На зловонной лестнице было так грязно, что Тангейзер опасался за свежие мозоли на ногах Грегуара. Он поставил оружие у двери, и его слуга постучал.

– Кто там? – Жалобный вздох указывал на Жоко и его сломанные ребра. – Боже праведный!

– От месье Ле Телье! Ле Телье! – прокричал Грегуар.

Мальчик очень старался: его голос, независимо от внятности произнесенного, не должен был вызвать тревоги. Когда сержант Фроже открыл дверь, Матиас стиснул запястье его правой руки и рукояткой кинжала, украшенного ляпис-лазурью, выбил сержанту последний зуб. Потом он ударил его коленом в мочевой пузырь с такой силой, что ноги Фроже оторвались от пола. Шапка слетела у него с головы. Иоаннит вложил в ножны кинжал, взял меч и швырнул сержанта на пол лицом вниз. Окинув взглядом кухню, он убедился, что больше там никого нет. Наступив на левое запястье Фроже, рыцарь краем каблука надавил на основание его большого пальца. Сустав треснул, словно грецкий орех. Молодой человек взвыл. Больше из лука ему не стрелять.

Вбежал Люцифер, который принялся деловито принюхиваться и помечать углы.

Тангейзер вытащил из-за пояса Фроже нож и швырнул его в кухню. Лук и стрелы лежали на полу, возле вонючего матраса. Госпитальер повесил их себе на плечо.

– Дверь преисподней уже открыта для ваших грязных, никчемных душонок, – объявил он обитателям дома. – Уберечь от адских мук вас может только полное послушание. Вставай, Жоко! Отведешь меня в Кокейн.

Со стонами, призванными продемонстрировать его мужество, Жоко сел на кровати.

– Сударь, я не могу ходить, – запротестовал он. – Моя спина… Она почти сломана.

Матиас взмахнул мечом и отрубил ему левое ухо. Он недооценил остроту лезвия, и меч разрезал плечо парня до самой ключицы, хотя рана была относительно легкой.

– Вставай, или я отрублю тебе ноги и найду кого-нибудь другого, – велел рыцарь.

Жоко выпрямился и встал, упираясь руками в колени. Он тяжело дышал и обливался кровью. На стене висел фонарь, каким обычно пользуется ночная стража: свеча под стеклянным колпаком, который цепью крепится к палке. Огарка должно было хватить еще на добрых два часа. Иоаннит попросил Грегуара зажечь фонарь от свечи на столе. Предупрежденный о возможном насилии и жестокости, его лакей держался стойко. Затем Тангейзер приказал Фроже стать на колени и сказал Грегуару, чтобы тот отдал фонарь сержанту, взял спонтон и ждал их на улице. Меч он швырнул на кухню, после чего отступил к двери и поднял арбалет, продемонстрировав Фроже стрелу:

– Ты все рассказал Ле Телье. О милиции, о постоялом дворе. О моих девочках.

– А что мне оставалось, ваше сиятельство? – начал оправдываться тот. – Пожалуйста, не убивайте меня!

– Вряд ли стоит тебя винить, что ты служил не тем господам.

– Ваше сиятельство, я благодарю Бога за вашу мудрость и сострадание!

Матиас услышал негромкий треск. Звук приглушали бесчисленные здания, но его все-таки ни с чем нельзя было спутать. Это был залп из мушкетов, где-то в полумиле к северу.

– Эй, Жоко, твоя сестра повела милицию в Кокейн? – спросил рыцарь парня.

Тот со стоном кивнул. Госпитальер махнул рукой Фроже:

– Надевай свою шапку. И смотри, чтобы Жоко не свалился с лестницы. Торопись.

На улицу они выбрались без происшествий, хотя и с многочисленными стенаниями и жалобами. Тангейзер взял фонарь у Фроже и отдал его Грегуару, в обмен на спонтон. На узких улочках действовать полупикой было неудобно, но расставаться с оружием, отправивших стольких врагов на тот свет, не хотелось.

Снова послышались далекие звуки выстрелов. Тангейзер вел им счет, одновременно раздавая указания. Всем было приказано молчать. Он заставил Жоко обнять сержанта за шею и сказал, чтобы Фроже поддерживал молодого вора за талию. У Жоко действительно были сломаны ребра, и Матиас знал, как это больно. Если слишком сильно давить на него, у парня закончатся силы – тогда Жоко оцепенеет и будет просто ждать смерти. Иоаннит не знал этого человека и не мог предугадать, как он себя поведет, поэтому решил подарить им с сержантом луч надежды.

– Мне все равно, останетесь вы живы или умрете, – сказал он им. – Приведите меня в Кокейн, а там посмотрим. Сержант знает, что я подвержен капризам.

Выстрелы смолкли. Стреляли из семи мушкетов. В темноте, с учетом почти двадцати операций, необходимых для перезарядки, до следующего залпа еще минуты четыре. Жоко и сержант показывали дорогу, а Грегуар с фонарем в руке замыкал шествие. Они двигались на запад. Жоко стонал при каждом шаге. Движение с такой скоростью потребовало от Матиаса громадных усилий воли. Дойдя до перекрестка, они повернули на север. Снова послышались мушкетные выстрелы. Похоже, они нисколько не приблизились к цели и еще не покинули городские улицы. Тангейзер подавил желание пойти на звук выстрелов в одиночку. Он знал, что представляют собой Дворы, – ему приходилось видеть подобные трущобы в Неаполе и Риме. Обитатели превратили их в лабиринты, защищаясь от закона. Звук может быть близким, но чтобы добраться до его источника, нужно преодолеть несколько миль тупиков и извилистых переулков. Луна поднимется выше и еще час будет освещать им дорогу. Госпитальер отстал на шаг и приставил наконечник спонтона к спине Жоко. Несколько своевременных тычков, и раненый парень, причитания которого стали громче, смог удвоить скорость.

Они миновали ряды забранных ставнями окон лавок и четырех стражников, каждый из которых делал вид, что занят своим делом, – благо, сержант не просил помощи. За спиной остались несколько таверн и перекрестков. Снова послышались мушкетные выстрелы, на этот раз ближе, но все еще достаточно далеко.

