План Тангейзера прожил только до ворот Сен-Жак, где около караульного помещения собралась толпа беженцев, человек около тридцати. Позади решетки слонялись солдаты, почти неразличимые в полумраке, и стена тьмы за ними означала, что створки гигантских ворот закрыты. Беженцы переговаривались приглушенным шепотом, а их дети плакали, страдая от полуденной жары. Матиасу они напоминали слепых муравьев, спасающихся из разрушенного сапогом муравейника. По спине у него побежали мурашки: от осознания, что он сам – один из таких муравьев.

Госпитальер стоял у переднего края повозки, держа в руках вожжи. Сверху он накинул парусину, которая скрыла детей, хотя с близкого расстояния их выдавало покачивание голов.

Боковая дверь караульного помещения открылась, и на пороге показался командир стражников. Такого мундира рыцарь еще не видел – за охрану городских стен отвечали подразделения, подчинявшиеся губернатору Монморанси. Голоса стихли. Тон офицера явно свидетельствовал, что подобное объявление ему приходилось делать уже не в первый раз.

– В преддверии неминуемого наступления армии или нескольких армий гугенотов ворота Сен-Жак были закрыты и заперты, – произнес он монотонным голосом. – Все ворота Парижа, северные и южные, закрыты и заперты. Ключи от всех городских ворот находятся в Отель-де-Виль. Другими словами, ворота заперты, и никто здесь не может их открыть. Я сам не могу покинуть город. Мои люди не могут покинуть город. Вы не можете покинуть город – и все остальные тоже, независимо от должности или знатности. Город закрыт.

Толпа издала стон отчаяния, но спорить никто не стал.

– Если хотите, обратитесь с петицией в Отель-де-Виль, чтобы они выдали ключи, но, уверяю вас, это бесполезно. А пока отойдите от ворот, которые должны быть свободны для военных целей. Если вы немедленно не подчинитесь, я буду вынужден приказать своим людям, чтобы они применили силу. Надеюсь, я ясно выразился. Боже, благослови короля!

Иоаннит стал разворачивать Клементину.

– Это значит, что мы не едем в Сен-Жермен, – объяснил Юсти девушкам.

– Мы не слепые и не глухие, – огрызнулась Паскаль.

Офицер пробился сквозь толпу, не обращая внимания на вопросы, и отсалютовал Матиасу.

– Мне жаль разочаровывать мальтийского рыцаря, сударь. – Он посмотрел на сапоги Тангейзера, а потом заглянул под парусину. – Я бы вас с радостью пропустил – и всех этих несчастных людей тоже, – но теперь Париж превратился в тюрьму.

– Я не знаю города, и мне нужно отвезти этих сирот в безопасное место, – ответил ему рыцарь.

– Утром аббатство Сент-Женевьев принимало людей – вон там видна башня Кловис, – но мне сообщили, что ополченцы, эти свиньи, блокировали его, – рассказал стражник. – Не знаю, можно ли считать церкви убежищем и будет ли уважаться их статус. Может, отвезете их в Тампль? Вас там, вне всякого сомнения, примут. Если только он тоже не окружен.

– Приятно встретить благородного человека, – отозвался Тангейзер. – Вы дали ценный совет. Спасибо.

Но прежде чем он успел удалиться, офицер обнаружил истинную причину своего интереса к нему.

– Вы сражались во время великой осады? – спросил командир стражников.

– Да.

– Я восхищен, сударь. Там действительно было так ужасно, как рассказывают?

– Хуже. Но не так ужасно, как здесь.

– Я понимаю, о чем вы. Я сражался с гугенотами при Жарнаке и под Таванном, но то была война. Мы исполняли свой долг, а долг делает смерть достойной.

– Смерть всегда достойна. Это единственное, на что нам остается надеяться.

– А также на спасение души, которое дарует Христос.

Матиас перекрестился:

– Будем надеяться. Dominus vobiscum.

С этими словами госпитальер направил повозку вниз по склону холма.

– Паскаль, – сказал он. – Ты знаешь площадь Мобер?

– Конечно.

– Мы с Клементиной ждем твоих указаний.

С Рю-Сен-Жак они свернули на восток, в квартал коллежей и аббатств. Архитектура улучшилась, повсюду виднелись красивые сады. Но у мальтийского рыцаря не было желания любоваться красотами города.

Пока они ехали, Юсти взял на себя роль покровителя и пытался развлекать девочек разными историями, но острый язычок Паскаль каждый раз заставлял его умолкнуть. Под парусиной то и дело вспыхивали ссоры, но Тангейзер не вмешивался – пусть дети хоть как-то отвлекутся.

Его разум наконец оправился от шока, вызванного картиной, увиденной в особняке д’Обре, и теперь ему не терпелось разрешить загадки, снова не дававшие ему покоя. Он хотел добраться до мерзкого старого служителя, но сначала нужно было освободиться от неудобного живого груза. Тангейзер задумался о совете офицера, говорившего об аббатстве в Латинском квартале. Однако если снова придется противостоять милиции, лучше делать это на мосту, а детей укрыть в Вилле, ближе к Орланду, там, где должны найтись окончательные ответы на все вопросы.

Они проехали аббатство Сент-Женевьев, ворота которого действительно охранял вооруженный отряд милиции. Матиас мог без труда рассеять их, но тогда о местонахождении детей станет известно другим ополченцам. Кроме того, если устроить бойню на пороге монастыря, монахи вряд ли согласятся их принять.

Их повозка поднялась по крутому склону холма. В этом квартале свидетельства резни были не такими ужасающими, а по мере того, как Матиас со спутниками проезжали разные коллежи Сорбонны, улицы наполнялись студентами, пьющими вино и лапающими шлюх. Запах горелого мяса нисколько не мешал их веселью. Чем ближе иоаннит и его спутники подъезжали к площади Мобер, тем сильнее становился этот запах. Здесь был центр веселья, обслуживаемый разносчиками еды, поварами и уличными артистами, которые переместились сюда с Паперти. Воздух был пропитан отвратительным, удушающим зловонием. На площади стояли виселицы, и их смазанные жиром веревки поскрипывали под весом шести свежих трупов. Рядом из потухшего костра поднимался железный столб с цепями, поддерживающими обугленные останки казненной жертвы.

На северной стороне площади Тангейзер увидел то, за чем он сюда пришел.

– Отгадайте загадку, – обратился он к скрытым парусиной пассажирам. – Утка крякает, собака лает, а какие звуки издают кролики?

Дети посовещались, но так и не нашли правильного ответа.

– Вот именно, – сказал Тангейзер. – Я хочу, чтобы вы вели себя, как клетка с кроликами.

В тени своей деревянной будки за столом с остатками обеда сидели пятеро сержантов. Они прикладывались к большой оплетенной бутыли с красным вином, и Фроже, по всей видимости, уже успел изрядно напиться. Он дремал, поставив локти на стол и склонив голову на грудь.

Матиас остановился на некотором расстоянии от будки. Косоглазый сержант заметил его, толкнул локтем спящего товарища и что-то сказал.

– Простите, что я не кролик, – прошептал Юсти, когда госпитальер спрыгнул с повозки, – но его зовут Фроже.

Кивнув в знак благодарности, рыцарь стал ждать приближения сержанта. Тот подошел, потер пятно на своей рубахе и изобразил радостную улыбку.

– Фроже, рад видеть тебя сытым и отдохнувшим, – поприветствовал его иоаннит.

Сержант поклонился:

– Так я смогу лучше исполнять свои обязанности, ваша светлость. А они, как вам известно, многочисленны и серьезны.

