Взяв свечу, он проверил, не подают ли тела в коридоре признаки жизни. Но все были мертвы. Живой сержант мог быть полезен, но граф де Ла Пенотье ошибся, нанеся ему смертельные раны. Он прислушался. Тишина. Криков во время схватки не было – только вздохи, молитвы и удары. Во время отчаянной драки люди не кричат, разве что их убивают неправильно, а этих убили так, как нужно. У них не было причин звать на помощь – они сами считались помощью. Значит, шума было не больше, чем просто от прибытия четырех бандитов. Тангейзер запер дверь на засов.

Потом он подошел к задней двери, открыл ее, втащил тело сержанта, которого застрелил перед тем, как напасть на четверых бандитов на улице, и извлек из тела стрелу.

Вероятно, Ле Телье чего-то опасался. Что ж, теперь он должен чувствовать себя в безопасности.

Госпитальер мог бы поставить у входа собственного часового, который предупредил бы о нежданных гостях, но не хотел, чтобы Эстель и маленькая Ампаро входили в дом. Матиас снял с плеча костяной лук Алтана и вместе с колчаном стрел повесил их на перила у подножия лестницы. Вряд ли в городе найдется человек, способный натянуть этот лук. С тетивы капала кровь. Тангейзер провел по ней пальцами, очищая ее. Потом он взял арбалет, принадлежавший одному из бандитов, зарядил его и сунул четыре запасные стрелы за пояс сзади. Лук Фроже остался у него на правом плече.

Он быстро осмотрел комнаты первого этажа.

Все оказались пустыми. Только одна была заперта, но из-под двери не пробивался свет. Если у кого-то хватило ума запереться внутри, он там и останется. Пускай. Матиас взял булаву, которой раскроил голову раненому, и продел в ее петлю правое запястье. Потом он поднялся по лестнице.

Еще двери. За ними ни света, ни звука. Тангейзер не стал их открывать.

Он пересек лестничную площадку и пошел по коридору в южное крыло дома. Коридор заканчивался освещенной лампами прихожей. Дверь в кабинет украшала эмблема с золотыми раковинами. Иоаннит прислушался. Тонкий, гнусавый голос. Малыш Кристьен. Рыцарь остановился.

На месте Ле Телье он держал бы при себе телохранителя. Или даже двух? Нет, это было бы недостойно: второго лучше поставить внизу. Значит, максимум двое. Если Ле Телье осторожен, он пошлет Кристьена открыть дверь. Дверь открывается вовнутрь, петли справа. Телохранитель будет наготове, с заряженным пистолетом или арбалетом. Если дверь откроет охранник, это даже лучше.

Тангейзер прислонил булаву к дверному косяку, снял с плеча лук и поставил рядом. Он ничего не мог поделать со своим акцентом, разве что говорить на пол-октавы выше и подпустить фальшивого подобострастия. Арбалет госпитальер держал вертикально в левой руке, сжав пальцами приклад. Он дважды негромко постучал и постарался, чтобы его голос звучал робко:

– Ваше превосходительство, с вашего позволения! Пришла подмога.

Затем Матиас отступил на шаг, выставив левую ногу вперед, но подальше от порога. Запасную стрелу он держал в зубах. Пауза. Затем дверь открылась. Рыцарь ударил Пикара ногой в лобковую кость и почувствовал, как она треснула. Кристьен отлетел назад, открыв в дальнем конце комнаты сержанта, который целился в дверь из аркебузы.

– Баро!

Отданный охраннику приказ был излишним – это было просто проявление паники Марселя. Тангейзер замер на мгновение – превосходная мишень, – пока не увидел огонек фитиля. В тот момент, когда вспыхнул запал, он резко повернулся, прижавшись к стене. Выстрел должен был оглушить всех, кто находился внутри комнаты. Иоаннит почувствовал дуновение воздуха от пролетевшей пули и снова шагнул в дверной проем, опустив арбалет.

Баро вынырнул из облака собственного дыма, и стрела вонзилась ему в правую нижнюю часть живота.

Матиас наступил на стремя арбалета, натянул тетиву и вставил запасную стрелу.

Потом он просунул голову в комнату и тут же отпрянул. На полу, повизгивая, извивался Кристьен, а за письменным столом сидел лысый мужчина с цепью из золотых ракушек – ладони его были прижаты к ушам. Второго телохранителя не было. Только Баро с пробитой печенью или кишками цеплялся за подоконник. Тангейзер шагнул в комнату и проверил пространство за дверью.

Потом он вернулся в коридор, чтобы забрать лук, колчан и булаву.

Рыцарь обошел Пикара, которого рвало кровью, миновал Ле Телье, сидевшего неподвижно, как бюст Нерона на полированном дубовом столе, поставил арбалет на стремя, прислонив его к стене, и пристроил рядом лук и колчан. Потом он размахнулся и обрушил булаву на основание черепа истекающего кровью телохранителя. Почувствовав, как стальной шип вонзается в позвоночник, госпитальер повернул рукоятку, чтобы расщепить кости. Сержант Баро упал и задергал руками. Матиас отвернулся.

Теперь в комнате остались только Малыш Кристьен и Марсель Ле Телье.

Тангейзер посмотрел на Марселя.

Ничего примечательного. Немного ума, немного тщеславия, немного важности, напускной или приобретенной. Ничего такого, чего рыцарь не видел в других чиновниках – тех, кто обменял свою жизнь на власть, недоступную простым людям. Если во взгляде Марселя и была ненависть, то теперь ее вытеснило удивление, пересиливавшее даже страх. Ле Телье не смотрел в глаза госпитальеру. Его рука потянулась за чашей с вином, но замерла на полпути. Похоже, он был потрясен таким беспардонным вторжением в его цитадель – не столько в его дом, сколько во власть, которой он обладал. Сквозь клубы дыма он смотрел на кровь, покрывавшую верхнюю половину тела незваного гостя, от горла до пряжки ремня.

Тангейзер открыл окно, выпуская дым, выдернул дымящийся фитиль из аркебузы, разбил замок ружья булавой и выбросил фитиль за окно. Он находился на третьем этаже дома, откуда не был виден скотный двор. Неожиданно внимание иоаннита привлекли крики и пение псалмов.

Он посмотрел на причал на берегу Сены.

Ниже громадины Консьержери виднелись правый и левый берега реки. Сена вздулась после летней грозы, и вода в ней бурлила и пенилась, проходя через лопасти водяных колес ниже моста. По обе стороны от колес доблестные воины Христовы с развевающимися знаменами и горящими факелами убивали гугенотов и бросали трупы в пену. То тут, то там группы из двух или трех человек становились на колени вокруг распростертых в грязи жертв, похожие на собак во время случки. Обреченных на смерть вели с пристаней под остриями копий, семью за семьей, испытывая их веру и мужество – в том, что их ждало, сомневаться не приходилось.

