В качестве подготовки к рассмотрению механизмов защиты можно отметить, что на данный момент нас главным образом волнуют не различные стадии аналитической ситуации. Мне кажется, что мы разграничили стадии произвольно в той мере, в которой это пока возможно .

Безусловно, было бы очень удобно, если бы мы могли, рассматривая примеры различных стадий в их поперечном разрезе, предложить типичную схему ведения анализа, либо если бы имелись стандартные виды случаев, клиническое развитие которых можно было проследить от начала до конца. Однако на практике это дало бы совершенно искаженную концепцию аналитического процесса или во всяком случае такую схему, которую можно наблюдать лишь в некоторых классических случаях. С другой стороны, существует опасность того, что, рассматривая защиты-сопротивления сразу после общего описания начальной стадии анализа, я могу создать впечатление, будто на этой первой стадии защит очень мало или они вообще отсутствуют и что защитная фаза образует вторую стадию анализа.

В практическом смысле это именно так и есть. Защиты, с которыми имеют дело в начальной фазе, прорабатываются, чтобы открыть пути более примитивным репрезентациям бессознательных представлений, либо – в смысле техники ассоциаций – чтобы позволить первичным процессам сыграть свою специфическую роль в выстраивании цепочки образов. Именно поэтому правильно будетсказать, что реальная диспозиция защитных сил начинает приоткрываться только к концу начальной фазы. Строго говоря, защитная фаза сама по себе, безусловно, не образует отдельной стадии. Психика осуществляет защитную функцию в течение всего анализа. Также мы можем напомнить себе, что, хотя в начальной фазе мы действительно работаем главным образом с теми защитами, которые препятствуют развертыванию анализа, в этот же период можно наблюдать много признаков более глубоких сопротивлений и большое количество важных указаний на их причины. Все это должно сохраняться для дальнейшего использования, когда придет время для их полной интерпретационной обработки. Исключения в данной процедуре рассматривались в предыдущих главах применительно к случаям, которые не поддаются обычному аналитическому подходу либо с самого начала анализа, либо когда в какой-то период начальной фазы развивается кризис сопротивления.

Чтобы в полной мере понять проблему защиты-сопротивления, ее необходимо рассмотреть под разными углами зрения. Во-первых, существует клиническая сторона картины: как сопротивления напрямую проявляются в анализе. Это, по сути, описательный подход. Затем мы должны рассмотреть сопротивления в связи с общей психической функцией защиты. Это предполагает достаточное понимание различных бессознательных механизмов и Эго-образований, составляющих и регулирующих психический аппарат. Поскольку психический аппарат осуществляет защитные и управляющие функции, любое психическое образование или любой психический механизм могут быть использованы на службе сопротивления в анализе. Следуя такому функциональному подходу, нам придется рассмотреть особую функцию, проявление которой в анализе называется специальным термином перенос. Мы увидим, что определенные аспекты переноса представляют собой самую мощную форму сопротивления, заслуживая для себя тем самым специального наименования сопротивлений переноса. Далее нам придется вновь обратиться к клиническим аспектам сопротивления, выделив из них характерные не только для так называемых неврозов перенесения (истерия и обсессивный невроз), но и для различных других нарушений – психотических, психосексуальных, социальных или характерологических, которые составляют большую часть обычной психоаналитической практики. При определении общих характеристик всех таких клинических вариаций сопротивления нам целесообразно будет рассмотреть их связь с точками фиксации либо с другими стандартными этиологическими факторами. Они определяют основные направления подхода при решении проблемы ослабления или разрешения сопротивлений; однако затем необходимо будет изучить функциональные аспекты данной проблемы, чтобы установить корреляции между сопротивлениями и явлениями повторения и «проработки». Тем самым мы постараемся исправить совершенно неверное впечатление, что аналитические сопротивления составляют особую форму перверсности. В процессе такого рассмотрения мы будем считать, кроме оговоренных случаев, что аналитик свободен от бессознательных предубеждений.

С описательной точки зрения сопротивления проще всего разделить на проявления очевидные (явные) и проявления по своей сути неочевидные (неявные), повторяя гистологическую классификацию макроскопических и микроскопических явлений. Данное разделение не имеет научной ценности и может показаться весьма поверхностным, но оно обращает наше внимание на тот факт, что сопротивления, причиняющие наибольшее беспокойство, на самом деле редко манифестируются. Мы могли бы уподобить очевидные проявление сопротивления явным оговоркам, в которых бессознательная цель едва прикрыта, либо открытым проявлениям переноса. С другой стороны, многие оговорки или проявления переноса являются всего лишь признаками сопротивления, единственным критерием, свидетельствующим о защитном поведении, который следует отличать от выражения практически не измененного бессознательного стремления. Т. е. когда пациент, намереваясь сказать «карнавальные девушки», в действительности говорит «коитальные девушки», или когда некто рассказывает, как что-то пришло ему в «рот», имея в виду «в голову», это является примерами оговорок, в которых либидинозные интересы проявляют себя очевидным образом. Когда же пациент после подробного обсуждения поведения обезьян продолжает цепь ассоциаций фразой «итак, осел» («Now, donkey»), намереваясь сказать «итак, доктор» («Now, doctor»), мы слышим оговорку, в которой, мягко говоря, преобладают реактивные и защитные силы. По сути, сообщения такого рода не требуется «торжественно интерпретировать», давя их, как гусеницу колесом. Неожиданная пауза или нервное хихиканье пациента является достаточным свидетельством, что оговорка была им само-истолкована, и ответная усмешка аналитика, если он способен на такую веселость, является наибольшим, что можно от него ожидать в качестве интерпретации.

Явное сопротивление в целом вряд ли может остаться незамеченным. Оно напоминает сыпь и опухоли в клинической медицине, которые выявляются простым осмотром или пальпацией. Самым сильным из всех сопротивлений, конечно, является решение пациента оставить анализ; но существуют разного рода варианты подобного отношения. Пациенты могут отводить анализу только ограниченный период времени, либо стараться использовать любую рационализацию, чтобы уклониться от анализа вообще или не прийти на сеанс, либо они могут совершать отдельные пропуски по явно неуважительным причинам; либо пациенты могут опаздывать, приходя или иногда намного позже начала, или постоянно запаздывая всего на несколько минут. Среди обычных посетителей могут быть такие, которые в спешке появляются после того, как сели не на тот автобус или пошли не по той улице, либо позвонили в соседний звонок, либо рассеянно прошли мимо нужной двери. К той же категории относятся те, кто забывает об изменении в расписании или перезванивает, чтобы подтвердить его, сюда же можно включить тех, кто приходит на полчаса раньше. Некоторые обсессивные пациенты могут сигнализировать о развитии невроза переноса, опаздывая ровно на половину сеанса и выражая свою амбивалентность в ритуальной форме. Ту же склонность проявляют и те, кто задерживается на пути в кабинет аналитика или отвлекается на что-либо перед тем, как лечь на кушетку, любезничает по пути к кушетке либо необоснованно задерживается с уходом, кроме случаев, когда их позитивное отношение выражается еще ярче.

Помимо этого, существуют очевидные сопротивления каждому аспекту техники: любая задержка в ассоциациях от легкой неожиданной паузы до длительного молчания, любой вид многословия, педантичной обстоятельности, повторения либо тривиальная болтливость, отношение автоматического интеллектуального критицизма и отвержение высказанных интерпретаций, постоянный самоанализ, напускная тупость. Невнимательность может варьироваться от приобретенной тугоухости, сомнений в правильности употребленного аналитиком или самим пациентом слова до состояний отстраненности, нередко оканчивающихся засыпанием.

