Глава пятнадцатая
Салли собралась в школу и вышла к автобусной остановке — все как обычно. Дожидаясь автобуса, она впервые осознала: Кэтрин больше нет. До сих пор события дня ушедшего были вроде драмы из телевизора, они будоражили и так не походили на обычную жизнь, что и в голове не помещались. Будто кино смотришь. Казалось, фильм закончится, и вот она, снова обычная жизнь.
Она стояла на остановке в потемках, ноги уже заледенели, совсем одна, и тут-то поняла: а ведь это и есть обычная жизнь. Отсутствие Кэтрин было даже ощутимее, чем присутствие. У живой Кэтрин настроение то и дело менялось, никогда нельзя было угадать, что она выкинет в следующую минуту. Смерть же — неизменна. Салли как будто чувствовала, что стоит только протянуть руку туда, где раньше стояла Кэтрин, попадешь в дыру. Осязаемую, сверкающую как лед.
Вообще-то она запросто могла остаться дома — стоило только попросить. Мать не имела бы ничего против. Когда Салли вышла к завтраку, мать, помешивая у плиты овсяную кашу, обернулась и спросила с неподдельным сочувствием:
— Ты прям готова ехать?
И если бы Салли хоть долю секунды помедлила с ответом, мать не преминула бы сказать: «Оставайся-ка ты дома. Никто из учителей возражать не будет».
Но Салли поспешно сказала:
— Да, поеду. Хоть ненадолго об этом забуду. — Тон был решительный и твердый.
Мать одобрительно кивнула — может, подумала, какая у нее бравая дочь. В этом-то и вся ирония. Сколько раз Салли под любым предлогом — голова болит, живот крутит — пыталась отсидеться дома. Но мать ни разу ее не пожалела. Она не понимала, каково ей, дочери учительницы, когда от школы никуда не деться. Стопки тетрадей в кухне, глянцевые карточки со старательно вписанными словами — все это лишний раз напоминало о школе, о том, что Салли ожидало, стоит только пересечь двор и войти в класс. Обидные прозвища, тычки исподтишка, бойкоты… С переходом в старшие классы школы Леруика для нее мало что изменилось. Одноклассники все так же изводили, только более изощренным способом. Она по-прежнему жила как в аду. И никто ее не понимал, даже Кэтрин.
Сегодня мать спросила, будет ли она овсяную кашу. Может, ей хочется чего-нибудь другого? Яйцо сварить? В свое время Салли очень переживала из-за того, что раздается вширь, и попросила мать не готовить ей завтрак — вместо каши она будет есть фрукты. Мать тогда фыркнула и сказала, что, мол, тут ей не ресторан. Она не понимала мучительного стремления дочери быть как все.
Отец уехал на работу раньше, еще до того, как Салли встала. Она понятия не имела, что он думает об убийстве Кэтрин. Что вообще думает. Иногда ей казалось, что он живет другой, тайной жизнью, о которой они с матерью и не подозревают. Так он выживал.
После завтрака мать стала натягивать пальто:
— Посажу тебя в автобус — незачем оставлять одну.
— Мама, зачем? Сейчас всюду полиция.
Ей совсем не хотелось, чтобы мать под видом беспокойства за нее совала нос не в свои дела, пытаясь что-нибудь выведать. Все ее мысли были о Роберте Избистере, и она боялась проговориться. Мать ни за что не должна узнать об их отношениях. Не сейчас. Иначе придется выслушивать ее бесконечные тирады о том, какой он никчемный, не чета своему отцу… Салли отчетливо представила мать, как она говорит ехидно, с издевкой. Ее невозможно было переубедить. Салли чувствовала, что запросто может сдаться, поверить словам матери. Только мечта о Роберте придавала ей сил.
И вот Салли стояла у поворота и ждала. В окне кухни то и дело мелькала голова матери, проверявшей, на месте ли дочь. Вдруг ее изнасиловали? Убили? Салли старалась не обращать внимания. Потом ей вспомнилась Кэтрин. Стараясь отделаться от навязчивых образов, Салли вызвала в памяти романтические фантазии о Роберте, но Кэтрин по-прежнему стояла перед глазами. Салли вспомнила, как они вдвоем встречали Новый год: сначала развлекались в Леруике, на обратном пути ввалились к Магнусу Тейту. В гостях у старика Кэтрин ни капельки не струсила, выглядела все такой же невозмутимой, уверенной в себе.
Сторож посыпал дорожку к школе солью, и снег превратился в грязную жижу, которую ученики потом разносили по коридорам. В холле возле аудитории восьмого класса собрались ребята и девчонки — сидели на бильярдном столе и дурачились, со смехом пихая друг дружку. Салли подумала, что они ведут себя как детсадовцы. От работавших на полную мощность радиаторов окна запотели, вода сбегала по стеклам ручейками. Тут же висели влажные куртки, пальто — пахло как в прачечной. Первой Салли попалась Лиза, вульгарная девица с такими буферами, что непонятно было, как она вообще умудряется держать спину.