– Я бы и сам с удовольствием вздремнул, но вернулся, чтобы отдать тебе лук.

Брови Фроже удивленно поползли вверх, а затем его лоб прорезала морщина.

– Я не потребую деньги назад, – успокоил его Тангейзер. – Это великолепное оружие, но для нас обоих будет лучше, если меня с ним не увидят. Ты найдешь его в повозке завернутым в одеяло, только доставай незаметно. Похоже, твои парни держат тут все под контролем. Проводи меня до Малого Шатле. По дороге я задам тебе пару вопросов.

Затем Матиас повел лошадь с повозкой в сторону шпиля Нотр-Дам и реки. Фроже пожевал губу, а потом махнул сидевшим за столом товарищам и поспешил за ним.

– У его светлости появились новые компаньоны, – заметил сержант.

– Это не должно тебя беспокоить. Другое дело – четыре недостающие стрелы.

Фроже задумался, и лицо его стало белым, словно сыр.

– Четыре?

– Я отломил концы с оперением и сжег, так что их происхождение не смогут отследить.

– Кто будет выяснять происхождение четырех стрел среди этой кровавой бани?

– Все дело в том, где их найдут. События потребуют расследования, так что подумай: может, стоит потерять весь колчан. Сам говорил: неразбериха, гугеноты, воры…

– События?

– Чем меньше ты знаешь, тем убедительнее изобразишь удивление, а еще лучше, потрясение, когда по роду службы тебе сообщат подробности.

– А мне сообщат подробности, ваша светлость? Даже в такой день?

– Вне всякого сомнения. Кстати, не забывай, что мы оба в этом замешаны. Мы сообщники, если можно так выразиться. Поэтому избавь меня от формальностей, когда мы одни, – они действуют мне на нервы.

Сержант был либо прирожденным философом, либо имел богатый опыт рискованных и нечистоплотных интриг, поскольку выслушал эти откровения без всякой жалости к себе или раскаяния.

– Может, стоит потерять и лук? – спросил он. – Хотя нет, в это будет труднее поверить. Я оставлю колчан – с перерезанным ремнем – в таком месте, где его найдет какой-нибудь бродяга. Он продаст колчан за стакан вина, и к вечеру меня уже нельзя будет вычислить.

Госпитальер понимал, что из него вытягивают деньги, но решил, что позволит Фроже одержать маленькую победу, еще больше привязав его к себе.

– Твои товарищи надежны? – спросил он.

– Верить нельзя никому, – ответил сержант, и по его взгляду было понятно, что это относится и к Тангейзеру. – Но как вам должно быть известно, ничто так не укрепляет надежность человека, как звон золотых монет.

– В этом городе без денег нельзя пройти и сотни шагов. Я куплю кувшин вина.

– Думаете, мы платим за вино? – усмехнулся Фроже, но внезапно насторожился – он явно что-то заметил. – Дайте мне одеяло.

Матиас вернулся к повозке. Он не сомневался, что Юсти и Паскаль, а может, и Флер, внимательно слушают каждое слово. Приложив палец к губам, иоаннит взял одеяло и отдал его Фроже. Сержант нырнул в переулок.

Вернулся он с луком за спиной и бросил одеяло в повозку. Колчан исчез. Сержант кивнул, указывая на костлявую фигуру человека, который приближался к ним, шлепая босыми ногами по грязи. Из одежды на нем были только штаны, а доходившая до груди борода придавала ему вид какого-то библейского пророка. В одной руке у него был кривой посох, а другой он удерживал на голове громадный узел, края которого свисали на глаза, словно поля какой-то странной шляпы. Над узлом, раскачивавшимся из стороны в сторону в такт шагам его хозяина, вился рой блестящих синих мух.

– Это «Карл Великий, император Священной Римской империи», – объяснил Фроже. – Пусть его допросят. Он скажет, что колчан – подарок святого Людовика. И сам в это поверит.

– Нет, только не он! – Из-под парусины показалась Паскаль. – Юсти, иди и принеси колчан.

Пока Тангейзер обдумывал нравственную проблему – стоит ли обрекать безвредного сумасшедшего на дыбу и раскаленные щипцы в Шатле, – юный гугенот спрыгнул на землю и побежал в переулок. Остальные откинули парусину и бросили ее на дно повозки. Фроже, будучи прежде всего практичным человеком, удивленно замер.

– Эй, да это же девчонки Тибо! – воскликнул он.

– Я Анна Дюран, – представилась Паскаль.

– А я Женевьева Ленуар, – сказала Флер.

Фроже цыкнул зубом:

– Что же вы тут делаете вместе с этими шлюхами?

– Долгая история – чтобы ее рассказать, потребуется еще одна бутыль вина, – ответил Матиас. – Брось колчан в реку.

– Нет-нет! – запротестовал сержант. – Если он потеряется, его станут искать, а когда не найдут, то начнут виться вокруг меня, как мухи вокруг «Карла Великого». Но если колчан найдется, потребуется преступник, которого можно обвинить и пытать и который сообщит имена своих сообщников. Они будут болтаться на виселице, а мы – есть горячие пироги, и дело будет закрыто. Ничто так не радует Шатле, как закрытое дело, а в данном случае мы будем радоваться вместе с ними.

– Тогда найди такого козла отпущения, который не слишком побеспокоит нашу совесть, – сказал Тангейзер.

Вернулся Юсти, но колчана у него не было.

– Я не смог его найти, – юноша тяжело дышал. – Где вы его оставили?

– На земле, на видном месте. – Фроже улыбнулся. – Козел отпущения уже появился и убежал, и наша совесть может быть спокойна.

«Карл Великий» поравнялся с повозкой. Он остановился и повернулся к детям: глаз его не было видно, а в бороде копошились какие-то насекомые. Потом сумасшедший поднял посох и наклонился, но прежде чем он успел произнести благословение – или проклятие – и напугать детей, госпитальер потянул за поводья, и повозка двинулась дальше.

– Надеюсь, – сказал рыцарь, – звон монет поможет тебе проводить нас через баррикады в Вилль.

– В Вилль? – Фроже усмехнулся. – Зачем? Это сумасшедший дом, даже в лучшие времена.

– Хуже, чем тут?

– Мы сейчас, считайте, гуляем по райским холмам. А на левом берегу нет воды – ни источников, ни колодцев, только река и куча ведер, и поэтому за два столетия там ничего не изменилось. Это деревня, обслуживающая сорок коллежей и полдюжины аббатств. Иногда студенты дерутся на ножах, особенно англичане и итальянцы, но это всего лишь студенты. Заплывшие жирком, изнеженные – не то что парижане. Легкая добыча. Но Вилль построил подручный сатаны, когда закончил сооружать ад. Тринадцать округов против наших двух, битком набитых либо заносчивыми богатеями, привыкшими командовать и требующими к себе уважения, либо теми, кто перережет вам горло ради использованной подтирки. Я ненавижу Вилль.

– Я там познакомился со священником церкви Сен-Сесиль, преподобным Ла Фоссом. Ему можно доверять?

– Я его не знаю, но священник, которому можно доверять, – это что-то вроде невинной шлюхи. Наверное, такие существуют, только как их узнать?

Тангейзеру нужно было как-то избавиться от детей. Они связывали ему руки, а он подвергал их опасности. Фроже казался ему меньшим злом.

– Я хорошо заплачу за безопасное место для этих детей, где один или два дня их будут поить, кормить и защитят от физического насилия, – сказал он сержанту.

– В Вилле?

– Хотелось бы, но главное – безопасность.

