Годы правления императоров Александра I и Николая I отмечены многочисленными блистательными увеселениями. Переписка, дневники и воспоминания современников изобилуют описаниями балов, собраний, маскарадов. В январе 1815 года москвичка Мария Волкова сообщала подруге: «Балам здесь нет числа, нет физической возможности везде бывать. <…> В нынешнем году отчаянно пляшут. Не успела я отдохнуть после двух утомительных балов, а нынче опять должна ехать на вечер. В пятницу до 5 часов плясали у Оболенских, вчера у Ф. Голицына, а нынче отправляемся к г-же Корсаковой»²⁶⁹. А вот дневниковая запись М.А. Корфа, датированная январем 1843 года: «Вчера, в воскресенье, был небольшой танцевальный вечер у наследника. человек на сто. <…> Вообще Петербург наш, нисколько не заботясь ни об ужасном беззимии, ни о вредном влиянии его на все отрасли промышленности, танцует себе нынче, как всегда, напропалую. В субботу, например, был бал у кн[язя] Юсупова, вчера, как я уже сказал, у наследника, сегодня у Бутурлина, завтра будет у Лазаревых, в четверг – у гр[афа] Воронцова. И если взять в соображение, что на всех этих балах танцуют все одни и те же лица, и что для танцоров они продолжаются до 3-го – 4-го часа, то становится, право, страшно и грустно за здоровье наших молодых людей»²⁷⁰.

Между тем в XIX веке бал служил не только видом досуга, но и важным коммуникативным средством в дворянском обществе. А генерал-губернатор Одессы граф П.Е. Коцебу «смотрел на балы как на средство оживления города не только в увеселительном, но и в коммерческом отношении»²⁷¹. Супруга губернатора не оставалась в стороне: «Скромные, но радушные приемы оказывала у себя графиня Коцебу; зато особенно великолепны были у нее ежегодные балы. Балы в прежнее время не только имели значение, как объединявшие светское общество, но преследовали еще специальную цель: оживить движение торговли в городе. В особенности рады были этим балам швейные мастерские и модные магазины»²⁷².

Правила хорошего тона предполагали, что «приглашения на бал делаются по крайней мере осьмью днями прежде назначенного дня, для того чтоб дать время дамам приготовить все принадлежности к нарядам»²⁷³. Иногда бальные туалеты шились крепостными швеями и горничными, но чаще их заказывали у модисток и портних.

Дама, получившая приглашение на бал, спешила в магазин. «В… антракте Полунина обратилась к Раховской со словами:

– Вы знаете, великий вопрос о нашем бале наконец решен. Он будет раньше, чем предполагалось, потому что мужу надо ехать в Берлин. В понедельник, – потрудитесь это запомнить и поспешить с приготовлениями.

Это известие очень взволновало Софью Николаевну. Для женщины бал означает – туалет. <…>

M-me Обон, высокая, полная, с седыми волосами, подвитыми и расчесанными с точностью парика, встретила на другой день Софью Николаевну с тою преувеличенною предупредительностью, какую у нее находили только самые выгодные заказчицы. Она тотчас поручила своей закройщице двух других дам, приехавших раньше, и занялась исключительно Раховскою.

– Я уже думала о вас, – объявила она. – Вам нужно что-нибудь особенное, необыкновенное, не правда ли? Вот взгляните на эти новые куски. У меня есть идея…

Софья Николаевна с наслаждением погрузила руки в чуть шелестящий, мягкий шелк и в упругую волну каких-то немнущихся, легких и плотных тканей. Это было упоительно. Ей казалось, что из каждого куска можно создать чудеса. Один розовато-серый оттенок в особенности пленял ее. Он бросал бы такой чудный отблеск на ее чуть-чуть смуглую кожу.

– Как бы вы сделали, если бы я выбрала вот это? – спросила она.

– А, я почти знала заранее, что вы остановитесь на этом оттенке, – сказала тоном восторга m-me Обон. – Но я нарочно хотела дать вам выбрать, чтоб быть увереннее в вашем вкусе. Теперь я вам покажу мою идею.

И она достала из ящика большую картонку, в которой лежала, тщательно уложенная, какая-то паутина из золотых кружев, нитей и блесток. Своими опытными руками m-me Обон принялась осторожно отделять верхний слой этой паутины, подкладывая под него полосу розовато-серой ткани. И по мере того, как паутина все более отделялась, на ней проступал нежный рисунок каких-то фантастических листьев, стеблей и линий.

Раховская вдруг резко отвернулась от этого обольстительного зрелища.

