ее спина теперь касалась стены. — Я хочу избить тебя до полусмерти.
— Я понимаю. — Она еще держалась и старалась не реагировать на его грубость. — Тай, я только прошу меня выслушать.
— Я не хочу тебя слушать. — От ее близости в его воспаленном воображении возникла картина, которую он видел перед собой, ворочаясь без сна по ночам, — обнаженная Эшер лежит постели, и он видит ее призывный взгляд. — Убирайся, пока я не вышел окончательно из себя. Я сейчас не отвечаю за свои поступки. Уходи и поскорее.
— Не могу. — Она дотронулась до его щеки. — Тай…
И не закончила, потому что он резко и больно прижал ее к стене. Ей показалось на миг, что он сейчас ударит ее. Но он помедлил и вдруг, нагнувшись, буквально обрушил на ее губы поцелуй, грубо, нетерпеливо, больно раздвинул ее губы языком, просунул его внутрь, его зубы коснулись ее зубов, он чуть не задушил ее, лишив возможности дышать. Она забилась в его руках, пытаясь вырваться, чувствуя запах алкоголя, понимая, что он пьян и не отдает уже отчета своим действиям. Она пыталась отвернуться, но он силой удерживал ее.
Он вдыхал знакомый запах с оттенком слабых, но сексуальных духов, к которому примешивался запах страха. Она не могла вырваться и, перестав бороться, только стонала, умоляя о пощаде. И поцелуй, помимо его воли, перестал быть наказанием, утратив жесткость. Он пробормотал ее имя, потом стал покрывать жадными поцелуями ее лицо, шею и ощутил знакомую волну радости от приближающейся близости. Только сейчас он понял, как тосковал без нее.
— Я не могу жить без тебя, — шептал он между поцелуями, — не могу.
Он опустился на пол, увлекая ее за собой. Он сходил с ума от ее запаха, ее прикосновений, ее кожи. Исчезла ярость, он забыл, что не хотел больше видеть ее, что вычеркнул из своей жизни. Все ушло. Теперь он позволил вырваться своим чувствам, которые до этого сводили с ума, не давали спать, выливались в агрессию на площадке. Причиной ярости, душившей его, доводившей до бешенства, пугавшей соперников, когда она выплескивалась в игре, было лишь отсутствие в его жизни Эшер. Она была нужна ему как воздух. Без нее невозможно было жить и дышать. Он дал себе волю, его поцелуи и ласки полностью подавили ее волю, она замерла под этим натиском страсти и отчаяния и не сопротивлялась. Он слышал ее дыхание, ритмичное, как музыка, и слышал стук сердца, что билось рядом в унисон с его собственным сердцем.
Тай становился все требовательнее в своих ласках, и Эшер, не в силах сдерживаться, отвечала с той же страстью, прижимала его голову к себе, ее губы тоже давали наслаждение. Она сразу заполнила пустоту, в которой он жил последнее время, которую не могли заполнить ни победы, ни последний триумф. Он чувствовал, как наступило долгожданное облегчение и избавление. Она уже проникла в его кровь и плоть, она стала частью его самого.
Кровь шумела в ушах. Не в силах больше сдерживаться, чувствуя ее нетерпеливое ожидание, овладел ею и, когда они слились, выкрикнул ее имя. Потом их подхватила и понесла волна, пока оба не затихли, обессиленные.
Опустошенный, он откатился в сторону и лежал, неподвижно глядя в потолок. Как это произошло? Как он мог так любить предавшую его женщину, так безумно желать, находить такое наслаждение в близости с ней? Ведь он изгнал ее из своей жизни, отрезал навсегда. Выходит, надо с этим смириться — он не сможет жить без нее. Его чувство к ней так велико, что не в его силах противостоять ему. И какой у него выбор? Жить без нее, жить с ней — одинаково означает ад.
— Тай. — Она дотронулась осторожно до его плеча.
— Не надо, не прикасайся. — Он поднялся с пола, не глядя на нее, дрожавшими пальцами привел в порядок одежду. — Оденься же, ради бога. — Кто кого использовал? Вот вопрос. — Ты на машине?
