Тангейзер зажал четыре стрелы в левом кулаке, вместе с луком, еще две взял в правую руку, а седьмую вставил в лук. Снизу донеся топот – ополченцы врывались в дом через парадную дверь. Потом наступила тишина: должно быть, они увидели изувеченные трупы с выколотыми глазами, отрубленными руками и выпущенными кишками. Граф де Ла Пенотье слышал их сдавленный шепот, скрывавший все, кроме страха. Храбрость, с которой началась атака, улетучилась сразу же, как только нападающие переступили порог дома. Матиас задумался, не переборщил ли он, но затем послышались возбужденные голоса, выкрикивавшие имена местных святых, и милиция ринулась вверх по лестнице сквозь кровавый туман.

Госпитальер отступил в комнату Даниеля Малана.

Спальня была тесной, без окон. Почувствовав, как что-то капает ему на сапог, Тангейзер опустил взгляд. Кровь стекала с фартука. Иоаннит вытер лоб и задумался. Самые решительные из напавших на дом будут идти впереди – хотя, возможно, один из них пойдет сзади, чтобы подстегнуть остальных. А самые опасные, скорее всего, находятся на крыше. Матиас слышал, как ополченцы нашли мертвеца с пригвожденными к полу гениталиями: до него донеслись проклятия и угрозы мести. Кто-то сказал, что нужно оставить убийц в покое, потому что их много и они настоящие варвары. На него закричали, хотя возмущавшихся было немного. С новыми проклятиями и молитвами отряд милиции поспешил дальше, сквозь кровавый душ, все еще лившийся из тел актеров.

Лестница была хорошо освещена светом из окон, выходивших на улицу. Тангейзер смотрел, как ополченцы стали подниматься по последнему, узкому пролету лестницы, вынужденно выстроившись в затылок друг другу. Его они не видели. Он был спокоен – в его душе осталось лишь то, что было необходимо. По крайней мере, на данный момент жизнь в Париже была простой.

В юности, во время обучения в школе янычаров в Эндеруне, он привык стрелять из лука по-турецки, натягивая и отпуская тетиву большим пальцем и прикладывая стрелу с внешней стороны лука. Это позволяло выпускать стрелы быстрее, особенно вторую и третью, которые он держал правой рукой. Кольца на большом пальце у него не было, и в такой ситуации умеренную силу натяжения лука Фроже можно было считать благом.

В авангарде атакующих шел здоровяк в шлеме и нагруднике, с мечом в руке. За ним поднимался еще один, в шлеме и кирасе, выставив широкое лезвие протазана впереди первого, словно имитируя примитивный боевой порядок. Узкие наконечники стрел, скорее всего, пробьют пластины нагрудника, но с такого расстояния лучше не рисковать. Когда первый из ополченцев добрался до второй ступеньки сверху и занес ногу, рыцарь шагнул в дверной проем и с расстояния в шесть футов выстрелил ему в лицо.

Стрела вошла в правый глаз с внутренней стороны, сбила с головы шлем и вышла из левой верхней части черепа. Шестьдесят фунтов силы натяжения лука отбросили жертву назад, на руки второго ополченца, который выронил свой протазан. Тангейзер выстрелил в него, целясь ниже шлема – стрела пронзила ему правую щеку сверху вниз и вышла под левой скулой, причем сила удара была настолько велика, что наконечник пробил штукатурку и застрял в дранке стены.

Иоаннит вставил в лук новую стрелу и шагнул к деревянным перилам.

Внизу выстроились семеро – от площадки у кухни до тех двоих убитых, которые своими телами перегородили верхнюю часть лестницы. Все они были в крови актеров, и все прекрасно понимали, что эта кровь сделала их проклятыми. Их позиция была неудобна для атаки, но боязнь прослыть трусами не позволила им спасаться бегством, а теперь для этого было уже слишком поздно.

Тангейзер поднял лук над перилами, наклонился в лестничный пролет и выстрелил в последнего ополченца – седьмого, стоявшего у кухонной двери. Стрела вонзилась между правой лопаткой и позвоночником. Тонкий наконечник обладал большей проникающей способностью, чем мушкетная пуля, и окровавленное древко вышло из груди мужчины. Стрела вонзилась в тело под таким острым углом, что не задеть жизненно важные органы просто не могла. Шестому ополченцу стрела пронзила грудину, и он рухнул на колени, давясь кровью. Пятому Матиас выстрелил в основание шеи, почти вертикально, и стрела вошла в тело до самого оперения. Вставляя в лук новую стрелу, он услышал скрип лестницы на чердак у себя за спиной. Четвертый ополченец пытался перебраться через тела своих стонущих товарищей. Стрела вонзилась ему в верхнюю часть спины с такой силой, что оперение полностью исчезло в теле.

Иоаннит шагнул к протазану, который выронил нападавший, когда стрела пригвоздила его голову к стене. Это был итальянский спонтон. У этой пики был двенадцатидюймовый обоюдоострый наконечник, напоминавший меч, у основания которого имелись два изогнутых острых выступа, которыми можно было наносить рубящие удары и цеплять противника. Нечто вроде трезубца с усеченными боковыми зубьями. Древко шестиугольного сечения было укреплено тремя полосами железа. На нижний конец надевался заостренный стальной противовес, по форме напоминавший долото. Тангейзер взял древко двойным хватом сверху, не выпуская из правой руки лук, а из левой – последнюю стрелу. Ближайший из трех оставшихся в живых ополченцев пытался спастись бегством, протиснувшись мимо того, кто стоял ниже и – следует отдать тому должное – намерен был драться.

Повернувшись, Матиас заметил, что по лестнице с чердака спускается еще один человек: на нем тоже были шлем и кираса, на этот раз с пластиной на спине. Он был довольно массивным – неудивительно, что лестница скрипела под его весом. Затем госпитальер увидел, как из своей спальни выскользнула Паскаль. Губы ее раздвинулись в жестокой улыбке, открыв щербинку между зубами. Просунув мясницкий нож между ступеньками лестницы, девушка воткнула лезвие под грудную пластину кирасы этого ополченца, вспоров нижнюю часть его живота, после чего выдернула нож. Ее жертва дернулась, вскрикнула и выронила меч. Но тут раненый схватил Паскаль за плечо и принялся нащупывать кинжал у себя на поясе. Стальная пластина кирасы у него на спине не оставила Тангейзеру выбора – он воткнул наконечник спонтона между его ягодицами, раздробив кости таза и разорвав кишечник и мочевой пузырь. Издав ужасающий вопль, ополченец упал с лестницы прямо в комнату Даниеля Малана. Рыцарь выдернул копье и оглянулся.