Семь ружей. А сколько там ополченцев? Количество – это тщеславие и безопасность. Сорок? Или вдвое больше? Слишком много, чтобы бросить им вызов, особенно когда на кону жизнь Карлы. С капитаном Гарнье рыцарь расстался в хороших отношениях. Может, присоединиться к ним? Убедить Гарнье отвезти Карлу в Лувр. Это тебе не особняк Ле Телье… Доминик будет возражать, но Тангейзер напомнит, что капитан Бернар не отвечает ни перед кем, кроме короля. Рассказал ли Марсель Гарнье об ополченцах, убитых в доме печатника? Ради того, чтобы захватить Карлу, делать это было не обязательно.

– Фроже, какие распоряжения дали сержантам на мой счет? – спросил иоаннит.

– Ваша светлость, нам приказали докладывать о вашем появлении и, по возможности, проследить за вами. Я был обязан…

– Вам не приказывали меня арестовать?

– За что, ваша светлость?

– За убийство девятнадцати ополченцев?

Сержант подобострастно рассмеялся, словно в ответ на остроумную шутку:

– Нет, нет, никто не называл вашу светлость преступником. Вас разыскивали по важному государственному делу. Это единственная причина, по которой я…

– Что ты знаешь об этом рейде?

– Ничего, ваша светлость. Мне приказали охранять ту хибару, где вы меня нашли.

Улица начала подниматься на холм. Уклон был невелик, но Жоко воспользовался предлогом, чтобы замедлить шаг. Тангейзер ткнул пикой в темное пятно, расплывавшееся на его рубашке. Улица сузилась. Из таверны в нескольких шагах впереди Фроже вышли трое мужчин, загородив проход. Они повернулись к странной процессии, и один из них рассмеялся. Потом они увидели Матиаса, голого по пояс и обвешанного оружием. Мужчины уже изрядно выпили, но агрессии в них не чувствовалось. Госпитальер приставил острие пики к спине Фроже.

– Добрый вечер, парни. Сержант заплатит золотой экю любому, кто отведет нас в Кокейн, – сказал он незнакомцам. – Добровольцы есть?

Двое посмотрели на третьего, который вытер рот рукой.

– Мы не знаем дороги, – ответил этот человек.

– Честный ответ. Вы не вернетесь в таверну, пока мы пройдем? – Тангейзер не хотел оставлять эту троицу у себя за спиной. Он подтолкнул Фроже. – Сержант купит вам кувшин вина. Большой.

Фроже порылся здоровой рукой в кармане, вытащил две монетки и протянул их третьему мужчине. Все трое вернулись в таверну. Мальтийский рыцарь приказал Грегуару охранять тыл и двинулся дальше. Они пересекли еще одну улицу, и склон холма стал круче. Пройдя немного на восток, все четверо свернули на север, в такой узкий переулок, что в нем не разошлись бы два человека. Зловоние усилилось. Это и были Дворы.

– Жоко, – сказал Фроже, – держись за мой пояс сзади.

Молодой человек так и сделал, и они продолжили подъем. Переулок повернул на восток, а затем снова на север. Следующий мушкетный залп запаздывал. Неужели столкновение закончилось? Тангейзер начинал терять терпение. Нужно попасть в Кокейн до того, как милиция уйдет оттуда. Жоко остановился и застонал. Госпитальер ткнул его острием в спину, но, услышав крик, понял, что с этим его спутником все кончено. Спонтон вдруг потяжелел – это Фроже повернулся и толкнул Жоко назад. Отчаяние придало сержанту сил.

Острие пики вонзилось между ребрами парня, и Матиас попытался отдернуть ее, но Жоко уже падал со склона, откинув голову назад. Противовес спонтона уперся в землю, и острие пробило молодому человеку легкое.

Тангейзер отступил, освобождая место для падающего тела, поднял арбалет и выстрелил в темный силуэт сержанта, метнувшийся в сторону. Фроже вскрикнул – в его голосе слышалось отчаяние – и упал. Иоаннит выдернул спонтон из Жоко, который зашелся в кашле, переступил через него и махнул Грегуару, чтобы тот поднес фонарь.

Фроже, скрючившись, лежал на боку и скулил. Стрела попала ему в поясницу. Рыцарь пикой перевернул его на спину. Наконечник торчал из живота сержанта дюймов на восемь. Тангейзер прислонил спонтон и арбалет к стене глиняной хибары. Сержант упал у самого поворота в переулок. Он тоже стал жертвой нетерпения. Еще четыре фута, и ему удалось бы сбежать. Матиас наступил на него и поднял упавшую шапку. Обернув ею окровавленный наконечник, он выдернул стрелу из внутренностей раненого. Тот вскрикнул, а госпитальер расстегнул и снял его ремень.

– Грегуар, где твой цербер? – позвал он своего лакея.

Мальчик поднял лампу и указал на пса, который стоял, навострив уши, и прислушивался к влажным хрипам Жоко, словно ждал, когда можно будет слизать кровь с его подбородка.

– Сделай ему поводок, – велел рыцарь.

Он протянул Грегуару ремень, расправил жестяное оперение стрелы и, сочтя его пригодным, натянул тетиву и зарядил арбалет, после чего снова посмотрел на Фроже:

– Думал, я убью тебя на глазах сорока «пилигримов»?

На искаженном болью лице молодого человека проступило сожаление.

– Я не верил, что вы меня пощадите, – объяснил он. – Ваши дети…

– Что Марсель с ними сделает?

– Не знаю. Наверное, ничего.

– Ты сказал Марселю, что они мне дороги?

– Я сказал, что вы их любите.

– И как он отреагировал?

– Сказал: «Хорошо».

Как там Гриманд говорил Полю? «Сидит на навозной куче ненависти».

Ненависть не к Карле. Не к Орланду. И даже не к гугенотам.

К нему, Матиасу, человеку, который любит детей.

Тангейзер взял спонтон и оглянулся на Грегуара:

– Посмотрим, сумеет ли Люцифер отвести нас в ад.

Он переступил через бледного и дрожащего Фроже.

– Ваша светлость, не оставляйте меня здесь! – взмолился тот. – Через десять минут меня разденут!

– Ты жил как свинья. И умрешь как свинья, – отозвался госпитальер.