Она села и отвела с лица волосы, которые еще недавно он покрывал поцелуями.
— Нет.
— Я вызову такси.
— Не нужно. — В наступившей тишине она оделась, потом сказала: — Я понимаю, что ты жалеешь о том, что произошло.
— Я не собираюсь извиняться! — отрезал он.
— Я и не прошу, — отозвалась она спокойно. — Просто хочу сказать, что я ни о чем не жалею. Я люблю тебя, и единственным способом доказать это было любить тебя так, как я сейчас любила.
Она застегнула блузку. Он стоял у окна спиной к ней.
— Тай, я пришла сказать тебе то, о чем ты не знал. Но должен знать, потому что это важно. Выслушай, и когда я закончу, я уйду, у тебя будет время все обдумать.
— Ты не понимаешь, что я не хочу больше знать ничего, что связано с тобой. Тем более обдумывать. Все кончено.
— Но это последняя просьба.
Он долго молчал, потом неохотно согласился.
— Ладно, говори. — И усталым, несвойственным ему жестом растер лицо. Алкоголь выветрился, перегорел от взрыва страсти. Он был абсолютно трезв. — Но я тоже должен тебе сказать кое-что сначала. Джесс рассказала мне о том, что произошло три года назад. О своем приходе к тебе и о том, что она тебе наговорила. Я не знал об этом до вчерашнего вечера. Она объяснила свой поступок тем, что хотела меня защитить. По-своему тогда ей казалось, что она действует в моих же интересах. Хотя только все испортила.
— Я не понимаю, о чем ты.
Он обернулся, грустно улыбаясь.
— Ты действительно могла подумать, что я устал от тебя? Что хочу избавиться? И слушала всю прочую чепуху: о моей карьере, о нашем несходстве, слушала и поверила?
Она хотела ответить, но передумала. Странно, но те слова Джесс до сих пор причиняли боль, и ей хотелось защитить себя.
— Ты поверила, так?
— Да. Но подумай, все, что она сказала, очень походило на правду. Ты никогда не говорил, что любишь меня. Никогда не связывал со мной свою судьбу.
— Как и ты, — напомнил он.
— Если бы ты хотя бы один раз сказал мне…
— А может быть, причина была другой? Ты сама была не уверена в своих чувствах, хотела уйти, и, когда пришла Джесс, ты была готова принять ее слова как извинение своему поступку. Не захотела меня видеть, объясниться. Просто упорхнула прямо в объятия Уикертона. Несмотря на то что носила моего ребенка.
— Я не знала, что беременна, когда выходила за Эрика. — Тай только отмахнулся от ее слов, но она схватила его за плечи, вынуждая смотреть на нее. — Говорю тебе — я не знала! Потому что если бы знала, то, скорее всего, ушла бы раньше сама. Я уже подозревала, что тебе надоела, а Джесс только подтвердила мою уверенность.
— Но почему ты вбила себе в голову эту нелепость?
— Последнее время ты был со мной неразговорчив, если не мрачен, вечно не в настроении. Постоянно задумывался, а когда я спрашивала, не хотел объяснять причину. Все, что говорила Джесс, приобретало смысл, вносило ясность в твое поведение.
— Я был задумчив и рассеян только потому, что мучился, не зная, как попросить Эшер Вольф, мисс Светскость, Лицо Тенниса, выйти за простого парня Старбака, который был из другой среды и не подходил ей. Ведь за ней ухаживали и добивались ее руки лорды.
— Ты хотел жениться на мне?
— У меня все еще хранится кольцо, которое я тогда купил тебе.
— Кольцо? — повторила она недоверчиво. — Ты купил мне кольцо?
Почему-то это обстоятельство поразило ее больше всего.
— Я готовился сделать официальное предложение. А если бы не сработало, планировал похищение.
Она хотела засмеяться, но слезы выступили на глазах.
— Это сработало бы.