Храбрец на лестнице уже протиснулся мимо того, кто обратился в бегство, и другого своего товарища, лицо которого было прибито к стене. Он перебрался через труп первого из убитых и уже отвел рапиру для удара, но прежде чем он успел приблизиться, Матиас всадил острый стальной противовес спонтона ему в правый глаз. Потом он отпустил древко, и голова храбреца склонилась набок, увлеченная вниз весом пики. Ополченец схватился за древко, чтобы выдернуть спонтон из глазницы, но лезвие зацепилось за деревянную обшивку стены. Тогда он, рыча, дергаясь всем телом и вращая уцелевшим глазом, попытался снять голову с пики, но кости намертво зажали наконечник – раненый трепыхался, словно насаженная на гарпун рыба.

– Боже, капитана убили! – послышался голос сверху. – Где вы там?

Тангейзер перевел взгляд на люк и вставил в лук последнюю стрелу. Свет из невидимого окна в крыше освещал нижнюю половину туловища и опущенный вдоль ноги меч. Пробравшийся через люк ополченец не осмеливался ступить на лестницу. Матиас направил стрелу под пряжку его ремня. Тугая тетива и острый наконечник сделали свое дело – стрела пронзила дюжину колец кишечника, не оставив жертве надежды на спасение. Раненый схватился за перья, торчащие из его живота. Он закричал, но скорее от ужаса и осознания того, что находится у него внутри, чем от боли, которая еще не пришла. Затем он покачнулся, его левая нога провалилась в открытый люк, и мужчина повис, застряв в отверстии. Затем, падая, он умудрился проткнуть себе бедро острием собственного меча.

В корзине с бельем оставались еще три неиспользованные стрелы. Тангейзер положил лук рядом с ними, потом схватил древко спонтона, поднял раненого с застрявшим в глазу наконечником с колен и отбросил к перилам. Стальной противовес провернулся в ране, ломая скулу и боковые кости черепа, и ополченец рухнул вниз – вес его тела помог ему освободиться от пики. Он упал на трупы, лежавшие внизу.

Госпитальер оглянулся, прежде чем перевернуть пику, чтобы не задеть Паскаль. Девушка вооружилась мечом. Матиас хотел предупредить ее, чтобы она была осторожнее, но, наткнувшись на ее яростный взгляд, прикусил язык.

Раненые и убитые шевелящейся грудой лежали у подножия лестницы – конвульсивно дергающиеся тела, переплетенные конечности, скребущие по полу пальцы… Остались лишь два целых и невредимых ополченца, зажатых между пропитанными кровью завалами из тел внизу и вверху. Мужчина с пробитой щекой задыхался из-за распухающего языка, все еще хватаясь за окровавленную штукатурку. Тангейзер ударил его в лицо каблуком, и стрела вырвалась из стены, а раненый упал навзничь. Иоаннит наступил на него, держась одной рукой за перила, которые оказались на удивление прочными, и шестифутовой пикой достал следующего врага. Тот стоял у стены, дрожа всем телом и зажав уши, словно хотел отгородиться от ужасных криков, доносившихся со всех сторон. Под весом древка наконечник спонтона вошел ему в подмышку до самых боковых выступов и проткнул легкие, словно на его пути была не грудная клетка, а плетеная корзина. Рыцарь отпустил пику, так что наконечник опустился вниз, и, опираясь на древко, перепрыгнул через труп.

Оставался один беглец, который пытался перебраться через груду окровавленных тел. Ноги не держали его, а из горла вырывались мольбы о помощи, обращенные к Святой Деве. Тангейзер ударил его пикой в основание шеи, отделив череп от позвоночника.

Потом Матиас выпрямился, опираясь на древко. Дыхание его оставалось ровным, но он решил немного передохнуть. Предстояло еще добить раненых, однако, судя по всему, убийство одиннадцати человек заняло у него меньше минуты. Он проткнул пикой три тела, подававшие признаки жизни, и еще одно, показавшееся ему подозрительным. Затем – поскольку это не требовало особых усилий – Матиас ударил пикой еще по разу и остальные тела. Забрав четыре стрелы, которые еще можно было использовать, он обломил три оставшиеся, наконечники которых застряли в костях или сухожилиях жертв. Его внимание привлекли крики, доносившиеся сверху, и он повернулся.

Паскаль стояла у лестницы на чердак и рубила мечом ногу ополченца, застрявшего в люке. Тангейзер опасался, что от удара ногой меч может отскочить ей в лицо.

– Паскаль, прекрати, – велел он.

Девушка посмотрела на своего учителя. Он поднялся на лестничную площадку и знаком приказал ей отойти. Она послушалась. Матиас вонзил пику под ребра человека на крыше и убил его, а затем передвинул тело, чтобы оно упало к подножию лестницы. Потом он выдернул стрелу из живота мертвеца и сунул ее в колчан к остальным.

– Выбрось меч, – сказал он девочке.

– Я хочу оставить его себе, – запротестовала та.

– Ты не умеешь с ним обращаться. Этому учатся не один год. Никто из этих глупцов так и не научился. Если тебе нужно оружие – хотя мне это не очень нравится, – возьми кинжал капитана. – Тангейзер указал на труп здоровяка. – Он не очень длинный и подойдет тебе по весу. Я покажу несколько приемов, которыми ты сможешь пользоваться. И нарукавные повязки тоже забери, если они не слишком испачкались кровью.

Когда Паскаль наклонилась над телом капитана, госпитальер увидел через дверь спальни Флер, которая не отрывала взгляда от сестры. Паскаль выпрямилась с ремнем и кинжалом капитана в руках и посмотрела на старшую сестру, словно ждала укора, но рыцарь не заметил осуждения во взгляде Флер и подумал, что тревога младшей Малан могла отражать угрызения ее совести.

– Они убили папу, – сказала Паскаль. – И нас хотели убить.

– Я не хочу, чтобы с тобой что-то случилось, – отозвалась Флер.

Паскаль два раза обернула ремень вокруг талии и застегнула пряжку. Потом, словно желая подчеркнуть свою решимость, она подошла к двум мертвым студентам и сбросила вниз висевшие на перилах тела.

– Их кровь нам больше не нужна, – объявила девушка.

– Поднимите юбки и завяжите их на поясе, – сказал Тангейзер обеим сестрам. – Иначе вы вынесете на улицу по галлону крови. И если хотите поберечь обувь, спускайтесь босиком, только осторожно, чтобы не порезаться об оружие. Паскаль, принеси пистолеты. А ты, Флер, сумки. И еще какие-нибудь тряпки, чтобы вытереться.

– Что мы будем делать? – спросила старшая Малан.

– То, что потребуется, – ответил Матиас.