Многие пациенты, не имеющие подобных явных признаков сопротивления во время аналитической сессии, могут, тем не менее, в сновидениях демонстрировать особые формы текущего сопротивления, которые необходимо отличать от другой деятельности цензуры сновидений. Пациент, который, казалось, спокойно проглотил явно невероятную интерпретацию, на следующий день может рассказать сон об играх смешных, забавно выглядящих животных, и он с трудом будет сохранять серьезность, рассказывая его. Это будет просто высмеивание неправдоподобной интерпретации. Менее очевидными, но зачастую столь же сопротивляющимися являются подтверждающие сновидения, в которых отвержение интерпретации скрывается под немедленным согласием, слишком угодливым, чтобы быть правдой.

Далее мы должны рассмотреть преждевременное поступательное движение либидо, которое, обходя анализ, ведет к значительному отвлечению интереса на текущую жизнь. Могут завязываться мимолетные и весьма ребяческого характера любовные привязанности к людям любого пола, либо, напротив, возникать заметные трения в социальных или профессиональных человеческих отношениях, могут описываться постоянные смены работы, либо организовываться непродуманные проекты, иногда влекущие за собой финансовые потери и ставящие тем самым под угрозу продолжение анализа. Противоположным образом либидо может отводиться от психической активности и направляться в обратном, регрессивном направлении, вызывая повышенные соматические разрядки. Могут впервые возникнуть физические симптомы, акцентироваться существующие органические нарушения, а сопутствующие расстройства использоваться, чтобы более важным объявить лечение у семейного доктора или врача-специалиста, образуя тем самым аналитически неудовлетворительную ситуацию распределенного (distributed) переноса.

На самом деле можно было бы составить широкий описательный перечень явных сопротивлений, классифицируя их в соответствии с теоретическим предпочтениями, но, поскольку это относительно мало добавило бы к пониманию их природы, пока мы можем ограничиться вышеприведенными примерами, осторожно прокомментировав их следующим образом. Нам важно знать о доаналитических привычках или физических реакциях пациента, особенно в случаях отвлечения либидо и соматических нарушений, иначе мы можем заблуждаться относительно степени существующего сопротивления. Длительная история социальных, сексуальных и профессиональных затруднений, хотя и не являющихся, строго говоря, симптоматическими образованиями, может быть легко определена как таковая в ходе анализа, а их колебания соответствующим образом оцениваться. Напротив, новые образования большее значение имеют как актуальные сопротивления и обычно без большого труда могут быть ослаблены. Весьма значительная путаница может возникнуть в случаях длительной соматической чувствительности, которая может вызвать психосоматические разрядки, истерические фиксации либо быстротечные конверсионные симптомы. В подобных случаях невозможно недооценить важность внимательного доаналитического физического осмотра. Вскоре после начала работы с рекомендованным пациентом, имевшим до анализа в истории болезни неясные заболевания, начинающий аналитик или аналитик без диплома врача наверняка вскоре столкнется с тем, что в течение короткого периода начинающегося анализа данное заболевание обострится и заявит о себе проблема распределенного переноса. Аналитик-неврач находится в таком вопросе в особенно уязвимой позиции. В особо сложных случаях или когда для пациента действительно существует какая-либо угроза, единственным выбором остается попросить аналитика, изначально рекомендовавшего данного пациента, провести соответствующий осмотр.

Обращаясь теперь к более незаметным сопротивлениям, мы вновь обнаружим, что описательная классификация является делом личного вкуса, проницательности или чувствительности. Некоторые аналитики обладают чутьем для выявления отдельных видов сопротивления, которые, как правило, были первыми выявлены в их собственном тренинговом анализе и которые, естественно, по малейшим признакам будут выявляться ими сходу. Справедливо будет сказать, что для прочих аналитиков менее четко выраженные защиты, описанные выше, например, короткие паузы, оговорки, невнимательность, многословие и т. д. будут считаться неявными. Хотя я хочу сказать, что мы должны постоянно быть начеку и замечать малейшие такие признаки, тем не менее, не они составляют самую важную часть группы неявных сопротивлений. Наиболее успешными сопротивлениями являются молчаливые сопротивления и признаком их существования, можно сказать, является наша неосведомленность о них. Другими словами, есть такие сопротивления, которые чаще всего мы обнаруживаем в ретроспективе и о которых мы впервые узнаем либо по замедлению прогресса, либо вследствие более-менее явного и бурного прорыва, либо в форме негативного переноса. Характерным для данных неочевидных сопротивлений в целом является то, что они не бывают бурными, не прорываются и не нарушают течение аналитической ситуации, но, скорее, вплетены в нее, проступают сквозь нее и, другими словами, движутся скорее по течению, чем против него. Здесь напрашивается несколько примеров. В анализе бывает много отдельных моментов либо продолжительных периодов, когда кажется, что пациент соответствует всем требованиям анализа. Тогда он говорит свободно, переходит от предмета к предмету таким образом, который предполагает определенную связующую нить, касается некоторых эмоционально окрашенных идей, примитивных интересов или ранних воспоминаний и фантазий, а также самым примерным образом рассказывает сновидения. В случае отдельных моментов значение такого поведения остается незамеченным, но когда один и тот же процесс продолжается в течение долгого времени, то рано или поздно до нас доходит, что наблюдается «застойная» разновидность сопротивления. Определяющей фразой, конечно, является «рано или поздно». Т. е. пациент приходит на сеанс и день за днем углубляется в цепочку эмоциональных ассоциаций со всеми признаками аффективной разрядки, их предмет кажется легко понимаемым: он может указывать на какую-то конкретную форму инфантильного сексуального интереса, например, на анальный эротизм или эксгибиционизм, на сексуальную тревогу, на бессознательные гомосексуальные интересы, на обиды в прошлых отношениях с родителями, на социальную несправедливость, на ощущение неэффективности, на различные формы нравственных оценок. Иначе говоря, кажется, что подобный пациент осуществляет катарсическую разрядку некоторых вполне обычных и часто негативных эмоций ревности или депрессии. Он может часто начинать рыдать в начале сессии, чтобы незадолго до ее окончания вновь обрести полное самообладание. Во всех подобных случаях нам кажется, что пациент «продвигается» или, говоря более скромно, пациент удовлетворительно прогрессирует с помощью или без помощи наших интерпретаций; однако постепенно, мы начинаем понимать, что какое-то время вместо движения вперед или назад мы практически стояли на месте. Как если бы мы рассматривали под увеличительным стеклом радиоактивный материал, от которого без заметного уменьшения в его весе постоянно исходит излучение.