— Если бы ты сказала мне, что беременна…
— Тай, я не знала! Сколько можно повторять, чтобы ты понял. — Она забарабанила кулаками по его груди. — Неужели ты думаешь, я вышла бы за Эрика, если бы знала. Прошло несколько недель после свадьбы, когда это случилось.
— Тогда какого дьявола ты не сказала мне?
— Ты считаешь, что я захотела бы вернуть тебя таким способом? — Прежняя гордость вернулась к ней, заставив высоко поднять голову. — И я уже вышла за другого мужчину, дала ему клятву.
— Клятва больше значила, чем жизнь ребенка, который был плодом нашей любви? — горько возразил он. — И позволила тебе отправиться в клинику и убить прекрасное и невинное существо? Часть меня.
Тот образ, который он описал, показался ей таким отвратительным, что, задохнувшись от ярости и обиды, она снова стала колотить его в грудь, пока он не перехватил ее руки, завел за спину и удерживал силой.
— И часть меня! — крикнула она. — Ты об этом не подумал?
— Но ты не хотела его. — Она попыталась вырваться, но его пальцы стали стальными. — Ты не могла проявить элементарную порядочность и сначала спросить меня. Не могла перенести мысль, что станешь носить частичку меня в течение девяти месяцев.
— Не надо говорить за меня, откуда тебе знать, что я решила? — Она побледнела, ее глаза были полны ярости, когда она выпалила ему в лицо. — Я не делала аборта, это был несчастный случай, у меня случился выкидыш, я чуть не умерла тогда. Тебе было бы легче, если бы я умерла? Одному Богу известно, как я хотела тогда умереть.
— О чем ты говоришь? Какой несчастный случай? — Он отпустил ее руки, схватил за плечи и затряс. — Говори!
— Эрик ненавидел меня! — Она тоже кричала. — Когда я обнаружила, что беременна, и сказала ему, он был в ярости, решил, что я его обманула и скрыла беременность. Что после того, как ты бросил меня, я хотела навязать ему чужого ребенка. Он не хотел ничего не слушать. Мы поругались, а когда он заорал на меня и стал обзывать последними словами, у меня в голове помутилось, я бросилась от него прочь, оступилась и упала с лестницы. — Она закрыла глаза, ее всю трясло от воспоминаний. — Я не отдавала отчета, куда бегу, потеряла осторожность, только почувствовала, что лечу вниз, и потом наступила темнота. Очнулась я в клинике, и ребенка уже не было, я его потеряла.
Она говорила, и перед глазами возникала картина происшедшего, как будто раскручивалась лента кинофильма.
— Господи, Эшер.
Он хотел прижать ее к себе, но она отпрянула. И снова заговорила с отчаянием в голосе:
— Я понимала, что все кончено навсегда, моя жизнь кончена, и мне было настолько все равно, что я согласилась на его условия. — Она закрыла глаза руками. — Я не хотела, чтобы ты узнал, ведь ты отказался от меня. — Она опустила руки, сплела по привычке пальцы, глядя вниз. Глаза были сухи. — Я заплатила за потерю ребенка, три года я жила в аду, вела жизнь, которая была мне ненавистна, страдала одна. И три года носила в душе траур. Разве этого не достаточно?
Он подошел к окну и открыл его, как будто ему не хватало воздуха, но не ощутил ни малейшего дуновения.
— У тебя были годы, чтобы пережить. У меня же — несколько дней.
Его мучила мысль, что она была совершенно одна. Никого, кто мог бы сочувствовать. Разделить горе. Он сделал несколько глубоких вдохов, чтобы немного успокоиться.
— Насколько серьезно было твое состояние?
Она удивленно на него взглянула:
— О чем ты?
— Ты серьезно пострадала? — отрывисто повторил он и, поскольку она ошеломленно молчала, повторил: — Я спрашиваю, после твоего падения, что с тобой было?
— Я… я потеряла ребенка.
— Я спросил о тебе.
Она все не понимала. Никто ни разу не задал ей такого вопроса, даже отец. Увидев его лицо, она только покачала головой.