Матиас почувствовал тошноту. Его не оставляло подозрение, что в конечном счете все убийства одинаковы, и те, которые встречают смерть, не сопротивляясь, защищая свою душу, а не тело, проявляют истинную мудрость и отвагу, потому что, по меркам вселенной, даже самая долгая жизнь – это всего лишь мимолетный сон. У Тангейзера не хватало духа руководствоваться этим представлением: его собственный сон был слишком силен, чтобы содержать одни идеи. А может, он просто любил смерть больше жизни – ведь для того, чтобы любить смерть, нужно дышать. От этой суровой страсти были защищены только мертвые. Но скорее всего, у него просто не хватало мудрости и добродетели.

– Как вы посмели, месье? – заговорил наконец Марсель. – Вы знаете, кто я? Это мой дом.

Суровый тон Ле Телье объяснялся его амбициями, а также политическими покровителями. Но для иоаннита эти слова прозвучали вороньим карканьем.

Он шагнул к окну, ухватил Баро за камзол и ремень, поднял и уложил животом на письменный стол. Телохранитель продолжал конвульсивно дергаться.

– Я знаю, кто ты, – сказал мальтийский рыцарь.

Он поднял булаву и с размаху – словно хотел бросить ее в стену – опустил на голову Баро. Кожа головы лопнула, словно кружево, и череп разлетелся на куски. Кровь и мозг забрызгали лицо Марселя. Он поперхнулся, отпрянул и закрыл лицо руками.

– Мой дом, – повторил он упрямо.

Малыш Кристьен поднялся на четвереньки и смотрел в сторону двери. Тангейзер отложил булаву, поднял труп Баро и бросил его на спину Кристьена, так что они стали похожи на парочку содомитов. Потом госпитальер повернулся к хозяину дома и облокотился на стол.

В бороде Ле Телье застряли кусочки мозга его последнего защитника. Он дрожал и пускал ветры от страха. Разум его был либо свободен от мыслей, либо занят бесполезными расчетами. Он не осмеливался взглянуть на своего врага.

Тангейзер ударил булавой по крышке стола. Марсель подпрыгнул.

– Это цепь рыцаря, – сказал ему Матиас. – А висит на груди труса. Снимай.

Теперь карканье хозяина было едва слышным:

– Я с честью носил орден святого Михаила.

– Ты его опозорил. Снимай цепь.

Ле Телье снял цепь через голову с таким видом, словно был придавлен ее тяжестью.

Иоаннит не ожидал такого жалкого противника. Наверное, Марсель последний раз наблюдал насилие с близкого расстояния лет двадцать назад во время какой-нибудь драки на рынке. Он всегда сторонился крови, первобытная сила которой лишала его воли. Печень у него, должно быть, была цвета молока – как и у всех, кто сидит на золоченых стульях и посылает других убивать и умирать.

Мальтийский рыцарь взял цепь и повесил ее себе на шею. Тяжелые золотые раковины скользнули по его залитой кровью груди.

– Твоей фальшивой чести конец, как и всему, что ты купил или забрал, – объявил он. – Ты проиграл всё. Полностью себя уничтожил. И все эти несчастья из-за меня.

Ле Телье впервые поднял взгляд на ворвавшегося к нему мужчину. Он словно увидел перед собой адского призрака, который долго терзал самые тайные уголки его души.

– Матиас Тангейзер, – прошептал Марсель.

– Причина этой вражды – ложная вера в нанесенное тебе оскорбление.

– Когда речь идет о неоспоримом факте, веры не требуется.

– Значит, это личное, а не политика или закон.

– Не закон, написанный человеком. Естественная справедливость…

– И нет никого выше тебя, знающего об этой несправедливости.

– Никого, кроме Бога и дьявола.

– Ни один из них никогда не проигрывал, если ставил на меня.

Госпитальер взял булаву и обогнул стол.

– Я заставил вас оплакивать ее, – сказал Ле Телье. – Заставил вас плакать.

Наконец-то сквозь страх проступила ненависть. Матиас кивнул:

– Да, заставил. Я пережил день страданий, которые не променяю на всё золото Парижа. Я приобрел друзей, за которых готов умереть. Я узнал то, за что с радостью отдал бы жизнь. Я вошел в чрево самого мрачного ада, и там меня встретило лицо новорожденной дочери. А Карла? Ты дал мне возможность полюбить ее – снова.

Марсель слушал, и, казалось, эти слова глубоко задели его. Ненависть уступила место неизмеримой печали, и на мгновение он стал другим человеком.

– За всё это, – сказал Тангейзер, – я у тебя в долгу.

Зажав левой ладонью рот Ле Телье, он опустил булаву на верхнюю часть его левого плеча. Железный выступ раздробил сустав, и рука безвольно повисла. Марсель откинулся на обитую красным бархатом спинку стула и закричал, словно у него с корнями выдернули нервы. Слизь из его ноздрей хлынула на руку рыцаря. Лейтенант по уголовным делам попытался встать, но не мог преодолеть боль – или силу своего врага.

Иоаннит убрал руку и стряхнул слизь. Потом он обошел стул сзади и раздробил Ле Телье правую руку, снова зажав ему рот – сам не понимая, зачем он это делает. Ночь наполнена криками, и никто не обратит внимания на вопли, доносящиеся из дома главного виновника пыток. Чтобы обездвижить свою жертву, Тангейзер ударил булавой по его правой ноге над коленом, сломав берцовую кость. Затем он положил булаву на стол. Шею лейтенанта украшал кружевной воротник. Матиас оторвал его и использовал в качестве кляпа.

Потом он взял арбалет.

Вернувшись к Ле Телье, госпитальер взял его левую ладонь и положил на крышку стола. Марсель задыхался от боли в раздробленных суставах и не мог оказать сопротивления. Тангейзер прижал его ладонь к дубовому столу краем стремени арбалета, поставив его вертикально.

– Я уйду и забуду о тебе, – сказал он. – Через несколько дней забудут и все, кто когда-либо тебя знал.

Он взял правую ладонь лейтенанта и положил ее на левую, теперь прижав стременем обе.

– Через несколько дней кто-то другой будет сидеть на этом золоченом стуле, потому что когда наградой служит стул, то важен именно он, а не человек, чей зад на него опирается.

Тангейзер изменил положение арбалета и спустил тетиву. Стрела с сухим треском пронзила обе ладони Марселя и вошла дюйма на два в дубовую панель под ними. Новая боль Ле Телье утонула в старой, более сильной, от раздробленных суставов, но страх в его глазах послужил достаточной компенсацией.

– Мне стул не нужен, – сказал Матиас. – Я предпочитаю стоять.

Он стал наклонять позолоченный трон, пока тот не опрокинулся. Арбалетная стрела держала крепко, и Ле Телье повис на вывернутых из суставов руках, словно недобитое животное на какой-то бойне для проклятых. Его голова дергалась в пароксизме боли.

Иоаннит перезарядил арбалет и обследовал прихожую и лестничную площадку. Потом он остановился у лестницы на нижний этаж и прислушался. Пятнадцать комнат. Если не считать жалобных стонов из южного крыла, дом был погружен в молчание – молчание тех, кто не хочет, чтобы их нашли. Если местные обитатели до сих пор не выбежали на звук выстрела, значит, они и не собираются. Если же они должны были убить Карлу в случае подобной провокации, значит, она уже мертва. Хотя такой приказ не имеет смысла, а без приказа никто не осмелился бы совершить подобное убийство.