— Сэл, — сказала Лиза, — сочувствую!
В школе трагическую смерть Кэтрин до сих пор воспринимали как происшествие, призванное скрасить их серые будни. По дороге в раздевалку Салли слышала перешептывания по углам: одни делились с другими сплетнями и слухами. От всего этого ее мутило.
Когда она толкнула дверь в раздевалку и вошла, все на мгновение затихли. Но тут же столпились вокруг нее. Даже завзятые снобы, которые, оккупировав стол посередине, держались вместе и не снисходили до других, и те подошли. Салли никогда еще не оказывалась в центре внимания. У нее и друзей-то настоящих не было. Разве что Кэтрин. Впрочем, и та была слишком занята собой, своими мыслями, чтобы замечать подругу. Теперь же взгляды всех были прикованы к Салли. Одноклассники сгрудились вокруг нее, наперебой заговорили: «Вот ужас-то! Ведь вы с ней были подругами. Сочувствуем, правда!» Затем последовали вопросы, сначала робкие, потом все смелее: «А полиция тебя допрашивала? Все говорят, что это Магнус Тейт, — его уже арестовали?»
Раньше она болталась между несколькими компаниями, но нигде ее не принимали. Салли слишком старалась понравиться. Слишком много болтала, слишком громко смеялась, чувствуя себя при этом толстой, неуклюжей, глупой. А теперь, когда они с жадностью ловили каждое ее слово, ей и сказать-то было нечего. Она отвечала на их вопросы с трудом, запинаясь. Но этого-то они и ожидали. Лиза обняла Салли за плечи.
— Не переживай, — сказала она. — Мы с тобой.
Салли понимала, что будь Кэтрин рядом, скорчила бы гримасу, сунув два пальца в рот: мол, слушать тошно.
Салли так и подмывало бросить Лизе и остальным, что она насквозь их видит. Нисколько они не переживали, наоборот, наперебой обсуждали ужасную новость. Одноклассники Кэтрин недолюбливали. На прошлой неделе Лиза обозвала ее заносчивой коровой с юга — мистер Скотт как раз зачитывал классу отрывок из сочинения Кэтрин по Стейнбеку. Нисколечко им не жалко, что больше не сидеть ей на английском на первой парте.
Но ничего этого Салли не сказала. Теперь, когда Кэтрин рядом не было, с одноклассниками надо как-то ладить. И она принимала их сочувствие, дружеские объятия, слова утешения с удовольствием. А мнение Кэтрин было уже неважно. Ведь Кэтрин умерла.
Прозвенел звонок на первый урок, и все разбрелись, только кучка снобов осталась в раздевалке травить анекдоты. У Салли и Лизы первым была английская литература; они отправились на урок вместе.
Салли терпеть не могла кабинеты английского. Они размещались в старом крыле школы, потолки там были высокие и всегда холодно. В коридоре перехода стояла стеклянная витрина с чучелами птиц. Кэтрин их обожала — они казались ей жутко забавными. Как-то даже принесла с собой видеокамеру, чтобы заснять. Но Салли не видела в чучелах ничего смешного. Кэтрин считала, что все английское крыло школы — отличная декорация к готическому фильму.
В классе ее уже ждали. Лиза вела себя как агент — защищала свою знаменитость, подбадривала, приукрашивала ее историю занятными подробностями. К тому моменту, как в класс вошел мистер Скотт, Салли, пересказывая свой разговор со следователем, добралась до середины. Ее слушательницы нехотя сползли с подоконника — они сидели, грея ноги о батарею, — и разбрелись по местам. Вразвалочку. Мистер Скотт и в обычные дни не вызывал в них ни страха, ни уважения. Сегодня же они были уверены — им все сойдет с рук.
Мистер Скотт был молод — он только что закончил колледж — и холост. Все болтали о том, что Кэтрин ему нравится. Вот почему он ставил ей хорошие отметки, восторгался ее сочинениями. Мол, все это с единственной целью — залезть ей под юбку. Может, в этих сплетнях и была доля правды. Но как-то раз Салли заметила: мистер Скотт, думая, что никто не видит, буквально пожирал Кэтрин глазами. А уж она-то знала, что такое безответная любовь. Салли познакомилась с Робертом Избистером на танцах несколько месяцев назад и с тех пор только о нем и мечтала. Стоило ей увидеть парня на улице, как она тут же заливалась румянцем. Так что Салли в этих делах разбиралась.
Мистер Скотт был худым, имел болезненный вид. «Немочь бледная», — отозвалась о нем мать Салли, впервые увидев на родительском вечере. Сегодня, в сером свете зимнего утра, он казался еще бледнее. И то и дело сморкался — наверняка плакал. Кэтрин вечно язвила на его счет. Говорила, что учитель из него фиговый, да и сам он жалкий тип. Но Кэтрин обо всех отзывалась в резком, безжалостном тоне, хотя не всегда имела в виду то, что говорила. Салли же смотрела на учителя — тот держался из последних сил, сжимая большой белый платок, — и думала, что вообще-то он ничего. Купаясь в лучах недавно обретенной славы, она была настроена великодушно.