– Нет, это мне не по средствам. Я не могу заказывать такие платья. Сделайте мне что-нибудь проще, – сказала она.

Лицо m-me Обон приняло словно обиженное выражение.

– Проще? Но я, право, не знаю, что можно сделать проще для такого бала, – произнесла она. – И для такой прелестной особы, как вы. К вашей красоте удивительно идет эта тонкая, почти скрытая роскошь. Взгляните, ведь эта паутина почти исчезает в тени.

И она повернула ткани таким образом, что паутина в самом деле как будто исчезла.

Софье Николаевне казалось, что ее истязают. Она уже чувствовала, что если откажется от «идеи», то что-то отлетит от нее, от ее счастья.

– Но сколько же может стоить такое платье? – спросила она заметно дрогнувшим голосом.

– Право, я сейчас не могу вам сказать, – ответила равнодушно m-me Обон. – Хорошие вещи всегда стоят хороших денег. Но об этом не стоит говорить, если идея вам нравится. Я не могу назначить цену раньше, чем вещь будет сделана. Вы понимаете, у меня нет модели, я должна создавать, и я не могу заранее знать, сколько чего пойдет. <…>

– Послезавтра, в это время, – напомнила m-me Обон, провожая ее до дверей. – Вы увидите, какой фурор произведет ваш туалет на бале.

Хотя это была обычная фраза, которую m-me Обон говорила всем своим клиенткам, но на этот раз она не ошиблась. Туалет Раховской произвел целую сенсацию»²⁷⁴.

Светская жизнь Москвы оживала около ноября, когда в дворянских особняках начиналась череда танцевальных вечеров, балов и маскарадов, а завершалась в последний день Масленицы ²⁷⁵. Здешняя знать обыкновенно устраивала пышный праздник 12 декабря в честь дня рождения императора Александра I²⁷⁶. В далеком 1805 году по этому случаю ожидался огромный обед у начальника столицы, а «вечером нарядный бал в Дворянском собрании. На Кузнецком мосту точно гулянье: в магазинах толпа, а у мадам Обер-Шальме такой приезд, что весь переулок заставлен каретами»²⁷⁷. В эпоху Николая I Благородное собрание открывалось «20 ноября или блестящим балом 6 декабря, в день тезоименитства императора»²⁷⁸.

Городскую суету в канун Рождества и Нового года живо передают произведения классиков. «Наступил канун Нового года; улыбнулся Москве трескучий мороз; выставил Люке на гигантские окна свои нескончаемые ряды бумажных сюрпризов, m-me Annette припечатала о получении прямо из Парижа таких головных уборов, лент и всяких нарядов, что и сам Париж не поверил бы, что он изобрел такие чудеса. Захлопали в ладони кучера у всех магазинов. <…> От Рено до скромного Поплюйкина все подняли цену на залежавшиеся шерстяные материи, атласы, трико и прочую пестроту полубумажных тканей; все повылезло из подвалов и перешло в швальни. В городе заговорили о двух невиданных еще праздниках; потребовались бархат pensee и бусы; мадам Вуато купила место для будущего дома и дала задаток за кирпич: у мадам Вуато кроились костюмы всех наций. У подъезда Матиаса устроилось гулянье, а на обширном дворе Магазина Русских Изделий была непроходимая толпа»²⁷⁹. О выручке в модных магазинах писал в декабре 1819 года

В.Л. Пушкин: «Накануне нового года князь Барятинский дает маскарад. Все наши красавицы в тревоге, и на Кузнецком мосту проезда нет. Я уверен, что мадам Ле-Бур получит теперь барыши сто на сто»²⁸⁰.

Предпраздничный Петербург описан в повести А.А. Бестужева-Марлинского «Испытание»: «В улицах толкотня, на тротуарах возня по разбитому в песок снегу; сани снуют взад и вперед. <…> Парикмахерские ученики бегают как угорелые, со щипцами и ножницами. <…> Ремесленники спешат дошивать заказное, между тем как их мастера сводят счеты, из коих едва ли двадцатый будет уплачен. Купцы в лавочках и в Гостином дворе брякают счетами, выкладывая годовые барыши. Невский проспект словно горит. Кареты и сани мчатся на перегонку, встречаются, путаются, ломают, давят. Гвардейские офицеры скачут покупать новомодные эполеты, шляпы, аксельбанты, примеривать мундиры и заказывать к Новому году визитные карточки, – эти печатные свидетельства, что посетитель радехонек, не застав вас дома. Фрачные, которых военная каста называет обыкновенно «рябчиками», покупают галстухи, модные кольца, часовые цепочки и духи, – любуются своими ножками в чулках а jour, и повторяют прыжки французских кадрилей. У дам свои заботы важнейшие, которым, кажется, посвящено бытие их. Портные, швеи, золотошвейки, модные лавки, английские магазины, все заняты – ко всем надобно заехать. Там шьется платье для бала; там вышивается золотом другое для представления ко Двору; там заказана прелестная гирлянда с цветами из Потерянного рая; там, говорят, привезли новые перчатки с застежками – там надо купить новые серьги или браслеты, переделать фермуар или диадему, выбрать к лицу парижских лент, и перепробовать все восточные духи»²⁸¹.