— Проклятье, Эшер, у тебя было сотрясение? Переломы? Ты сказала, что чуть не умерла.
— Ребенок погиб, — тупо повторила она.
Он подскочил и схватил ее за плечи.
— Я говорю о тебе! Ты что, не поняла до сих пор, что ты для меня самое важное на этом свете. У нас будет дюжина детей, если ты захочешь. Я хочу знать, что было с тобой.
— Я плохо помню. Я была под наркозом, потом они мне переливали кровь.
Он слушал, и его больно пронзало каждое слово, она могла умереть, а он бы так и не узнал ничего. В его глазах застыл ужас, она увидела и поняла наконец, что он испытывает.
— Тай, — она спрятала лицо на его груди, — все это давно в прошлом.
— Я тогда должен был быть рядом. — Он привлек ее к себе. — Мы бы пережили вместе, я бы поддержал тебя. А ты — меня.
— Просто скажи, что ты любишь меня. Скажи эти слова.
— Ты знаешь, что люблю. — Он приподнял ее лицо и, глядя в глаза, повторил: — Я люблю тебя, Эшер, — и увидев, как крупная слеза катится по ее щеке, снял ее губами. — Не надо. Больше не надо слез. Больше не надо печали, Лицо.
Она прижалась к нему и долго оставалась так, пока не наступило облегчение.
— Больше не надо печали, — повторила она.
Он кончиками пальцев нежно провел по ее щеке.
— Я сделал тебе больно.
— Мы позволили другим причинить нам боль. Но никогда больше этого не позволим.
— Как мы могли быть настолько глупы, что чуть не потеряли друг друга уже второй раз. Больше никаких секретов, Эшер.
Она наклонила голову.
— Больше никаких секретов, Тай. Мы начнем заново в третий раз.
— Ты знаешь, я всегда играю лучше под давлением, сейчас у нас ничья, и мяч на моей стороне.
— Господи, надо же отпраздновать твою победу.
— Я уже это сделал.
— Но не со мной. — Она подарила ему быстрый многообещающий поцелуй. — Мы можем поехать ко мне. И по дороге захватим бутылку шампанского.
— Мы можем просто остаться здесь. Шампанское подождет до завтра.
— Но завтра уже наступило.
— Тогда у нас впереди целый день. — И, обняв за плечи, он увлек ее в спальню.
Она остановила его:
— Подожди. Я хочу услышать официальное предложение. И сейчас.
— Ну же, Эшер, перестань.
Но она не сдвинулась с места.
— Я серьезно.
Он засунул строптиво руки в карманы.
— Ты же знаешь, что я хочу, чтобы ты вышла за меня.
— Но это не предложение. — Она сложила руки на груди и ждала. — Ты забыл слова. Написать тебе шпаргалку? Ты должен сказать что-то вроде…
— Я сам знаю, что должен сказать. — Он помолчал и пробормотал: — Хотя я предпочел бы похищение.
Она, смеясь, обвила руками его шею и приблизила губы к его губам.
— Попроси меня выйти за тебя.
— Ты выйдешь за меня, Эшер? — спросил он и, поскольку она молчала, взглянул озадаченно. — Ты согласна?
— Я подумаю над этим. Я вообще-то хотела предложения с цветами и, даже может быть, возвышенными стихами, но… — Он так яростно встряхнул ее, что она сдалась. — Ладно, так тоже сойдет. Я дам тебе ответ через пару дней.
Он схватил ее в охапку, донес до кровати и бросил так, что она подскочила на матрасе.
— Иди ко мне, я тебе скажу, — прошептала она и стала расстегивать блузку.
— Нет, постой.
Она подняла бровь.
— Ты не хочешь услышать мой ответ?
— Мы завтра же получим разрешение на брак.
— Я еще не сказала «да».
— И сдадим анализы.
— Я еще не согласилась…
Он зажал ей рот поцелуем, долгим и нежным, а когда оторвался, она только смогла выдохнуть:
— Но ты очень убедителен, всегда легко можешь меня уговорить…
Назад: Глава 11
На главную: Предисловие