Тангейзер спустился в вестибюль, открыл окно и выглянул на улицу. Все было тихо. Тогда он распахнул дверь и махнул рукой в сторону скотного двора, подавая знак, что все в порядке. Худенькая ручка махнула ему в ответ. Он снова запер дверь, прошел на кухню и наполнил корзину всем, что попалось ему под руку: добрый кусок бараньей ноги, сыр, ощипанный гусь, кувшины с соленьями… Оставив корзину у входной двери, Тангейзер вернулся за маленьким бочонком вина, а потом снова поднялся в кабинет.

Ле Телье стонал за своим столом, пытаясь опереться на неповрежденное колено, но при этом ему нужно было перенести вес тела на многочисленные раны. Придавленный трупом охранника Кристьен тяжело дышал, как испуганная собака. Его голова промокла от крови и мозговой жидкости, вытекшей из черепа Баро.

– Вставай, – сказал ему госпитальер.

– Пожалуйста, сударь, я не могу дышать! – пролепетал тот.

Рыцарь носком сапога перевернул лежащее на нем тело.

Пикар подполз к ногам Матиаса, словно собираясь их поцеловать.

– Боль подобна горе без вершины, и твоему хозяину еще предстоит долгий путь. Только пикни, и ты присоединишься к нему на этом склоне, – предупредил его иоаннит.

Малыш Кристьен с трудом выпрямился, преодолевая боль в раздробленной лобковой кости.

Он обмочился.

– Отведи меня к моей жене, – велел рыцарь.

– Пожалуйста, сударь!.. Ваше превосходительство, я не могу. Ее тут нет.

– Где она?

– Сударь, когда мы привезли ее сюда, она отказалась покидать повозку. Карла напомнила капитану Гарнье, что он ее защитник и что она свободная женщина и не обвиняется в преступлениях. Она сказала, что если у него не хватает благородства предложить ей убежище, пусть отвезет ее подальше от этого дурного места и оставит на улице.

– Возьми мой лук и колчан. Повесь оба на левое плечо.

Кристьен, пошатываясь, пошел исполнять этот приказ.

Новости были неприятными, но Тангейзер не отказал себе в удовольствии представить, как Гарнье корчится от презрения его жены, и улыбнулся. Разумный шаг, и его следовало предвидеть. Но потом улыбка Матиаса погасла. Несмотря на весь ум Карлы, тяготы родов ослабили ее, отняли силы. Иоаннит мог представить, что она чувствует. Какой должна была быть опасность, чтобы мать доверила новорожденную дочь этой уличной девчонке? Такое могло произойти лишь в одном случае – Карла ждала смерти. Теперь, без ребенка, ее мучения должны быть просто невыносимы. Любовь к ней рвалась из груди Тангейзера, грозила лишить его самообладания.

Он проглотил ком в горле. Его любимая теперь одна, среди убийц и фанатиков. Они везут ее в тележке по темным улицам. Матиас с такой силой сжал челюсти, что едва не раскрошил зубы. Потом он запрокинул голову. Несмотря на всю пролитую кровь, жажда убийства клокотала у него в сердце.

Вернулся Малыш Кристьен и, взглянув на госпитальера, попятился.

Тот подавил желание убить его прямо на месте и снова улыбнулся:

– Не бойся, мой маленький драматург. Если не дашь повода, я тебя не убью. Куда Гарнье ее отвез?

– Сударь, у него красивый дом на северном берегу Сите, около моста Менял. Он обещал все удобства, какие только могут предоставить его жена и слуги.

По крайней мере, это уже хорошо. Непосредственной угрозы для Карлы нет.

– А безопасность? Охрана?

Пикара отвлек жалобный крик, донесшийся от жалких остатков его бывшего хозяина. Рыцарь привел его в чувство пощечиной, от которой тот покачнулся.

– Безопасность не обсуждалась, сударь, – ответил он. – Ополченец или, может, двое – ради ее спокойствия. Никто не посмеет вторгнуться в дом Бернара Гарнье. Да и незачем.

– Гарнье знает, что я муж Карлы?

– Не было причин говорить ему. Знает только Доминик и мы трое.

– Не смей говорить обо мне «мы». Доминик был недоволен?

– У него не было оснований возражать, хотя он и пытался. Я его остановил, сударь.

– Где Доминик и его мушкетеры?

– Не знаю.

Тангейзер не верил Пикару, но это могло подождать – как и многое другое.

– Стефано все еще здесь, вместе с Орланду? – сменил он тему.

Кристьен заморгал, словно удивляясь, что Матиасу это известно.

– Стефано отказался оставить Орланду. С ними хорошо обращались, сударь.

– Их охраняют?

– Нет.

– Здесь есть еще ружья? Луки?

– Нет. У швейцарца был меч.

– В этой комнате должны быть деньги. Возьми их.

– Ключи у него на поясе, сударь.

Кристьен указал на Ле Телье. Он бросил хозяина без колебаний, как пьяница бросает уродливую шлюху. Прихрамывая, Пикар обогнул стол и обыскал искалеченного негодяя, морщась от его стонов и в ужасе отворачивая лицо. Потом он отпер ящик письменного стола и вытащил шкатулку с деньгами.

Рыцарь подошел к окну. Убийства у реки продолжались. На расстоянии выстрела из турецкого лука его ждала Карла – его и своих детей. Часы на башне Консьержери показывали без двадцати десять. Он успеет привезти жену к воротам Сен-Дени ко времени их открытия.

– День выдался удачным, сударь. Около тридцати пистолей, больше половины золотого экю, – сообщил Кристьен, заглянув внутрь двух открытых кошельков.

– Возьми оба кошелька с собой, – велел ему Тангейзер.

Затем он закрыл окно. Перед его мысленным взором возникло лицо Паскаль.

– Что приказал Ле Телье по поводу детей в доме сестры Фроже? – спросил он.

– Фроже? – переспросил Пикар.

Иоаннит шагнул к столу, и Кристьен попятился.

– За каждую ложь придется платить, – сообщил ему рыцарь. – Тебя видели с Фроже сегодня вечером.

Он ударил ногой Ле Телье, и тот взвыл.

– Я могу спросить твоего хозяина, а это потраченное время, платить за которое тоже придется тебе, – продолжил Матиас.

– Он отправил сержантов, чтобы они схватили Анну и ждали в доме Ирен, на тот случай, если вы вернетесь, – рассказал Пикар.

– Анну? – не понял госпитальер, но потом вспомнил: сержант Фроже знал Паскаль под этим именем.

– Девочку с черными волосами, – пояснил Малыш Кристьен. – Ле Телье спросил, кто из детей вам дорог больше всего.

Тангейзер опустил взгляд. Глаза Марселя остекленели от страха.

– А остальные? – уточнил рыцарь.

– Он сказал, что Анны будет достаточно, а остальные – просто помеха.