Переулок расширился и у самой вершины холма разделился на четыре прохода. Стрельба смолкла, но сквозь привычное зловоние Тангейзер наконец уловил запах дыма. В глубине двух проходов он скорее почувствовал, чем увидел знаменитые Дворы. В темноте мерцали редкие огоньки. Многие дома были без окон. Стояла необычная тишина – наверное, это был всеобщий испуг после сражения. Мальтийский рыцарь чувствовал – вернее, даже не сомневался, – что за ними наблюдают. Ружей тут мало или вообще нет, но есть стрелы, камни и черепица. Свет делал их с мальчиком удобной мишенью.

– Грегуар, дай мне фонарь, – потребовал Матиас. – И иди вперед. Будем надеяться, это те негодяи, которые поджигали своих собак.

Он взял палку фонаря в ту же руку, что и спонтон, а его слуга стал подбадривать собаку. Пес ринулся в крайний левый проход. Они шли через двор, и через несколько шагов госпитальер услышал негромкий свист. Пригнув голову и развернувшись вполоборота, он прыгнул вперед. Однако пращнику повезло либо он был достаточно опытен и успел заранее прицелиться. Камень попал в спину Матиаса чуть ниже подмышки и застрял в мышцах. Даже не всякая мушкетная пуля вызывала такую боль.

– Беги, Грегуар! – закричал он. – Прикрой рукой голову!

Они побежали, и еще несколько камней ударили в стены домов позади них. Послышались насмешки и издевательства – местные мальчишки защищали свою территорию. Тангейзер услышал глухой удар. Его юный спутник споткнулся, но устоял и продолжал бежать.

– Попали в торбу! – крикнул он.

Они без потерь добрались до следующего переулка на противоположной стороне двора. Рыцарь понимал, что мальчишки от них не отстанут: защита своего мрачного королевства – их обязанность и развлечение. Перспектива была незавидной, поскольку переулки как нельзя лучше подходили для пращи. Тангейзер остановился и оперся на спонтон. По спине его текла струйка крови. Он отдал фонарь Грегуару:

– Иди дальше. Подождешь меня за следующим поворотом.

Иоаннит видел, как стайка мальчишек пробиралась по двору – их было семь или восемь человек. Можно было подождать, пока все соберутся в узком переулке, и убить нескольких из них. Остальные после этого разбежались бы, и Матиас смог бы идти дальше. Однако когда расстояние между ним и пращниками сократилось до тридцати шагов, он шагнул вперед и продемонстрировал местным жителям сталь арбалета:

– Назад, мошенники! Вы слишком молоды, чтобы умирать.

Шайка была опытной. Они не остановились все вместе, а бросились врассыпную, словно олени, и через мгновение Тангейзер уже никого не видел. Он отступил в темноту переулка.

– Возвращайтесь тем путем, которым я пришел! – крикнул им госпитальер. – Клянусь честью, вы найдете там умирающего сержанта с полными карманами золота!

– Честью? Может, нагнешься, и мы поцелуем тебя в задницу? – отозвался кто-то из пращников.

Послышался смех, и Матиас тоже засмеялся. Услышав его голос, мальчишки умолкли.

– Там вас ждет легкая добыча, парни! – заверил рыцарь своих юных противников. – И вкус ее слаще, чем то, что есть у меня. А здесь вы пожнете только беду.

Мальчишки принялись перешептываться. Камень отскочил от стены в переулок, но сила удара была невелика, и в Тангейзера он не попал. Как бы то ни было, намерение местных он оценил. И снова рассмеялся:

– Ваше упорство достойно мужчин, и я предлагаю вам другую сделку. Я ищу своего друга Гриманда, Инфанта Кокейна. Отведите меня к нему, и я хорошо заплачу.

– Инфант мертв! – крикнул один из мальчишек.

– Нет, это не точно, – возразил другой.

– Говорят, его подстрелили и он свалился с крыши.

– Откуда им знать?

– Тогда просто отведите меня в Кокейн, – сказал иоаннит.

– А почему мы должны верить, что сержант там?

– Он оставил свои черные кишки на этой стреле. Понюхайте.

Тангейзер выставил арбалет на освещенное луной место. Послышались быстрые шаги.

– И правда! Кровь! Свежая, как краска! – зашептались подростки, подойдя немного ближе и разглядывая стрелу.

– А почему ты сам не взял его золото? – поинтересовался один из них.

– Я тороплюсь, и золота у меня самого хватает, но у сержанта взять его гораздо легче, чем у меня. Торопитесь к вкусной добыче, парни, пока вас не опередили, и сохраните свои жизни.

После этого рыцарь услышал шлепки босых ног по засохшей грязи. Две тени метнулись вдоль стены навстречу обещанной награде, которая не исчерпывалась одним золотом, а включала жестокие и неправдоподобные рассказы у очага.

Товарищи бросились вслед за этими двумя, не желая лишаться своей доли.

В глубине переулка госпитальер нашел Грегуара, и они продолжили путь.

Не колеблясь и не останавливаясь, чтобы взять след, Люцифер вел их через лабиринт переулков и тупиков. Ни один из проходов не заслуживал названия «улицы», хотя именно такими были улицы во Дворах. Запах пороха усилился. За следующим рядом зданий Тангейзер увидел столб дыма. Снопы искр освещали ночь. Уловив другой запах, Матиас понял, почему Люцифер так уверенно шел вперед, независимо от того, выросла ли дворняга здесь или нет. Запах жареной свинины. А еще к нему примешивался едкий запах паленых волос. И может быть, это была и не свинина. За следующим поворотом иоаннит приказал своему лакею придержать тяжело дышащую собаку и ждать. Короткий переулок выходил на южную часть следующего двора.

Он нашел Землю Изобилия.

Множество трупов. Мужчины, женщины, подростки. Изломанные тела упавших с крыши, груды тел у дверей и по всему двору… Похоже, все это были обитатели Кокейна. Никто не шевелился и не стонал – милиция тренировалась здесь весь день. Во дворе горели несколько костров и светилась кирпичная яма с углями. Столы, бочонок вина, разбросанные тарелки… Прерванное пиршество. Самой милиции не было видно – только картина учиненной ими бойни.

Госпитальер упустил свой шанс. Но ничего, он организует другой.

