В городе, жизнь и процветание которого зависели от бесконечного потока мяса, свежей крови и потрохов, мясники были самыми богатыми и гордыми людьми в Ле-Але. И совершенно естественно, что они построили самую роскошную церковь в округе – во славу Господа и свою собственную. Башня Сен-Жак-де-ла-Бушери поднялась выше любого здания в Вилле и даже выше, как любили подчеркивать жители, колоколен собора Нотр-Дам. А шпиль – разве это не копье, воткнутое в крышу? Внутреннее убранство церкви было таким же великолепным, но Кристьен Пикар был слишком занят, чтобы наслаждаться окружающей красотой.

Он сидел в мокрой одежде на самой дальней скамье вместе с Тифани и Пепином, хотя и на некотором расстоянии от них. Для похода в церковь Тифани принарядилась, к слову сказать, как провинциальная проститутка. Щиколотки Пепина были связаны запасной тетивой, чтобы предотвратить побег. Шнурок выглядел хлипким, но сержанты клялись, что его не порвет даже бык. Позади них в притворе, где использование дубинки не посчитали бы святотатством, стоял сержант Баро, суровый и седой нормандец, доверенное лицо Ле Телье.

Передние скамьи занимали члены милицейских отрядов: их было несколько десятков. За ними у алтаря преклонил колено Доминик Ле Телье – он был босиком. Вместе с ним молились видные «пилигримы», в том числе капитаны милиции Томас Крюс и Бернар Гарнье. Они посвящали совершенные в этот день зверства Богу, который их на это благословил. Головы капитанов украшали венки из цветов. Нарукавные повязки из красных и белых лент символизировали их девиз: «Один хлеб, одно тело». Окровавленное оружие было сложено у их ног на каменных плитах пола. «Пилигримы» постились весь день, потом исповедались и получили отпущение грехов. Они очистились. Получили святое причастие, которое так ненавидят протестанты. А теперь, с еще большим, чем обычно, благоговением, готовились к службе.

Можно было подумать, что они только что вновь завоевали Иерусалим. Малыш Кристьен не чувствовал ни благоговения, ни очищения, только зависть – ему хотелось быть с ними. Он давно отирался возле братства и даже сумел попасть на несколько их знаменитых банкетов, но официально не принадлежал к «Пилигримам святого Иакова», хотя и любил убеждать доверчивых слушателей в обратном. Он не мог похвастаться положением в обществе, которое требовалось для вступления в братство, хотя это положение определялось просто богатством – большинство братьев занимались тем, что потрошили бессловесных животных. Как и многие другие, они использовали способности Пикара, без какого-либо уважения или вознаграждения, причитавшихся ему по праву. Но теперь все должно было измениться к лучшему.

Малыш Кристьен сыграл свою роль – главную роль – в заговоре вокруг д’Обре, проявив необыкновенную предусмотрительность, смекалку, смелость и абсолютную преданность. Его хозяевам не пришлось пачкать руки или опасаться королевского гнева. Они понимали, что если на дыбе Кристьен назовет их имена, вместе с именами сотен других, преступления которых были еще отвратительнее, это будут всего лишь слова Малыша Кристьена, дворцового сводника, который устраивал развлечения, публичные и частные. Однако в этом-то и заключалась его ценность: все поверят его воплям, но никто не осмелится их услышать. Но больше он не будет сводником. Замысел был исполнен идеально – Пикар считал его своей лучшей пьесой, – и оставалось лишь сорвать аплодисменты, когда в ворота Парижа въехал Матиас Тангейзер.

Кристьен был виноват в этом не больше, чем в нелепой резне, поглотившей город и сделавшей их заговор ненужным – по крайней мере, так ему казалось. Последнее обстоятельство его хозяева считали удачным. Их фанатичная приверженность традиционным ценностям получила поддержку Бога и короля. Пикар был недоволен, поскольку в награду ему обещали собственность и активы семьи д’Обре. Его расстраивал тот факт, что они существенно, хотя и не катастрофически, пострадали от этого животного, Гриманда, во время уже ставшего ненужным нападения. Хотя грабеж и мародерство составляли основу плана и выгода Кристьена все равно будет не меньше ожидаемой.