Существует много возможных объяснений подобной ситуации, но их детальное изложение потребует таких выводов, которые удобно будет сделать на более поздней стадии нашего рассмотрения. Короче говоря, наша первая задача будет заключаться в выделении явления «проработки» – такой формы повторения, которой мы вскоре уделим наше внимание. Этого обычно можно достичь, рассматривая, оказывают ли повторения какой-либо положительный эффект на анализ или же они производят впечатление стереотипных. Удовлетворив свой интерес по данному вопросу, мы можем рассмотреть другие возможности. Пациент, как за ширмой, может скрывать бессознательный конфликт совершенно другого рода, предлагая, например, вместо инфантильно-генитального конфликта в качестве искупительной жертвы анально-садистический, либо вместо отцовско-негативного отношения – отцовско-позитивное или материнско-негативное отношение, либо вместо чувства вины и враждебности – депрессивные эмоции, вместо бессознательных гетеросексуальных (эдиповых) реакций – бессознательные гомосексуальные реакции. Либо мы могли оказаться слепы к развитию ситуации переноса, которая проявилась в эксгибиционистской оргии. Пациент доминирует над нами самим обилием своих мазохистических проявлений. Либо вместо воспроизведения в памяти он может драматически разыгрывать детскую травматическую ситуацию переживания боли, разочарования, подозрения или ревности, в то же время скрывая такую драматизацию через смещение. Данная ситуация, как в случае многих трудноустранимых симптоматических образований, означает: «Эта боль (разочарование и т. п.) в прошлом никогда не была справедливой, поэтому она должна продолжаться вечно». Т. е. в терминах смещения (переноса): «Я никогда не прекращу высказывать свои обиды, пока ты (аналитик) все не исправишь».

Другой пример неявного сопротивления может быть определен по воздействию, оказываемому им на аналитика. В анализе существует много случаев, когда мы остро чувствуем себя в полнейшем недоумении относительно происходящего. Это не то, как если бы пациент хотел свести нас с ума, озвучивая свои ассоциации столь мелочно дотошно, что в них невозможно разобраться, – тогда это сопротивление позитивного саботажа. Не является это и случаем обсессивной сверхтщательности. Подобные симптоматические защиты распознать нетрудно, и, пока мы сохраняем связь с сопротивлением, мы никогда не будем чувствовать себя совершенно потерянными. В данном же случае аналитик ощущает тяжесть от полной потери контакта или понимания. Другими словами, его бессознательное распознает и реагирует на успешное тотальное сопротивление со стороны бессознательного пациента Работы с подобными ситуациями мы коснемся позже, рассматривая вопрос застоя в анализе в целом. Пока же достаточно отметить, что нашей самой сильной опорой в подобных ситуациях является, во-первых, наша вера в валидность аналитического процесса, во-вторых, рассмотрение собственной тревожности и нетерпения и, в-третьих, наше понимание ядерных конфликтов пациентов. Ибо мы ближе всего находимся к сердцевине конфликтов пациента, когда, пусть на короткий период времени, он воздвигает эффективную тотальную защиту.

Существует, конечно, множество иных примеров неявного сопротивления: постоянная занятость эмоциональным материалом, при проверке часто оказывающимся не так уж сильно связанным с собственным опытом пациента, но представляющим собой искупительное подношение через механизм текущих идентификаций. Другой пример – малейшее отвлечение либидо на неаналитические объекты, которое не является избирательным, но которое по своему характеру скорее является недифференцированным уклонением от аналитической ситуации или выходом из нее. В качестве последнего и самого простого примера неявного сопротивления мы можем назвать непоколебимую привязанность всем правилам и ожиданиям психоанализа: неизменная пунктуальность, безукоризненные ассоциации, легкое интеллектуальное принятие ассоциаций, характерные сновидения или, когда пациент начинает понимать природу сопротивлений, такие типичные сопротивления, которые предполагают будто бы замечательные, но мучительные перспективы их устранения. Если предположить, что рекомендация пройти анализ не была ошибкой, то всегда «образцовый» пациент является лучшим примером неявного сопротивления, которое, между прочим, часто встречается у проходящих тренинговый анализ кандидатов в аналитики. Однако, как уже отмечалось, и выделение, и клиническое описание различных форм сопротивления на самом деле не является достаточно удовлетворительным, ибо не учитывает их внутренние взаимосвязи и не дает понимания актуального положения в аналитической ситуации. Например, многие из таких периодов «застоя» могут быть тесно связаны с определенными изменениями во вне-аналитической диспозиции либидо либо с некоторым смещением акцентов в симптоматике, которые вместе или по отдельности могли пройти незамеченными. Кроме того, то, что может показаться очень яростным сопротивлением, на самом деле может быть прелюдией к ослаблению защит. Так что теперь мы можем перейти к рассмотрению следующего – функционального — аспекта проблемы.

Как я уже отмечал, для понимания функциональных аспектов сопротивления в качестве необходимого условия требуется достаточно полное понимание природы психического аппарата, иначе говоря, метапсихологии. Если бы позволяло место, то было бы неплохо привести здесь краткое описание динамического, топографического и экономического аспектов психики. Однако, поскольку практически в любом учебнике психоанализа приводится более или менее исчерпывающее изложение метапсихологии, то это едва ли оправданно. И все-таки важно очень четко понять метапсихологическую функцию защиты, которую лучше всего представить, сказав, что, как бы мы ни рассматривали психический аппарат, не существует ни одного механизма его функционирования, который не мог бы быть использован в целях психической защиты, вызывая тем самым в ходе анализа явление сопротивления.

В ранний период развития психоанализа это понималось недостаточно отчетливо. Уделяя внимание, прежде всего, пограничным (boundary) функциям системы бессознательного, аналитики одно время удовлетворялись формулировкой, что любой из процессов, описываемых как часть «вытеснения», априори являлся механизмом сопротивления. Но, как известно, термин «вытеснение» совершенно не в состоянии охватить все элементы психической защиты, и, поскольку Фрейд разграничил различные части бессознательного Эго и обозначил роль, которую они играют в образовании симптомов, невозможно было не включить данные структурные факторы в сопротивление. Короче говоря, Фрейд был вынужден повторно использовать свой более старый термин – защита. Важность вытеснения, как это иногда ошибочно считается, отнюдь не игнорировалась, однако она была отнесена к системе защит, включавших среди прочего регрессию, обращение, проекцию, реактивные образования, идентификацию, интроекцию, сублимацию, рационализацию и т. п..

Данную мысль важно подчеркнуть особо, чтобы избежать неправильного понимания природы сопротивления. Говоря о «фазах сопротивления», «периодах сопротивления», «преодолении сопротивлений», я мог создать впечатление, что процессы защиты являются простыми артефактами, свойственными только анализу либо некоторым его стадиям. Это не согласуется с тем признанным фактом, что защиты существуют не только на протяжении всего анализа, но и в течение всей жизни. Я думаю, что функциональная точка зрения позволяет избегнуть такой путаницы. Справедливо будет сказать, что в природе вызванных анализом защит имеется нечто характерное, во всяком случае, с количественной точки зрения (т. е. их интенсивность); но правда и то, что механизмы защиты не образуются заново как реакции на аналитическую ситуацию. Даже невроз переноса, крайне характерное проявление аналитической ситуации, демонстрируется не только в анализе. Помимо того, что спонтанные реакции переноса развиваются в неаналитической обстановке, сам невроз переноса может наблюдаться в обычной жизни, о чем свидетельствует облегчение от симптомов, иногда наступающее после заключения несчастливых браков. Именно это имеют в виду, когда говорят, что бессознательное – или, как нам предпочтительнее сейчас сказать, Ид – присутствует везде. Ид – источник инстинктивной энергии – в смысле продолжающегося влечения существует всегда и везде. Уступая реальности, оно на своих внешних границах превратилось в орган, взаимодействующий с этой реальностью, – в Эго, и этот орган в той или иной степени функционирует в качестве «всегда» конкретного индивидуума, т. е. в течение всего его существования. Поэтому защиты имеются всегда, как, например, в сновидениях, фантазиях и в бреду умирающего. Пренебрежение данным функциональным подходом к сопротивлению, возможно, более чем любой другой фактор объясняет некоторые наивные оценки терапевтической эффективности психоанализа у многих практикующих аналитиков. Такое пренебрежение особенно объясняет тот ошибочный взгляд, что анализ – это процесс воздействия извне или что любой человек или болезнь могут либо должны быть успешно проанализированы. Пока продолжается жизнь, психика индивидуума будет осуществлять свою функцию защиты. Если аналитик об этом забывает, то он вновь и вновь будет мучиться от досады по поводу своих неточных прогнозов или неправильных терапевтических рекомендаций.