Фроже, сам того не сознавая, раскрыл самую суть загадки.

Марсель Ле Телье хотел, чтобы он страдал.

В данный момент не было никакого смысла доискиваться до причин этого, и Тангейзер не стал тратить время на размышления. Орудиями пытки для Ле Телье служили Орланду и Карла. Возможно, Паскаль и остальные дети тоже. Но чтобы использовать их, Марсель должен убедиться, что Матиас жив. Этим он и займется. Его прислужники найдут обезглавленного менестреля и церковь с трупами наемных убийц.

И тогда Ле Телье испугается. Даже самый хладнокровный человек не сможет отмахнуться от серьезной опасности, пусть и далекой. А Марсель относился к тем людям, которые лелеют свою месть, завернув ее в снег. Он рассчитывал, что рыцарь будет страдать на расстоянии в несколько сотен миль от него, ему не обязательно было смотреть на него, лично наблюдать его мучения, ему достаточно было просто знать о них. Достаточно знать, что иоаннит, лица которого он никогда не видел, будет скорбеть до конца своих дней, мучимый сознанием того, что его жена умерла одна, без него, среди боли и страха.

Загадка повернулась к нему новой гранью. Тангейзер не сомневался, что заговор с целью убийства символа примирения и развязывания войны действительно существовал и Ле Телье сделал его частью своего плана. Этот человек – религиозный фанатик. Политическая логика, которая так медленно доходила до Ла Фосса и которую сразу же уловил Поль, действительно присутствовала в этом преступлении. Да, Марсель пытался убить одним выстрелом двух зайцев, только вторым был не тот, о котором думал Поль. Вторым зайцем было сердце Матиаса. Политика и личное дело. Утром инстинкт не обманул его. Убийство Карлы имело личные мотивы, но целью был не Орланду, а Тангейзер.

Сам госпитальер предпочитал открытую ненависть. Возможно, именно поэтому он понимал Ле Телье и в каком-то смысле даже восхищался его выдержкой. Терпением. Предусмотрительностью. Дисциплиной. Клещ, прижавшись к стебельку травы, может годами поддерживать свое существование крошечной капелькой крови, пока мимо не пройдет волк, медведь или собака, и тогда он укусит их, а потом насытится так, что ему хватит на всю оставшуюся жизнь. Точно так же Марсель питался каплей ненависти, точно так же он стремился утолить собственную боль.

Это был человек, веривший в расчет, логику и ум, а не в отвагу или страсть. Не воин, а политик. Не варвар, а чиновник, отвечавший за порядок в городе. Ле Телье жил не только ненавистью – Цезарь обожал свою империю. В обеих интригах, личной и политической, он принимал меры, чтобы сохранить свое положение. Возможно, он и питался ненавистью, но эту ненависть требовалось множить. Иначе все это не имело смысла.

Больше всего Марсель хотел жить. Любой, кто по-настоящему любит власть или действительно кого-то ненавидит, рискнет жизнью ради того или другого, – но только не Ле Телье, чьи действия были расчетливыми и энергичными.

Тангейзер посмотрел на тела тех, кто умер по вине этой личности, а потом подумал о множестве других, разбросанных по всему городу.

Ле Телье – трус.

Он скоро узнает – а возможно, уже знает, – что его надеждам мучить Матиаса на протяжении многих лет не суждено сбыться. И несмотря на то что он все еще жаждет этой крошечной капельки крови, Ле Телье пожертвует ею ради сохранения своей власти и своей жизни. Когда он узнает, что иоаннит жив и на свободе, то будет держать Карлу в заложниках, как держит Орланду, и использовать их, чтобы манипулировать врагом. Но рыцарь понимал, что после его смерти игра закончится, а Карлу и Орланду все равно убьют – как сказал Поль, чтобы спрятать концы в воду.

Тангейзер презирал подобные сделки и подобные страхи. Ему нечего терять, а Марселю Ле Телье есть, но человек, который ввязывается в драку, веря, что ему есть что терять, уже проиграл.

Размышляя над всем этим, Матиас разглядывал другого человека и пытался составить представление о нем. Он был огромен: огромные плечи, огромная голова, огромные бедра, огромное сердце, огромная гордость. И таким же огромным было его крушение. Этот мужчина стоял на коленях, освещенный красным светом от ямы с углями, со связанными за спиной руками и опущенной на гигантскую грудь головой, словно у наказанного и обиженного ребенка.

Инфант.

Гриманд, король Кокейна.

Двор был усеян осколками черепицы, а наверху мелькали какие-то тени. В дальнем углу лежала огромная груда деревянных обломков. Тангейзер поднял оружие, надеясь, что это будет воспринято как знак мира, и вошел во двор. Камень, застрявший у него в спине, сместился, и из раны снова потекла кровь. У одного края ямы с углями лежала женщина: верхняя половина ее тела горела на углях. Дым шел именно от нее. По форме грязных лодыжек рыцарь понял, что это не Карла. Запах обожженной плоти вызывал тошноту. Госпитальер опустил спонтон и поддел тело женщины – стекавший с нее жир шипел и потрескивал. Дымящийся труп упал к дальней стороне ямы. За ним лежали остатки жареной свиньи.

Тангейзер повернулся к сидящему на коленях гиганту. За спиной у него были колчан со стрелами и лук из рога, принадлежавшие Алтану Савасу. Из раны на голове сочилась кровь, а в бедре торчала огромная щепка. Казалось, он был почти без сознания.

– Меня зовут Матиас Тангейзер, – сказал ему рыцарь. – Я пришел поговорить с королем Кокейна.

Гриманд что-то пробормотал, не поднимая головы.

– Ты оглушен, приятель? – спросил иоаннит. – Говори!

– Я сказал, что ты нашел здесь только Безумца, – голос Гриманда дрожал от гнева и стыда.

– Карла жива?

– Была целой и невредимой, когда я видел ее в последний раз.

– Мне говорили, что ты ее любишь.

– Ага, наши руки, твои и мои, были у нее между ног.

Гриманд горько усмехнулся. Возможно, он жаждал смерти. Об этом трудно было судить, потому что гигант не поднимал головы. Тангейзер не видел причин поддаваться на провокацию.