Вот и в декабре 1836 года столичная знать металась по городу – каких только издержек не требовали предновогодние хлопоты! Очевидец писал: «…у нас морозы и – балы! <…> К 6-му генваря готовят китайский маскарад во дворце. Графиня Разумовская будет китайской царицей. <…> Графиня. искала шелковых китайских] материй. У Чаплина по 100 р. аршин. Ей нужно 6 ар., она хотела купить кусок в 7, но Чаплин не соглашается продать менее 60 ар. за 100 р., т. е. 6000 рублей на платье, потому что этот запас сделан у него для полного свадебного апартамента. Увидишь, что царица китайская купит 60 вместо 6»²⁸². Вообще, Марья Григорьевна неустанно хлопотала о приобретении модных нарядов. «Так, в ноябре 1858 года среди «слухов и толков», волновавших петербуржцев, один был связан с доставкой графиней Разумовской на имя великой княгини Марии Николаевны до 20 «больших ящиков с разными уборами и другими, закупленными ею в Париже вещами»²⁸³. Дожив до 90 с лишним лет, графиня «до конца жизни одевалась по моде, и после ее смерти осталось несколько сот платьев и сундуки с кружевами и лентами»²⁸⁴.

Родовитым и богатым клиентам туалеты доставлялись на дом. В 1820-х годах двухэтажный дом на Большой Никитской, принадлежавший Лизавете Петровне Глебовой-Стрешневой, считался одним из центров высшего московского общества. «Вдруг, в средине зимы, в этом печальном доме произошло нечто необычное.

В сумерки в ворота вошли две молодые девушки в салопчиках и шерстяных платках. Они притащили огромную черную картонку, перевязанную ремешками.

По черной лестнице они пробрались с своею ношею в девичью.

И через минуту по всему дому разнеслась удивительная весть:

– Из французского магазина принесли старшей барышне бальный туалет! Барышню везут на бал!

Действительно, в тот день московский генерал-губернатор князь Дмитрий Владимирович Голицын давал большой бал.

Среди местной знати было принято вывозить девиц в первый раз в свет именно на такие полуофициальные балы.

И так как нашей Наташе в этом году исполнилось восемнадцать лет, то Лизавета Петровна решила показать ее высшему московскому обществу. <…>

В комнате барышень началась торжественная суета.

Явился парикмахер с Кузнецкого моста и завил Наташе локоны. В густые шелковистые волосы ее вплели noeud d’Apollon, для которого бабушка прислала нитку фамильных жемчугов. Из картонки извлекли бледнорозовое газовое платье на белом атласном чехле, убранное нежными блондами и цветами. Мастерицы из магазина надели его на Наташу, обдернули, расправили складки. <…>

– Барышня, пожалуйте к бабушке! – объявила вбежавшая в комнату Луша.

Наташа встала, быстро несколько раз перекрестилась и осторожно, держа руки так, чтобы не прикасаться к платью, поднялась по витой лестнице наверх.

Лизавета Петровна, уже совсем принаряженная, сидела перед туалетным зеркалом и застегивала на худой, изсохшей шее фамильный фермуар. Наташа должна была несколько раз пройти перед нею, показывая со всех сторон свой туалет.

– Очень мило, – одобрила бабушка. – Да и странно было бы, если б за такую цену не сделали хорошенького платьица»²⁸⁵.

 

Бал в Одесском клубе. 1830-е гг. Бокачини. Литография

 

А вот в романе «Брак, каких мало» генеральская дочка Надина Зеленцова «так рассердилась на неудачу с платьем, что с ней чуть не сделался истерический припадок». Платье «было принесено к ней портнихой с десятого часа, и было розовое атласное с белыми цветами; но когда она примерила его, то оказалось, что лиф слишком широк в талии, а белые цветы совсем не идут к смуглой ее коже, вследствие чего портниху усадили перешивать платье, а горничная отправлена была к цветочнице с поручением привезти немедленно других цветов, состоящих преимущественно из зелени, или из каких-нибудь плодов, только чтоб белого не было в них ни одного бутона»²⁸⁶.