Теперь ему уже не придется прислуживать сильным мира сего. Он станет состоятельным человеком, богатым парижским коммерсантом с деньгами в банке и долей в ювелирной мастерской в Голландии. Место за банкетным столом «пилигримов» ему гарантировано, причем не как торговцу потрохами, а как продавцу предметов роскоши. Сегодня Марсель Ле Телье намекнул, что ему может достаться один из низших дворянских титулов, освободившихся в результате резни. В это Кристьен не верил – Марсель наверняка прибережет титул для кого-нибудь из родственников. Но Пикар не был жаден: он видел, до чего может довести жадность, по крайней мере тех, кто занимает низкое положение.

Тангейзер поставил весь план под угрозу. Последние тридцать часов, после того как Бонифаций, тяжело дыша, ввалился в его кабинет в Лувре, были самыми неудачными за всю карьеру Малыша Кристьена. Хуже тех, что последовали за первым и единственным представлением его пьесы. Первоначальный план Ле Телье предполагал, что в Париж пригласят не только Карлу, но и Матиаса, но когда Кристьен привез в Париж даму без мужа, Марсель выказал столько удовольствия, сколько позволила ему его скрытная натура.

– Половина наших проблем решена, – сказал он. – У нас нет никакого желания связываться с орденом, убивая одного из их братьев. Отсутствие шевалье освобождает нас и от необходимости выманить его из дома в нужную нам ночь.

Появление Тангейзера повергло Кристьена в панику. Поначалу казалось, что рыцарь не сможет вовремя найти жену – Бонифаций был уверен, что Матиас не знает, где Карла. Когда же госпитальер вошел в Лувр в сопровождении Арнольда де Торси, начались настоящие неприятности. Самым опасным поворотом событий стало освобождение рыцаря из тюрьмы, но о конфликте с Арнольдом не могло быть и речи.

Теперь наконец это препятствие было устранено. Настаивая на пяти наемных убийцах, Ле Телье удивил Пикара, который предложил трех, полагая, что и этого много. Одно дело дуэль, а совсем другое – засада. Но теперь Тангейзер уже либо мертв, на что очень надеялся Кристьен, либо лежит связанный, словно вальдшнеп, на заднем дворе таверны «Слепой волынщик».

Желание Ле Телье не убивать рыцаря озадачило Малыша Кристьена. Марсель даже не одобрял уловку Доминика, втянувшего Матиаса в дуэль, хотя и не сказал этого вслух, а недовольную гримасу его бескровных губ заметили не все. А ведь гибель на дуэли не давала бы ордену иоаннитов никаких оснований для жалоб. Возможно, Ле Телье собирался использовать рыцаря в качестве оружия против другого врага, обвинив его в бедах Тангейзера. Такое коварство вполне соответствовало репутации Марселя. В любом случае, если бы наемные убийцы перестарались, он был готов повесить на Тангейзера смерть жены. Кристьен же радовался, что ни один из этих запасных вариантов не предполагает его участия.

Имел ли мальтийский рыцарь основания подозревать Пикара? Он знал, что Кристьен следил за ним от «Красного быка». Пришлось солгать ему, когда он спросил, где находится это заведение, но другого выбора у Кристьена не было. Но это все. В остальном организатор королевских развлечений был абсолютно честен и старался услужить Матиасу. За такое не перерезают человеку горло. Рыцарь показал себя безжалостным во время дуэли, но разве это не естественно? Он солдат, грубиян, явно недостойный своего звания. Провинциальный увалень, неспособный перехитрить Марселя Ле Телье или его нового коварного союзника, Кристьена.