– Я догоню милицию, прежде чем они доберутся до особняка Ле Телье? – спросил он вместо этого.

– Сомневаюсь. Они поспешили убраться, чтобы не пришлось тащить с собой много трупов.

Это уже не имело значения. Матиас мог бы уговорить их отправиться в Лувр, но развернуть колонну на марше – совсем другое дело.

– Тебя они пощадили, – заметил он.

– Пощадили?

Король Кокейна поднял лицо.

Ему чем-то выжгли глаза. Наверное, вертелом для мяса. Скулы и пустые глазницы были покрыты волдырями и деформированы, веки сморщились, как расплавленный воск. Вероятно, сожженные глазные яблоки вырвали – от них не осталось и следа. В некоторых местах глазные орбиты были прожжены до кости. Боль, наверное, была ужасной, но Гриманд этого не показывал. Унижение, которое он испытывал, было еще сильнее.

– Они веселились? – спросил госпитальер. – Смеялись?

– Тебе доставляет удовольствие издеваться надо мной?

– Я хочу измерить глубину твоей ярости.

– Можно ли измерить глубину океана? Или адской бездны?

– Я пришел сюда, чтобы найти жену. А теперь надеюсь найти друга.

– Ты пришел меня убить.

– Если месть станет бальзамом на твои раны, я могу оказать тебе эту услугу.

Инфант усмехнулся. Между зубами у него были огромные промежутки.

– Карла описывала тебя как самого дьявола. Она знает своего мужчину. А что до бальзама, то дай мне ножи и поставь среди толпы – и ты увидишь, на что способен слепой бык.

Тангейзер оглянулся. У входа в переулок стоял Грегуар, пытавшийся сдержать собаку. Он поманил мальчика к себе. За его спиной выстроились в ряд с пращами, дубинками и ножами подростки – парни и девушки. Подняв голову, рыцарь увидел их силуэты на фоне звезд.

– Твои товарищи не знают о моих намерениях, и вид у них решительный, – сказал он Инфанту.

– Дети Кокейна! – крикнул Гриманд, и его голос был подобен грому. – У нас новый брат!

– Два брата, – поправил его иоаннит. – Со мной мой юный друг Грегуар, которому я обязан не только жизнью.

– Убийцы Поля… А я всё гадал. – Король Кокейна снова повысил голос. – У нас два новых брата! Храбрый Грегуар. И Матиас Тангейзер, известный своей беспощадностью и жестокостью!

Затем Гриманд снова повернулся к рыцарю:

– Веревки жгут меня сильнее ожогов.

Матиас опустил спонтон на землю, снял с арбалета стрелу и положил его рядом с пикой. Потом он ухватил толстую щепку, торчащую из бедра слепого гиганта, левой рукой уперся ему в ногу, выдернул щепку и бросил в костер. Гриманд не издал ни звука. Из его раны потекла струйка крови.

– Я упал на башню, – рассказал гигант. – Единственное, для чего она пригодилась. Если не считать, что размазала по земле несколько ополченцев.

– У тебя лук Алтана Саваса, – сказал ему госпитальер.

– Малыш Кристьен не позволил его забрать. Слепой лучник. Это поэтично, сказал он.

– Я удивлен, что ты смог взять его у Алтана.

– Турок убил шестерых наших.

– Вы легко отделались.

– Признаю, мне повезло. Одно мгновение, не больше, и он бы меня прикончил. Странно, да? Одно мгновение, и все эти сердца по-прежнему бились бы.

Гриманд подбородком указал на разбросанные по двору тела, видеть которые он больше не мог.

– Сколько сердец ты сегодня остановил, шевалье? – поинтересовался он.

– День еще не закончен.

– Ты не из тех людей, что оставляют подсчеты Богу.

– Скажу лишь, что немногие из них окажутся у Его врат.

– И все же, удовлетвори любопытство слепого лучника.

– Сорок пять – с тех пор, как я проснулся.

– Силы Небесные! Бедный Поль!

Тангейзер разрезал веревки на руках короля Кокейна и протянул кинжал Грегуару.

– Отрежь мяса пожирнее и поешь.

Гриманд встал и со стоном распрямил затекшее тело.

– Я возьму лук и колчан, – сообщил ему рыцарь.

– Мне они без надобности.

– Не шевелись.

Матиас снял оружие через голову великана.

– Я бы и кольцо взял, – добавил он. – Оно у тебя на пальце.

– Я не помню, на какой руке, – вздохнул слепой.

Гриманд нащупал кольцо для стрельбы из лука, снял его и протянул иоанниту.

– Для человека, жена которого в руках свиньи, ты не особенно волнуешься, – заметил он с усмешкой.

– Тут найдется женщина, умеющая обращаться с иглой? Нас обоих нужно немного заштопать.

– Это подождет. Гуго! Ты жив?

Головы местных жителей повернулись в одну сторону, затем в другую. Ответил сутулый мужчина средних лет:

– Его тут нет. Некоторых подстрелили на крыше, и они еще там.

– Ноэль! – позвал тогда Гриманд.

– Ноэль мертв, – вздохнул все тот же мужчина.

– А ты кто? Андре? – не сразу узнал его Инфант. – Скажи Юхан, что ей придется поработать иголкой. И принесите мне ножи. А еще стулья. И не говорите мне, что бочонок пуст, – иначе пожалеете!

Они наполнили желудки лучшими кусками свинины и превосходным вином. Благодаря Грегуару лысая собака ела вместе с ними, хотя свора других дворняг, появившаяся словно из ниоткуда, тщетно выпрашивала кусочки у божества с раздвоенной губой.

– Значит, Карла была жива и невредима, когда ты видел ее в последний раз? – спросил Матиас Гриманда

– Как раз перед тем, как мне выжгли правый глаз, – ответил тот.

При мысли о том, что пришлось видеть его жене, Тангейзер поморщился.

– Ее лицо – последнее, что я видел в жизни, – добавил король Кокейна. – Если учесть, что мне удавалось обманывать бледную кобылу дольше, чем я того заслуживаю, то за это стоило лишиться глаз.

– А что еще ты заметил, когда наслаждался ее видом?

– Если не ошибаюсь, Бернар Гарнье у нее на коротком поводке.