В домах, где устраивался бал, одну из зал отводили под туалетную комнату для гостей. Обозреватель «Северной пчелы» зафиксировал, как выглядели эти помещения в московских особняках в 1840 году: «Туалетные комнаты обиваются обыкновенно атласом, украшаются гирляндами. Около тонких голландских диванчиков возвышаются пирамиды из душистых, роскошных цветов. Все стены увешаны зеркалами»²⁸⁷. Здесь хозяева заготавливали мелкие детали туалета на какой-нибудь непредвиденный случай. Так, в 1817 году графиня Анна Алексеевна Орлова-Чесменская давала блистательный бал в честь императора, «говорили, что одни туалетные вещи для уборной комнаты ценились в 15 тыс. рублей»²⁸⁸. Тут же «дежурили» нанятые на время бала модистки или парикмахеры. В повести «Княжна Мими» читаем: «На другом конце дома находилась заветная комната, неприступная для мужчин. Там огромное зеркало, ярко освещенное, отражало голубые шелковые занавески: оно было окружено всеми прихотями причудливой моды; цветы, ленты, перья, локоны, перчатки, румяны – все было разбросано по столам, как Рафаэлевы арабески; на низком диване лежали рядами бело-синеватые парижские башмаки – это воспоминание о хорошеньких ножках, – и, казалось, скучали своим одиночеством; несколько в отдалении, под легким покрывалом, перегибались через спинку кресел те таинственные выдумки образованности, которых благоразумная женщина не открывает и тому, кто имеет право на ее полную откровенность: эти эластические корсеты, эти шнурки, эти подвязки, эти непонятные накрахмаленные платки, вздернутые на снурок, или перевязанные посередине, и проч., и проч. Один мосье Рави с великолепным, будто из фарфора вылитым хохлом на голове, в белом фартуке, с щипцами в руках, имел право находиться в этом гинекее во время бала; на мосье Рави не действовал магнетический воздух женской уборной, от которого у другого дрожь пробегает по телу; он не обращал внимания на эти роскошные оттиски, остающиеся в женской одежде, которую так хорошо понимали древние ваятели, взмачивая покрывало на Афродите; как начальник султанского гарема, он хладнокровно дремал посреди всего его окружающего, не думая ни о значении своего имени, ни о том, что внушала подобная комната его пламенному единоземцу»²⁸⁹. В письме иностранца Фердинанда Кристина также упоминаются помощницы из модисток, приглашенные на московский бал (1831): «Во время карнавала у нас были великолепные балы, но бал у полковника Лазарева подавил все остальные. Он походил на придворный бал. Помещение было обширным, при входе цветы и кустарники, блестящее общество, изысканные прохладительные напитки, невидимый оркестр, туалетная комната, снабженная перчатками, башмаками, лентами, цветами, ароматами и всем, что может быть необходимым дамам, а также шесть горничных француженок, взятых у мадам Лебур и других, чтобы одевать тех, кому может понадобиться поправить свой туалет»²⁹⁰.

За восторженными описаниями развлечений скрывался колоссальный труд портных, горничных и крепостных швей. Василий Антонович Инсарский рассказывал забавную историю, как, приехав в 1851 году к отцу в Саратов, он задумал устроить праздник. «Но мне хотелось показать как-нибудь свою петербургскую удаль, и вслед за моим приездом я объявил, полушутливо, полусерьезно, что 25 июля, в день именин моей жены, я дам великолепный бал с иллюминацией. Объявление это, которому я сам не придавал особенного значения, как вскоре обнаружилось, взволновало весь город. Жена моя имела надобность в какой-то безделушке и для приобретения ее отправилась в город к модисткам. Две или три из них, к которым она адресовалась, отвечали, что такой вещи нет готовой и что сделать ее скоро не могут потому, что они завалены большими заказами по случаю предстоящего большого бала. – «Где будет бал?» – спросила жена. – «У господ Инсарских, приезжих из Петербурга» – отвечали те»²⁹¹.