Последним препятствием была Карла, а вместе с ней и Гриманд.

Ненависть Пикара к Инфанту зародилась в тот момент, когда он увидел в гробу Симону, а не Карлу, и расцвела в «Слепом волынщике», когда этот урод сравнил его с мешком дерьма. Жизнь приучила Кристьена терпеть разнообразные и многочисленные оскорбления и даже смеяться над ними вместе с обидчиком. Он считал себя нечувствительным к насмешкам, хотя каждая добавляла каплю к океану его злобы. Но оскорбления от этого мерзкого типа он перенести не мог. Его уродство вызывало отвращение, а издевка ничем не была спровоцирована. Кристьен напрасно ушел, не дождавшись рассказа Поля. Ему не терпелось услышать от Гриманда подтверждение полученной от Магдалины информации, что Карла находится у него, – неуклюжая ложь подтвердила это вернее, чем искреннее признание. Поль должен был отругать Гриманда. Но эта жирная свинья промолчала. И заплатит за это. Пикар будет присутствовать при его наказании и тогда посмеется вволю.

Непонятно только, почему у алтаря нет Марселя. Это заставляло Кристьена нервничать. Большинство «пилигримов» были недалекими горожанами, озабоченными тем, как набить свой желудок, и совсем не воинственными. В церкви собрались люди другого сорта. Во многих братствах, в частности святой Женевьевы и святого Иакова, имелось тайное ядро радикальных католиков, настроенных изгнать протестантизм из каждого уголка Франции, начиная с Парижа. Ради этой цели они даже были готовы передать корону в другие руки. Некоторые обвиняли Гизов и других дворян в подстрекательстве, но у них были свои интересы, и они боялись усиления власти буржуа. Кристьен не сомневался, хотя и не знал наверняка, что Марсель является ключевой фигурой, связывающей разные группы фанатиков. Ходили слухи, что именно эти связи помогли ему занять высокую должность.

Все силы, требовавшиеся для атаки, собрались здесь. Кроме Марселя. Без его приказа они не двинутся с места. Где же он?

Рейд на Кокейн был спланирован сегодня днем в доме Ле Телье. Сначала Марсель совещался с комиссарами, Арнольдом де Торси и представителями городских властей. Кристьен и Доминик ждали в его личном кабинете на втором этаже южного крыла. Там Пикар отбивался от вопросов младшего Ле Телье и не получал ответов на свои вопросы.

Наконец появился Марсель. Казалось, тот факт, что король и отцы города утратили контроль над столицей, его совершенно не тревожил – его вообще мало что могло вывести из равновесия.

Старший Ле Телье не был крупным мужчиной, но излучал силу. Этому способствовала массивная золотая цепь: она подчеркивала его выпуклую грудь, воинственно выпяченную седую бороду и большой лысый череп. Тем не менее это был сдержанный человек, не склонный к проявлению насилия или каких-либо эмоций. Его не считали жестоким, хотя именно ему подчинялось Шатле, самое страшное здание Франции, в восьми зловонных тюрьмах которого палачи проливали больше пота, чем рабы на галерах. Он не был замечен в дурных привычках и каждое утро приходил к мессе в церковь Сен-Жак, чтобы помолиться за душу любимой жены. Все считали его неспособным на сильные чувства, но боялись его больше, чем предполагала должность этого человека, хотя никто не мог сказать почему.

Марсель сел на позолоченный стул, обитый красной тканью. Кристьен доложил о своей встрече с Магдалиной, и Марсель бесстрастно выслушал эту информацию.

– И ты ей поверил, – сказал он.

– Да. Девчонка думает, что помогает Гриманду заработать.

– А Гриманд продаст Ла Пенотье?

– Мы не должны иметь никаких дел с этим животным. Он безумен. Один раз он уже нас предал.