Флер посмотрела вниз, и из ее горла вырвался сдавленный стон. Даже для иоаннита кровавая резня, которую он устроил, казалась устрашающей по своей жестокости и масштабу. На ступеньках лестницы и на полу не осталось ни дюйма, свободного от крови, на стенах тоже алели кровавые пятна. Запах крови смешивался с вонью фекалий тех, чей кишечник опорожнился перед смертью. Тучи мух всевозможных цветов и размеров собирались над трупами, привлеченные едой и возможностью размножения.

– Мы здесь родились, – сказала Флер. – Засыпали каждый вечер и просыпались каждое утро. Всю жизнь. Здесь умерла мама, а теперь и папа. И вот нашего дома больше нет.

– Да, – кивнул Тангейзер. – Его больше нет. Но мы есть.

– Вы отнесете меня вниз? – спросила старшая из сестер.

– Конечно. Только сначала разберусь со своими вещами.

Ружье Тангейзер закинул за спину, а лук и колчан повесил на плечо. Наверное, оружия было слишком много, но ему очень не хотелось бросать спонтон. В схватке с многочисленным врагом пика превосходила и меч, и кинжал.

Появилась Паскаль: юбки подоткнуты, туфли в руке, худенькие плечи согнулись под тяжестью сумок и пистолетов. Матиас протянул руку, и Флер уселась ему на бедро, обхватив ногами его талию, а руками шею. Паскаль с завидным хладнокровием спускалась по лестнице сама, шагая по начинающей густеть крови, доходившей ей до щиколоток. Мальтийский рыцарь осторожно следовал за ней, опираясь на спонтон.

Живых ополченцев в доме не осталось. Выглянув из входной двери, Тангейзер окинул взглядом улицу – тоже никого. Тогда он вышел из дома и бросил три обломка стрел в огонь, а потом снял фартук и прикрыл им тело Даниеля Малана, еще дымившееся на сожженных книгах.

Вернувшись в мастерскую, иоаннит вместе с девочками смыл кровь с рук, ног и оружия. Сестры молчали, и ему хотелось сказать им какие-нибудь слова утешения, но он сдержался. Каждая девочка – по-своему – сохраняла удивительное спокойствие, питавшееся каким-то внутренним источником силы, словно обе всю жизнь ждали наступления этой ужасной минуты. С другой стороны, это мог быть просто шок. Отмывшись от крови, Флер и Паскаль надели туфли.

Улица по-прежнему была пуста, и Матиас поспешил увести сестер от костра. Они посмотрели на прикрытый фартуком дымящийся труп.

– Спасибо, – сказала Паскаль.

В ее глазах стояли слезы, но она не плакала. Тангейзер не останавливался. Они дошли до конца улицы, где ждала Клементина. Мальчиков рядом с ней не было.

Огромная кобыла топталась на месте, натянув поводья, вращая глазами и тряся головой. Она нервничала от одиночества, от запаха крови и дыма, от предсмертных криков и жуткой тишины – испуганному животному, вероятно, казалось, что туман человеческого безумия и злобы поглотил всех живых существ в округе. Клементина обрадовалась хозяину, хотя и от него пахло тем же злом и безумием. Он прошептал несколько ласковых слов на турецком – языке, который, по его твердому убеждению, любили лошади. Кобыла успокоилось, хотя и не в такой степени, в какой ее огромное сердце успокоило рыцаря. Он вдруг вспомнил своего великолепного монгольского жеребца Бурака, теперь доживавшего свой век на пастбищах Ла Пенотье.

– Я сказал, что она самая красивая, – объяснил он по-французски девочкам.

– Да, да, – согласилась Флер и посмотрела на огромную морду кобылы. – Да, Клементина, ты самая красивая. Можно ее погладить?

– Протяни руку, чтобы она понюхала. Пусть сначала сама до тебя дотронется.

Клементина ткнулась носом в ладонь старшей Малан. Тангейзер пристроил сумки и пистолеты на широкой спине кобылы. Большая куча навоза рядом с лошадью была разбросана, но не копытами животного. Несколько разбитых комков валялись на улице, чуть дальше, как будто кто-то бросил их или пнул. Матиас забеспокоился за Грегуара и Юсти.

Он вытащил из кармана два яблока. Плоды выглядели аппетитно и напомнили ему, что он ничего не ел. Иоаннит протянул фрукты Флер и Паскаль, но девочки неверно его поняли и, прежде чем он успел их остановить, скормили оба яблока Клементине. В этом они не прогадали. Лошадь от удовольствия даже выпучила глаза. Вид у нее был такой забавный, что сестры рассмеялись – уж этого Тангейзер никак не ожидал.

– Вы умеете ездить верхом? – спросил он.

– Нет, – ответила Паскаль. – Никто нас не учил.

– Тогда приготовьтесь. Мне самому еще не приходилось сидеть на такой высокой лошади.

Госпитальер задумался, как посадить девочек на спину кобылы, не испачкав рук об их туфли.

– Жаль, что тут нет Грегуара, – вздохнул он.

– Вашего лакея? – спросила младшая Малан.

– Да. Он бы подставил спину, чтобы вы могли сесть верхом.

– А где он?

Матиас не ответил. Вскочив в седло, он наклонился и по очереди поднял сестер на спину Клементины. Потом он перекинул левую ногу через шею лошади и спрыгнул на землю. Паскаль сдвинулась вперед, на седло, а Флер обхватила руками ее талию. Тангейзер отдал младшей из сестер ружье и показал, как уложить его поперек луки седла, после чего взял поводья лошади.

– Почему вы не садитесь вместе с нами? – спросила его Флер.

– Внизу мне удобнее сражаться. В случае неприятностей я пущу Клементину галопом, и она вывезет вас. Всякий, кто попробует ее остановить, горько пожалеет об этом. Держитесь за гриву, сжимайте бока коленями. А теперь скажите, кто может вас приютить?

Сестры уставились на своего нового друга, словно на самого омерзительного из предателей.

– Вы должны знать кого-то, кто вас защитит, – проигнорировал он их взгляды. – Друзья. Родственники. Соседи.

– Половина из тех, кого вы убили, наши соседи, – отозвалась Паскаль. – Они знали нас с самого рождения. Некоторые дружили с папой. Может, вам следовало попросить их нас приютить?

– А родственники из католиков у вас есть? Я не могу таскать вас с собой по Парижу – по крайней мере, сегодня.

– А в любой другой день мы бы и не просили, – сказала Флер.

По пути они видели множество трупов, любого возраста и пола, – сваленных в канавы или висящих, истекая кровью, в дверных проемах и окнах, словно непристойная реклама на внезапно возникшем рынке обреченных. Они проезжали мимо перепачканных кровью отрядов милиции и студентов, которые бросали на девочек подозрительные и похотливые взгляды. Но никто не осмелился преградить путь Тангейзеру, не только готовому к провокации, но и жаждавшему ее. Воры, обезумев от жадности, опустошали дома. Некоторые шли вслед за милицией, грабя убитых. Другие убивали сами, не обращая внимания на вероисповедание жертв. Некоторые улицы были до такой степени залиты свежей кровью и завалены трупами – детей убивали на глазах матерей, отцов на глазах сыновей, не обращая внимания на тех, кто на коленях молил пощадить родственников, – что Матиас не решался бросать вызов этому безумию и заставлял Паскаль выбирать другую дорогу.