О количестве пошитых платьев можно судить лишь приблизительно – по числу участников праздничных мероприятий. Вот в конце весны 1816 года в Москве поползли слухи о прибытии Александра I и великого князя Николая Павловича. 21 мая Мария Волкова писала подруге: «Мы слышали… что государь будет сюда в августе, но неизвестно, приедет ли весь двор»²⁹². Город пришел в движение, 6 августа «московские вести все те же: строят, красят, украшают город, только и речей, что о приезде государя. На Кузнецком мосту множество карет, дрожек, барыни все заказывают платья к балам»²⁹³. 18 августа дворянство давало бал в Благородном собрании, за ним следовали балы от купечества, у графини Орловой и князя Юсупова, на 30-е планировалось роскошное увеселение у Тормасова²⁹⁴. «Праздники отличались блеском. На бале в собрании было 1500 человек, на купеческом бале более 3000, у гр. Орловой 200 человек. <…> У Тормасова было 500 человек»²⁹⁵. Можно только догадываться, в каком режиме работали московские мастерицы, пошившие столь значительное количество парадных туалетов за три месяца.

Как видно, костюмы для торжественных или особенных случаев не только требовали от мастериц тонкости в исполнении, но иной раз шились в авральном режиме. Супруга английского посланника получила приглашение на обед в Павловск к вдовствующей императрице Марии Федоровне «в субботу в час дня. <…> Все рыскали в поисках портных и модисток, и к тому же по причине праздника большинство магазинов было закрыто; однако моя добрейшая мадам Тюрен свершила для меня чудеса, и в воскресенье в полвосьмого утра ко мне были доставлены четыре новых платья; как и обычно, была полная неопределенность – со шлейфами или без – так что оба [вида] должны были быть наготове»²⁹⁶.

В похожей ситуации оказалась Мария Александровна Паткуль, когда однажды «явился придворный лакей с приглашением мне и мужу от ее величества на бал, назначенный на следующий день в Александровском дворце. <…> Как быть с платьем? Ночью лавки заперты, ничего достать нельзя. Но тут я вспомнила, что захватила с собой кусок белого тарлатана с белой вышивкой над складками, который привезла мне в подарок из-за границы сестра Саши. Он тотчас же съездил за тарлатаном, сняли с меня мерку, и портниха тетушки взялась сшить мне платье. Оно действительно было готово вовремя и очень удачно»²⁹⁷.

Вообще балы с участием первых лиц государства подчиняли приглашенных строгому этикету в одежде, который регламентировался специальными законодательными актами. В 1810—1820-х годах дворянки прибывали ко двору в так называемом «русском платье», которое сами мемуаристки именовали сарафаном, его шили из бархата и украшали серебряной и золотой вышивкой. Как видно из свидетельств современников, эти «русские платья» требовали больших затрат и хлопот. В 1817 году Москва ожидала прибытия императорского семейства и готовилась к череде торжеств. Дамы спешно заказывали бальные и парадные туалеты, Мария Волкова писала: «Заботили меня сарафаны, я понятия не имею об этих костюмах, но Пушкины научили меня, как их сделать, я передала их наставления Мари Сумароковой; к концу месяца она мне вышлет два сарафана»²⁹⁸.

В октябре 1831 года в Москву неожиданно прибыл Николай I с супругой. Очевидец писал: «Ах, боже мой, какое движение в Москве! Ночь с субботы на воскресенье весь прекрасный пол стоял на посту, никто не сомкнул глаз. Было объявлено о представлении в воскресенье в полдень; каждая дама, каждая девица должны были приготовить великолепное круглое платье со шлейфом, требующее огромных затрат. Только в субботу вечером получили печатное уведомление, что следует явиться в русском платье… и к тому же определенного вида рукавами, которых ни у кого не было. Тотчас весь бархат в лавках был раскуплен; 200 швей и 500 горничных провели ночь за шитьем, в то время как дамы, на которых они работали, бегали по своим знакомым, чтобы справиться о форме рукавов и длине шлейфа; это было, вы можете мне верить, одним из самых серьезных дел. Счастливы те, кто смог заполучить хороший образец. В результате всего этого многие дамы не готовы и много других кажутся несколько безвкусно одетыми, с усталыми глазами и свинцовым цветом лица»²⁹⁹. В итоге на церемонии представления императрице дам «было не так много, ибо не успели все нашить русские платья, но сотня была»³⁰⁰.