Признав тот факт, что функциональный подход к сопротивлениям является чрезвычайно широким и охватывает все аспекты метапсихологии, нам надлежит свести всю его сложность до того уровня, на котором он не будет уже сбивать с толку или пугать начинающего аналитика, чего можно достичь путем выборочных исследований. Зная стадии психического развития, мы можем, например, распределить защитные функции по их приблизительной временной очередности, начав с функции регрессии; либо, что будет, наверное, более правильно, мы можем проследить различные стадии образования симптомов, чтобы показать, как механизмы, ответственные за образование симптома, активизируются в ответ на попытку их проанализировать. В этом случае нам также сразу придется рассматривать регрессию, поэтому представляется правильным начать наше выборочное функциональное исследование с защиты путем регрессии.

Регрессия, следующая за фрустрацией, – это не только причина, способствующая «образованию симптома», – она является самой ранней формой психической защиты. Поэтому неудивительно, что в ходе анализа она руководит ассоциативным процессом и с наступлением эмоционального кризиса должна быть использована для «смены темы». Простейшим примером регрессии как защиты в анализе является засыпание – эту реакцию можно изучить в свободное время при анализе так называемых нарколептиков. Самой поверхностной манифестацией регрессии является смена темы, т. е. избегание непосредственного конфликта путем сосредоточения на более раннем и временно менее остром конфликтном паттерне. Как только пациенты начинают понимать, что аналитика особо интересуют его ранние способы поведения, им легко попасться в ловушку. Данный вид регрессии отчетливо виден в анализе обсессивных неврозов, когда различные образования легко узнаваемого догенитального типа свободно излагаются аналитику, чтобы отвлечь его внимание от генитального конфликта. Такой бессознательный защитный механизм может быть весьма обескураживающим для обеих сторон. Жизнерадостный истерик, например, будет демонстрировать время от времени оральные интересы и образы, совмещаемые с депрессивными реакциями, которые будут убеждать аналитика, что он имеет дело с глубокой оральной фиксацией и, соответственно, будет отвлекать его внимание от центрального конфликта инфантильной генитальной фазы. В подобных случаях единственным ресурсом аналитика является сопоставление собственных наблюдений с любыми имеющимися у него данными относительно действительной природы точки или точек фиксации.

Важность регрессии как защиты легче всего увидеть в смешанных неврозах переноса, например, когда достаточно широкая цепочка фобий усиливается имеющими более обсессивный характер представлениями и ритуалами, и в то же самое время социальные или сексуальные реакции пациента явно заторможены либо слегка извращены. В таких случаях можно следить за движениями либидо пациента и одновременно за защитными свойствами его симптоматических конструкций. Пациентка такого смешанного типа, несмотря на необычно травматическое воспитание, не могла рассказать ни о каких своих сколько-нибудь примечательных детских тревогах, разве что проявлявшихся в негативной форме чрезмерной послушности и «хорошести» (торможение). Ее фобическая система (включавшая заметные клаустрофобические и агорафобические признаки) впервые проявила себя, когда после ранней любовной фрустрации, вызванной отчасти родительским вмешательством, с отчаяния и прежде чем либидо было отделено от предшествующего объекта, пациентка решила выйти замуж за человека, вскоре проявившего свою неспособность компенсировать ей ее фрустрацию. По причине военного времени брак был «приостановлен», и одновременно большинство из фобий исчезли, с тем чтобы возобновиться после демобилизации ее мужа и начала семейной жизни. Без особого успеха были испробованы различные виды психотерапии. Ее анализ характеризовался необычно длительной начальной фазой, длившейся значительно больше года, в течение которого возникали и оканчивались внебрачные увлечения, однако без какого-либо изменения в симптоматике. Последующее оживление нескольких травматических сексуальных воспоминаний не повлияло на фобическую систему, а усилило ее обсессивные реакции и указало на начало легкого состояния деперсонализации, что было вызвано отчасти накопившейся фрустрацией, а также ее усилившимся желанием убежать от существующих обстоятельств своей жизни. Когда в ходе анализа данное состояние удалось ослабить, начал развиваться невроз переноса, за которым последовало весьма небольшое уменьшение фобий, что, в свою очередь, вызвало широкую регрессию либидо. Вместо защиты себя от жизни посредством фобического торможения у пациентки начало развиваться торможение ее социальных и сексуальных интересов аналогично тому, как это происходило между пятью и пятнадцатью годами ее жизни. К счастью, данная новая регрессия реактивировала определенные травматические чувства изоляции, от которых она страдала в детстве, но которые были глубоко вытеснены. За данным оживлением воспоминаний последовал период компромисса, во время которого она смогла отказаться от своих фобий, но при том условии, что она сохранила подавленное безразличие к своей жизни и к будущему. Таким образом, необходимо было преодолеть четыре различных маневра регрессивной защиты, прежде чем анализ начал принимать классическую форму и симптомы впервые начали разрешаться.

Переходя к защитам вытеснения, мы обнаруживаем, что они для удобства могут быть разделены по тому, делается ли акцент на отнятии катексиса или же на процессе контркатексиса. Классическая истерия характеризуется массовыми нарушениями памяти, вызывающими иногда широкую амнезию либо состояния легкой диссоциации, которые могут быть кратковременными или принимать организованную форму, приводящую к реакции бегства. В некоторых случаях эмоциональное развитие индивидуума вытесняется настолько полно, что пациент не может вспомнить ничего значительного из происходившего с ним до пубертата. Либо все сексуальное развитие пациента может изолироваться, как у той конверсионной истерички, жизнь которой представляла собой череду прерывавшихся эмоциональных привязанностей и которая, как оказалось, будучи совращенной в возрасте четырех с половиной лет, в возрасте тридцати пяти лет утверждала, что никогда не испытывала никакого сексуального интереса и даже не знает, откуда берутся дети. Усиление вытеснения в ходе анализа приводит к разного рода прерываниям ассоциативного процесса, к защитной забывчивости относительно недавних событий, а также к резким изменениям эмоциональных реакций на вызывающих аффективный интерес людей, включая, безусловно, и психоаналитика. Естественно, в данный процесс могут включаться любые каналы восприятия. Пациентка с классической травмой первичной сцены и несколькими другими ранними зрительными переживаниями в течение своей жизни страдала избирательной слепотой к любому, кто вызывал у нее позитивные или негативные, превышающие определенный уровень чувства. Она, например, иногда была не в состоянии видеть стоявшего перед ней мужа, хотя при этом вполне отчетливо видела всех остальных, присутствующих в комнате. В реальности первым признаком развития у нее невроза переноса, в отличие от плавающего переноса, было развитие аналогичной реакции на аналитика в моменты ее прохождения к аналитической кушетке.