Рыцарь задумался.

– Отличная идея, – наконец произнес он.

– Ага. Кто бы мог подумать, что у нас будет что-то общее с этим большим придурком.

Тангейзер рассмеялся. Гриманд подхватил его смех, но боль от ожогов заставила его умолкнуть.

– Она что-нибудь сказала? – продолжил расспросы Матиас.

– «Алис со мной».

– И что это значит?

– Это значит, они убили мою мать.

Иоаннит промолчал, погрузившись в собственные воспоминания.

– Я был бы благодарен, если бы ты поберег свою жалость для кого-нибудь другого, – сказал Гриманд из своей тьмы.

– И не надейся.

– Хорошо. Потом они бежали. Они победили нас, но не покорили – и понимали это.

– С ними был Малыш Кристьен?

– Да. Идея была не его, но именно он приказал меня ослепить.

Каждая гримаса, каждое слово короля воров мучительной болью отзывались в его разорванных нервах. Он ничем не выдавал своих страданий, кроме приглушенных стонов, но Тангейзер видел, что ожоги доводят его до безумия. Ему приходилось наблюдать за обожженными людьми, например за Ле Масом на залитых кровью развалинах форта Сент-Эльмо. Не выдерживали даже самые стойкие, со стальными нервами. Гриманд был уже на грани. Из кармашка, пришитого к внутренней поверхности ремня, госпитальер вытащил камень бессмертия.

– Проглоти и запей вином, – сказал он своему новому другу. – Вкус горький, но стоит потерпеть.

Он вложил мягкий золотистый шарик в ладонь Гриманда.

– Что это? – Гигант покатал шарик между большим и указательным пальцем.

– Камень бессмертия. Зелье моего изготовления, но изобретено оно Петрусом Грубениусом на основе открытий Парацельса.

– Да, да. Но как он действует?

– Он откроет тебе путь в мир чистого духа.

– Моя мать всю жизнь открывала мне этот путь, а я игнорировал ее советы. Что в нем?

– Бренди, лимонное масло, чешуйки золота…

– Ого!

– Но по большей части сырой опиум.

Гриманд кинул шарик в рот и запил вином.

– Одного хватит? – уточнил он. – Для человека моих размеров?

– Посмотрим.

Проворная женщина по имени Юхан выдернула овальный камень из спины Тангейзера и зашила рану с помощью иглы и нити, которыми ремонтируют паруса. Потом она зашила голову и бедро Гриманда – по всей видимости, кость в его ноге была цела, – а также несколько ссадин на ребрах, хотя Инфант и пытался отговорить ее от этого. Ожоги на лице своего предводителя Юхан смазала каламиновой мазью, белые потеки которой подчеркивали его уродство и наполняли пустые глазницы каким-то призрачным светом. Никому из художников было бы не под силу создать такое дьявольское изображение.

– Что ты знаешь об особняке Ле Телье? – спросил Гриманда мальтийский рыцарь.

– Крепкий, как печеное дерьмо, но внутри нечем поживиться. Не стоит потраченных усилий. Пятнадцать комнат, от погреба до крыши. Марсель живет один, если не считать лакея, кухарки, экономки и писца. Иногда приезжает его сын Доминик, который…

– Я знаком с Домиником.

– Он покинул мой дом вместе с Карлой и Гарнье. Скорее всего, это он убил Алис. – Гриманд пошевелил пальцами. – Обычно над парадным крыльцом горит фонарь и на крыльце дежурит сержант, но не для того, чтобы защищать Ле Телье. Тот, кто достаточно силен, чтобы напасть на него, выберет другие средства, а сержант – всего лишь мешок желтого дерьма. Он стоит там, чтобы отгонять побитых жен, пьяниц и толпы других глупцов, пришедших искать справедливости у этой двери. До Шатле можно добежать за три минуты, а помощь придет через десять. Сзади высокая стена, железные ворота и дверь, способная выдержать выстрел из пушки. Дверь в погреб такая же прочная. На окнах первого этажа – толстые решетки.

– Подумаешь, Крак де Шевалье, – пожал плечами иоаннит.

Но Гриманд не понял намека.

– Дом не назовешь неприступным, – пояснил Матиас.

– Я не знаю, какие силы его сегодня охраняют.

– Марсель не соберет столько сил, чтобы меня остановить. Или я могу сказать «нас»?

– Можешь рассчитывать на меня и моих людей.

– Хорошо.

– Никто, кроме меня, не мечтал ограбить особняк комиссара, но даже я не видел в этом смысла.

– Сегодня такой смысл будет. А что касается дверей – насколько я понимаю, тут логово воров. Разве вы не научились вскрывать замки?

– Я могу открыть любой замок в Париже вслепую. Андре, подойди сюда! Но вот если дверь заперта на засов…

– В городе суматоха. Ле Телье отвечает за порядок. К нему должны приходить люди – и уходить. При этом у него есть охрана. Часовой внутри вряд ли будет запирать засов после каждого посетителя. А кто такой часовой? Это человек, мечтающий лечь спать. Или головорез, ждущий, когда начнут вскрывать замо́к. Мне подходит и тот, и другой вариант. Говоришь, о нападении на дом никто даже и не мечтал? Значит, Ле Телье не ждет нашествия монголов. Или в худшем случае меня.

– Сомневаюсь. Разве что он, как и я, знает, что ты свихнулся.

– Где его кабинет?

– На втором этаже южного крыла, окнами на реку. Ему нравится заставлять людей карабкаться вверх, к его тронной зале.

– Там отдельная лестница?

– Нет. Площадка и коридор с главной лестницы.

Подошел Андре, и Гриманд отправил его за своей сумкой с инструментами.

– Что, если он готов убить Карлу при попытке проникновения? – спросил он рыцаря после этого.

Тангейзер, к своему удивлению, почувствовал, как внутри его вскипает ярость, которую ему до сих пор удавалось сдерживать.

– Убить в собственном доме женщину, которую только что вызволил из Дворов? Разве он не относится к тем червякам, которые нанимают других, вроде тебя, чтобы творить зло в других местах? – поинтересовался он.

Король Кокейна поморщился:

– Ты сильно рискуешь.