Дамы не всегда строго следовали утвержденным правилам, но императоры замечали малейшее нарушение в костюме и выражали неодобрение. «На большом дворцовом бале 6 декабря 1840 года некоторые дамы позволили себе отступить от этой формы и явились в кокошниках, которые, вместо бархата и золота, сделаны были из цветов. Государь тотчас это заметил и приказал министру императорского двора князю Волконскому строго подтвердить, чтобы впредь не было допускаемо подобных отступлений. Волконский же, вместо того чтобы ограничиться распоряжением по двору, сообщил эту высочайшую волю к исполнению С.-Петербургскому военному генерал-губернатору графу Эссену, никогда не отличавшемуся ни особенной рассудительностью, ни высшим тактом. И что же вышло? Через несколько дней все наши знатнейшие дамы и девицы были перепуганы набегом квартальных надзирателей, явившихся к ним с письменным объявлением помянутой высочайшей воли и с требованием, чтобы каждая из них расписалась на том же самом листе в прочтении сего объявления! Государь, до которого это, разумеется, тотчас дошло, сначала очень посмеялся над таким деликатным распоряжением полиции, но потом не оставил сделать строгое замечание и князю Волконскому, и графу Эссену»³⁰¹.

Лицам недворянского сословия полагалось носить традиционный русский костюм, соответствовавший их социальному статусу. Это незыблемое правило нарушили донские казачки в 1825 году. В тот год император Александр I «предпринял путешествие в землю донских казаков – в Новочеркасск, для обозрения этой донской столицы, недавно основанной их храбрым атаманом, графом Платовым. <…> На другой день донцы давали императору великолепный бал. Его величество, заметив, что многие донские дамы были не в национальном донском наряде, а в платьях и костюмах немецких или французских, приказал барону Дибичу купить дорогих шелковых и парчевых материй для подарка донским дамам с тем, чтоб они непременно носили свое национальное платье, т. е. кабелеки и казацкие головные уборы»³⁰².

Бесконечная череда балов и празднеств истощала финансы дворян. «Приятельницы одной дамы рассказывали о ней с сожалением, что при незначительных ее доходах для нее чрезвычайно затруднительна необходимость вывозить дочерей в свет и что недавно она, для того чтобы явиться с ними в новых платьях на большом бале, принуждена была продать горничную очень ловкую и отличного поведения»³⁰³.

Благоразумные дворянки бережно относились к своим туалетам. Парадные и маскарадные костюмы старались использовать несколько раз, изменяя отделку. Например, Юлия Шереметева «очень экономна в своих туалетах и переделывает все свои платья с прошлого года, чтобы одевать в этом году, и все же это ей стоит 6000 рублей в год. Правда, она везде бывает, на всех вечерах при дворе и на обедах, так как она фрейлина»³⁰⁴. Наталья Урусова на очередном маскараде «была очень хороша, на ней был костюм от царского маскарада, но с очень большими изменениями»³⁰⁵.

 

Портрет Варвары Сергеевны Голицыной. Литография

 

Супруга московского почт-директора Наталья Васильевна Булгакова на балу в Дворянском собрании по случаю визита Александра I (1823) «имела то же платье, что на балу у Голицыной, в Петербурге, и тот же тюрбан; только кушак, рукава, талия украшены были лучшими бриллиантами Ивана Николаевича Корсакова»³⁰⁶. В этой семье переделывали платья даже под совершенно иную моду. Так, в один из выездов в 1831 году на его дочери «было белое мериносовое платье, шитое шелками красными и зелеными… это одно из тех, которые привез я жене еще из Парижа, но в 1819 году была одна мода, а теперь другая, умудрились переделать; жена много носила, и теперь еще хорошо»³⁰⁷. А дочка А.Я. Булгакова еще и самостоятельно делала себе прически, ее отец писал в 1831 году: «Катенька очень рада: будут оказии поплясать, а она большая охотница до того. Сегодня встала уже очень рано (а любит поспать), чтобы заняться своим туалетом. К счастью, имеет она особенный, отличный дар сама убирать голову, без парикмахера. Сделала теперь проект прически, и прекрасно; платье взяла у Ольги, почти не надеванное. Ольга и княгиня отдали ей все свои драгоценные вещи»³⁰⁸.

Но сохранить костюм в хорошем состоянии не всегда удавалось даже в самых блестящих домах. На великолепном празднике, устроенном великой княгиней Еленой Павловной, «случилась непредвиденная беда, которая, не причинив, впрочем, настоящего несчастья, была, однако ж, большою помехою, в особенности неприятною для хозяйки. От нестерпимой жары и от собственного огня шкалики беспрестанно лопались, и как под ними не было устроено сеток, то осколки их сыпались на публику. Помочь этому горю уже не было возможности, и не один мундир, не один изящный наряд воротился домой прожженным или, по крайней мере, засаленным»³⁰⁹.