С другой стороны, при обсессивных неврозах и в большинстве случаев характерологических нарушений процессы контркатектирования и реактивных образований принимают явно преувеличенные формы. Это легко заметить, когда они принимают невротические формы, хотя в случаях нарушений характера они обычно широко рационализируются. Повторение подобных защит в анализе, однако, не всегда легко обнаружить, особенно когда оно основывается на материале, хотя и будучи, очевидно, важном сам по себе, но функционирующем в качестве системы покрывающих (screening) воспоминаний. Следует помнить, что не только отдельные воспоминания, но и системы воспоминаний, и даже целые фазы развития могут осуществлять покрывающие функции. Если такая защита соединена с поступательным движением либидо, то результат этого преодолеть бывает чрезвычайно трудно. Пациент может превратить весь анализ в своего рода текущий комментарий актуальных ситуаций, и у аналитика может не остаться другой альтернативы, кроме как интерпретировать данный материал аналогично явному содержанию сновидения. Таким способом ему скорее представится возможность вскрыть какой-либо травматический фактор, являющийся общим для самых частых повторений.

Между прочим, выделение различных форм защиты вытеснения помогает избавиться от одного неправильного представления, присутствующего в практике многих аналитиков. Многие аналитики, как и пациенты, все еще полагают, что анализ должен всегда оцениваться по наличию воспоминаний. Поэтому они склонны к разочарованию, чувству неполноценности или вины, если некоторые пациенты упорно отказываются от драматичных воспоминаний из-за частичной амнезии. Здесь правильно будет сказать, что об анализе можно судить по тому, с каким успехом удалось реконструировать и донести до сознания пациента детские стадии развития, и так же справедливо, что истерики обычно реагируют приходом воспоминаний в классическом виде. Но типичная аналитическая практика редко или практически никогда не ограничивается только классической истерией. Например, выявление важной идентификации может быть такой же важной частью реконструкции, как и устранение амнезии, а во многих случаях оно еще более значительно. Более того, процесс воспоминания зачастую осуществляется в сновидениях, и истолкование внешне нейтрального фрагмента сна может зачастую приводить к столь же поразительным улучшениям, что и катарсическое воспоминание наяву. Короче говоря, мы должны быть готовы к любым возможным вариациям: это могут быть случаи, когда анализ состоит из ряда ярких воспоминаний; или же когда непосредственные воспоминания вообще не озвучиваются и прогресс достигается почти исключительно через анализ сновидений; или же когда нет ни воспоминаний, ни сновидений, а анализ проходит посредством интерпретаций текущих реакций на ситуации внутри и вне анализа; либо когда невроз переноса не проявляется явно; либо когда анализ начинается и заканчивается неврозом переноса. Иначе говоря, оценивать защиты только по паттернам вытеснения – значит готовить почву для ненужного разочарования. Возможно, данный жупел поиска воспоминаний не столь страшен сейчас, как это было раньше, ибо очевидно, что современные студенты не знают тех испытаний и трудностей ранних аналитиков, находившихся в зависимости от вытеснения, как от путеводной звезды аналитических защит. Пренебрежение этим, однако, будет неоправданной самоуверенностью. Вытеснение, не будучи самой ранней в процессе развития формой защиты, является все же «темной лошадкой» любых защитных систем, и к ее проявлениям следует относиться с пониманием и уважением. Однако это не значит, что мы должны переоценивать его значение во всех случаях. Проницательность и рассудительность в психоанализе столь же важны, как и стремление к «чтению бессознательного».

Следующие три формы функциональных защит – а именно проекцию, реактивное образование и смещение — удобно сгруппировать вместе. Однако не потому, что они осуществляют одни и те же функции или принадлежат к одной стадии развития, а потому, что в отличие от регрессии, когда катексисы осуществляют центростремительное движение, и от реального вытеснения, когда основным динамическим фактором является отнятие катексиса, данные три механизма вместе демонстрируют различные распределения контркатексиса, следующие обычно в центробежном направлении. Их действие можно наблюдать в сновидениях, в образовании симптомов, в повседневной жизни, и в той мере, в которой они при обычных обстоятельствах служат гармоничной адаптации, их трудно ослабить с помощью анализа, хотя, с точки зрения аналитика, безусловно, легко обнаружить. Проекцию, которая изначально активно действовала еще до формирования тестирования реальности, чрезвычайно трудно донести до осознания пациентов, например, в случаях явной паранойи. Реактивное образование, являющееся, по сути, фиксированной формой контркатексиса, действующего против конкретных форм вытесненного инстинкта, легче понять интеллектуально, чем эмоционально. Смещение, хотя и распознается и понимается пациентом сравнительно легко, действует в повседневной жизни настолько постоянно, что его патологические и защитные формы могут быть тщательно скрыты.

Данные механизмы столь известны, что их едва ли нужно подробно иллюстрировать. Самые непосредственные проявления смещения будут рассмотрены далее вместе с переносом. В определенном смысле то же можно сказать и о проекции, и о реактивном образовании. Идентификация аналитика с членами семьи в детстве способствует смещению в анализе и в то же время делает возможной проекцию различных инстинктивных и эмоциональных констелляций на образ (imago) аналитика. Как мы увидим, составной частью данных систем защиты является использование рационализации. При трудных начальных стадиях анализа система проекции действует зачастую очень активно, а в случаях, переходящих из легкой в трудную стадию, вся сила защиты может направляться по каналам проекции. Не будучи преодоленной с помощью интерпретации, такая ситуация быстро заходит в тупик. Осуществляя параноидную проекцию, пациент приходит к убеждению в правильности своих оценок аналитика и анализа, и если он не прекращает лечение, то тратит почти всю свою аналитическую энергию, чтобы стать занозой в теле аналитика, чье моральное состояние он пытается подорвать любыми имеющимися у него средствами. Пациент приходит к убеждению, что его аналитик относится к нему с постоянным обесцениванием и критикой, и если его собственные садо-мазохистические устремления остаются нераскрытыми, то он будет пребывать в таком убеждении не только на протяжении всего анализа, но и многие годы после него. Интригующий профессиональный пример такой ситуации может быть найден в тренинговом анализе. Если в своих аналитических отношениях обучающийся аналитик зашел в тупик, то он может скрывать это за фальшивой дружелюбной идентификацией, которая может сохраняться какое-то время и после завершения тренингового анализа. Это обычно принимает форму угодливой имитации и поддержки взглядов и методов аналитика. Конечно, скрытая цель такой имитации – высмеивание своего аналитика и желание сделать из него посмешище. Однако рано или поздно он оказывается в молчаливом, но активном противостоянии. Конечно, в случае «бесконечных тренинговых анализов» такое происходит не столь часто: чем дольше анализ, тем меньше возможности у кандидата позволить протянуть несколько лет в состоянии застоя. В таком случае защитное использование реактивного образования и смещения тоже может быть хорошо проиллюстрировано в ходе тренинговых анализов. Перфекционистские реакции и ненужный ритуализм в технике очень часто являются профессиональными реактивными образованиями. Аналогичным образом сильное компульсивное – к месту и не к месту навязчивое – смещение интереса на любые вопросы психоаналитического характера скрывает изначальное отвержение аналитического процесса. Любые такие механизмы можно одновременно наблюдать в действии в незначительной психопаталогии обыденной жизни аналитика. Навязчивые аналитические интерпретации в своей личной жизни, т. е. оценка реакций друзей и знакомых, как если бы это были упражнения в интерпретациях, неспособность видеть жизнь иначе, чем в специальных терминах, постоянное оценивание недостатков и ограниченности других аналитиков представляют одновременно и защитную проекцию, и реактивные образования, и смещение, которые хоть и не организованы как симптоматические образования, тем не менее, столь же постоянно используются и так же склонны к распространению во всех направлениях, как параноидные или обсессивные конструкции.