– Ни капельки, потому что всё уже потеряно. Благодаря тебе я целый день оплакивал Карлу, так что оставь при себе свое сочувствие, на которое ты все равно не имеешь права, слепой лучник, иначе я вырежу все, что осталось от твоей свиты, а ты будешь ковылять во тьме и слушать их крики.

Гриманд сжал кулаки, но промолчал.

– Я уже оплакивал людей, которые были мне так же дороги, как Карла, – продолжал иоаннит. – Но никто не видел моих слез, пролитых по убитой матери. Я возьму особняк Ле Телье. Если Карла умрет, мне придется жить с этой болью. Я уже жил с ней. А если умру я, то мне достанутся муки ада.

Наступившая тишина, казалось, поглотила весь двор. Да и весь город.

Тангейзер обуздал свою ярость.

– Ты знаешь Ле Телье лично? – спросил он уже спокойнее.

Снова наступила тишина, но на этот раз и двор, и город не затаили дыхания.

– Мы знакомы еще с тех пор, как он был комиссаром, а я мальчишкой, – рассказал гигант. – Однажды он арестовал меня за кражу свинца, но отпустил, не предъявив обвинений. Я так и не понял почему.

– Поль, – догадался Матиас.

– Поль?

– Он тебя любил, и не спрашивай почему. Выражать свою любовь он не умел, но не мне винить его в этом. Вернемся к Марселю.

– У него был особый талант, и он прыгнул выше головы. Ле Телье использовал информацию, словно нож. Но не как Папа Поль. Поль делал это ради удовольствия, будто строил карточный домик. И ему было плевать, видит ли кто-нибудь этот домик, – чем меньше людей, тем лучше. Один Поль знал, какой он высоты.

Госпитальер внезапно подумал, что, возможно, ему не следовало убивать Поля.

– Но Марсель хотел, чтобы все видели, как растет его домик. Он никогда не был бойцом и грязную работу поручал другим. Однако его боялись, – продолжал Гриманд.

– Бойцы редко поднимаются высоко – этот путь вызывает у них отвращение, – заметил иоаннит. – В большинстве случаев слишком высока цена, которая требуется от их души. Возвышаются льстецы. А льстецы боятся. И им нравится внушать страх другим. Но как бы высоко ни взлетел Ле Телье, есть много людей выше его, и их неудовольствие он чувствует. В этом его слабость. Сегодня Марсель совершил мерзкие преступления. Запятнал свое звание. Пошел против воли короля. Использовал происходящее на благо «пилигримам». Эти преступления он хорошо спрятал. И будет прятать впредь. Он не станет умолять губернатора отозвать войска, не говоря уже о швейцарской гвардии короля. Он не рассчитывает на свои желтые мешки с дерьмом.

Гриманда, похоже, не убедили эти слова, однако он промолчал.

– Я понимаю Марселя Ле Телье, – продолжил Матиас. – Я встречался с такими людьми в разных концах света. Он думает, что у него есть страсти, убеждения и даже идеалы, но на самом деле лишь служит хозяину, надеясь, что когда-нибудь их роли поменяются. Этот хозяин – власть, и надежды Марселя тщетны, потому что у власти не бывает хозяев, у нее есть только рабы. Меня этот человек не понимает. Он не встречал таких, как я. Единственная власть, которую я признаю, – это мое собственное существо, причем этим прахом я могу пожертвовать не колеблясь. Нельзя сказать, что я такой один. Мне приходилось пить кровавое вино битвы с тысячами подобных людей. Например, с Алтаном Савасом. Каждый строит свой карточный домик – высокий, низкий, знаменитый или незаметный, – но я разрушу их все, прежде чем меня поставят на колени. Разрушу и свой домик, и Карлы, и чей угодно. Таков человек, встречу с которым обещала тебе моя супруга. Благородством души мне, конечно, с ней не сравниться, но в кое в чем мы похожи. Он так же безумна, как и я. Я сразу же это понял, когда впервые услышал необузданную музыку ее души.

Гриманд молчал. Его обожженное, изуродованное лицо дергалось, хотя сам он этого не замечал. Казалось, его разрывают противоречивые мысли и чувства. Тангейзер напомнил себе, кто этот человек. Но, тем не менее, он испытывал к нему симпатию. Если избранный им путь темен, то путь Инфанта еще темнее. Они сознавали свою общность, сознавали, что это их осмысленный выбор.

Король Кокейна тем временем, похоже, пришел к какому-то выводу.

– Тебе бы понравилась моя мать, Алис, – улыбнулся он, словно вспомнив что-то хорошее.

– Я польщен, – сказал Тангейзер.

– Алис любила Карлу, и хотя любое ничтожество могло рассчитывать на ее доброту и любовь, близко к себе она не подпускала никого, кроме младенцев. Мать знала, вернее, поняла, что нельзя щедро раздавать это сокровище, иначе оно истощится. Появление Карлы было знаком, которого она ждала. Знаком того, что она может уйти с миром, потому что в мире есть хотя бы один человек, который подхватит ее факел. Теперь мне кажется, что она нашла даже двоих или троих таких людей. Алис была права, как всегда: торопиться нет нужды. А Карла тоже ее любила.

Госпитальер не стал ломать голову над этими загадками. Камень бессмертия уже начал действовать. Рыцарь еще не решил, как поступить, если рейд на особняк Ле Телье удастся. У Лувра имелись свои преимущества, но при мысли о том, что придется несколько дней прожить во дворце, его спина покрывалась мурашками. Там он не будет чувствовать себя спокойно. И действительно не будет в безопасности. Придется много лгать. Массовое убийство закончится, и то, что он натворил, скроется в море крови, но его присутствие может вызвать вопросы, и эти вопросы обязательно прозвучат. Оставался Тампль и опять ложь, но уже другая, которая еще сильнее застрянет в горле…

Решение будет зависеть от того, что нужно Карле.

Лично он предпочел бы убраться из Парижа.

– Городские ворота заперты, – сказал Тангейзер. – Ты знаешь путь наружу? Туннель контрабандистов или что-то в этом роде?

– Контрабандисты не роют туннели, а дают взятки, – возразил великан. – Но в полночь ворота Сен-Дени открываются, чтобы впустить скот на скотобойни и зерно на мельницы. Охраняет ворота не Шатле, а губернаторская гвардия и сборщики налогов. Если ты платишь, сборщики берут.