Светские дамы экономили самыми разными способами. Мария Волкова сообщала о сборах на костюмированный бал в декабре 1814 года: «Весь город занят приготовлениями к этому дню. Я тоже готовлю наряд, но трачу меньше других, потому что сама вышиваю платья себе и сестре. В свободное время я усаживаюсь за огромные пяльцы и вывожу такие узоры, что любо смотреть. Надеюсь, что наши костюмы с сестрой будут из лучших»³¹⁰. Варвара Петровна Шереметева описала свой опыт: «Я вовлечена здесь в выезды и поэтому мой туалет меня занимает, не без неприятности иногда. Все так дорого, а сегодня утром я ездила не совсем по чистой совести. В полдень… отправились в лучшие магазины, и я была настолько умна, что все спрашивала все то, что невозможно найти, и мне показывали все шляпы и чепцы. Таким образом я была более чем в 10 магазинах. Потом я пошла в лавки, и там купила peti-nette, лент, блонд и снесла все это в маленький и совсем плохенький магазин, но там отличная мастерица, она жила несколько лет в лучших магазинах, и ей-то я заказала по тем фасонам, которые видела. Это будет стоить полцены того, что я видела. У нея я купила прелестный чепец из газа и марабу с блондами за 15 рублей»³¹¹.

Мария Александровна Паткуль была вхожа в императорскую семью и часто присутствовала на вечерах при дворе. В ее мемуарах читаем: «На одном из них (вечеров. – Авт.) императрица, подойдя ко мне, спросила, не трачу ли я слишком много на перчатки, являясь постоянно в новых. На это я, улыбаясь, ответила, что с самой весны у меня только две пары в ходу, которые по очереди я чищу сама»³¹². Еще одно ее свидетельство: «У Михаила Павловича был костюмированный вечер, на котором я была в восточном костюме. Он вышел очень удачным, несмотря на то что весь был сделан мной и обошелся очень недорого»³¹³.

Случалось, дамы сознательно отказывались от посещения праздника. В декабре 1823 года на балу с участием императорской четы не заметили супругу почт-директора К.Я. Булгакова: она «точно не совсем была здорова, но не поехала (на бал. – Авт.), чтоб не издержать рублей 500 или более на платье, что очень рассудительно»³¹⁴. Уже знакомая нам В.П. Шереметева писала родственникам, как, выбирая головной убор для выезда, она нашла много прелестных, «но все не меньше 150 рублей, а я скорее не поеду на бал, чем сделаю такой расход, который потом будет не нужен, я и отложила эту покупку до завтра»³¹⁵. Сестра А.С. Пушкина столбовая дворянка О.С. Павлищева перебивалась на 2000–3000 рублей в год и часто отказывала себе в развлечениях, ибо «для выхода на обыкновенный вечер нельзя надеть платье, которое стоило бы меньше 75 [рублей], чепец менее 40, и чтобы парикмахер уложил волосы меньше чем за 15»³¹⁶.

Но как бы дамы ни ограничивали свои расходы, они сознавали необходимость постоянно обновлять гардероб. В противном случае им могли поставить это на вид. В Тифлисе у князя М.С. Воронцова «собирались по вечерам два и три раза в неделю. Княгиня старалась соединить грузинское общество с русским. Ея туалет был не особенно роскошен, но она надевала на себя фамильных бриллиантов на десятки тысяч р. и замечала, если дамы являются на ея вечера в одном и том же костюме»³¹⁷.

Женщину, не следившую за собой должным образом, осуждали. Герой рассказа «Девушка в шестнадцать и в сорок лет» – молоденький чиновник, любивший прогуливаться в Летнем саду. Там он встретил свою первую любовь Наденьку Р., которая «одевалась с большим вкусом: в шляпке с длинными полями, в узком платьице, как дудочка, с узенькими рукавами и короткою талиею. <…> Я буду спорить с вами до слез, что тогдашний наряд очень, очень шел к Наденьке». Жизнь развела героев рассказа, и они увиделись вновь только через два десятилетия. «Прошло 22 года. На бале в грязном городке N. я побрякивал шпорами. <…>

– На тебя жалуются, С-кий, что ты не узнаешь своих старых знакомых, – сказал мне сосед.

– К сожалению, я ни с кем не знаком из всей этой прелестной группы.

– Ты, мне помнится, говорил когда-то о Н. И. Р.?

При этих словах улетели 20 лет моей жизни. Прошедшее живо пробудилось в моей памяти, а с ним первая любовь и первая владычица моего сердца. – Наденька Р.! не может быть; несмотря на время, я бы тотчас узнал ее. Она была прекраснее всех этих девушек.