Мистер Скотт взял классный журнал и встал перед классом, не говоря ни слова. И, как всегда, казался чуточку смешным. Салли подумала: а могла Кэтрин с ним заигрывать, так, забавы ради? Наконец мистер Скотт заговорил — с видимым трудом:
— Сегодня в расписании произошли изменения. До перемены уроки будут идти как обычно, а после десятый класс отправится на собрание. Мы все вместе вспомним Кэтрин, выразим сочувствие ее отцу. Придет следователь.
Мистер Скотт помолчал и пустым взглядом обвел всех — довольно театрально.
— Я знаю, что вы глубоко переживаете случившееся. И если у вас возникнет потребность поговорить, сейчас или потом, мы, преподаватели, вас выслушаем. Если потребуется, пригласим психолога. Только не оставайтесь со своим горем один на один. Мы вас всегда поддержим.
Салли представила, как в ответ Кэтрин скривилась бы, закатив глаза. И вдруг с изумлением заметила — сидевшая рядом Лиза рыдала в три ручья.
На собрании у многих глаза были на мокром месте. Даже кое-кто из парней расчувствовался, и некоторые наверняка плакали искренне: Кэтрин хотя и общалась с Салли, все же легче сходилась с парнями. Но даже самые отпетые — шпана, хулиганы, футболисты — и те размякли. Салли показалось, что во всем зале она одна не плачет. И в конце концов она сделала вид, что промокает слезу салфеткой, — чтобы не выглядеть черствой. Почему она не плачет, с ней что-то не так? Впрочем, Кэтрин тоже не стала бы реветь. Да еще и высмеяла бы лицемеров и особо чувствительных.
«Сентиментальная чушь!» — как-то бросила Кэтрин, когда они сидели вечером в ее маленькой комнатке и смотрели телик — в передаче с надрывом рассказывали о погибшей в автомобильной катастрофе рок-звезде.
Не понимая толком значения слова «сентиментальный», Салли потом заглянула в словарь. И теперь, протестуя против фальши, вполголоса, как молитву, пробормотала: «Сентиментальная чушь!»
Полицейский — тот самый следователь, который приходил к ним домой, — сидел рядом с завучем. Салли заметила его сразу, как только вошла. Ей стало неспокойно, она то и дело поглядывала на него. Следователь ради выступления постарался одеться подобающим образом — серая рубашка, темный галстук, пиджак, — однако все равно производил впечатление человека неряшливого. Как будто одежда была с чужого плеча и он натянул ее впопыхах, опаздывая. Салли не знала, разглядел ли он ее среди прочих лиц.
Завуч начал с того, что представил следователя, но Салли пропустила его речь мимо ушей, наблюдая за приготовлениями полицейского к выступлению. Тот поправил галстук, собрал в стопку листы бумаги, лежавшие возле стула на полу, и внезапно его волнение передалось Салли — она почувствовала, как засосало под ложечкой.
Следователь поднялся, внимательно посмотрел на сидящих в зале. Сказал, что ему жаль Кэтрин, погибшую такой смертью. Что для них, ее одноклассников, это трагедия вдвойне, ведь они знали не только Кэтрин, но и ее отца.
Салли подумала, что следователь этот — один из немногих, кто сочувствует искренне. Хотя, казалось бы, с чего вдруг? Он Кэтрин даже не знал. Потом ей в голову пришла мысль: потому и сочувствует, что не знал. Он может вообразить ее себе какой угодно.
Однако инспектор заговорил о том, как важно для следствия понять, какой Кэтрин была на самом деле.
— Сейчас мы все потрясены, у нас в голове не укладывается, зачем кому-то ее убивать. И мы поминаем Кэтрин добрыми словами. Но для доброты еще не время. Время для честности. Нам важно узнать о Кэтрин как можно больше. Наверняка в ее жизни было и такое, о чем она никому не рассказала бы. Но теперь это уже не имеет значения. И если вы знаете или хотя бы подозреваете о каких-то ее действиях, которые могли, пусть и косвенным образом, стать причиной ее смерти, вы обязаны рассказать мне. Если вы поддерживали с Кэтрин близкие отношения, дайте знать. Я останусь в школе на весь день. Мистер Ширер любезно предоставил мне свой кабинет. Не хотите говорить со мной, можно поговорить с офицером, который вас не знает и не работает в местном полицейском участке.
Следователь уже собирался сойти со сцены, но задержался.
— Приходите, — сказал он. — Вы знаете о Кэтрин гораздо больше моего. Вам есть что сказать. Это важно.
Он ушел, и по всему залу тут же зашептались. Но циничных комментариев, которые часто слышишь от подростков после лекции, прочитанной взрослым, не было. Салли не сомневалась, что к кабинету директора выстроится очередь. Они все захотят сыграть в этой трагической постановке свою роль. Салли же было любопытно, какие следователь сделает выводы.