– Я собирал налоги весь день.

– Да, на убийцах в церкви я не нашел ни су.

– Марсель мог расставить своих сержантов, но дать им приказ не арестовывать меня, а предупредить о моем приближении. Заметить нас будет нетрудно, но к тому времени я уже воткну меч в кишки Ле Телье. Мне только непонятно, как поведет себя милиция.

– Разве они не его псы?

– Они прибегают на его свист, но Гарнье сам себе на уме. Возможно, он захочет укусить меня.

– Почему?

– Сегодня утром я убил девятнадцать ополченцев. А днем, когда он меня в этом заподозрил, я сделался его советником и товарищем по оружию.

Гриманд рассмеялся, но боль от ожогов заставила его выругаться.

Матиас достал оселок и опустил его в чашу с вином.

– Марсель знает, что я убил этих людей. Если он хочет насладиться кровавой местью в одиночестве, как делал до сих пор, то будет держать этот кинжал в рукаве. А при необходимости достанет его из рукава и расскажет обо всем Бернару Гарнье. Капитан способен повести за собой людей, чего не дано Ле Телье. Бернар – мясник, у него своя гордость, и его уважают больше, чем всех сержантов Шатле. Марсель питается помоями власти. Гарнье же – истинно верующий.

Иоаннит принялся точить оружие.

При свете костров население Кокейна занялось ранеными и убитыми. Слышались стенания и плач. Маленькие и жалкие жизни оплакивались так же, как жизни мемфисских царей, а возможно, и сильнее, поскольку ни один монарх не удостаивается истинной любви. Такие мгновения окрашивали зарю человечества – они же окрасят и его закат.

Тангейзер сожалел о том, что сорвался на Гриманде. Сожалел, что подверг опасности Грегуара. Сожалел, что оставил Паскаль и остальных на острове, поскольку за ними придется возвращаться. Он сожалел обо всех своих поступках, которые навлекли беду на Карлу.

И тем не менее при всем этом он жив, чувствует себя живым и не променяет стул, на котором сидит, ни на какую награду, которую могут ему предложить рай и ад.

– Когда мы выступим против этого дерьма? – спросил Гриманд.

– Когда я решу, что «пилигримы» уже насладились успехом и оставили Марселя одного, со своими людьми. Конечно, он использовал свою частную армию, но позволить им разбить лагерь у его порога – это уже политика.

– Я устал от всех этих рассуждений. Карты уже в игре, и все остальное – суета.

– Карты?

– Их вытащила Карла. Она вытащила тебя. Anima Mundi видела, что ты идешь.

Таро. Матиас знал, что его любимая всегда с подозрением относилась к картам, но именно по этой причине совсем не удивился, что у нее мог быть дар, позволяющий раскрывать их тайны. Он не стал спрашивать, какая карта олицетворяла его.

– Я хочу убивать, – сказал Инфант. – А потом умереть жестокой смертью.

Госпитальер не видел причин его отговаривать.

– Должно быть, это странно, – пробормотал вдруг Гриманд, – но я чувствую радость.

Издалека послышались приглушенные крики. В городе оставалось еще много гугенотов, которых нужно было выкурить из убежищ. Работы еще на несколько дней. Или недель.

– Ты можешь спрятаться, – предложил король воров. – Тут есть места, о которых сержанты даже не слышали.

– Я не привык прятаться.

– Мне нужен еще один твой камень бессмертия. Одного мало.

Его ухмылка, несмотря на демонический вид, который придавали лицу белые глазницы, была хитрой.

– Ты желаешь жестокой смерти. Спокойной ты не заслужил, – возразил Матиас.

– Когда Карла отправила меня за тобой, она боялась, что ты сразу же убьешь меня, и теперь я понимаю ее опасения гораздо лучше, чем тогда. Она сообщила мне волшебное слово, которое меня защитит, что-то вроде заклинания.

Тангейзер вложил меч в ножны и осушил чашу с вином.

– Говори, пока я тебя не заставил, – велел он.

Гриманд рассмеялся, но затем поморщился – натянулись зашитые раны на голове.

– Как там оно? – начал вспоминать гигант. – Крошечная птичка. Андре! Еще вина! Воробышек… Нет… Терновый венец?

Рыцарь увидел, как за огромной фигурой короля Кокейна во двор с восточной стороны осторожно пробирается невысокая, хрупкая девочка. Влажные волнистые локоны доходили ей почти до локтей. На боку у нее висела тяжелая сумка, а в руках был маленький сверток. Иоаннит отобрал у Андре кувшин вина, прежде чем он попал к Гриманду.

– Ага. Я вспомнил! – обрадовался великан. – «Новый соловей ждет твоих шипов».

– Ампаро. – Тангейзер, не задумываясь, произнес хорошо знакомое имя.

– Ого, и правда магия! Теперь ты меня не убьешь, да?

Матиаса пробирала дрожь. В горле стоял ком. Ампаро мертва. Она умерла одна, погруженная в пучину страха. Тогда вместо того, чтобы сражаться, он сложил оружие, надеясь защитить ее. И ошибся.

– Новый соловей? – переспросил он.

– Еще камень бессмертия, я сказал. Такая сильная магия стоит по крайней мере одного.

– Гриманд? – окликнула слепого гиганта растрепанная девочка.

Тангейзер посмотрел на нее. Она снова позвала Инфанта, на этот раз громче:

– Гриманд!

Она, казалось, была переполнена радостью и боялась поверить, что это действительно он.

– Ля Росса! – отозвался король воров.

Он обрадовался ничуть не меньше. Улыбка его была ужасной, хотя он этого и не осознавал. Лицо с пустыми белыми глазницами напоминало гигантскую маску безумного клоуна. Рыцарь встал, пытаясь остановить его, но Гриманд вскочил, обернулся и протянул девочке свои громадные руки.

Улыбка Ля Россы лучилась радостью. Она посмотрела на великана и заплакала.

Но не от страха. Бледное, худенькое лицо сморщилось от жалости.

– Где твои глаза? – всхлипывала Ля Росса. – Где твои глаза?!

Из маленького свертка в ее руках тоже послышался плач.