Марсель молча смотрел на него, пока Кристьен не почувствовал, что буквально корчится под его взглядом. На собственном опыте он убедился, что лейтенант по уголовным делам способен смотреть так, не моргая, несколько минут – а некоторые утверждали, что даже часов. Его глаза были синими, как окно в церкви, и похожими на сверла, буравящие дырки в черепе. Ходили слухи, что Ле Телье может усмирить взглядом разъяренного мастифа.

– Гриманд нас одурачил, – повторил Пикар.

– В таком деле, Кристьен, человек, который предаст за деньги, предпочтительнее того, кто движим состраданием или страстью. С первым все разногласия разрешит золото, вопрос лишь в количестве – в данном случае небольшом. Но страсть не измеряется числом. Страсть подобна огню: ненадежное оружие, опасное для того, кто его применяет, но очень опасное и для других. Для того чтобы изготовить мушкет и порох, а затем выстрелить, требуются изобретательность, дисциплина, труд, время и деньги – врага же может уничтожить и простой огонь.

– Какого врага? Мы уже ведем войну.

– Инфант продаст Ла Пенотье?

Кристьен вспомнил свой визит в убогую лачугу Магдалины. Выражение лица девочки убедило эту шлюху, ее мать, что Гриманд влюбился в Карлу.

– По всей видимости, нет. Он попал под очарование Карлы. В этом убеждены эти ничтожества. Все трое. Мы имеем дело со страстью. Сильной. Но Гриманд – идиот.

– Отбросы общества, – впервые подал голос Доминик. – Они обитают в трясине жадности и бессмысленных преступлений. Эти мерзавцы ни на что не способны. Я бы советовал очистить от них улицы Парижа. Пора уже.

Марсель, как обычно, не обратил внимания на слова сына.

– Девчонка единственная, кто видел Ла Пенотье в Кокейне? – уточнил он.

– Да, – ответил Пикар.

Старший Ле Телье задумался.

– Я бы не стал особенно полагаться на слова десятилетней проститутки, мать которой ненавидит Гриманда, – сказал он. – Возможно, он влюблен без памяти и давно сошел с ума, но он не дурак. Один раз он нас уже удивил. Я должен быть уверен, что Ла Пенотье в Кокейне. И услышать это нужно от самого Инфанта.

– Как же это сделать?

– Ему должны немалые деньги. Немного найдется людей, которые откажутся забрать причитающуюся им плату. Отправляйся в «Волынщика» и жди его.

Кристьена не очень обрадовала перспектива провести послеобеденное время поблизости от Папы Поля.

– Гриманд меня не знает. Он не станет со мной откровенничать.

– Пусть Поль вытащит из него сведения. Любым способом – заплати ему, сколько попросит. Инфант прямо не скажет, но ты должен понять, что он имеет в виду. Если к шести часам Гриманд не объявится, пусть Поль пошлет за ним.

– А почему он должен прийти?

– Поль уговорит даже гадюку спрятать свои ядовитые зубы. А затем сдерет с нее шкуру и заставит проглотить собственный яд. Об остальном он позаботился?

– Обещал пятерых, самых лучших. Когда будут новости, сообщит.

– Только не сюда. Поль не должен знать, что я в этом замешан.

– Конечно, нет. Ни в коем случае. Он пошлет Бонифация.

– Я не уверен, что Тангейзер вернется в церковь, и поэтому объявил его в розыск. Ни обвинений, ни ордера на арест – просто пропавший дворянин. Если лиса затаится, этим пятерым придется устроить ловушку в другом месте.

– Тангейзер не тот человек, чтобы прятаться, – сказал Доминик. – Хотя в нем есть что-то от лисы. А он не может обратиться за помощью к своим братьям из Тампля?

– Зачем? И вообще, каковы его намерения? Он же думает, что его жена мертва.

Марсель встал и подошел к окну. Воцарилось молчание.