Время от времени на квартал опускалась необычная тишина, и девочки могли вздохнуть полной грудью, думая, что все осталось позади. Но каждый раз тишина оказывалась обманчивой. Жуткие звуки – грабежа, пыток, убийства и изнасилования – возвращались. Крысы сновали между трупами, словно растерявшись от их изобилия. К ним присоединилась пара собак, тяжело дышавших от жары. Весь этот ужас, как и прежде, происходил в городе, который казался вымершим, поскольку все, кто не был обречен, оставались в своих домах. Исчезли безногие, слабоумные и слепые, шлюхи спрятались в своих комнатушках, и убийцы продвигались вперед, словно стая псов, преследующих добычу, оставляя улицы во власти свежих трупов.

Поднявшись на холм между жавшимися друг к другу ветхими домишками, граф де Ла Пенотье понял, что перестал ориентироваться в городе. Он знал, что им нужно двигаться на восток и на юг, но любая улица могла за какую-то сотню шагов дважды сменить направление, а потом закончиться тупиком или таким узким проходом, что его плечи задевали стены зданий. Оставалось надеяться на девочек. Матиас видел, что от всего увиденного их ужас постепенно вытесняется отчаянием. Тем не менее сестры держались стойко, и вскоре они снова очутились на Гран-рю Сен-Жак, недалеко от ворот. Госпитальер замкнул очередной круг из тех, что ему предстояло пройти по извилистым улочкам Парижа.

«Конюшня Энгеля» была открыта. Тангейзер завел лошадь во двор, взял у Паскаль ружье и помог девочкам спешиться. Потом он закрыл ворота на улицу и опустил засов, открыв при этом окошко в верхней половине калитки.

– Налейте ведро Клементине, – сказал он, указывая на бочку с водой.

Внутри он увидел Энгеля – если это действительно был хозяин конюшни, – повешенного на веревке, привязанной к балке перекрытия. Конюх был голым, а его лицо смотрело в сторону. Почерневшие пальцы левой руки были зажаты между веревкой и горлом. Ноги ниже колена опухли и приобрели цвет маринованной свеклы. Видимо, его повесили вчера вечером, а может, и раньше. В конюшне было тихо, а беглый осмотр показал, что все лошади исчезли. Причин тут могло быть несколько, но иоаннита они не интересовали. Его волновало отсутствие Грегуара и Юсти: для этого имелось гораздо больше возможных объяснений, причем в большинстве своем мрачных.

Рыцарь смешал в ведре мякину, толченый ячмень и бобы и отнес все это во двор Клементине. Паскаль и Флер наблюдали, как животное ест. Вернувшись в конюшню, Матиас нашел парусину, которой накрывают повозку, и расстелил ее под Энгелем. Потом он перерезал веревку, и застывшее тело опустилось на ткань, не испачкав ничего вокруг. Тангейзер завернул труп, вынес его на улицу и выбросил чуть дальше, за кучей мусора. Когда он возвращался с парусиной под мышкой, девочки ничего не спросили. Несмотря на мякину, которую иоаннит добавил в ведро, чтобы кобыла ела как можно дольше, ломовая лошадь быстро разделалась с ячменем и бобами. Матиас отвел ее к кристаллам соли, которые она стала лизать. Сестры продолжили с любопытством наблюдать за ней, показывая друг другу на забавные ужимки животного.

Тангейзера тронули их улыбки, эти неожиданные проявления чувств. Ему не хотелось вспоминать ужасы, которые девочкам пришлось увидеть и ответственность за которые лежала на нем. Не следовало позволять Паскаль убивать актеров. Госпитальер удивлялся, почему эта очевидная мысль вовремя не пришла ему в голову. Похоже, он совсем перестал соображать. Теперь рыцарь попытался использовать логику и составить план действий, но любой план предполагал некий результат, желаемый и достижимый, – а сформулировать, чего он хочет, мужчина не мог. Ясно было лишь одно: все, что он делал с момента прибытия в Париж, было неправильным, все его решения оказались ошибочными. У иоаннита возникло ощущение, что он стоит на краю вселенной и ему некуда идти, кроме как за этот край.

Тангейзер сел на скамью и обхватил голову руками с видом человека, пришедшего к концу пути, который он считал бесконечным. Ему пришлось сесть, иначе он бы просто рухнул на колени, придавленный неизмеримой тяжестью своего отчаяния. Ему уже приходилось оплакивать тех, кого он любил. Многих. Это чувство было более сильным, чем скорбь, отчаяние или чувство вины. В перегонном кубе его души бурлили другие, еще более горькие элементы. А дистиллят отравлял его. Матиас сжал голову, словно хотел выдавить из нее этот яд, как сок из граната. Волосы его были покрыты липкой коркой, которая таяла под его пальцами, по шее потекла струйка жидкости. Он содрогнулся от отвращения. Кровавый человек в кровавом городе этого кровавого мира. Госпитальер задрожал, как в лихорадке. Он ждал, когда пройдет этот приступ – если вообще пройдет.

Сестры подошли к скамье и сели рядом: Паскаль слева, Флер справа. Тангейзер не смотрел на них. Девочки осиротели и были выброшены из привычной жизни. Им пришлось видеть и слышать то, что должны видеть и слышать только проклятые Богом. Они сидели молча, сложив руки на коленях. А потом заплакали – одновременно. Обе плакали тихо, с достоинством, словно не хотели беспокоить Матиаса, – им просто нужно было быть рядом с ним.

Рыцарь жаждал одиночества. Забота о сестрах не входила в его планы. Их тихие слезы жгли его сердце. Он хотел, чтобы душа Карлы заполнила его разум и сердце, хотел увидеть ее лицо, услышать ее голос – в отличие от него она знала бы, как утешить девочек. В этом он не сомневался. Горе бурлило внутри, опускаясь в пустоту его души, словно задремавший зверь, который в любую минуту может проснуться, и Тангейзеру стало страшно. Больше всего он боялся, что эта бойня на его совести. Хуже того – что на его совести убийство Карлы и их ребенка.

Ему хотелось рассказать все девочкам, исповедаться перед ними, но госпитальер сдерживал себя. Если он поддастся слабости, значит, он действительно слаб. Это подорвет веру сестер, в которой они так нуждались. Очень хрупкую, но единственную их опору.