Все это естественным образом приводит к рассмотрению защитной ценности позитивных или негативных интроекций и идентификаций. Совершенно ясно, что в нормальном объеме интроекции и идентификации осуществляют защитные функции, необходимые для нормального развития, но, как и любой другой защитный механизм, в избытке или при искажении они могут приводить к характерологическим нарушениям. Когда ребенок начинает понимать степень своей зависимости от других членов семьи, он начинает страдать от слабости Эго. На данном этапе позитивная идентификация с одним из родителей является источником силы. Если слабость Эго еще более усиливается критической фрустрацией, ведущей к отказу от катексисов раннего объекта, то последующая интроекция служит тому, чтобы предотвратить возрождение катексиса, который может лишь повторить болезненное напряжение подвергшегося проклятию либидо; она контролирует также враждебные реакции, которые иначе последовали бы за либидостазом. Даже когда интроекция или идентификация основывается на враждебном оценивании или враждебном отношении к родительскому образу, они также могут служить целям защиты, повышая строгость контролирующей системы – хотя данный тип защиты предположительно чреват опасностью и зачастую провоцирует образование симптомов.

Мы можем видеть, таким образом, что анализ идентификации и раскрытие интроекций следует считать не просто анализом Эго, а необходимым шагом к уменьшению защит. Мы можем видеть также, что процесс интерпретации не просто заключается в обнаружении бессознательных презентаций инстинктивного влечения, но и требует анализа эго-провокаторов защит. Другими словами, чтобы анализ либидо и анализ Эго был эффективным, он должны проводиться одновременно или в непосредственной последовательности. Недостаточно обнаружить, что представление было вытеснено – мы должны знать, почему оно было вытеснено. Мы также должны уметь различать, когда защита Эго следует нормальному курсу, а когда она используется для защиты от самого анализа. Актуальное использование идентификаций в аналитической ситуации в качестве средства защиты можно легко наблюдать ближе к окончанию начальной стадии. Пациент, который вначале с готовностью принимал интерпретации бессознательных фантазий, возбуждавших чувства вины или тревоги, и который на самом деле получал большое облегчение от объяснения бессознательных установок Эго, отвечавших за такую тревогу или вину, может в последующем начать выражать определенную неудовлетворенность такими интерпретациями, что создает впечатление, что он бессознательно надеется на определенную степень неудовольствия со стороны аналитика. Он может обвинять аналитика в том, что тот занимает нейтральную позицию по любым этическим вопросам, использовать любую возможность, чтобы осудить аналитика с моральной точки зрения и так или иначе «протестировать» его на наличие у него предубеждений. Такие ситуации обычно наблюдаются при истериях и обсессиях, и за ними обычно следует легкое усиление симптомов. Пациент, чье собственное Эго оказывается перед дилеммой, ослабляет на время статус Супер-Эго аналитика и усиливает активность своего Супер-Эго. Когда такая позиция интерпретируется, происходит движение в прошлое. Симптомы несколько ослабевают, и аналитик вновь помещается на позицию Супер-Эго. Однако без подкрепления дальнейшими интерпретациями за таким улучшением следует новое усиление симптомов по причине того, что данное движение назад в прошлое заходит слишком далеко, оставляя Эго пациента в состоянии слишком большой тревоги или вины; не говоря о том, что такой откат назад, если он не контролируется соответствующей интерпретацией, может сделать аналитическую ситуацию чрезвычайно трудной. Идентификация с (реальным или воображаемым) Супер-Эго аналитика перерастает в настоящую интроекцию и постепенно начинает демонстрировать неподатливость, свойственную любым интроекциям. В этом заключается одна из самых распространенных причин застоя в анализе.

Такого рода наблюдения позволяют несколько изменить нашу оценку исходного направления анализа на начальной стадии. При описании этой фазы было отмечено, что порядок появления различных семейных Имаго в аналитическом процессе имеет клиническое значение, выявляя генетическую (в процессе развития) важность членов семьи. Теперь мы понимаем, что такой порядок дает нам определенную информацию о разнообразии эго-защит, которые мы можем ожидать в анализе. Если, например, рано появилось враждебное отношение к отцу, то мы можем ожидать не только, что первое сопротивление в анализе будет основываться на идентификации аналитика с отцовским Супер-Эго, но и что идентификация через аналитика с отцовским Супер-Эго будет основой для симптоматических защит.

В завершение рассмотрения функциональных защит мы можем обратиться к механизму сублимации, который в сочетании с вторичным механизмом рационализации часто может покрывать достаточно активные защиты. Относительно сублимации достаточно сказать, что тогда как динамически она является формой десексуализации инстинкта, высвобождающей энергию, требуемую для поддержания постоянного процесса вытеснения и торможения относительно цели, а также высвобождающей энергию для нелибидинозных целей, ее клинические проявления зависят от процесса отклонения, который, в свою очередь, зависит от механизмов символической идентификации, смещения и замещения. Поэтому, когда мы исследуем сублимацию, обычно нетрудно увидеть, в какой из периодов детского развития было бессознательно инициировано такое отвлечение или образовались возможные обходные пути. Из факта, что при образовании невротических симптомов способствующим фактором часто является сбой в существующих сублимациях и что на их месте часто обнаруживается определенная активизация перверсных образований или фантазий, мы можем сделать заключение, что десексуализация редко бывает завершенной и что при общем процессе вытеснения, приводящем в конечном итоге к формированию симптомов, изначальные пробные либидинозные импульсы сублимации усиливаются за счет той либидинозной энергии, которая высвобождается при неудаче вытеснения. Сейчас аналитики обычно считают, что, поскольку сублимация представляет собой самую развитую форму модификации инстинктов и поскольку ее проявления a priori вряд ли усугубят бессознательный конфликт, – данным проявлениям в ходе анализа не требуется уделять большого внимания. По той же причине существует тенденция к пренебрежению системой культурных ценностей пациента, из которой тем или другим способом его Эго черпает собственное чувство превосходства, или при нарушении, неполноценности. И все же от нашего внимания не может укрыться тот факт, что в большом количестве анализов вопросы, затрагивающие культурное развитие пациента, выглядят сильно заряженными тревогой и что, например, культурная деятельность (работа, хобби, интересы и т. д.) пациента подкрепляется такого рода снобизмом, который предполагает слабость сублиматорного процесса. Мы должны сделать вывод, что его сублимации были изначально продиктованы или подверглись влиянию инфантильного конфликта или невроза. Большая доля страха пациента перед анализом выражается в тревоге, как бы терапевтический процесс не повредил или не разрушил его творческие способности. В определенных случаях это может приобретать почти параноидную форму. Обсессивный невротик, чувствительный к любому виду личного контакта, например, может быть убежден, что анализ уничтожил его культурные чувства и заставил заниматься извращенными фантазиями или действиями; он также может по-настоящему верить, что аналитик разрушил его Эго. Из этого с некоторой определенностью мы можем заключить, что его Эго стало символизировать его сексуальную силу и способность любить и что в более простых терминах сексуальной и любовной тревоги он не просто боится символической кастрации со стороны своего (родительского) аналитика, но и убежден, особенно если он обладает пассивной женственной конституцией, что уже действительно был кастрирован им.