– Этот человек жесток и безжалостен, – добавил затем лейтенант по уголовным делам. – Но его действия невозможно предвидеть. В таком состоянии, после тяжелой утраты, любой человек непредсказуем. Он может стоять на коленях в церкви, сидеть в таверне или развлекаться в каком-нибудь борделе. Возможно, он убивает гугенотов. Или даже ищет злодеев, виновных в смерти его жены, хотя об этом мы бы знали. Но в Тампле его не было, а если он попытается туда попасть, нам сообщат. А пока наша главная задача – захватить Ла Пенотье. Но Шатле в этом не участвует.

Старший Ле Телье отвернулся от окна и снова сел на стул.

– Доминик, поговори с Крюсом и Гарнье, – велел он сыну.

– В Кокейне нет гугенотов, – отозвался тот.

– Но в этой преисподней есть знатная католичка, истинно верующая – так ты ее представишь – и ожидающая ребенка. Ее похитили безбожные преступники, воспользовавшись тем, что наши верные и преданные капитаны были заняты, исполняя Божий промысел. «Пилигримы» – ее единственная надежда на спасение. Они воодушевятся – и не откажутся помочь. Бернар Гарнье увяз во всем этом так же глубоко, как и мы. Упомяните Матиаса Тангейзера. Благодарный муж – это убедительный аргумент. Понятно, Доминик?

Младший Ле Телье кивнул.

– Ты обеспечишь максимальное количество ружей – разумеется, за плату и не пренебрегая официальными обязанностями во дворце. Выбери тех, кто не станет болтать.

– Шесть, возможно, восемь человек. В них я могу быть уверен, – сказал Доминик.

– Все равно заплати им. Разврати их души.

– Восьмерых хватит, отец?

Марсель кивнул:

– Эти люди никогда не сталкивались с мушкетным огнем. Их смелость другого рода. Грохот и дым испугают их больше, чем пули. Они убегут на крыши и начнут бомбардировать вас черепицей, так что всем надо будет надеть шлемы. Рейд должен быть стремительным и точным. Их предупредят, как только вы свернете с Рю Сен-Дени – новость разнесут дети, – но если удар будет быстрым и достаточно жестоким, это не имеет значения.

Доминик задумчиво нахмурил брови. Марсель ждал, пока он кивнет.

– Вам понадобится надежный проводник, – добавил он. – Его можно найти, но чем больше мы будем искать, тем выше шанс, что пойдут слухи. Эта шлюха, Тифани, может показать дорогу в Кокейн?

– Она продала свою дочь племяннику герцога Нимурского, – сказал Кристьен.

– Я не сомневаюсь, что ее можно купить. Но знает ли женщина дорогу?

– Думаю, да. А если не она, так Жоко. Он тоже ненавидит Гриманда.

– Позаботься, чтобы они поняли последствия неудачи. Я однажды был во Дворах. Там все переулки похожи друг на друга. Один неверный поворот, и будете блуждать целый час. При плохом освещении, и особенно в темноте, вам будет труднее – у них слишком много людей. Самый короткий путь туда с Сен-Дени, а не с Труандери. Помните об этом. Приведите проводника в Сен-Жак.

В дверь постучали, и на пороге появился сержант Баро.

– Ваше превосходительство, пленник у меня! – доложил он. – Швейцарский гвардеец отказывается его покидать.

– Устрой их поудобнее. И передай гвардейцу мою благодарность.

Баро ушел. Доминик посмотрел на отца, но тот не ответил на его взгляд.

Несмотря на огромную разницу во внешности и характере, у старшего Ле Телье было много общего с Папой Полем. Городом правила анархия, власти пребывали в панике, королевский двор был бессилен, тысячи горожан встретили свою смерть, а еще тысячи предавались самым темным порокам. Но главарь преступного мира и тот, кто отвечал за порядок в городе, оставались спокойными, словно опытные лоцманы, ведущие свои суда сквозь кровавую бурю. Кто может сравниться с ними? Однако Марсель одним движением руки мог уничтожить даже Поля.