В конце концов Матиас заставил себя говорить – неважно, о чем:

– В пустыне…

Произнеся эти два слова, он снова умолк. Но почувствовав, что девочки подняли головы и смотрят на него, он начал опять:

– В пустыне, к юго-западу от Атласских гор, есть безлюдная местность, которую местные племена называют «мур-н-акуш», или Земля Бога. Я путешествовал по ней с племенем, которое пребывает в вечном движении – люди рождаются и сосут материнскую грудь на ходу, умирают и уходят в землю тоже на ходу… На ходу живут, любят и пишут песни. Так было и так будет на протяжении многих поколений, которым нет числа. Они совершают нескончаемые варианты удивительных путешествий по тем же древним, но невидимым маршрутам, и, завершив одну огромную дугу по поверхности земли, тут же поворачивают назад и начинают следующую.

Грязными руками Матиас начертил в воздухе фигуру, напоминающую восьмерку.

– На своем языке они называют себя «свободными и гордыми людьми», – добавил он.

Сестры смотрели и слушали, смахнув слезы со щек.

– Они всегда существовали как племя или клан и всегда будут так существовать, совершая один и тот же путь, начало которого теряется в глубине веков, а место назначения недостижимо, – продолжил иоаннит. – Каждую ночь они разбивают новый лагерь под новым узором из звезд, а каждое утро выбирают новое направление. Маршруты, которыми они следуют, могут быть очень древними, но пустыня находится в вечном движении и постоянно меняется, и нога местного жителя не ступает дважды на одну и ту же дорогу. В каком-то смысле эти скитальцы всегда дома, потому что не покидают места, где родились. Но, с другой стороны, они всегда пребывают в месте, где еще никто не был.

Сестры задумались над услышанным, и каждая на несколько секунд погрузилась в свои мысли.

– Они были добры к вам, эти свободные и гордые люди? – спросила Флер.

– Очень добры, – ответил Тангейзер. – Без них я бы не выжил.

– А вы нашли Бога в Земле Бога?

– Я всегда нахожу Бога в дикой природе. Как все настоящие мужчины. И девушки.

– Я бы хотела побывать в пустыне, – вздохнула старшая Малан.

– Мы и так в дикой пустыне, – возразила Паскаль. – И Бога тут нет. Только дьявол.

– Значит, будем плясать под музыку дьявола, – сказал Матиас.

– Я бы плясала с вами, если вы разрешите.

Рыцарь почесал подмышку.

– Зачем вы нам рассказали о пустыне? – спросила Флер.

Тангейзер чувствовал на себе внимательные взгляды слушательниц, но не ответил – он не знал ответа на этот вопрос.

– Наверное, вы считаете, что мы должны все время двигаться, как кочевники? – предположила старшая из сестер.

– Нужно найти безопасное место, – согласился иоаннит.

– Разве здесь опасно? – удивилась Паскаль. – Клементине нравится.

– Рано или поздно милиция или стражники толкнут эту калитку, – Матиас кивком указал на улицу. – Обнаружив, что она заперта, они захотят узнать, кто прячется внутри. Не получив ответа, они выбьют калитку, чтобы проверить.

– Они вас послушают, – сказала Паскаль.

– Я не могу здесь оставаться. Мой сын на том берегу реки, в Вилле. Он серьезно ранен, а я не знаю ни кто это сделал, ни почему.

– Тогда идем к нему, – предложила Флер.

– Белые повязки у вас на рукавах обманут лишь тех, кто сам хочет обманываться. На улицах нет девушек-католичек. Если вы не дома, значит, вы не те, за кого себя выдаете.

– Вчера мы были просто девушками, которые носят воду, – сказала Паскаль. – Почему сегодня мы стали такими важными персонами?

– С тех пор мы подружились, – ответил Тангейзер. – Вот почему.

– Я имею в виду, для милиции?

– Для них вы не важны.

– Тогда почему они хотят нас убить?

– У них грандиозный план очищения мира, согласно которому вы должны умереть.

– Но они даже не знают о нашем существовании.

– Подобные загадки ставили в тупик более искусных философов, чем мы. Наша задача – выжить и, если хватит сил, начать жизнь заново.

– Вы сказали «безопасное место». Это значит, такое место, где нас можно оставить, так? – продолжила расспрашивать его Паскаль. – Несмотря на то, что мы друзья?

Госпитальер встал, подошел к бочке с водой, набрал ведро, нагнулся и вылил теплую воду себе на голову. Потом он соскреб засохшую кровь с волос, потер лицо и вылил на себя еще одно ведро воды. Ему хотелось принять ванну. Наконец он выпрямился.

– Вы правда хотите нас оставить? – спросила Флер.

– Городом больше не правит ни король со своими слугами, ни церковь, ни закон, религиозный или светский, ни даже милиция, стража или другие банды, которые точат свои ножи, – объяснил Матиас. – Городом правит безумие. Кровавая лихорадка во всех ее проявлениях: замешенная на крови, пропитавшая кровь, вызывавшая жажду крови.

Он посмотрел на Паскаль:

– Разве мы с тобой не заразились этим безумием?

Девушка не отвела взгляда.

– Тем больше причин не бросать нас, – заявила она.

Тангейзер тяжело вздохнул. С мальчиками ему было гораздо проще.

– Если даже у властей есть воля положить конец безумию, в чем я сомневаюсь, сделать этого они не могут, – стал он объяснять своим спутницам. – Убийцы не остановятся, пока у них не закончатся силы – или жертвы. С каждым часом эпидемия будет охватывать все больше людей. Многие – большинство населения города – не поддадутся безумию, но ничего не скажут и тем более не сделают. Они будут шептаться за запертыми дверьми, боясь открыть их таким, как вы, или любому незнакомцу. Они не выйдут за границы той роли, которая им предназначена. Но меньшинства, охваченного безумием, хватит для того, чтобы утолить дьявольскую жажду. Беда в том, что в городе таких размеров на это может потребоваться несколько дней.

– Мы с вами, – сказала Флер. – Мы хотим остаться с вами.

– Мы вас любим, – подхватила Паскаль. – А вы нас?

Их отчаяние потрясло Матиаса, и он отвернулся.

Потребовалась всего секунда, чтобы найти правильный ответ.

Иоаннит вновь повернулся к девочкам и раскрыл объятия. Сестры бросились к нему и обняли за талию. Он положил руки им на плечи, и они уткнулись в него лицом и заплакали, уже не сдерживаясь. Тангейзер похлопал каждую из сестер по спине, от чего они зарыдали еще громче. Тогда он стал гладить их – так, как гладил бы лошадь, успокаивая животное.

– Мы не всегда ценим любовь, – снова заговорил рыцарь, чувствуя, что это не самые удачные слова. – Но ваша любовь дороже рубинов. Что бы ни случилось, я всегда буду вас любить.

Он почувствовал, что Паскаль и Флер приободрились, и дал им немного отдышаться.