Любая подобная тревожность в связи с сублиматорной деятельностью заслуживает внимательного аналитического рассмотрения. Известно, что пациенты, приходящие на консультацию из-за чувства неполноценности по поводу затруднений на работе, при исследовании обнаруживают параллельные сексуальные затруднения и ощущение неполноценности. Обычно нетрудно обнаружить динамическую и символическую взаимосвязь между работой и любовью. Также часто встречаются пациенты, ведущие себя в процессе анализа так, как если бы их умственные достоинства и социальные достижения должны подвергнуться осмотру невооруженным глазом. Такие пациенты, как впервые было отмечено Абрахамом, склонны быть чрезвычайно критичными к художественному вкусу, культурным характеристикам и социальной адаптации аналитика.

По поводу таких видов сопротивления нужно сказать, что, когда пациент прилагает много усилий для их поддержания, большая доля его сексуальной тревоги может ускользать от нашего внимания; кроме того, успешное их ослабление зависит от учета большого защитного значения рационализации. Рационализация, безусловно, является очень широким термином и может иметь много подвидов, но в целом от чистого вытеснения она отличается тем, что рационализация – покрывающий процесс, старающийся скрыть недостатки вытеснения, т. е. скрыть представления или действия, направленные на удовлетворение бессознательной потребности. Тем не менее, рационализации имеют в анализе особое значение, так как мы автоматически склонны отвергать их, если считаем, что сопутствующий аффект является непропорциональным, и – что еще более сомнительно – склонны принимать их за чистую монету, если полагаем, что реакция адекватна. Данная проблема имеет огромное значение при анализе невроза переноса, и впоследствии мы рассмотрим ее более подробно. Продолжая функциональный анализ так называемых культурных сопротивлений (в отдельных случаях – профессиональных сопротивлений), мы обнаруживаем, что за дымовой завесой рационализации наличествует система «дефектной» сублимации, подразумевая под этим термином сублимацию, которой постоянно угрожает появление и канализация по сублиматорному каналу вытесненных импульсов. Данная инфильтрация сублиматорного процесса со стороны возбуждений Ид, происходящая в периоды усиления сопротивления в ходе анализа (фазы утраты интереса к хобби или сосредоточенности на работе), как отмечалось, может приводить к усилению симптомов, которые затем используются в качестве причин снижения интереса или ухудшения работоспособности. Тревожный истерик, например, объясняет, что не может читать или ходить на работу, потому что, к сожалению, у него усилились симптомы глазной болезни или он не может сосредоточивать свое внимание. Мы видим, короче говоря, что любая форма модификации инстинкта может быть использована с целью защиты, что Эго постоянно занимается поддержанием равновесия между защитой и контрнападением, между ограничением Эго и нападением на родительские Имаго и что в анализе такие механизмы могут быть мобилизованы в целях непосредственного сопротивления.

Все это естественным образом приводит нас к третьему подходу к проблемам сопротивления, а именно: к рассмотрению сопротивлений переноса. Несомненно, что многие функциональные сопротивления, описанные выше, могут быть названы также сопротивлениями переноса в той мере, в которой работа любого конкретного механизма выражается через реакции пациента на аналитика или через воображаемые реакции аналитика на пациента. Не стоит ли нам в таком случае объединить сопротивления переноса под термином функционального сопротивления? Ответ – конечно, это было бы совершенно законным. Слишком часто мы не можем признаться, что выделение отдельных групп сопротивлений во многом является вопросом клинического удобства. Всегда существует пересечение различных метапсихологических подходов. Даже при этом было бы оправданным выделить реакции переноса в качестве особо важной и информативной разновидности смещения или замещения бессознательных объектов. Малое переживание проявлений переноса демонстрирует, однако, не только то, что смещение гораздо более сильное, чем обычно, но что оно охватывает целые фазы опыта, что оно включает, помимо инстинктивных дериватов и характерологических механизмов, поступательное движение более ранних образований Эго и Супер-Эго. В действительности сопротивления переноса также представляют собой узкоспециальный вид защиты Эго, когда осуществляется попытка избежать осознания конфликта путем проигрывания его в текущей обстановке, а именно в аналитической ситуации и в виде непосредственных реакций на аналитика. Более того, это представляет собой попытку достичь, как говорится, на ходу, реальной либидинозной выгоды. То, что подобные переносы могут выступать в качестве сопротивления, более наглядно проявляется, безусловно, в случаях негативного переноса, когда враждебность к родителю своего пола (в случае позитивного эдипального соперничества) либо к родителю противоположного пола (в случае негативного эдипального соперничества) переносится на аналитика вне зависимости от его пола. В таких случаях нетрудно увидеть, что даже самая активная озабоченность предполагаемыми текущими реакциями на аналитика или с его стороны символизирует идеи активной или пассивной кастрации. Но сначала труднее осознать, что после определенной стадии в анализе, чем более позитивным является перенос, берущий начало в эдиповом комплексе, тем более эффективными бывают сопротивления, не только когда они скрывают, как часто бывает, негативные реакции, но когда они представляют попытку заместить инфантильную систему ситуацией настоящего времени. В последнем случае это ведет либо к застою анализа, либо, если инфантильный конфликт не был уже ослаблен, к усилению симптомов.

Само собой, было бы совершенно неправильно и неточно предполагать, что перенос является просто сопротивлением или что даже и рассматриваемый как сопротивление он действует подобно любой другой форме текущей защиты. Перенос и особая аналитическая ситуация невроза переноса образуют незаменимый источник информации о детском развитии и конфликтах, которая почти столь же достоверна, как и материал, полученный при анализе сновидений, и часто более достоверна, чем полученная при катарсических воспоминаниях. Переносы (и их сопротивления) не только образуют неизбежную фазу анализа, которая при условии, что мы можем держать ситуацию под контролем, должна всячески приветствоваться, но предоставляют нам видимую картину ядерного комплекса младенчества и детства – а именно: эдиповой ситуации во всей ее многогранности. Ситуация переноса представляет собой оживление, воспроизведение и репереживание в ходе анализа инцестуозных желаний и инцестуозного барьера. Сопротивления переноса отчетливо указывают на существование инцестуозного барьера, но, как отмечалось, они также проистекают из переноса позитивных эдиповых желаний. Не активизация, между прочим, сознательных инцестуозных желаний взрослого типа – вид сексуального желания, которое часто встречается и часто находит удовлетворение, а сознательное убеждение посредством психического переживания в реальности инфантильной эдиповой стадии во всей ее пугающей напряженности и со страхом последствий. Такое не может быть пережито более ни в каком другом человеческом опыте, кроме некоторых стадий психоза, при которых, однако, такое содержание в полной мере не понимается. Необходимо сказать, что перенос существует вне анализа, и даже в его ходе легко могут возникать внеаналитические переносы. Невроз переноса также может складываться вне анализа, например, в случае невротического брака. Но в подобных случаях реальная природа переноса тоже остается скрытой. В анализе природу переноса спрятать не так просто, и она в любом случае должна быть раскрыта.