Кристьену эти образы показались чрезвычайно поэтичными. Движением руки? Или дуновением? Когда он устроится в собственном доме, особняке Пикар, у него появится время сочинить новую пьесу, на этот раз что-нибудь благородное. Вот в чем состояла его ошибка: его талант слишком глубок для сатиры. Ему надо написать историческую пьесу. Возможно, даже трагедию. Сейчас они не в моде, но время самое подходящее. За модой гоняется только вульгарный художник. Это была его вторая ошибка.

– Вам все ясно? Каждый знает, что от него требуется? – вернул Пикара к действительности лейтенант по уголовным делам.

Неудавшийся драматург заморгал и кивнул:

– Да, ваше превосходительство. Ясно, как летнее небо.

Великий Лоцман поморщился и встал. Потом он снова посмотрел на Малыша Кристьена:

– Первое, и самое главное: ты должен услышать от самого Инфанта, что графиня Ла Пенотье у него. В Кокейне. Потом сразу же сообщишь мне. «Пилигримы» будут готовы. Но из этого мушкета я могу выстрелить только один раз.

Кристьен поерзал на церковной скамье – сказать по правде, он был к ней не привычен, – и в это время на алтарь вынесли украшенную драгоценными камнями шкатулку с мощами святого Иакова. Все присутствующие в церкви поспешно опустились на колени, в том числе Тифани и Пепин, который, похоже, испытывал не меньшее благоговение, чем остальные. Пикар, помнивший, что церкви часто используют в качестве сортиров, внимательно посмотрел на пол и с неохотой присоединился к остальным. Избранные у алтаря дрожащими руками передавали друг другу священную реликвию. Жестокий Бернар Гарнье, когда пришла его очередь прикоснуться к мощам святого, всхлипнул от избытка чувств. Малыш Кристьен воспринял это как признак, что кажущаяся бесконечной служба близится к завершению.

Он уважал власть Бога, хотя никогда ее не чувствовал, а также власть церкви. Но должен ли художник сковывать свой разум тем и другим? Истинный художник нуждается в абсолютной свободе мысли: он никого не должен бояться, даже Бога. Наверное, Пикар опередил свое время. Но все эти серьезные вопросы могут подождать. Теперь нужно сосредоточиться на главном – зарядить мушкет, о котором говорил Ле Телье.

Лейтенант, которому Кристьен рассказал об услышанном в таверне, был согласен с ним: Гриманд выдал себя.

– А его маман болеет, – усмехнулся он под конец разговора.

Кристьену дали двух сержантов, чтобы привести Тифани и стеречь Магдалину. И вот теперь он здесь, стоит на коленях на высохшей моче. Шкатулка с мощами вернулась в свое священное хранилище. Проход заполнился ароматом ладана. Прозвучало последнее «аминь», и Пикар возблагодарил Бога – причем совершенно искренне.

Выведя своих подопечных из церкви, Кристьен увидел восемь мушкетеров в простых камзолах, кирасах и шлемах, продувавших фитили своего оружия. Тетива лука, стягивавшая щиколотки Пепина, вызвала у них ухмылку. Сам же Пепин, несмотря на свой рост и развязные манеры, смотрел себе под ноги, как ребенок. Потом гвардейцы нашли себе новое развлечение – глазеть на Тифани, которая с трудом сдерживалась, чтобы не завязать с ними ссору.

Появился Доминик. После утвердительного кивка Баро он повел Пикара за церковь, в дом священника. Самого святого отца там не оказалось.

Зато там был Ле Телье.

– Кто этот болван? – спросил он, кивая на связанного парня.

– Пепин? Один из подручных Гриманда, – объяснил Малыш Кристьен.

– Зачем он здесь?