– Мы найдем подходящее время и место, чтобы пролить наши слезы, – пообещал он девочкам. – А пока нужно улыбнуться и запереть их в своих сердцах. Я должен помочь вам, а вы поможете мне. Если у меня и есть союзники в вашем городе, в чем я не уверен, то они находятся на противоположном берегу реки, а сегодня это очень далеко. Мосты охраняются ополченцами, которые, словно хищники, чуют дичь – то есть вас. Но ворота Сен-Жак рядом, а за городскими стенами в любом случае безопаснее, чем внутри. Кажется, к западу от нас, совсем рядом, есть аббатство?

– Сен-Жермен-де-Пре, – сказала Паскаль. – Это бенедектинцы.

– Я знаком с этим орденом. Они сдержат данное мне слово. Если вас будут расспрашивать, отвечайте, что я случайно нашел вас в конюшне. Вы убежали от грабителей, чтобы защитить свою честь. Придумайте себе прошлое. Придумайте имена. То, что произошло у вас в доме, обязательно обнаружат, причем скоро. Милиция – это не регулярные войска, и они не привыкли рисковать жизнью. Если их убивают, то редко. Два или три мертвых ополченца не привлекут особого внимания – в отличие от девятнадцати трупов в доме вашего отца. Никто не должен знать, что вы дочери Даниеля Малана.

Девочки переглянулись.

– И лучше нам делать вид, что мы не сестры, – сказала Флер.

– Очень хорошо, – кивнул Тангейзер.

– А как мы пройдем через ворота? – поинтересовалась Паскаль.

– С помощью лжи и золота.

– Мы вас еще увидим? – спросила старшая сестра.

Матиас подумал о Тампле: Enclos, огромная белая башня, безопасность в которой гарантирована его братьями по ордену и над которой не имеет власти никто, кроме короля. Неужели до нее всего две мили? Не самое приятное путешествие, даже в одиночку. А с девочками он не отважится даже сунуться на эти улицы. Правда, у этого лабиринта есть преимущество: всегда можно выбрать другой путь к цели. Но остров Сите – не лестница в доме печатника. Это яма с разъяренными псами, которые ни за что не отдадут добытое мясо. Там убивают без всякой причины. Матиас сам так поступал. Неверное слово, взгляд, выражение лица или жест в любой момент могут спровоцировать вспышку безумия, и его юные спутницы будут мертвы.

– Вести вас через мосты слишком опасно, – вздохнул госпитальер.

– Вы уже это объяснили, – напомнила Паскаль.

– Даже если мы больше не увидимся, мы все равно будем вас любить, – пообещала Флер.

Ее тихий голос, шедший, казалось, из самого сердца, уничтожил остатки гордости Тангейзера. Но безумию плевать на гордость, а гордость плохой советчик здравому смыслу.

– Когда Орланду окрепнет, я перевезу его в аббатство. И мы снова будем вместе, – заверил иоаннит сестер.

Этот расплывчатый план не вызвал у девочек особой радости, но возразить им было нечего. Прежде чем они успели что-нибудь придумать, их покровитель пошел к Клементине и принялся подтягивать подпругу.

– Вы обещали показать мне несколько полезных приемов. – Паскаль протянула ему короткий парадный кинжал, снятый с убитого капитана. – В мастерской я привыкла работать с инструментами. Папа говорил, что я ловкая, как Аполлон.

Матиас подумал, что девочке нужна не столько наука, сколько чувство общности, и не смог отказать в такой малости. Он прижал лезвие плашмя к своему предплечью и начал объяснять:

– Тело – это карта смерти, но большую часть территории занимает каменистая почва. Убить человека сложно, а убить быстро – еще сложнее. Нужно знать ориентиры.

– Кости, – догадалась Паскаль.

– Не только. Я покажу тебе два удара, простых. Но оба наносятся с близкого расстояния и требуют хладнокровия, которого, впрочем, тебе не занимать. Смотри. Вот здесь, с внутренней стороны бедра, проходит артерия толщиной с палец. Если ее перерезать, мужчина умрет от кровопотери раньше, чем поймет, что не лишился своих причиндалов, – это его беспокоит больше всего. Главное – скорость, в обоих направлениях. Спрячь лезвие за предплечьем, вот так. Ты должна приблизиться, произнося что-нибудь жалостливое – мольбу о пощаде, просьбу о помощи, просто его имя. Даже самый жестокий человек на секунду задумается, и в эту секунду ты его убьешь. Наклонись и бодни его головой в живот, чтобы он ничего не видел, а затем сделай глубокий, сильный надрез ниже паха, вот здесь. Как будто ты режешь головку зачерствевшего сыра. А потом сразу отпрянь и беги. Пусть истекает кровью – преследовать тебя он все равно не сможет.

– Не сомневаться, – пробормотала младшая Малан. – Не медлить.

– Превосходно. Теперь второй удар. Ведешь себя точно так же – беззащитная девочка, просящая помощи. Если противник не очень высокий, бросайся ему на грудь, протянув ладонь, словно хочешь его погладить – левой рукой можешь даже на самом деле погладить его по щеке. А правой рукой – лезвие должно быть точно так же прижато к предплечью – бьешь в основание шеи за ключицами, как с Жаном. Понимаешь?

Паскаль кивнула. Глаза ее блестели.

– Да, понимаю, – ответила девушка.

– Потом точно так же вырывайся и беги. Ты должна быть хитрой и быстрой. Как лиса. Бегство – лучшая защита. Нельзя, чтобы тебя ранили. Принимай решения каждую секунду. Это самое главное. Решительность важнее того, что ты собираешься делать. Если ты тверда, значит, сможешь, а если нет, остается только умереть. Но выбирать драку можно только в самой отчаянной ситуации. Я никогда не рискую без необходимости.

– Но вы только что убили семнадцать вооруженных мужчин, – напомнила ему Паскаль.

Тангейзер отметил, как педантично она исключила из общего числа Жана и Эберта.

– Вдвое меньшее количество гусей доставили бы больше хлопот, – пожал он плечами. – Мне абсолютно ничего не угрожало. И если ты помнишь, я собирался бежать по крышам, а не драться.

– Но вы не испугались. Разве можно не бояться?

– Я боялся. Страх – естественное чувство, подобное голоду, а не что-то разумное, как ошибочно считают многие. Понимая это, боец может обуздать страх, и это огромная сила. Страх заставляет наш разум работать яснее и быстрее, движения становятся стремительнее, силы удваиваются, появляется дерзость и отвага – еще один элемент того же самого естественного круга. Если рассматривать страх и отвагу как противоположности, то превращение одного в другое кажется каким-то колдовством. Но если они неразделимы, как удача или неудача на колесе судьбы, нужно лишь научиться вращать это колесо.