– Мне кажется, они еретики.

– Они никому не нужны, кроме меня.

В душе Фроже осторожность боролась с жадностью.

– Моя старшая сестра Ирен, – сказал он наконец. – Она живет в Сите, у причала Сен-Ландри.

– А муж у нее есть? – спросил Матиас.

– Я устроил так, чтобы его повесили.

– С одобрения Ирен?

– По ее просьбе. Он очень любил пускать в ход ремень и был шотландцем – две веские причины, чтобы мечтать увидеть его на виселице.

– Чем занимается твоя сестра?

– Злые языки могут говорить – и говорят, – что была и третья, самая веская причина нашей с ней договоренности. Этот шотландец, о печальной судьбе которого вы уже знаете, владел маленьким постоялым двором. Перейдя к сестре, это дело расцвело.

– Готов биться об заклад, она заломит высокую цену.

Фроже рассмеялся:

– Я не получу с этого ни су. Она обслуживает юристов из провинции, но сегодня утром у нее должны найтись свободные комнаты.

– Полагаю, я мог бы найти что-то получше, чем постоялый двор для профессиональных юристов.

– Юристы или монахи, ваша светлость, – выбирать вам.

Около Малого Шатле Фроже проложил им дорогу среди просителей, которых не пустили внутрь, и покинул Тангейзера в широком арочном проходе, а сам пошел докладывать о краже колчана неизвестными преступниками.

Облегчение, которое давала тень, сводилось на нет зловонием от соседней скотобойни. Сержанты, которых было довольно много, выглядели недовольными выпавшим на их долю жребием, раздраженными и обиженными на то, что у них отняли выходной день. Вне всякого сомнения, они убили бы любого, на кого им укажут, но, подобно Фроже, были настолько поражены коррупцией, что лихорадка кровопролития их не коснулась. Они бросали любопытные взгляды на пассажиров госпитальера, но не подходили к их повозке.

Тангейзер посмотрел в северную арку прохода. Если не считать пирамиды трупов, залитых собственной кровью и оставленных жариться на солнце, словно произведение охваченного манией убийства кондитера, короткая улица через мост была пуста. Взглянув на дальний конец моста, рыцарь понял почему. Стало ему ясно и почему сержанты были не в духе. Отряд милиции охранял цепь, и вид у этих людей был такой, словно этот приказ был вырезан на камне самим Божьим перстом.

Матиас бросил взгляд на своих юных подопечных. Все пятеро сгрудились у одной стороны повозки, глядя на него словно с укором, и печаль каждого из них прибавлялась к всеобщему горю. Иоаннит попытался ласково улыбнуться детям, но вместо улыбки у него вышла гримаса. Тангейзер отвернулся.

В проходе появился Фроже, поправлявший на плече новый кожаный колчан.

– Один из наших людей ранен милицией во время какого-то спора, – рассказал он. – Все ненавидят сержантов. Интересно почему? Он выживет, если рана не загноится, но пока милиция не получит приказ от того, кто повыше, чем здешний начальник, они считают мост своим.

– Иди за мной, – велел ему мальтийский рыцарь.

Не дожидаясь возражений сержанта, он повел Клементину на мост. Ополченцы встали. Их было восемь, и на одежде некоторых виднелись пятна крови, оставшиеся от дневных «трудов». В спокойные времена эти люди не имели почти никакой власти даже над собственными жизнями, не говоря уже о жизнях других. Но сегодня город принадлежал им, и они были полны решимости не упустить своего шанса.

Их предводитель сидел на большой бочке, свесив ноги, – вероятно, для того, чтобы прибавить добрых шесть дюймов к своему росту, поскольку даже по местным меркам он был коротышкой. Его голову украшал шлем с гусиным пером, а на коленях лежал кнут – этот человек явно испытывал ненависть ко всему роду людскому и наслаждался свой властью. Бочку поставили посреди дороги, прямо за цепью. Позади милиции веселились какие-то оборванцы. Заметив Тангейзера, они стали глазеть на него.

Госпитальер остановился на середине моста, достал из повозки ружье, демонстративно проверил запал и опустил рычажок механизма на пороховую полку. Ополченцы переминались с ноги на ногу.

– Стой здесь, – приказал Матиас сержанту. – Если я выстрелю, вези детей в караульное помещение.

Фроже кивнул:

– Разумное решение, ваша светлость. Может, сделать это прямо сейчас?

Рыцарь, не отвечая, взял ружье и подошел к мужчине, сидящему на бочке.

– Матиас Тангейзер, военный советник, дипломатический представитель, и прочее, и прочее, при его высочестве Генрихе, герцоге Анжуйском, – представился он. – Обращайся ко мне «ваша светлость». Кто ты такой?

Ополченец нерешительно поерзал на своем насесте, не желая унизить себя спуском на землю, но понимая, что разумнее будет все же встать. В конце концов он решился отвесить поклон, не вставая.

– Лейтенант Жан Бонне, ваша светлость, слуга Господа и его королевского величества, – произнес он важно.

Несколько ополченцев при его последних словах построились в ряд. Госпитальер окинул их презрительным взглядом.

– Его величество не приказывал милиции захватывать город. И не отдавал приказ об этой резне, – сказал он лейтенанту.

– Ходят слухи о протестантских шпионах, – заметил тот.

– Попридержи язык, любезный. И обращайся ко мне «ваша светлость».

– Я хотел сказать, что, возможно, ваша светлость не знает…

– Я хочу поговорить с Бернаром Гарнье.

– Его здесь нет, ваша светлость. В отсутствие капитана здесь командую я.

– Я буду говорить только с ним, лично.

– Его вызвали в шестнадцатый округ, на той стороне реки. Там произошло ужасное убийство наших храбрых товарищей…

– Отправь за ним человека.

– Это потребует времени.

– Я подожду.

– Мы на осадном положении, ваша светлость, и я не могу разбрасываться людьми.

Тангейзер ткнул его в грудь дулом ружья. Бонне слетел с бочки и исчез за ней. Из окон караульного помещения, в которые несколько человек наблюдали за сценой, донесся смех. Оборванцы, поначалу пребывавшие в растерянности, присоединились к веселью.

– Отправь человека, – повторил иоаннит.

Он повернулся и пошел к повозке, улыбаясь дожидавшимся его детям. Фроже смотрел на него, открыв рот.

– А разве не опасно поворачиваться к ним спиной? – спросила Паскаль.

– Останься я лицом к Бонне, пришлось бы ввязаться в спор, и я вернулся бы к тому, с чего начал. У него есть простой путь: послать за Гарнье. Другой вариант – перейти за цепь и бросить вызов мне, человеку с ружьем. Если он выберет второе, я увижу это по вашим лицам, – спокойно объяснил Матиас.

– А если он снова усядется на бочку и ничего не будет делать? – предположила младшая Малан.

– Нам очень повезло, что у милиции нет тебя, – ответил рыцарь.

– Почему же вы просто не приказали ему нас пропустить? – не отставала от него девочка.

– Маленький начальник любит проявлять свою власть, но перспектива нарушить какие-то правила и тем самым вызвать гнев высокого начальства наполняет его душу ужасом. Я хочу получить пропуск от самого Гарнье. Пощадив вас один раз, он, скорее всего, пощадит и второй, если ваши пути снова пересекутся.

Доставая из повозки пистолеты, Тангейзер заметил, что Клементина стоит у окна таверны. Похоже, заведение было закрыто, но из окна верхнего этажа за сценой на мосту наблюдал мужчина.