Короче говоря, проявления переноса имеют преимущественно инфантильный характер. Анализ уравнивается не только с простыми ситуациями ухода за ребенком, например с экскреторным ритуалом, но и с чисто бессознательными фантазиями и реакциями, многие из которых концентрируются вокруг темы кастрации. Все пациенты ожидают в результате анализа что-то потерять, многие с самого начала демонстрируют свою бессознательную оценку аналитической ситуации. На второй день анализа одному пациенту снится, что он только что забрался на шаткий эшафот, задерживает казнь и начинает быстро отступать, слезая вниз по ограждению, повторяя все время увещевательным тоном: «Послушайте, мне нужно слезть отсюда, иначе будет беда». Аналогично обстоит дело с кастрационными желаниями пациента. Обсессивный невротик, у которого первым признаком уменьшения симптомов был успешный половой акт, продолжает радость по этому поводу в сновидении, в котором его аналитик обращается к аудитории со сцены, на заднем плане которой с ощущением самодовольства стоит сам пациент. Аналитик одет как бы неряшливо, у него за спиной висит ветхий зонт с несколькими сломанными спицами. В ходе сессии пациент, высказав некоторые интерпретации этого своего сновидения, главной мыслью которых было вполне справедливо то, что он демонстрировал своему отцу собственную сексуальную доблесть, выражает некоторое волнение по поводу того, что, давая свои интерпретации, он мог задеть чувства аналитика. Прощаясь, он сказал: «Прошу прощения, у вас что-то на пиджаке», – и снимает пушинку со спины аналитика. Женщина с тревожной истерией, чьи отношения с мужем являются неудовлетворительными и которая вследствие этого осуществила бессознательную гомосексуальную регрессию, замечает, что одна из пуговиц на пиджаке аналитика болтается на растрепанной нитке. Импульсивно в конце сессии она замечает: «Я хотела бы, чтобы вы разрешили мне вашу пуговицу отшить».

Все это простейшие примеры, но они иллюстрируют, что с самого начала анализа мы можем обнаружить, что защитный или агрессивный процесс, выраженный аналитически, может уравниваться с более примитивными бессознательными интересами. Когда параноик-убийца стреляет в кого-то, кто, по его мнению, имеет темные замыслы относительно его могущества, которые должны быть исполнены посредством укола, электрического разряда или другого злого умысла, то мы можем понять его точку зрения, но сожалеть по поводу его неправильного чувства реальности. В аналитической ситуации мы иногда можем сожалеть, что невротик или якобы нормальный человек не имеет некоторых инсайтов параноика относительно уравнивания лечения и калечения, или даже если, как иногда бывает, у него случится такой инсайт, что он только интеллектуального характера и лишен эмоций. Действительно, мы можем припомнить, что в некоторых описанных случаях аналитического сопротивления временно наблюдалось отношение параноидного типа. Более того, возможно, что в некоторых случаях крайне страстного переноса развившееся эротоманиакальное отношение является защитой того же типа.

Но в добавление к тому, что аналитическая ситуация с самого начала уравнивается с эдиповой ситуацией, мы должны помнить, что с первых минут мы предпринимаем все возможные шаги к тому, чтобы не потерять ни одного аффективного заряда, относящегося к данной ситуации. Сначала мы вводим правило свободных ассоциаций; мы поощряем выражение предсознательных репрезентаций бессознательных желаний; мы ищем любые разновидности механизмов смещения и проекции; мы обращаем данные механизмы обратно, чтобы вызвать аффективные заряды, которые хотим собрать на аналитическом поле. Если данные заряды получали разрядку по пути, то мы указывали на их направление; если они оказывались слишком бурными, то мы ограничивались выборочным исследованием. Поэтому нас не удивит, если по прошествии нескольких месяцев анализ заряжается аффектом и стремится приобрести все более инфантильный характер. Каждый раз, когда мы обращали проекцию, мы не обязательно аннулировали ее – мы просто переносили подлежащий заряд ближе к себе.

Но при этом действует еще один специфический фактор. Принося свой материал, пациент неизбежно касается вопросов и демонстрирует реакции, напоминающие о его догенитальных стадиях развития, свои реакции на отвержение на оральной и анальной стадиях с их различного вида садистическими элементами. Он оживляет отношение критики, которое однажды справедливо относилось к ситуации ухода за ребенком, например к странной непоследовательности родителей в их выглядящей лицемерной нетерпимости к детским действиям, которые они сами явно использовали в своих интересах. Поэтому, когда мы начинаем анализировать неожиданные тенденции взрослого пациента критиковать важных персон вне анализа и видеть их «глиняные ноги», то мы закладываем изрядный заряд аналитической критики для себя, другими словами, навлекаем на себя негативный перенос.

Теперь независимо от того, что мы предотвращаем чрезмерный аффективный заряд различным объемом текущих интерпретаций, пациент также пытается справиться с чрезмерным зарядом, но с большим отличием в цели. Он демонстрирует совершенно нормальное функционирование в попытке связать собственные заряды враждебности, но он тревожится и старается связать их прежде, чем появится любая возможность для открытия первоначальных каналов общения и доведения до осознания их инфантильных корней. Так что он связывает их, если может, в анализе. С данной точки зрения сила желаний переноса является понятной. Это не из-за присущих нам достоинств пациенты занимают по отношению к нам позицию дружелюбной признательности – с защитной целью они стремятся сделать из нас марионеток, «перекупить нас», прежде чем дело зайдет слишком далеко; аналогичным образом они бичуют нас, оскорбляют, а иногда и прогоняют не по причине неадекватности нашей личности. Это их последняя попытка связать не только свою ненависть, но и недопускаемую к осуществлению любовь. И не только их собственную недопускаемую любовь, сколько определенный вид допускаемой любви, ибо мы знаем, что, по крайней мере, на одной из дофаллических стадий развития бить – значит любить, как на самом деле и думают садисты и мазохисты. Поэтому почти в буквальном смысле они стремятся в обоих аналитических смыслах данного слова побить нас либо вызвать с нашей стороны возмездие. Обсессивные пациенты со своими анально-садистическими фиксациями демонстрируют это весьма характерным способом. На начальной стадии они реально могут вспомнить, что, когда они были детьми, их очень злило и возбуждало применение клизмы; они могут рассказать нам (хотя это не столь вероятно на первой стадии), что их занимают возбуждающие фантазии, относящиеся к темам «клизмы» или «порки». После разбора данных тем мы можем прийти к выводу, что уже «проанализировали» данную часть их развития. В таком случае мы, скорее всего, ошибемся. Мы пропустили бы все защитное повторение таких фантазий в переносе. Оглядываясь назад, мы должны вспомнить, что во многих случаях они спрашивали нас (как мы сейчас понимаем) с насмешливым волнением, все ли правильно они делали, а их манера ассоциирования выглядела так, как если бы они намеревались или старались дать нам что-то, но после внушительной преамбулы они не давали нам ничего. Даже их отдельные фразы могли переходить в неразборчивое бормотание. Они опровергают аналитика в последнюю минуту и могут время от времени признаваться, что думают, что они своим поведением наскучили или измучили аналитика, что аналитик может даже «сделать что-то для них». или «заставить их ассоциировать», или «наказать» их. Складывается впечатление, что за всем этим лежит либидинозная фантазия мазохистического типа, т. е., как если бы злой аналитик ставил им клизму. Все, что мы можем сказать в первую очередь, судя по их ассоциативным реакциям и поверхностным фантазиям, – это, что они находятся в состоянии сопротивления. Во многих случаях, однако, предварительная интерпретация такой инфантильной пассивной анально-эротической фантазии приведет к обнаружению фантазии переноса. Такое сопротивление, по сути, является сопротивлением переноса, которое, тем не менее, и это важно отметить, проливает необходимый свет на либидинозное развитие пациента. На этом мы должны оставить данный предмет, чтобы вернуться к нему при рассмотрении стадии невроза переноса.