– Понятно. Понятно. – Паскаль смотрела на него, вытаращив глаза. – Но как вы поворачиваете это колесо?

– Почему люди радуются, скажем, когда скачут галопом или ныряют на большую глубину?

– Это страшно.

– Для многих это настоящий ужас, и они падают с седла или тонут.

Младшая Малан задумалась:

– Значит, вы находите радость в ужасе.

– Нет, немного не так. У ужаса нет противоположности, разве что смерть.

– То есть ужаса на колесе нет?

– Ужас охотится в одиночку и проглатывает тебя. Только позволь его челюстям сомкнуться, и они уже не отпустят до самого конца, пока кто-то из вас не исчезнет: или ужас, или ты. Но если не зевать, можно вскочить ему на спину.

– Я умею действовать быстро.

– Оседлай эту волчицу, и ужасом станешь ты сама.

– Волка я вижу, но как вы определили, что это волчица?

Госпитальер рассмеялся. И зачем он рассказывает такие вещи ребенку?

– Вы смеетесь надо мной? – обиделась младшая сестра.

– Ты умная девочка, признаю. А что до ответа на твой вопрос, то это просто фантазия. Когда я придаю бесплотной силе материальную форму, мне легче ее понять.

– Да, – сказала Паскаль. – Да.

Она потянулась за кинжалом, и Матиас отдал ей клинок.

– Можно я попробую? – попросила девушка. – Всего один раз?

– Сначала убери кинжал в ножны.

– Но тогда это будет понарошку.

– Я так и хочу.

– Я вас не пораню.

– Хорошо, но тогда делай все медленно. Очень медленно.

Тангейзер сжал зубы. Движения Паскаль были стремительными и точными. Ему понадобилось все его самообладание, чтобы не отпрянуть, когда кинжал оказался у него в паху. Он одобрительно кивнул и увидел, что за спиной девочки в окошечке калитки показалась голова Юсти.

– Можно еще раз? – умоляюще посмотрела на него младшая Малан.

– Позже.

– Тангейзер? Вы здесь, сударь?

Открывая калитку, мальтийский рыцарь услышал, как парень бормочет что-то о мышах. Затем Юсти отступил в сторону и пропустил во двор близняшек сутенера Тибо. Девочки крепко держались за руки. За ними вошел сам юный поляк, один. Матиас окинул взглядом улицу – Грегуара нигде не было видно – и запер калитку.

Юсти завороженно уставился на Флер. Даже самый гениальный художник не смог бы так мастерски изобразить действие стрелы купидона, да, вероятно, он не стал бы и пытаться это сделать. Юноша стоял, раскрыв от изумления рот и ничего не соображая, словно молодой баран. Тангейзер внимательно посмотрел на Флер. Она была очень мила, хотя в таких делах вклад внешней красоты непредсказуем. У Ампаро, например, на лице была страшная вмятина. Растрепанный и заплаканный вид старшей Малан мог только усилить ее очарование. По ответному взгляду девушки, направленному на гугенота, госпитальер понял, что ее пронзила та же стрела.

– Флер, Паскаль, это мой верный друг Юсти, – представил он девушкам своего подопечного. – Он поляк, благородного происхождения, и недавно – к сожалению – стал наследником всех семейных владений на его славной родине. Он храбр, но не безрассуден и не настаивает на формальностях, которые ему полагаются по праву. Правда, Юсти?

Юноша наконец вышел из оцепенения и поклонился каждой из сестер.

– Это честь для меня, – пробормотал он.

– А он всегда путешествует с проститутками? – поинтересовалась Паскаль.

– Я наткнулся на них в Отель-Дье, – стал оправдываться гугенот, повернувшись к рыцарю. – Я думал, вы захотите им помочь.

Тангейзер посмотрел на близняшек. Их переплетенные пальцы были покрыты коркой из засохшей крови. Да и все руки тоже, до самых локтей. Белила, уголь и свекольный сок, которыми были раскрашены лица девочек, расплылись в гротескные маски. Соломенные сандалии у них на ногах тоже были облеплены загустевшей кровью, так что ноги казались в два раза больше. Они смотрели в землю, и вид у них был такой несчастный, что разрывалось сердце. Иоаннит накормил их супом, убил их покровителя, а потом благополучно о них забыл. Сестры увеличивали его бремя – но только в смысле количества, а не качества.

– Молодец, Юсти, – похвалил рыцарь мальчика. – Они знают, что Тибо мертв?

– Когда я их увидел, они пытались оттащить его тело в больницу.

Матиас вспомнил, в каком состоянии он оставил труп сутенера.

– Ты знаешь, как их зовут?

– Они со мной не разговаривали, и друг с другом тоже. Я называю их Маленькими Мышками, и, похоже, это их не обижает.

Тангейзеру это прозвище показалось слишком изысканным, но спорить ему не хотелось. Он посмотрел на старшую пару сестер:

– Приведите Мышек в приемлемый для монастыря вид и будьте с ними поласковей. – Увидев, как вспыхнула Паскаль, он прибавил: – Никаких оскорблений я не потерплю.

После этого госпитальер позвал Юсти, и они осмотрели двухколесную повозку, опиравшуюся на собственные оглобли в дальнем конце двора. Спереди борт отсутствовал, и там мог сидеть или стоять кучер. Задний борт оказался откидным. Вид у повозки был потрепанный, но колеса оказались крепкими, со смазанными осями.

– Что с Грегуаром? Он жив? – спросил Матиас, когда они занимались повозкой.

– Да. Простите, я должен был сразу сказать, – покраснел гугенот. – Он жив, и Люцифер тоже.

– Где он?

– Пошел за двумя мужчинами, но я не знаю куда. Люцифер увязался за ним. – Похоже, этот факт Юсти немного расстроил. – Мы решили, что мне нужно вернуться и найти вас, а потом я наткнулся на Мышек около больницы…

Рыцарь повел его в кладовку с упряжью.

– Кто эти мужчины, за которыми пошел Грегуар? – задал он следующий вопрос.

– Грегуара трудно понять, но мне кажется, одного он называл «Малыш Кристьен». И строил рожи, изображая обезьяну, – вы должны знать, кого он имел в виду.

– Да, знаю. А второй?

– Он ехал верхом на красивой лошади, гнедой, с белыми носочками на всех четырех ногах. Он был во всем черном, а на груди – золотая цепь. Старше вас, гораздо старше, но моложе служителя.

– Служителя из коллежа? Сморщенного червяка в парике?

– Да, того самого.

– Значит, ты видел трех человек: Малыша Кристьена, служителя и дворянина.

– Да.

Золотая цепь указывала на члена какого-то рыцарского ордена.

– Ты можешь описать звенья этой золотой цепи и медальон?