– Я никогда не спорю с людьми, а тем более с влюбленными. На четвертом стуле от угла сидит твоя богиня. Желаю веселиться. – Сказав это, он отошел.

<…> Я не мог удержать тяжелого вздоха, который около четверти века таился в глубине души моей. Двадцать лет прошедшего показались мне мгновением. я был готов снова любить!.. Я был холост, она не замужем; между нами протекла только полоса времени; воспоминание привело меня к молодости, и я жадными глазами взглянул на мою красавицу.

О время, безбожное, немилосердное время, что сделало ты с моею Наденькою! Моя любимица вовсе отстала от света. На ней были теплые шерстяные башмаки, темно-зеленое платье века ее молодости, голубая шаль, огромный чепец и сырцовые букли. В то время, когда я взглянул на нее с остатком любви моей, она флегматически нюхала табак, как немецкий профессор, и потом употребила еще несколько минут на вытиранье глаз и носа. В лице ее сохранилось одно только грустное воспоминание прежней красоты ее, глаза утратили блеск и негу. Ряд глубоких морщин сменил свежую молодость. Тоненький канареечный носик распух, зубы почернели, стройная талия исчезла… Увядшая красота ее еще разительнее оттенялась молодыми блестящими девушками, посреди которых она занимала такое же незавидное место, как куст заглохшей крапивы в партере роскошных цветов»³¹⁸.

А что же сами портнихи, башмачники и модистки? Конечно, в их среде также случались праздники. «Иоганн-Петер-Аугуст-Мариа Мюллер, «сапожных дел мастер», по вывеске «приехавший из Парижа», а действительно из окрестностей Риги», в одно из воскресений отмечал рождение жены своей Марьи Карловны. По этому случаю в Малую Морскую, где жил сапожник, собрались гости. «Праздник был хоть куда. Сапожная лавка превратилась в танцевальную залу. В углу стоял принесенный от приятеля-настройщика большой рояль. Из спальни вынесли кровать и поставили там два ломберных стола и стол круглый с самоваром и чашками. [Подмастерье] Ванька, во фраке по колено, был приставлен к блюдечкам с пастилой и конфетами. <…> Гостей была пропасть: настройщик, владетель рояля, с женою и маленьким сыном, портной Брейтфус с двумя дочерьми, вдова Шмиденкопф с зятем, сапожник Премфефер и жена его, охотница до танцев, три или четыре родственницы, четыре сапожника, трое портных, аптекарь и почетный гость – купец, приезжий из Риги. <…> вошла Марья Карловна с разгоревшимся лицом, в новом чепчике с большими голубыми бантами. <…> Ванька начал носить пунш для кавалеров и шоколад для дам. Рижский купец с почетными ремесленниками сел играть в вист». Приглашенный музыкант «вспомнил какой-то экосез, игранный им в детстве, и терпеливо принялся его наигрывать. Сапожники начали прыгать и делать ногами разные бряканья ко всеобщему удовольствию и хохоту. Марья Карловна носилась со своим Мюллером между двойным строем танцующих. Мадам Премфефер была вне себя от восхищения. <…> Надобно заметить, что когда Мюллер что делал, то он любил делать уже хорошо и не жалел лишней копейки для полного угощения своих гостей»³¹⁹.

Модисткам случалось присутствовать и в более значительных собраниях. «Император Николай чрезвычайно любил публичные маскарады и редко их пропускал – давались ли они в театре или в Дворянском собрании. Государь и вообще мужчины, военные и статские, являлись тут в обычной своей одежде; но дамы все без изъятия были переряжены, т. е. в домино и в масках или полумасках, и каждая имела право взять государя под руку и ходить с ним по залам. Его забавляло, вероятно, то, что тут, в продолжение нескольких часов, он слышал множество таких анекдотов, отважных шуток и проч., которых никто не осмелился бы сказать монарху без щита маски. Но как острота и ум, составляющие привлекательность разговора, не всегда бывают уделом высшего общества, да и вообще русские наши дамы, за немногими исключениями, малосродны к этой особенного рода игре, то и случалось обыкновенно, что государя подхватывали такие дамы, которые без маски и нигде не могли бы с ним сойтись. Один из директоров Дворянского собрания сказывал мне, что на тамошние маскарады раздавалось до 80 даровых билетов актрисам, модисткам и другим подобных разрядов француженкам, именно с целью интриговать и занимать государя»³²⁰.