– Сколько стоит накормить пятерых детей и двух верных слуг короля? – обратился к нему Матиас.

– А сколько стоит душа человека, если он не уважает святость воскресного дня? – огрызнулся тот.

– Не вынуждай нас выбивать дверь, – сказал ему Фроже. – Открывай.

Когда они вошли в таверну, Паскаль дважды заставила Юсти пересаживаться: сначала юноша хотел устроиться рядом с Флер, но младшая Малан втиснулась между ними, а потом потребовала у Тангейзера, чтобы тот сел между нею и сестрой, и поляку, чтобы освободить место, пришлось переместиться на скамью напротив, к Мышкам. Теперь его отделяло от возлюбленной широкое пространство стола. Паскаль сняла лайковые перчатки, которые нашла в конюшне. Увидев чернильные пятна на пальцах сестры, Флер заплакала. Юсти встал, явно собираясь успокоить ее, но Матиас покачал головой, показывая юноше, что не стоит ее трогать.

Фроже уселся на табурет во главе стола и потер свой единственный зуб. Повар, забыв о своих сомнениях, касающихся воскресенья, уже принялся за дело. Вероятно, посетителей у него было мало, поскольку в дополнение к холодному пирогу из рубленой свинины, мелкой птицы и кролика он поставил на стол тарелку сырных тарталеток, блюдо фаршированных яиц, бланманже из риса и темного куриного мяса, а также горшок с говяжьей требухой, которую иоаннит понюхал и отверг, опасаясь изжоги. Кроме блюд, на столе появились и кувшины с вином.

Тангейзер встал, перекрестился и пробормотал слова благодарности Богу за его щедрость. Дети сидели, сложив руки на коленях, охваченные меланхолией, и не проявляли интереса к выставленным яствам. Рыцарь вновь перекрестился. Сержант принялся молча накладывать бланманже себе на тарелку, и Матиас решил, что обязан поднять настроение компании.

– Я также благодарю Бога за возможность разделить с вами этот обед, – сказал он.

– Потому что больше такой возможности у нас не будет, – продолжила Паскаль.

Флер всхлипнула.

– Глупости, – возразил госпитальер. – Это лишь первый наш общий обед, а если говорить о нас с вами, девушки, то второй. Понимаете? У нас впереди еще много всяких обедов. И однажды мы оглянемся назад и скажем: «А помнишь, как мы ели фаршированные яйца на мосту в день святого Варфоломея?»

– Нам будет что вспомнить кроме этого.

– Да, но не слишком много. Каждый из нас лишился дорогого человека… – Голос его дрогнул, и Тангейзер поморщился. – Мы стали свидетелями того, чего лучше не видеть, и делали то, чего лучше не делать.

Фроже, рот которого был набит рисом, вскинул бровь, но потом одобрительно хмыкнул.

– Сегодня плохой день, но он пройдет, как проходят все плохие дни, – продолжил мальтийский рыцарь. – Но даже в такой день, если хорошенько присмотреться, можно увидеть что-то хорошее.

Он попытался отогнать кровавые картины, стоявшие у него перед глазами, и найти подходящий пример.

– Например, когда мы спасли Люцифера? – подсказал юный гугенот.

– Совершенно верно, Юсти. Совершенно верно.

– Или когда кормили яблоками Клементину? – сказала старшая Малан.

– Точно, Флер… то есть Женевьева.

– И когда вы накрыли папу фартуком, – добавила Паскаль.

Она говорила искренне, но все снова погрустнели.

– Тангейзер, пожалуйста, не бросайте нас! – взмолилась Флер.

– Я оставлю вас ненадолго, – ответил иоаннит. – Сестра Фроже о вас позаботится. Разве есть на свете человек более надежный, чем женщина, отправившая мужа на виселицу и хорошо на этом заработавшая?

Шутку понял только сержант, но его рот был набит едой, и он просто не мог рассмеяться.

Матиас налил кубок вина и выпил. Вино оказалось весьма неплохим.

– А теперь, с позволения Фроже, я поем, – улыбнулся рыцарь.

Он сел, взял с подноса половинку фаршированного яйца и поднес ко рту. Сооружение оказалось слишком нежным для его огрубевших пальцев, и начинка вывалилась прямо на заляпанную кровью рубаху.

Двойняшки, работавшие раньше на Тибо, вдруг нарушили долгое молчание и захихикали.

Воспользовавшись моментом, Тангейзер преувеличил свое удивление и испуг, а потом вскрикнул, якобы придя в ужас от испорченной рубашки. Наверное, из него вышел бы неплохой клоун – смех стал громче. Через секунду к веселью присоединился и Юсти. Госпитальер выбросил за дверь пустую половинку сваренного вкрутую белка и взял другое яйцо.

Потом он медленно и аккуратно стал подносить половинку яйца ко рту. Дети притихли, внимательно следя за его рукой. Матиас открыл рот как можно шире, но в последний момент сжал пальцами белок, и коричневатый шарик из желтка, резаной петрушки и масла упал ему на грудь, присоединившись к предшественнику. На этот раз засмеялась и Флер. Госпитальер повернулся к Паскаль и подмигнул, но девочка покачала головой и ответила ему виноватой улыбкой.

– Какие-то заколдованные яйца, – вздохнул он. – Анна, дорогая, подай мне кусок пирога.

Настроение за столом улучшилось, и когда Паскаль стала бросать зернышки риса в Юсти, а к ней присоединились Мышки, Тангейзер не стал их унимать. Немного утолив голод, он налил себе еще вина. При этом рыцарь следил, чтобы кубок Фроже не оставался пустым, и каждый раз, когда он подливал сержанту вина, тот не заставлял себя долго упрашивать. Потом они заказали десерт. Повар принес пироги с инжиром, политые медом, блюдо апельсиновых цукатов и кувшин молока. Дети набросились на сладкое, а Матиас заговорил с Фроже:

– Предположим, ты увидишь мужчину средних лет в черной одежде, с золотой цепью на груди, верхом на гнедой, с белыми носочками лошади. Кто бы это мог быть?

Сержант, наклонившись вперед, наблюдал за уничтожением пирогов с инжиром – юные компаньоны поставили блюдо вне пределов его досягаемости. Потом он выпрямился, и на его лице появилось выражение, которое Тангейзер уже видел утром.

– Это значит, что передо мной Марсель Ле Телье, и мне бы очень хотелось, чтобы он меня не увидел, хотя, скорее всего, он увидел меня раньше, чем я успел заметить его лошадь, – заявил Фроже.

Произнесенное имя застало иоаннита врасплох. Наверное, Грегуар узнал его и сказал об этом Юсти. А Юсти и сам Тангейзер неправильно истолковали его слова.

– А почему ты не хочешь с ним встречаться? – спросил Матиас.

– Он будет задавать вопросы, на которые я предпочел бы не отвечать, и отдавать приказания, которые я предпочел бы не исполнять.

Госпитальер улыбнулся, оценив тонкость упрека.

– Расскажи мне все, что знаешь о нем, – попросил он.

– Что может знать скромный сержант о делах таких влиятельных людей?

– Представь, что ты единственный зрячий в королевстве слепых.

Фроже бросил тоскливый взгляд на оставшийся пирог с инжиром.

– Женевьева, дай ему пирог, – обратился рыцарь к старшей из девушек.

– Но мы оставили его для вас, – возразила Флер.

– Нашему другу он нужнее. Может, у него развяжется язык.

Паскаль, сидевшая между двух мужчин и считавшая, что может на равных принимать участие в разговоре, не выдержала:

– Марсель Ле Телье – это лейтенант по уголовным делам из Шатле. Ему подчиняются все комиссары, и он обладает такой же властью, как судья.