Иоаннит вспомнил, как они обедали. Мышки смеялись над непослушными яйцами. Юсти поедал пироги с инжиром. Флер… Правая рука Матиаса сомкнулась на горле Ле Телье. Кожа лейтенанта была тонкой и влажной от пота. Приподняв его с пола и ощутив сопротивление застрявшей в крышке стола стрелы, Тангейзер почувствовал отдаленное эхо его мучений. Но этой боли было недостаточно.

– Я не имею к этому отношения, – добавил Пикар.

Фальшивые оправдания Кристьена помогли госпитальеру встряхнуться. Он заставил себя успокоиться. Нет, Ле Телье еще рано умирать. Тангейзер отпустил его.

– Отведи меня к Орланду, – сказал он Кристьену.

Рыцарь не собирался оставлять свидетелей того, что произошло в особняке Ле Телье, но убивать Стефано он не хотел. Ему нравился этот человек, способный держать слово. Малыш Кристьен поднимался по лестнице с трудом. Иоаннит перегнал его, схватил за воротник и потащил за собой. Прислугу отпустили на ночь, и было ясно, что никто из оставшихся в доме людей не придет, пока их не позовут. Они остановились у двери. Госпитальер постучал:

– Стефано из Сьона! Это Матиас Тангейзер.

Огромный швейцарец открыл дверь. В руке у него был меч. Он окинул взглядом окровавленный торс рыцаря, золотую цепь и арбалет, вложил меч в ножны и отдал честь.

Тангейзер заговорил по-итальянски:

– Как прошел день?

– Милорд, после нашей последней встречи самым трудным для меня было не уснуть.

– Ты сослужил мне хорошую службу. Как Орланду? Он способен передвигаться?

– Только не ускоренным маршем. Он слаб – сами знаете, лихорадка, – но голова у него ясная. Каждый час я заставляю его пятнадцать минуть ходить по комнате.

– Превосходно, приятель. А теперь, к сожалению, мы снова должны расстаться.

– Да будет мне позволено, милорд… Я уже видел эту цепь.

– Да. Если бы она по-прежнему висела на шее Ле Телье, к утру ты был бы уже мертв, и Орланду тоже. А в случае удачи Марселя и я вместе с вами.

– Именно поэтому я и боролся со сном. Почувствовал неладное, как только мы попали сюда, хотя Орланду был спокоен. Если я вам еще нужен, только скажите.

Матиас боролся с искушением. Стефано, конечно, надежен, однако он представления не имеет, что от него может потребоваться. Предстоящее смущало даже самого госпитальера. Кроме того, он не хотел, чтобы за ним охотилась швейцарская гвардия – а это вполне может произойти, если он увлечет за собой одного из ее капралов.

– Я хочу, чтобы все, что ты видел и делал с тех пор, как покинул особняк Бетизи вместе с сержантом Баро – который теперь мертв, – стало твоей тайной. Тебе придется придумать какую-нибудь историю, объясняющую твое отсутствие. Но в такой день это будет нетрудно. Согласен? Даешь слово?

– Даю слово, милорд, все это останется тайной. Но могу я спросить, почему?

– Молчание принесет пользу нам обоим. Мы оба – и Орланду тоже – оказались втянутыми в чужой заговор. Заговор начался с Марселя Ле Телье и им же закончится. Его смерть стоит перед тобой. Если будет расследование – заговора Ле Телье или его кончины, – то твое участие, скорее всего, будет означать твой конец. И уж точно ни при каких обстоятельствах это не принесет тебе пользы. Что касается других участников, то большинство из них уже мертвы, а остальные скоро к ним присоединятся.

Стефано покосился на Кристьена. Тот посмотрел на Тангейзера, но не решился ничего спросить.

– Молчание солдата – это щит солдата, милорд. А сочинять истории мне не впервой, – заявил гвардеец.

– Я тоже буду хранить тайну. Потрать это в Сьоне.

Матиас взял кошелек с пистолями у Кристьена и отдал Стефано. От его веса брови швейцарца поползли вверх. Потом он нахмурился:

– Милорд, я не могу взять это просто за бодрствование.

– Отдай церкви, если должен.

– А я должен, милорд?

Стефано улыбнулся. Госпитальер похлопал его по спине:

– Когда-нибудь мы еще встретимся. В другой битве.

– Надеюсь, милорд. Только если на одной стороне.

– Если нет, бей сильнее, потому что от меня пощады не жди. До встречи. Аддио.

Швейцарец отдал честь и стал спускаться по лестнице.

– Выходи через черный ход, Стефано, или девчонка тебя подстрелит, – сказал ему вслед иоаннит. – И хочу предупредить, в холле ты найдешь…

– Я уже нашел их, милорд, пока вы брали цепь. Буона фортуна.

Кристьен озадаченно прислушивался к их разговору.

Орланду все понимал, но не вмешивался.

Тангейзер жестом приказал Пикару войти в комнату, снял стрелу, последовал за ним и поставил арбалет у стены. Орланду сидел на стуле. Его смуглое лицо было бледным, но сил хватило, чтобы встать. Глаза юноши были черными и бездонными, как у его отца. Рыцарь улыбнулся – вид этого парня всегда вызывал у него такую реакцию.

Взгляд его пасынка остался серьезным.

– Ты опять весь в крови, – заметил он.

– Не волнуйся, это не моя, – усмехнулся его отчим.

Людовичи по-прежнему не улыбался.

– Дай мне обнять тебя, – сказал Матиас. – Или хотя бы пожать руку.

Левая рука Орланду висела на перевязи. Он протянул правую руку, и Тангейзер сжал ее. Однако его радость испортило присутствие служителя коллежа.

Старик старался держаться в тени.

– Это Бонифаций, – сказал юноша.

– Я знаю, кто он, – кивнул рыцарь. – Ты сможешь сам спуститься по лестнице? Хорошо. Сядь на ступеньках в вестибюле и подожди меня. Я быстро. Если кто-нибудь постучит, спросишь, кто это, и позовешь меня.

– Пожалуйста, мальчик мой! – взмолился Бонифаций. – Он собирается хладнокровно убить меня.

Людовичи понял, что так и будет. Он посмотрел на золотую цепь на груди Тангейзера.

– Ты убил его превосходительство? – догадался молодой человек.

Теперь он был явно взволнован.

Его отчим тоже. Его превосходительство? Что это с мальчиком?

– Его превосходительство внизу, молит о смерти, – сообщил он пасынку.

Бонифаций опустился на колени рядом со своим стулом и сцепил пальцы.

– Матиас, я не понимаю… – растерянно уставился на иоаннита юноша.

– Я тоже, но это может подождать, – отозвался тот. – Карла в опасности. Иди, стереги входную дверь.

– Я понимаю, что мне тебя не остановить, но Бонифаций мой друг. Я жил в его доме, – продолжил спорить Людовичи.

Тангейзера затошнило:

– Вчера этот друг сказал мне, что не может вспомнить, когда видел тебя в последний раз. Он заодно с Ле Телье и его фанатиками, которые хотели убить твою мать. А также тебя и меня.