– Нет, я не рассмотрел. – Юсти досадливо поморщился. – Мы не хотели подходить слишком близко…

– Правильно. Вот, держи.

Из груды амуниции Тангейзер выбрал нагрудник с постромками и сунул его в руки подростка. Они вернулись во двор и принялись впрягать Клементину в повозку.

– Вернись к тому моменту, как я оставил вас на улице. Расскажи подробно, – попросил Матиас.

– Сначала мы кидались навозом… нет, сначала вы убили двух человек у костра и затащили их в дом, а потом мы кидали навоз в других людей, молодых, почти мальчишек, но у них были ножи и топоры. Они гнались за нами по переулкам, но Грегуар знает дыру в туннель под церковью, куда складывают кости и где живут сумасшедшие. От запаха меня затошнило, а после солнца там было очень темно, и я, признаюсь, испугался, но…

– Почему вы кидали навоз в мальчишек с ножами?

– Люцифер стал на них лаять, а я сказал: «Они пойдут за Тангейзером в мастерскую!», и тогда Грегуар схватил навоз. Он привык, но вы знаете, конским навозом довольно удобно кидаться, удобнее, чем другим.

Юсти с серьезным видом кивнул, словно убеждая Тангейзера в своей правоте.

Иоаннит не стал ругать их за безрассудство.

– Не сомневаюсь, – усмехнулся он. – А вы храбрецы. Продолжай.

– Ну, сумасшедшие очень разозлились, когда мы бежали мимо них, потому что мы наступали на их тюфяки и опрокидывали кувшины с вином. В туннеле много всякого хлама. Они кричали на нас, их собаки лаяли и Люцифер тоже… Там были женщины, некоторые голые, и мужчины тоже, и вообще это было похоже на ад, но мы не останавливались – Грегуар схватил меня за руку и тащил за собой, – пока не добежали до каких-то ступенек. Я слышал, как позади нас кричали мальчишки, наверное, дрались с сумасшедшими и их собаками, но я не оглядывался. Мы поднялись по ступенькам и оказались на кладбище за церковью. Грегуар перебросил Люцифера через ограду – думаю, псу это не понравилось, – а потом мы перелезли сами. Мы не видели, чтобы мальчишки поднимались по ступенькам, но все равно побежали в переулки. Я заблудился, а Грегуар – нет.

Юсти умолк и тяжело вздохнул.

– Можно мне воды? – попросил он.

Тангейзер затянул пряжку на упряжи и зачерпнул ковшом воду из бочки. Юноша стал пить.

– Что было дальше? – поторопил его рыцарь.

– Мы сделали большой круг, потому что хотели вернуться к Клементине, но когда проходили мимо повешенного, возле моста, Грегуар увидел Малыша Кристьена, и мы решили понаблюдать за ним. По правде говоря, мы остановились посмотреть на красивую гнедую лошадь, а Кристьен вышел из коллежа вместе со служителем, и важный дворянин стал о чем-то расспрашивать их обоих. Потом служитель вернулся в коллеж, а те двое пошли через мост в Сите, а мы – за ними.

– Зачем?

– Грегуар сказал, что вы бы так поступили. Ну, то есть если бы не убили их. Вы же сами сказали нам собирать сведения.

– Они не заметили, что вы за ними следите?

Юсти покачал головой:

– На острове еще не успокоилось. Там везде мальчишки, им нравится суматоха, – сказал он и с осуждением прибавил: – Но у всех у них был нож или по крайней мере палка.

– Вы прекрасно обошлись без того и другого. Продолжай.

– Кажется, Грегуар называл фамилию Ле Телье.

– Капитан шотландской гвардии? Это Доминик – ты его должен помнить.

– Конечно, помню. Но его там не было. Я уверен.

– Доминик заодно с Малышом Кристьеном, – сказал Тангейзер.

– Думаю, именно это Грегуар и пытался мне объяснить. – Поляк пожал плечами. – Мы шли за ними до собора, где они повернули к мосту, который мы проходили сегодня утром, в Вилль. Там мы решили, что я пойду искать вас, чтобы вы не волновались, и Грегуар рассказал мне дорогу сюда. От собора прямо на холм, и…

– Что Грегуар собирался делать, когда закончит следить за ними?

– Он сказал, что вы вернетесь в церковь Сен-Сесиль и поэтому он будет ждать вас в особняке д’Обре.

– Не самое веселое место. Почему?

– Там больше некого убивать и нечего взять, так что никто туда не сунется.

– Вы, парни, скоро станете хитрее своего хозяина.

Матиас пристегнул последние постромки к ваге и отошел. Он оставил на Клементине седло, поскольку собирался пожертвовать повозку и упряжь аббатству. А если добавить несколько золотых монет, бенедектинцы будут каждую неделю молиться за его душу.

– Надеюсь, вы не думаете, что мы поедем в этой телеге для навоза? – сказала Паскаль.

Стоящие рядом с ней умытые Мышки выглядели еще моложе, а шрамы в их душах стали еще виднее. Они по-прежнему держались за руки и не поднимали глаз. Иоаннит сдержанно улыбнулся младшей Малан:

– Повозку использовали для фуража, и она чище, чем большинство тюфяков в этом городе. Все поедут внутри. Если ты такая брезгливая, возьми в кладовке одеяла и постели на пол, только быстро. И найди какие-нибудь перчатки, чтобы спрятать чернильные пятна. Флер, ты не наполнишь мех водой? Юсти, посмотри, что еще нам может пригодиться.

– Можно я тоже возьму нож? – спросил гугенот, с завистью разглядывая кинжал Паскаль.

– В аббатстве нож тебе не понадобится. И тебе тоже, – Матиас повернулся к своей воинственной ученице. – Спрячь кинжал в сумку.

– Вы хотите оставить меня с этими девочками? – Юсти не знал, радоваться ему или огорчаться. Он украдкой взглянул на Флер.

– Им нужен отважный мужчина, который мог бы их защитить.

Смех Паскаль нельзя было назвать добрым.

– Вы нашли свою жену? – спросила вдруг старшая Малан.

Тангейзер растерялся.

– Карлу? – переспросил он.

– Вы говорили, что проделали весь этот путь, чтобы найти ее, а мы даже не спросили. Наверное, вы считаете нас бессердечными и невнимательными, – Флер опустила голову.

– Глупости, – отрезал госпитальер. – Мы все были слишком заняты.

– Так вы нашли ее? – повторила девушка.

Тангейзер не был готов к проявлению сочувствия. Да и хватит с девочек печальных известий. Он посмотрел на молчащего Юсти.

– Да, – ответил он. – Карла на другом берегу реки. В Вилле.

После этого он принялся складывать свое оружие в повозку. Дети смотрели на него, но не трогались с места – это было похоже на молчаливый мятеж.

– Делайте, что вам говорят, – велел Матиас. – Пора ехать.