Фроже воспринял ее слова как вызов.

– Не следует забывать о лейтенанте по гражданским делам, который главнее, – возразил он, – а также о…

– Эти люди мне неинтересны, – прервал его Тангейзер. – Как выглядит золотая цепь Ле Телье?

– Она сделана в форме золотых раковин, – сказала Паскаль.

– Да, но знаешь ли ты, что это значит? – спросил сержант, явно гордясь своей осведомленностью.

– Орден святого Михаила, – объяснил Тангейзер. – По традиции число членов ордена ограничивалось пятьюдесятью, но в последние годы король Карл посвятил в его рыцари несколько сотен человек, в обмен на деньги или политическую поддержку. Если Ле Телье не купил это звание, что, как мне кажется, не по средствам даже лейтенанту по уголовным делам, значит, он имеет определенное влияние при дворе.

– Ле Телье приняли в орден, когда он был еще комиссаром седьмого округа, в Ле-Але, – сказал Фроже. – Рыцарское звание помогло ему занять место предшественника, который вышел в отставку под угрозой предъявления ему многочисленных обвинений. Ле Телье – искусный интриган. А иначе и быть не может. Он не первый, кто дослужился до этой должности, начав простым сержантом, но об этом никто уже не помнит. Его отец был помощником королевского повара и покупал на рынке рыбу для королевского стола. Вы тут говорили о королевствах. Так вот. Ле-Аль – королевство Марселя Ле Телье. Он родился в тени Шатле и с первого вдоха впитал эту тройную вонь – рыбы, скотобойни и кладбища Невинных, – сержант потер свой единственный зуб. – Вы знаете, сколько дерьма оставляет корова, когда входит в Париж. Не меньше, чем мы, когда попадаем в ад.

– Значит, Марсель искусен в раскрытии преступлений? – уточнил Матиас.

– Нет, нет. – Фроже снова пожирал глазами последний пирог. – Раскрытие преступлений, дело совсем простое, не является целью Шатле. Наша обязанность – собирать деньги для короля, а также на наше скромное жалованье. Эти деньги по большей части поступают от законопослушных граждан. Почти любое занятие – держать постоялый двор, продавать обувь, возить грузы на телеге – требует уплаты пошлины. Чтобы продавать, к примеру, рыбу, нужно уплатить четыре разных налога. За нарушения подобных правил, которых существует великое множество и которые составлены так, что не нарушить их практически невозможно, взимаются штрафы.

– А что законопослушные граждане получают взамен?

– Взамен мы избавляем их от огромного количества преступников, в основном воров, но также богохульников, содомитов и убийц. Раскрытие преступлений требует всего двух вещей – обвиняемого и его признания, а поскольку в Шатле самые искусные в мире палачи, и то и другое получить несложно.

– Мы пока не услышали ничего полезного, – заметила Паскаль.

Для Фроже это было уже слишком. Глаза его выпучились, словно у ящерицы. Тангейзер успокоил оскорбленное достоинство сержанта, подвинув к нему пирог с инжиром. Его собеседник тут же сунул пирог в рот, словно боялся, что его могут отобрать.

Паскаль хмуро посмотрела на него.

– Марсель служил в округе, где покупают и продают почти всю еду, которая попадает в Париж, – сказала она. – Там течет больше денег, чем через королевскую казну. Он сделал богачами своих хозяев и себя самого и вскарабкался на самый верх.

– Именно так и было. – Из открытого рта сержанта сыпались крошки.

– Он жестокий человек? – поинтересовался иоаннит.

– Ему это не нужно. В Ле-Але громила стоит дешевле рыбьих потрохов. Сломанную ногу можно купить за этот пирог с инжиром. К услугам Марселя всегда есть крепкие парни, преданные сержанты и нормандец по имени Баро. Некоторые росли вместе с ним. На самом деле Ле Телье известен тем, что не выносит пыток и казней – то есть не может на них смотреть. В то же время он отправил на Гревскую площадь не одну тысячу людей, а в тюрьмы – еще больше, ни разу не сказав «аминь».

– Шпионы, – напомнила младшая Малан. – Они тоже работают на него.

– Точно. – Фроже посмотрел на девочку, и та ответила ему дерзким взглядом. – С самого начала у него были стукачи. Гуртовщики шпионили за мясниками, жены за мужьями. Даже адвокаты за своими клиентами – вы можете в это поверить?

– А что тут такого удивительного? – заметила Паскаль.

– Вот почему его повысили до комиссара. Он знал больше, чем три комиссара, вместе взятые. Даже не три, а шесть, хотя, если честно, кто такой комиссар? Человек, который хочет сидеть дома, пока сержанты собирают пошлины, а потом на эти деньги покупать драгоценности жене. Теперь Марсель руководит шпионской сетью, которая распространяется на весь город, хотя большинство шпионов не знают, что работают на него. Если в таверне собираются пять человек, чтобы поболтать, можно не сомневаться, что один из них будет у Ле Телье в кармане.

– Может, вы сами на него работаете, – сказала Паскаль.

– А может, ты. Уж больно ты дерзкая молодая… – Фроже начал закипать, но поймал предостерегающий взгляд Тангейзера, – …госпожа. У меня свои начальники, а кого кормят они, я не знаю, хотя должен признаться, ваша светлость, немногие из них могут сравниться щедростью с вами.

– Я бы не дала ему пирог, – сказала младшая из сестер Малан Матиасу.

Рыцарь кивнул, но мысли его были далеко. Значит, он попал в паутину Марселя Ле Телье. Инстинкт и логика подсказывали, что другого объяснения быть не могло. Несколько загадок объединились в одну. Служитель в коллеже, Малыш Кристьен, Доминик Ле Телье, Орланду, его собственный арест – все это, несомненно, звенья одной цепи. Разграбление особняка д’Обре, когда за пределами Лувра еще не лилась кровь. Все это мог устроить Марсель. Однако в таком случае госпитальер имеет дело с широким и сложным планом. Но ради чего?

Наиболее вероятный ответ – Марсель действует в чьих-то интересах. В убогом Шатле он большой человек, но Лувр кишит вельможами, для которых он всего лишь сын торговца рыбой, еще один Фроже, только более честолюбивый и с целыми зубами. Они способны купить лейтенанта по уголовным делам одной фальшивой улыбкой. Да и помимо королевского двора в Париже хватает богатых и влиятельных людей.

Тангейзер помассировал глаза.

У этой загадки может быть тысяча ответов. Единственный ключ к разгадке – Орланду. Иоаннит снова и снова задавал себе вопрос: неужели его пасынок ввязался в нечто такое, что потребовало убийства Карлы? Возможно, какая-то любовная история или неудачная политическая интрига? Обычное преступление, даже убийство не стоит таких усилий, разве что оно обусловлено сильнейшей жаждой мести, тем эликсиром, о котором говорил Рец. Убийство матери, вне всяких сомнений, заставит Орланду страдать. Возможно, оскорбленный был итальянцем. Остается одно – спросить самого Орланду. Или Марселя Ле Телье.

– Где живет Марсель? – спросил Матиас.

– В Ле-Але, – ответил Фроже. – Он купил старинный особняк на западной стороне Сан-Дени, рядом со скотобойней Крюса. Там все его знают. Он мог бы позволить себе дом и получше, но мы думаем, что он просто не может спать без этого запаха. – Тут на лице сержанта проступила тревога, которую не могли успокоить даже винные пары. – Вы же не собираетесь пойти против Ле Телье?