– Это правда? – Вопрос Орланду предназначался Малышу Кристьену.

Ударом наотмашь госпитальер отправил Кристьена на пол.

– Ты просишь этот мешок дерьма подтвердить мои слова? – вновь повернулся он к пасынку.

Орланду попятился от его ярости.

– Ты заодно с этими животными? – продолжал рыцарь.

– Против тебя, Матиас? Конечно, нет! – воскликнул молодой человек. – Я тебя люблю. Но я против гугенотов. Ты не был здесь, ты не знаешь, какие они и что они собирались сделать с короной и страной. Ле Телье – великий человек, блестящий человек, и он многое поведал мне о политике. Благодаря ему я скоро вступлю в ряды «Пилигримов святого Иакова», которые…

– Я знаю, кто они, – вздохнул иоаннит. – Скоро, говоришь… Тебя обманули. Но по крайней мере в этом нет твоей вины. Что же касается всего остального, то тут я тебе не судья.

Он не мог прочесть выражение лица Орланду, его черных глаз. Его отец Людовико был фанатиком, инквизитором. Неужели это наследственное? Боль и страх охватили Тангейзера. Он подумал о Карле. И решительно разрубил запутанный узел чувств:

– Кто в тебя стрелял?

– Не знаю, – сказал юноша.

Тангейзер наступил на голову Кристьена и прижал ее к доскам пола:

– Кто в него стрелял?

– Доминик. Доминик Ле Телье!

– Почему?

– Орланду хотел увезти мать из особняка д’Обре.

Тангейзер вновь перевел взгляд на пасынка. В черных глазах юноши мелькнуло что-то жуткое. Рыцарь не знал, что это, и не хотел знать.

– Мы не могли позволить ей уехать. – Пикар тяжело дышал. – Иначе весь план рушился.

– Орланду, – вновь обратился к Людовичи Матиас, – почему ты хотел увезти Карлу? Тебе стало известно о плане?

Молодой человек не отвечал. Похоже, он находился во власти своего непреодолимого упрямства.

Госпитальер перенес вес тела на пятку и почувствовал, как меняется под его ногой форма черепа Пикара.

– Кристьен, Орланду знал о заговоре? – снова обратился он к неудачливому драматургу.

– Я не знаю. Не знаю! – застонал тот. – Я понятия не имею, что произошло между ним и остальными.

Рыцарь убрал ногу. Людовичи смотрел на Пикара не мигая. Матиас тоже.

– Орланду, ты знал, что они задумали убить символ мира? – спросил иоаннит.

Юноша не отвечал. Упрямство. Или страх. Перед совестью. Или перед отчимом.

– Отвечай.

– Да, да, прекратите это! – подал голос служитель коллежа. – Он знал. Я ему сказал.

Тангейзер посмотрел на Бонифация.

– Меня не посвящали в заговор, – сказал старик. – Но я знал.

Рыцарь подождал, пока он соберется с духом.

– Я полюбил Орланду. Давно, – объяснил Бонифаций. – А потом в Париж приехала его мать. Когда он возвращался от нее, я видел, что он счастлив. Он был так прекрасен в эти минуты, прекраснее, чем всегда, хотя мне это казалось невозможным. Мать его была мне безразлична. Я ее никогда не видел. И я молчал. Но в назначенный день я понял, что не перенесу вида уничтоженной красоты. И сказал ему.

По щекам старика потекли слезы.

Тангейзер посмотрел на Орланду. Юноша явно не догадывался о природе любви Бонифация, и пусть он останется в неведении. Напрашивался еще один вопрос, но Матиас не стал его задавать. Хватит с него ответов. Ударом ноги он заставил Кристьена встать. Потом вытащил кинжал и подошел к служителю. Сморщенный содомит умоляюще хватал его сапоги.

– Старики боятся смерти больше молодых, – сказал госпитальер пасынку. – Хотя должно быть наоборот. Если не желаешь смотреть, подожди внизу.

– Матиас! – позвал его тот вместо ответа. – Ты хочешь знать, спас бы я и семью д’Обре?

Тангейзер наклонился, вонзил кинжал в правую нижнюю часть тощего живота служителя и вспорол его наискосок, до нижних левых ребер. Потом он выпрямился, оставив Бонифация извиваться в конвульсиях среди собственных внутренностей.

Вытерев лезвие, он посмотрел на Орланду:

– Мне не обязательно это слышать.

– Ты никогда не скрывал от меня правду. Я тоже не буду.

– Прекрасно. Ты оставил бы д’Обре умереть. А теперь нам пора.

– Бонифаций сказал мне в пятницу. Как раз в то утро стреляли в адмирала Колиньи.

Матиас взял себя в руки и кивнул. Людовичи продолжил:

– Гугенотская знать была в ярости. Они угрожали отомстить – открыто, прямо на улицах. Я посчитал, что в такой атмосфере убийство одних д’Обре будет достаточным символом. Смерть невинной семьи спровоцирует гугенотов на войну, не причинив вреда моей матери.

– Не причинив ей вреда?

Вопрос прозвучал тихо, но мальтийский рыцарь вздрогнул, услышав собственный голос. Орланду смотрел ему в глаза, словно зачарованный. Лицо Тангейзера не оставляло сомнений – между ними порвалась какая-то связь, которую юноша считал несокрушимой. Иоаннит сам осознал это не сразу, но его пасынку хватило доли секунды. Перед глазами Тангейзера все поплыло, и он произнес вслух то, что знали оба и о чем уже не было смысла молчать:

– Если ты собираешься когда-нибудь рассказать об этом Карле, дай мне знать сейчас, и я убью тебя прямо на месте.

Губы Орланду дрожали. Он был в смятении.

У Матиаса же было такое чувство, словно он вонзил нож себе в живот.

– Я скажу ей, что ты погиб в бою, и она будет оплакивать тебя, – сказал он. – Карла выдержит, потому что у нее большое сердце. Она всю жизнь будет любить мальчика – и мужчину, – которым дорожила. Но знание о твоих «расчетах» – ужас, стыд, отчаяние – будут преследовать ее до самого последнего вздоха. И вот этого вреда я не допущу. Она не узнает правду, иначе мы оба будем прокляты. Ты меня слышишь?

Людовичи заморгал, сдерживая слезы.

– Ты меня слышишь? – повторил его отчим.

– Я никогда не расскажу об этом матери, – пообещал юноша.

– Мне бы хотелось, чтобы ты дал слово чести.

– А оно чего-то стоит?

– Для меня – целого мира, если ты его дашь.

– Слово чести.

– Иди сюда.

Орланду, пошатываясь, подошел к рыцарю. Тот прижал его голову к своему плечу.

– В твоем возрасте я резал шиитов по приказу султана и считал это святым делом, – вздохнул Матиас. – Поэтому послушай совета опытного человека. Если и совершать смертный грех, то только ради себя, а не кого-то другого, не ради его веры, его короны или его денег. Тогда, по крайней мере, мы будем прокляты как люди, а не как рабы или шлюхи.