– Он пришел к нам, в дом шлюхи, чтобы, как он утверждает, выразить сочувствие Жоко. Сегодня днем Гриманд пришел в ярость и убил его товарища, Биго. Пепин думает, что Инфант свихнулся, и обвиняет в этом Ла Пенотье. Вот почему мы притащили его сюда. На самом деле это была идея Баро. Но если вы хотите…

– Правильно сделали. Этот парень пойдет против своего хозяина?

– Пепин ничего не знает о нашем плане. Он думает, что его ведут в Шатле. Баро расписал ему такие ужасы, что нам всем стало не по себе.

– Пепин предаст Инфанта?

– Думаю, скорее да, чем нет, но точно сказать невозможно.

– Из «Волынщика» есть вести?

– Пока нет.

Марсель сделал знак Доминику, и тот вышел. Кристьен не осмеливался нарушить наступившее молчание. Затем младший Ле Телье вернулся вместе с Крюсом, Гарнье и еще двумя мужчинами. Они с презрением посмотрели на Пикара и поклонились лейтенанту.

– Капитаны, вот один из наших осведомителей, Кристьен, – представил его Марсель. – Он пойдет с вами.

– Это необходимо? – не удержался Малыш. Он сразу же пожалел о своих словах, но уж больно неожиданной оказалась эта новость. – Я в жизни не убил никого крупнее насекомого!

Старший Ле Телье не обратил на него внимания.

– Кристьен считает, что подручный Младенца, некий Пепин, согласен предать хозяина, – стал он рассказывать своим подчиненным. – Уверенности у нас нет, но если это правда, мы можем выиграть время, а также уменьшить вероятное число раненых или даже убитых. Так что я хочу, чтобы вы внимательно меня выслушали.

Капитаны кивнули, и Марсель повернулся к Пикару:

– Скажи Пепину, что Инфант мертв, а нам нужна графиня де Ла Пенотье, целая и невредимая. Ни Кокейн, ни их добыча нас не интересует. Если он нам поможет, то займет место Гриманда, со всеми вытекающими преимуществами. Если нет, то отправится в тюрьму и до наступления темноты будет уже мертв. Нет, пусть лучше Баро ему все объяснит.

– Вы хотите его отпустить? – уточнил Кристьен.

– Приведешь его на Сен-Дени – а до тех пор спрячь и его, и шлюху, – а потом пустишь вперед. Пусть предупредит их, как положено, только скажет, что узнал о нас от одного из соглядатаев, какого-то мальчишки. Предупреди его, что мы ждем пять минут, а затем атакуем.

Марсель посмотрел на капитанов и склонил голову:

– С этого момента судьба графини в ваших руках.

– Вы говорили, негодяю нельзя верить, – подал голос Гарнье. – А что, если он не предаст Инфанта?

– Тогда Пепин его просто предупредит, но это ничего не изменит. Единственное, что приобретет Гриманд, – еще одного бойца, если можно так выразиться. Ради шанса всадить нож в спину Инфанту – одно из немногих умений, которыми может похвастаться эта мразь, – стоит рискнуть. Если вы не возражаете.

– Нет, я согласен, – сказал Бернар. – Мне приходилось командовать людьми в бою. Троянский конь поднимет их боевой дух. Хотя, смею вас уверить, он и так достаточно высок.

– Хорошо сказано, капитан Гарнье. Чтобы еще больше укрепить ваш боевой дух, капитан Ле Телье привел восьмерых опытных мушкетеров. Еще вопросы есть?

Кристьену стало дурно. Он едва не попросил позволения остаться.

– Этот негодяй, Пепин, – заговорил вдруг Крюс. – Если он предаст хозяина, его следует пощадить?

– Как только Ла Пенотье будет в безопасности, вы вольны поступать по своему разумению.

– А где мне взять шлем? – спросил Пикар.

– Приходи утром на бойню, Малыш Крис, – сказал Бернар. – Я вырежу тебе шлем из члена быка. Он тебе как раз подойдет.

Все захохотали. Кроме Марселя.

Кристьен тоже присоединился к веселью.