– Упаси Бог, – отозвался госпитальер. – Друзья в Лувре меня предупреждали – по секрету, конечно, ты понимаешь, – что не стоит связываться с этим человеком. Просто я забыл его имя.

Юному поляку явно хотелось тоже задать вопрос, и Матиас помог ему:

– Ты же был в Лувре, Юсти. Хочешь что-то спросить нашего славного сержанта?

– Да, сударь. Я видел там капитана гвардии, которого звали Доминик Ле Телье…

– Это сын Марселя, – заплетающимся языком пояснил Фроже. – Хотя некоторые сомневаются – он не унаследовал хитрости отца. Марсель так любил свою жену, что не женился второй раз. Говорят, она была настоящей красавицей, но зачахла и умерла. Он носит черное в память о ней.

В дверях появился еще один сержант.

– Фроже? – позвал он своего товарища. – Бернар Гарнье стоит у твоей цепи.

– А другие дети у Марселя есть? – спросила Флер.

– Был старший сын, но он плохо кончил. Говорят, на дыбе, – ответил Фроже.

Тангейзер поднял его на ноги и подтолкнул к двери, после чего окинул взглядом остальных:

– Сидите тут, пока я не позову. А ты, – посмотрел он на Паскаль, – надень перчатки.

Съежившийся лейтенант Бонне прижался к бочке, а капитан Гарнье, уперев в бедра свои огромные кулаки, склонился над ним и осыпал потоком ругательств.

Фроже привалился к борту повозки, словно его не держали ноги.

Матиас прислонил ружье к колесу и подвинул пистолеты, чтобы они выглядывали над краем борта. Спонтон со спрятанным в кожаной торбе лезвием тоже был под рукой. Рыцарь сделал два шага в сторону цепи, остановился и стал ждать, внимательно оглядывая каждого из ополченцев. Ему ничего не стоило убить всех, кроме разве что самых быстрых.

Гарнье услышал тревожный шепот, выпрямился, вытер губы рукавом, повернулся и зло посмотрел на Тангейзера. Он был огромен и буквально кипел от ярости. Перед госпитальером стоял человек, считавший, что мир в должной мере не оценил его заслуги.

– Капитан Гарнье, – сказал Тангейзер. – Я хотел бы поговорить с вами наедине.

Бернар махнул рукой своим людям, чтобы они опустили цепь, и перешагнул через нее:

– К вашим услугам, ваша светлость. – Он заставил себя поклониться.

– Я ценю формальности, но в данном случае мы можем их опустить. Я прошу вас о любезности, – сказал ему Матиас.

– Эти идиоты не должны были задерживать такого, как вы. Они будут наказаны.

– На мой взгляд, они уже достаточно наказаны.

Комплимент застал Гарнье врасплох.

– Я делаю, что могу, – вздохнул он. – Но посмотрите, с кем мне приходится иметь дело! Это не обученные солдаты. Они не понимают, что это за мятеж. Но если бы они видели то, что видел я, они замарали бы свои воскресные штаны.

Капитан разыгрывал из себя простого, неотесанного и грубого парня. Это роль так подходила ему, что иоаннит засомневался, не прячется ли за этой маской хитрый лис.

– Мне сообщили, что армия гугенотов стоит в тридцати милях от города, – сказал рыцарь Бернару.

– Я говорил о резне в шестнадцатом квартале, – уточнил тот.

– Я через него проезжал. Мятеж был кровавым и повсеместным.

– Там произошло убийство ополченцев, которых заманили в засаду и прирезали, как скот. Вместе с капитаном. Увечья, от которых стошнило бы даже турка. Не меньше двадцати убитых…

Тангейзер услышал, как Фроже вполголоса выругался.

Гарнье с ненавистью посмотрел на сержанта, но госпитальер не стал оборачивался.

– Тела все еще выносили, когда я ушел, – прибавил капитан. – Говорят, у печатника было две дочери.

– Печатника? – переспросил Матиас. – Ты изъясняешься загадками.

– Говорят, вас видели там, верхом на боевом коне. Одни говорят, с двумя мальчишками, другие – с двумя девочками. Вас трудно не заметить. Или забыть.

Рыцарь посмотрел в глаза Гарнье, и через секунду капитан отвел взгляд.

– Я только хочу сказать, что мы должны найти убийц, пока они не напали снова. Раз вы проезжали мимо, то могли заметить что-то подозрительное, – пробормотал он.

– Я заметил шайки преступников, которые грабили дома, убивали детей и насиловали женщин. – Матиас сглотнул, подавляя желание вспороть Бернару живот. – Я видел улицы, на которых творилось беззаконие, как в тех городах грешников, которые стер с лица земли Гавриил. Я видел то же, что и ты. Думаешь, католики убивают только гугенотов? Католики убивают и католиков. Сегодня всё разрешено, приятель. День, когда убивают всех, кого захочется. У ваших убитых были враги. У кого их нет? Направь свои подозрения туда, где есть хотя бы шанс найти виновных. Или ты веришь, что я убил двадцать человек с помощью ломовой лошади и двух мальчишек? Или двух девчонок?

Гарнье попытался успокоить разъяренного собеседника и издал что-то вроде смешка.

Но Тангейзер не улыбнулся.

– Ваша светлость, – начал капитан. – Я простой мясник… торгую мясом в Ле-Але… и я признаю, что не привык иметь дело со всем этим. Смиренно прошу меня простить.

– Извинения приняты, – кивнул госпитальер.

– Мы с радостью последуем вашему мудрому совету. У милиции действительно есть враги, потому что мы преданы королю, а также Папе, душой и телом, а многие высокородные господа хотели бы стащить обоих с их священных престолов. Повсюду плетутся заговоры. Черные времена только начинаются. Скажите, что я могу для вас сделать?

– Поручитесь, что детей, которые едут со мной, не будут преследовать и не причинят им вреда.

Матиас оглянулся на таверну, чтобы позвать своих юных спутников.

Те уже сгрудились у двери, следя за каждым его движением.

Он снова повернулся к Бернару и посмотрел ему в глаза.

– Я вас не обманываю, капитан, – сказал госпитальер. – Этот парень – мой лакей. А девочки наткнулись на меня, когда бежали, спасая свои жизни. Возможно, они воспитаны в протестантской вере. Я не знаю. Не спрашивал. И мне все равно. Я рыцарь ордена святого Иоанна Крестителя Иерусалимского. Мои шрамы получены в войне с турками ради спасения христианства. Не знаю, нужен ли я вам в качестве друга, но в качестве врага – не нужен точно.

Гарнье попятился, словно от раскаленных углей.

– Я глубоко верующий человек, – продолжил Тангейзер. – Господь призвал меня взять под опеку этих бедных сирот. Я слышал Его глас. И поклялся своей жизнью, что буду защищать их.

Капитан умоляюще сложил руки на груди:

– Шевалье, ради вас я прикажу отвести их ко мне домой.

– Я тронут твоим предложением, – ответил иоаннит, – но уже обо всем договорился. Просто прикажи своим людям, чтобы их оставили в покое. Белых повязок будет достаточно для их безопасности?

– Да. Я позабочусь, чтобы мои люди все правильно поняли. Клянусь.

– Этого вполне достаточно. А теперь мне пора. Нужно встретиться с Марселем Ле Телье.

Гарнье едва удержался, чтобы не отступить еще на шаг. Глаза у него прищурились.

– Замолвить за тебя словечко перед лейтенантом по уголовным делам? – спросил Матиас.

– Не сегодня, – ответил Бернар. – Может, в другой раз.