– Мне очень жаль, – пробормотал молодой человек.

– Знаю. Ты должен испить сию чашу до дна. Это пойдет тебе на пользу. А теперь нам пора.

Юноша выпрямился. Тангейзер улыбнулся. Орланду же так и не смог этого сделать.

– Чем тебе помочь? – спросил он отчима.

– Возьми лук и колчан и будь готов передать их мне, – распорядился иоаннит, после чего повернулся к Пикару. – Давай, прихвостень!

Матиас спустил Кристьена по ступенькам. Снизу доносились стоны. Рыцарь сдернул с кровати матрас и потянул за собой.

– Твой великий человек – фанатик, – сказал он пасынку. – И у него хватило ума, чтобы вовлечь тебя и остальных в кровную месть против меня. Война, которой вы так жаждали, уже разразилась, но Ле Телье все равно собирался убить Карлу. Сегодня вечером. На моих глазах.

Госпитальер взял арбалет и вставил в него стрелу.

– Кровная месть? – удивился Орланду. – Из-за чего?

– Не знаю. Я его не спрашивал.

Лейтенант по уголовным делам Парижа балансировал на одном целом колене позади своего полированного письменного стола. Глазные яблоки на его лице, забрызганном мозгом сержанта, дрожали. Кровь и слизь, вытекавшие из приоткрытого рта, были похожи на какую-то отвратительную опухоль. Ле Телье раскачивался и глухо стонал. Его скрещенные ладони наводили на мысль о какой-то странной молитве. Возможно, он действительно молился…

Орланду вскрикнул.

– Прибереги свою жалость для кого-нибудь другого, – усмехнулся иоаннит. – Этот червяк, которому ты служил, построил свою башню на страданиях тысяч людей: он отправил их на дыбу, колесо или виселицу, причем их вина или невиновность его не интересовали. Он волновался не больше, чем когда отправлял свою лошадь к кузнецу, чтобы тот ее подковал.

Тангейзер сеял скорбь, не испытывая особых чувств. Но теперь он злился на этот наполненный убийствами день. Он шел через реку крови, а другого берега еще не было видно. Рыцарь не сомневался в правильности всего, что он сделал, но его приводила в ярость мысль, что источником этих кровавых дел стал этот лицемер и что такое ничтожество смогло сбить с пути истинного его сына. Он положил арбалет на стол.

– Эй, смотри на меня! – позвал он Марселя.

Тот поднял голову, но, не выдержав взгляда Тангейзера, опустил глаза.

– Будешь отвечать кивками, – сказал ему иоаннит. – Кивни.

Ле Телье кивнул.

– Ты заплатил за убийство Карлы, чтобы заставить меня страдать.

Лейтенант снова кивнул.

– Когда ты узнал, что я в Париже, то нанял головорезов, чтобы они схватили меня и привели к тебе.

Еще один кивок.

– Ты рассчитывал также захватить Карлу и убить ее у меня на глазах.

Марсель принялся всхлипывать.

– Ты знал, что она беременна. Отвечай.

Ле Телье еще раз кивнул.

– А перед тем, как убить меня, ты рассчитывал получить удовлетворение, сообщив, чем я заслужил такое жестокое наказание.

Марсель кивнул, и капли слез упали на его бороду.

– Если я вытащу кляп у тебя изо рта, ты скажешь теперь, прежде чем я тебя убью, чем я заслужил твою ненависть? – спросил госпитальер.

Ле Телье посмотрел на него. Кивать не было нужды, но он кивнул трижды. Отчаянное желание назвать виновника своих преступлений пересилило даже надежду остаться в живых.

– Хорошо, – сказал Тангейзер. – Потому что я не намерен слушать. Мне плевать.

Марсель не поверил ему и что-то замычал в кляп.

– Что бы я ни сделал тебе или твоим близким, я не испытываю раскаяния или сожаления. А перед тем как покинуть этот город, хозяином которого ты себя считаешь, я убью твоего сына, – сообщил ему Матиас.

Взгляд Ле Телье стал безумным. Он пытался осознать услышанное.

Тангейзер сделал паузу.

Марсель промямлил что-то сквозь кляп.

Тангейзер вытащил меч.

– Позволь мне его убить, – попросил Орланду.

– На Мальте, когда мы стояли бок о бок, как братья, против тысяч доблестных врагов, я делал все возможное, чтобы ты не отнял ни одной жизни, – покачал головой его отчим. – В том, чтобы отнять эту, нет никакой доблести.

Он подвел молодого человека к окну и открыл створки:

– И в этом тоже.

Иоаннит подождал, пока юноша увидит постыдные дела, творившиеся на пропитанной кровью полосе песка.

– Вот твои «пилигримы», – сказал он сухо. – Вот твоя война.

Людовичи ухватился за подоконник здоровой рукой, чтобы не упасть.

– Наша война, – поправился Матиас, – потому что я виноват в ней больше, чем ты. Смотри и запоминай, брат мой.

Оставив Орланду размышлять над увиденным, Тангейзер вернулся к Ле Телье и острием меча приподнял его подбородок:

– В геенну огненную.

Взмахнув мечом, он обрушил его на шею Марселя. Лысая голова упала на стол и покатилась к ногам Кристьена. Кровь хлынула на крышку стола, подхватив лежавшие на нем бумаги. Госпитальер взял чашу с вином и осушил ее. Превосходное. Он поставил чашу, и его взгляд привлек лист бумаги. Знакомый почерк.

В суматохе он только теперь понял, откуда здесь взялся Бонифаций.

Тангейзер посмотрел на Пикара, который стоял у двери, прислонившись к стене:

– Значит, ты отдал Ле Телье письмо, которое я тебе отправил.

– Нет, сударь, нет! То есть я не собирался. Но Бонифаций…

– У тебя остался последний шанс спасти свою жизнь. Рассказывай, каков был план.

Малыш Кристьен относился к той разновидности животных, которые не способны поверить в свою смерть, какими бы серьезными ни выглядели аргументы. Пока он жив, он верил, что не умрет.

– Вы, сударь, приказали мне прийти на встречу у виселиц на Гревской площади, – начал он объяснять. – Доминик с капитаном Гарнье – и, естественно, их люди – сидят в засаде, смешавшись с отрядами милиции на площади и соседних улицах. Они считают, что вы придете туда раньше. Письмо было первым известием о вас, которое до нас дошло.

– Значит, Гарнье знает о доме печатника.

– Я ничего об этом не знал, сударь, пока Фроже… Нет, на самом деле это Ле Телье сказал капитану, что вы убили девятнадцать ополченцев. Я тут ни при чем…

– Когда ты должен был прийти к виселицам?

– В половине двенадцатого.

– Один или под охраной?

– Один, на случай, если вы за мной следите.

Они подождут как минимум пять минут, прежде чем пошлют за Кристьеном.

– Орланду, который час?

– Десять, начало одиннадцатого.

– «Пилигримы» пешие или конные? – спросил Тангейзер.

– Доминик, Гарнье и Тома Крюс верхом.