– Он действительно паук, как говорят некоторые?

– Таким, как я, непозволительны подобные выражения.

– Понимаю. И ты прав: кругом заговоры и предательство.

Пока капитан обдумывал эти мрачные намеки, госпитальер окинул взглядом ополченцев. Они сгрудились у бочки, с неприязнью поглядывая на него.

– Мне, как и тебе, приходилось командовать людьми, – произнес Тангейзер и, подождав, пока Гарнье кивнет, продолжил: – Боевой дух – тонкая штука, словно острие ножа. Не поворачивайся к своим людям. Они видят, как мы стоим друг перед другом, и мы кажемся им гигантами, принимающими важные решения, которые определят их судьбу. И им очень хочется в нас верить. Они жаждут этой веры. Ты должен это понимать.

Бернар завороженно смотрел на него.

– Вера, – повторил он. – Да, они ее жаждут.

– И лучшая поддержка этой веры – вера их начальников в самих себя. И не только в самих себя, но и друг в друга. Поэтому я предлагаю, чтобы ты похлопал меня по плечу и с улыбкой – я при этом тоже буду улыбаться – повернулся к своим людям. Тогда они увидят двух гигантов, способных защитить их от этого опасного мира.

По мере того как до Гарнье доходил смысл его слов, его лицо расплывалось в улыбке, и эта улыбка была искренней. Он и не догадывался, что Матиас купил его с потрохами.

Капитан похлопал собеседника по плечу и с ухмылкой повернулся к подчиненным, а тот рассмеялся, громко и грубо. Ополченцы преобразились прямо на глазах: сборище угрюмых лентяев превратилось в некое подобие людей. Все они распрямили спины, выстроились в ряд и поправили оружие. Каждый из них заулыбался, даже лейтенант Бонне. Бернар, раздуваясь от важности, вежливо поклонился Тангейзеру, который ответил ему любезной улыбкой и махнул детям.

Фроже во все глаза смотрел, как он убирает пистолеты. Голос его был похож на шипение:

– Двадцать убитых?!

– Капитан мне льстит, – пожал плечами мальтийский рыцарь. – Насколько я знаю, их было девятнадцать.

Когда они миновали мост, Тангейзер заставил детей лечь под парусину и поклясться, что они будут хранить обет молчания, как монахи. Их путь вел в гущу улиц, опустошенных страхом, смертью, а также послеполуденной жарой, влажной и душной. Постоялый двор Ирен находился к северу от собора Нотр-Дам и выходил прямо на широкий рукав Сены. Это был бревенчатый дом высотой в четыре этажа и глубиной в одну комнату. По словам Фроже, из задних окон верхнего этажа открывался вид на виселицы на Гревской площади. Путешествие было коротким, но когда мальтийский рыцарь заглянул под парусину, все его пассажиры спали, кроме стойкого Юсти.

Он не стал тревожить девочек и вслед за сержантом вошел в дом. Постоялый двор оказался чище и аккуратнее, чем большинство известных Матиасу, – здесь провинциальные юристы должны были чувствовать себя в безопасности, но скромная обстановка не располагала к длительному проживанию.

Сестра Фроже, Ирен, оказалась маленькой и юркой, как ворона, женщиной лет сорока. Ее внимательные голубые глаза смерили гостя испытующим взглядом, свойственным людям ее профессии. Иоаннит собрал остатки своего очарования, представился официальными титулами и извинился за неопрятный – но, как он надеялся, не слишком пугающий – вид. В ответ хозяйка с некоторым намеком на недовольство заметила, что сегодня не совсем обычное воскресенье. Утром милиция обыскала ее заведение и увела двух постояльцев, которые так и не вернулись. Тангейзер почувствовал, что больше всего Ирен волнует, как это отразится на ее доходах. Сам он обрадовался, что милиция уже прочесала улицу: у них не было причин возвращаться сюда.

Когда Фроже спросил сестру, где находится багаж исчезнувших постояльцев, она ответила ему раздраженным взглядом, по всей видимости, хорошо ему знакомым.

Матиас изложил свою просьбу. Кров и стол для пятерых усталых детей, которые не должны покидать дом до его возвращения, – а вернуться он надеется в тот же день вечером. Дети находятся под защитой капитана Гарнье. Одна комната на всех и соломенный матрас за дверью для Юсти. За комнату первого этажа с окнами на реку он заплатит столько, сколько позволит запросить христианская совесть хозяйки. Еще одну комнату на этом же этаже он просит оставить для себя и, как он надеется, для его сына Орланду. Если здесь появится мальчик с заячьей губой по имени Грегуар, его следует встретить со всей возможной любезностью и поселить в вышеупомянутую комнату. Расспросы о двух других гостях, оставшихся в доме, не выявили ничего подозрительного. По словам Ирен, они накрепко заперли двери – только что не забили их гвоздями.

Цена, как и ожидалось, была высокой, но госпитальер не стал торговаться.

Он осмотрел первую комнату и нашел ее удовлетворительной: двух кроватей в ней было вполне достаточно. Выглянув из окна, рыцарь увидел, что задняя стена дома спускается к крошечному огороду. За ним начинался маленький, вымощенный камнем причал и река Сена. Ярдах в тридцати к востоку были пришвартованы две баржи, слишком громоздкие, чтобы их можно было конфисковать.

На той стороне реки виднелась Гревская площадь, по которой бесцельно – по крайней мере, так казалось отсюда – слонялись группы вооруженных людей. У реки стояли две телеги, доверху наполненные трупами. Две пары мужчин, голых по пояс, с блестящими от пота телами, сбрасывали мертвецов в реку. Некоторые трупы были маленькими, и для них хватало всего пары рук.

Тангейзер разбудил детей в повозке, чтобы они могли снять обувь и добраться до спален, и отвел Юсти и Паскаль в гостиную. Там они сели за стол и приглушенными голосами обсудили их теперешнее положение, на взгляд Матиаса, не такое уж плохое.

Он сказал младшей Малан, чтобы та носила перчатки на людях, даже за столом, объясняя это сухим воспалением кожи. Кроме того, иоаннит разрешил еще один, не дававший ему покоя вопрос: он снова оставил детям свои пистолеты, подробно объяснив их опасность, а также необходимость скрывать их от Ирен, которая – рыцарь не сомневался – будет возражать или потребует за это дополнительную плату. Оставил он подросткам и немного денег мелкой монетой, а также рассказал об опиуме в сумках, который они могли бы продавать маленькими порциями аптекарям, за сумму, в три раза превышающую ту, которую им предложат. Потом он отдал Паскаль и Юсти все двойные пистоли, оставив себе только один.

– Их тоже никому не показывайте, – велел Матиас. – В каждой монете пол-унции чистого золота, четыре сотни солей, но расплачиваться ими можно только за лошадей или драгоценности. Если будете их менять на золотые экю или другие монеты, каждый, кто может это сделать, захочет воспользоваться вашей молодостью и предложит всего триста шестьдесят… скажем… шесть золотых экю.

– Зачем нам их менять? – не понял молодой поляк.

– Потому что он может не вернуться, – объяснила девушка.

– Совершенно верно, – сказал Тангейзер. – Я заплатил за комнату и еду за три ночи. Если к тому времени я не вернусь, значит, меня нет в живых. Или я в тюрьме, из которой быстро не выбраться. И то и другое маловероятно, однако мы должны быть готовы ко всему. В этом случае, если у вас нет могущественных покровителей, о которых вы мне не рассказали, и если, – он многозначительно посмотрел на Паскаль, – вы постараетесь завоевать уважение и любовь Ирен, то должны довериться ей, в первую очередь в финансовых вопросах.