Три минуты, чтобы добраться сюда, пять на размышления, три для возвращения на Гревскую площадь, не меньше десяти, чтобы собрать отряд и выступить. То есть примерно в полночь. Но куда выступить? Пришлось признать, что его противники умнее, чем казалось до сих пор.

Матиас полагал, что его целью должны быть ворота Сен-Дени. Тампль и его верные рыцари находились за Гревской площадью, а кружным путем туда придется идти долго. Но в любом случае остается одна проблема: убедить часового открыть ворота после того, как он устроит бойню на улице. Можно спрятаться, как предлагал Гриманд. Но их слишком много. И сколько дней они смогут прятаться? Сколько времени пройдет, прежде чем Доминик пустит по его следу Шатле или кого-то посерьезнее?

Нужно найти Карлу и Паскаль и до полуночи быть у ворот Сен-Дени. Если он опоздает, то столкнется с встречным потоком транспорта, возможно непреодолимым. Они должны первыми пройти в ворота. Скот задержит милицию, но Гарнье отстанет не больше чем на полчаса, и его не будет задерживать повозка. Может, пойти и уничтожить всадников прямо сейчас? Нет, тогда погоня начнется немедленно. Милиция заполонит все улицы. В отличие от него самого, у повозки в уличном бою шансов нет никаких. Гарнье будет преследовать их и за пределами города – в этом мальтийский рыцарь не сомневался.

Он стряхнул кровь Марселя Ле Телье с меча и вложил клинок в ножны.

Нужно сделать так, чтобы Доминик тоже бросился за ним в погоню. Со смертью этих двоих – и остальных, кого он сумеет отправить на тот свет, – среди выживших не останется достаточно опытных и храбрых, чтобы продолжить погоню. Если кому-то из них захочется выместить свою злобу, в Париже осталось достаточно гугенотов.

Тангейзер задумался, какие у него имелись ресурсы для боя на открытой дороге.

Все его ресурсы – это он сам.

При свете полной луны? Найти подходящее место, ударить с фланга. Рассеять врагов, как куропаток. Он даже сможет раньше их вернуться к городу и устроить засаду для остатков отряда.

Госпитальер поднял голову Ле Телье за бороду и вытащил кинжал.

– Орланду, – позвал он.

Юноша отвернулся от окна. Лицо его стало еще бледнее.

– В вестибюле ты найдешь две кирасы. Возьми их и жди. Шлемы тоже. Захвати с собой и булаву. Писака, а ты давай свой ремень, – обратился он к Пикару.

Затем рыцарь положил голову Марселя на стол и сделал два параллельных надреза на макушке. Просунув лезвие кинжала в один разрез – так, чтобы кончик вышел в другой, – он отделил полоску кожи от кости черепа и повернул кинжал, так что полоска растянулась, образовав нечто вроде ручки. Кристьен протянул ему ремень. Матиас продел ремень через разрез, застегнул пряжку и поднял голову Ле Телье. Кожа на покрытом морщинами лбу натянулась.

– Он словно помолодел на десять лет, правда? – усмехнулся иоаннит.

Пикар поперхнулся. Тангейзер взял арбалет и вывел его через прихожую на лестничную площадку. Там он остановился.

– Гарнье проводил Карлу до своего дома? – уточнил рыцарь у Кристьена.

– Совершенно верно, сударь. Лично.

– Ты ему сказал. На улице внизу, перед его уходом.

– Что сказал, сударь?

– Что я убил тех негодяев в доме печатника. Вот почему он вернулся так быстро.

– Нет, сударь. Я сказал ему только, что нам известно, кто убил его людей, но не называл вашего имени.

Пинком ноги Тангейзер отправил его вниз по главной лестнице и спустился сам, таща за собой матрас.

Петлю застегнутого ремня он повесил на рожок большой люстры в вестибюле и повернул голову лицом к двери. С шеи Марселя еще капала кровь. Лицо Ле Телье было подтянуто вверх, глаза закатились, так что виднелись только белки, а губы вокруг кляпа растянулись в безумную улыбку. Свет и тени от горящих свечей делали его похожим на комедийную маску, вылепленную маньяком.

Голова будет первым, что увидит вошедший в дом человек.

Госпитальер отошел от люстры и снял с перил лук и колчан Алтана.

Орланду, державший доспехи в одной руке, внимательно смотрел на него.

– От этой картины Доминик закричит и бросится бежать, да? – спросил его Матиас. – Или наполнится яростью?

– Сначала одно, потом другое, – ответил юноша.

– Надеюсь, он узнает отца. – Тангейзер вскинул бочонок на плечо и оглянулся на Пикара. – А ты, прихлебатель, понесешь еду и матрас.

– Ты хочешь, чтобы Доминик бросился за тобой в погоню? – спросил Орланду.

– Мертвые не сводят счеты.

Как только Тангейзер спустился по ступенькам крыльца, из темного закоулка – как по мановению волшебной палочки – появился Грегуар с лошадью и повозкой и двинулся ему навстречу. Мальчик улыбался, и Матиас улыбнулся ему в ответ. Клементина фыркала. Между ее передними копытами трусил Люцифер.

Иоаннит пожалел, что не попросил лакея привести другую лошадь. Хотя кто лучше Клементины сможет провезти повозку с дьяволами через ад?

– Хорошая? – спросил Грегуар, не угадав его мыслей и кивая на повозку.

– Высокие борта, крепкие доски. Никогда не видел лучшей, – заверил его рыцарь.

Он бросил на дно бочку и матрас. В воротах скотного двора показался Гриманд – он ковылял, опираясь на спонтон. За другую руку его держал мальчик, которого Тангейзер раньше не видел. Мальчик был с ног до головы мокрым. За ними шла Эстель. Ампаро в своей колыбельке из шкуры у нее под платьем прижималась к стальному прикладу заряженного арбалета, который Ля Росса держала обеими руками.

Матиас увидел, что его пасынок поднял арбалет.

– Это мой экипаж, Орланду, – остановил он молодого человека. – Грегуар, которому мы все обязаны жизнью, и ты не в последнюю очередь. Гриманд, наш дракон. Эстель и ее сестра Ампаро.

– Ампаро? – переспросил Людовичи. Это имя потрясло его до глубины души.

– Они и твои сестры, – добавил госпитальер.

– Мои сестры?

– Карла родила Ампаро сегодня днем.

Тангейзеру не хотелось отрывать взгляда от крошечного личика, освещенного светом луны, но нужно было спешить. Он снял стрелы с двух арбалетов, своего и Эстель.

– Зарядишь, когда потребуется. Если начнется стрельба, держи эту кирасу над Ампаро, – велел он девочке.

Он уложил оружие и еду в повозку, посадил туда Ля Россу и повернулся к незнакомому мальчику:

– Ты кто, парень?

– Гуго, – ответил худой мокрый юноша.

– Где эта зеленая жаба, Малыш Крис? – спросил вдруг Гриманд.

– Я сказал ему, что не убью его, – ответил Матиас.

– Звучит лучше, чем я надеялся, – хмыкнул слепой гигант.

Кристьен в это время заковылял было прочь, но Гуго схватил его за плечи.

– Отдайте его мне, – попросил король воров.

– Позже, – отказался рыцарь. – Он отведет нас к Карле.

– Я могу отвести вас к Карле, – предложил Гуго.

– Гуго проследил за ней, – сказала Эстель. – Он переплыл реку, пока солдаты везли Карлу по мосту. А потом приплыл назад, и его поймал Роде, но я застрелила Роде.

– Ты стреляешь лучше меня, девочка, – похвалил ее госпитальер.

Затем он снял золотую цепь и повесил ее на шею Гуго:

– Только не плавай в ней. Можешь ее продать прямо так, но…

– Знаю. Я ее расплавлю. – Мальчик спрятал золотые раковины под мокрую рубашку.

Странный парень, но в решительности ему не откажешь. Тангейзер взял из повозки веревку, обвязал ее вокруг груди Кристьена и продел ему под мышки.

– Гуго, нам на какой мост? – спросил он

– Все мосты перегорожены цепями, кроме Мельничного, – рассказал его новый знакомый. – Он не для людей. Там крытый проезд к мельницам для телег с зерном. Ночью его хорошо охраняют.

– Мы можем подождать вас здесь, – сказал Грегуар. – Они нас не найдут.

Матиас завязал на веревке узел и вручил оба конца Гуго.

– Как всегда, Грегуар, ты видишь самый лучший план, – улыбнулся он своему слуге.

На мгновение – мгновение, которого он не мог себе позволить, – рыцарь почувствовал себя раздавленным. Этот груз показался ему невыносимым. Кровь. Зверство. Безумие. Любовь. Он любит этих людей. Этих детей. Детей, искавших у него безопасности, которую он не может им дать, и мудрости, которой у него нет. Он просто мужчина, который ищет свою жену. И всё. Независимо от того, найдет он ее или погибнет во время этих поисков. Хотя нет, это уже не совсем так. Убить, чтобы пересечь реку, затем убить, чтобы вернуться назад, затем ворота и открытая дорога… Тангейзер посмотрел на детей. Кроме них, на улице никого не было. Все было не так просто, как казалось. Просто не бывает никогда.

– Возвращайтесь к своей прежней жизни, – сказал он. – Там у вас будет больше шансов, чем со мной.

– Нет, – ответила Эстель. – Наша жизнь с вами.

Матиас посмотрел на нее.

– Не бойтесь, – добавила девочка.

Проще не скажешь. И она была права. Он боялся – не только их гибели, но и вины, которую будет чувствовать, если переживет их.

Эстель повернулась к Грегуару:

– Карле нужна повозка, и она захочет взять свою дочку, а я не брошу свою сестру, и Тангейзер тоже, а дракон не бросит меня, потому что я – его глаза.

– Понял, – сказал Грегуар. – Ждать здесь мы не можем.

Матиас сглотнул ком в горле.

– Гуго, если не хочешь с нами, никто не усомнится в твоей храбрости, – попытался он отговорить от этой авантюры хотя бы одного ребенка.

– Нет, я с вами, – умоляюще посмотрел на него мальчик. – Ради Карлы и ее виолы. Кто знает, может, мы умрем? Но если гугеноты могут умереть ради ерунды, в которую они верят, почему я не могу умереть ради своей? И у меня не ерунда. Я ее слышал. Это лучше жизни. И это даже не слова.

Госпитальеру хотелось поговорить с Гуго, но медлить было нельзя.

Гриманд, которого все оставили, подошел и наклонился над Малышом Кристьеном. Тот в ужасе смотрел на чудовищное лицо короля воров. Теперь даже ему стало ясно, что его жизни и его мечтам пришел конец.

– Я знаю тебя. Слепой, с ноздрями, забитыми коровьим дерьмом, я все равно чую, кто ты. Ты прореха на ткани вселенной, – объявил Гриманд. Потом он умолк и после паузы добавил: – Ты Фокусник.

– Он отдал меня мужчине, – сказала Эстель. – Богатому мужчине, в богатом доме, на богатой кровати.

– А я видел, как он приказал солдатам выжечь глаза Гриманду, – прибавил Гуго.

– Он уморил обезьян, – напомнил Грегуар.

Иоаннит подумал, что, возможно, сам он – тоже прореха на ткани вселенной, потому что Гриманд повернул голову и посмотрел на него так уверенно, словно у него были глаза.

– Отдай его мне, – повторил он свою просьбу. – Отдай его нам.

– Нащупай веревку у него на груди, – ответил ему рыцарь.

Гриманд протянул руку и хмыкнул.

– Существует крошечный шанс, что нам еще пригодится его язык – рассказать то, чего мы еще не знаем, – пояснил Матиас. – Но Кристьен не поедет с нами. Он поползет.

– Поползет? – удивился Младенец.

– Я привяжу его под повозкой, к крестовине. Представь себе это.

Тангейзер посмотрел на лицо Кристьена.

– Пусть ползет, – согласилась Эстель.

Слепой великан тоже задумался, подстегиваемый болью и опиумом, а потом начал смеяться.

Госпитальер взял Пикара за горло и заглянул ему в глаза – бездонные колодцы ужаса.

– Ты обещал Карле безопасное убежище, – произнес он. – Она тебе поверила. Теперь тебе придется поверить мне. И Парижу.

Кристьен открыл рот, но рыцарь швырнул его под повозку. Потом он задержал дыхание, присел на корточки, пропустил концы веревки вокруг передней оси и завязал узлом. Люцифер понюхал лежащего на земле драматурга и помочился ему на голову.

Тангейзер взял у пасынка лук и колчан.

– Орланду, Гуго, садитесь, – скомандовал он. – А ты, мой Инфант…

– Я здесь, – отозвался Гриманд.

Иоаннит взял его за плечо, отвел слепого гиганта к задней части повозки, взял у него спонтон и положил его ладонь на борт:

– Садись здесь, сзади, мой Инфант. У тебя за спиной наши дети.

– Знаю. Там, где они стоят, ткань вселенной светится.

– Если кто-то попытается проникнуть сюда, не назвав себя, он твой.

– Он мой.

– Ты сказал, карты в игре.

– Да. Они в игре. Их вытянула Карла.

– Что за карты?

– Пусть Карла сама тебе скажет. Но у меня есть кое-что получше. Знаешь, что она мне сказала?

Огромная рука, какой Тангейзеру еще не приходилось видеть, до боли сжала его плечо.

– «Если ставка на Матиаса, дайте мне кости, и я брошу их», – процитировал Гриманд.

– Спасибо, мой Инфант.

– Мы все уже бросили кости. Теперь твой черед.

Рыцарь занял место у головы Клементины и посмотрел на Грегуара:

– Мельничный мост.

Мальчик натянул поводья, и боевая повозка скрипнула, Малыш Кристьен взвыл, и они покатили навстречу всем мыслимым опасностям и реке Сене.

– Горы трупов! – взревел Гриманд. – Дайте мне ослиную челюсть!