– А Фроже? – спросила девочка.

– Сержант – человек зависимый. Рассчитывайте на Ирен. Сестра – тот комиссар, которого он боится больше всего.

– Значит, мы останемся одни, – вздохнул Юсти.

– Другие добивались успехов при более скромном начале. И у вас тоже получится.

– А как бы вы поступили на нашем месте? – спросила Паскаль.

– Уехал бы из Парижа. Здесь у вас ничего нет. Собственность вашего отца конфискуют. Рано или поздно в вас узнают дочерей печатника и повесят. – Матиас посмотрел на Юсти. – На твоем месте я бы увез сестер в Польшу.

Гугенот задумался над этим предложением и растерялся:

– Это очень длинный путь.

– И на нем тебя подстерегает много опасностей, – согласился госпитальер. – Но в твоем возрасте я путешествовал гораздо дальше, причем это была не поездка домой. Вы можете укрыться в какой-нибудь протестантской крепости, как многие твои единоверцы. В Ла-Рошели. Или в Нидерландах. Но каждая из них – костер, готовый вспыхнуть в любую минуту. Англия? Англичане не такие варвары, как все думают. Моим лучшим другом был англичанин, хотя он происходил из северных земель и был живым опровержением моего аргумента. Еще вы оба и Флер можете принять крещение. Хотя зачем присоединяться к церкви, которая предпочла бы вас сжечь?

Дети задумались.

– Мы бы могли отправиться в Польшу, если бы с нами был Грегуар, – заключил Юсти.

– И последнее, – сказал рыцарь. – Если вы останетесь одни и решитесь на долгий путь, оставьте Мышек здесь, с Ирен, и дайте ей двойной пистоль. К тому времени, как сестры проедят эти деньги, она заставит их работать и уже не сможет без них обойтись. Они приучены угождать, и у них все получится. Они справятся.

– Но разве они не с нами? – Поляк вновь не мог скрыть растерянности.

– С нами, – ответил Тангейзер. – Но без меня вы не вместе, а отдельно, и если вы возьмете двойняшек с собой, то погибнете все.

Паскаль убеждать не требовалось. Юсти опустил голову.

– Мышки никогда не будут жить в том мире, в котором живем мы, потому что они видели ужасы, которые не должна видеть ни одна живая душа, даже та, что обречена на вечные муки ада, – объяснил иоаннит. – Их использовали для удовлетворения самых низменных человеческих желаний. Их достоинство согнулось и уже никогда не выпрямится, по крайней мере, по эту сторону от райских врат. Но несмотря на все, они выжили. Несмотря на все, они будут смеяться. Смотрите на мужество Мышек как на дар вам и мне, потому что это храбрость в своей самой чистой форме.

Гугенот задумался. Он не поднимал головы. Наверное, вспоминал, как Мышки тащили труп Тибо в больницу Отель-Дье. Матиас представил себе эту сцену. Мир, в котором такое возможно, действительно безнадежен.

– Да, они самые храбрые. – Юсти посмотрел на госпитальера. – Я принимаю их дар и буду его беречь. И поэтому мне кажется неправильным их бросать.

– Верность – хорошее качество, но если его проявление убивает обладателя, то ценность его сомнительна.

– Как это произошло с моими братьями?

Тангейзера удивил этот пример. Он кивнул. А поскольку Юсти сам поднял печальную тему, рыцарь задал ему вопрос, который напрашивался сам собой:

– Скажи, Доминик Ле Телье каким-то образом провоцировал вас на дуэль?

Его юный подопечный задумался.

– Гвардейцы смеялись над нами, и мы подошли и сказали, чтобы они заткнулись, – стал он вспоминать. – Доминик успокоил их и сказал, что нам нужно разбираться с вами, а не с гвардейцами. Да. Пообещал, что они не будут вмешиваться в поединок чести. Сказал, что не знает, как в Польше, но во Франции ни один благородный человек не спустит такого оскорбления.

Юсти умолк, видимо обдумывая печальный результат, к которому привела гордость его братьев.

Матиас не спрашивал его больше ни о чем. Значит, Доминик пытался подстроить его убийство всего через несколько минут после встречи, а когда ничего не вышло, запер его в тюрьме. Он помешал ему защитить Карлу – как пытался помешать и Кристьен, придумывая причины для задержки, когда иоаннит попросил проводить его к жене. Появление Тангейзера угрожало какому-то плану, который уже начал осуществляться. И все это происходило за несколько часов до приказа короля о массовом убийстве. Среди ужасов кровавого рассвета госпитальер связал произошедшее в особняке д’Обре с резней гугенотов, ошибочно объединив эти события. Но теперь ему казалось, что между ними могло и не быть никакой связи.

Его мысли прервала Паскаль, попытавшаяся рассеять воцарившееся в комнате мрачное настроение.

– Я поеду в Польшу, – объявила она. – Или в Англию. Готова поспорить, там нужны печатники.

– Печатники нужны везде, – подтвердил рыцарь.

– Отец говорил, все зависит от того, что мы печатаем, а делать лживые книги – это хуже, чем убийство. Я никогда не буду печатать неправду, – заявила девочка.

– Да, мы знаем. – Юсти поднял голову.

– Благородный принцип, – согласился Матиас.

Затем он встал. Дети храбрились, но на их лицах проступал страх.

– Обнимите меня и пожелайте удачи. Она мне понадобится, – сказал им госпитальер.

Они обнялись, и Тангейзера захлестнула волна чувств.

Он высвободился и шагнул к двери.

– Вы говорили, что каждый из нас потерял дорогого человека, – сказала Паскаль. – Кого потеряли вы?

Рыцарь остановился. Теперь признание перестало быть для него слабостью. Оно станет цементом, пропитанным кровью и горем, который соединит их. Матиас повернулся к девушке.

– Карлу, мою жену, и нашего ребенка, который должен был вот-вот родиться, – ответил он. – Их убили перед рассветом. Я опоздал – как и к твоему отцу.

– Вы говорили, что должны найти убийц. – Юсти хотел приободрить его, но не мог скрыть своего беспокойства. – Вы за этим идете?

– Я с вами, – сказала Паскаль. – Я помогала отцу и могу помогать вам. Вы это знаете. Девочка может делать то, что не можете вы, пробраться туда, куда не проберетесь вы. Я буду делать все, что скажете!

Тангейзер снова ощутил, как его грудь затопила волна из океана чувств, не отмеченного на карте и почти неизведанного. Он потерял стольких людей, которых любил, потерял лучшую часть себя самого. Мысль о еще одной потере была невыносима. Он отвернулся от горящих глаз девушки, с обожанием смотревших на него. Возможно, с ним говорит Господь. Возможно, он просто боится услышать Его глас. Но если ему удастся вывезти из Парижа Орланду и этих дорогих его сердцу друзей, какой смысл разгадывать загадки? Иоаннит снова повернулся к детям:

– Я собираюсь позаботиться об останках Карлы. Привести сюда своего сына. И Грегуара. Справедливость подождет. Сначала нужно просто выжить.

На улице он подошел к Фроже.

– Рано или поздно Марсель выйдет на тебя. Скажешь ему, что помог мне и этим детям добраться до Вилля. Ему нужен я, а не они. Ле Телье охотится на меня с той минуты, как я оказался в Париже.

– Почему? – удивился сержант.

– Не знаю. Но если детям причинят вред в этом доме, я сожгу дом дотла – вместе с тобой. Так что позаботься обо всем сам.