Книга: Франция в свое удовольствие. В поисках утраченных вкусов
Назад: Глава 20 Сначала добудьте кофе
Дальше: Глава 22 Сначала найдите свой пир

Глава 21
Сначала добудьте вола

Игра началась!
Шерлок Холмс (А. Конан-Дойл “Убийство в Эбби-Грейндж”)
Следующие полчаса ушли на сборы. Мы с Мари-Доминик попытались что-нибудь разузнать о Бюньикуре. Его скромный и до безобразия неинформативный сайт поведал нам вот что. По переписи 2007 года население деревни составляло 954 человека. Она расположена на высоте 65 метров над уровнем моря и в двух часах езды на востоко-северо-восток от Парижа. Большую часть пути надо ехать по магистрали А1, которая кончается в Кале – портовом городе, откуда можно уехать в Англию на пароме или по туннелю под Ла-Маншем.
Ни слова о жареных волах.
– Странновато, правда? – сказала Мари-Доминик. – Такое событие, и ни единого упоминания.
Я понимал, к чему она клонит. Будь у Бориса страсть к розыгрышам, он вполне мог бы послать нас на охоту за дикими гусями. И чем больше я говорил Мари-Доминик о непоколебимой серьезности Бориса, тем менее убедительно выглядел.
Не питая особых надежд, мы позвонили в мэрию Бюньикура. Трубку не сняли. Даже автоответчика у них не было.
– Это же деревня, – сказал я. – Все новости передаются из уст в уста.
– Почему бы нам не подождать до утра?
– Утром все уже закончится!

 

Ровно в полночь мы тронулись в путь. Мари-Доминик по-прежнему сомневалась. Пока мы ехали по безлюдным улицам к кольцевой, она попросила:
– Объясни еще раз, для чего это делают.
– Жарят вола? Ну, Борис сказал, это часть Праздника быка, La Fête du Boeuf. Судя по всему, он проходит каждый год. Праздник в честь… в общем, мяса.
– Французам надо славить мясо? Они и так его славят, каждый день за обедом.
– Очевидно, недостаточно. Кому-то кажется, что их надо подхлестнуть.
– Хм.
Я чувствовал, что в моем голосе слышно волнение, даже паника, и что я не убедил Мари-Доминик. Но она не бросила руль. Наверное, это и есть любовь.

 

Ночное шоссе во Франции так же призрачно, как повсюду, но любовь французов к порядку, истории и национальным богатствам сопровождает тебя даже вдали от больших городов. Ее легкая рука твердо лежит у тебя на плече.
Навигатор время от времени пищал, предупреждая, что нас видит радар. Частые придорожные щиты напоминали, что шины должны быть накачаны, что по мокрой или обледеневшей дороге надо вести осторожно, а уставшему водителю следует отдохнуть. На французских магистралях, хотя все они в частной собственности, есть съезды на живописные площадки – aires. Днем это места для отдыха или пикника, ночью – пристанище дальнобойщиков, где можно остановиться и поспать. Проезжая мимо, мы увидели мельком фуры из Польши и Венгрии, темные силуэты между деревьями, похожие на спящих слонов.
В отличие от государственных дорог Британии, где за сотню километров вы можете не встретить ни одной заправки, уборной или закусочной, платные autoroutes предлагают топливо, фрукты, йогурты, бутерброды, воду, кофе, чай, шоколад, чистые туалеты, а бывает, и душ. На некоторых стоянках есть детские и спортивные площадки. Ничего шумного или непристойного, как в американских фильмах, здесь не найдешь: ни баров, ни музыкальных автоматов, ни бильярда, ни шлюх. Во Франции, особенно вблизи Ла-Манша, водители грузовиков ведут себя как скромные бизнесмены и ночью спят, причем одни. Либо они только что сошли с парома и хотят соснуть, прежде чем помчаться дальше; либо наоборот, берегут силы для утренней поездки в Кале и первого парома на Дувр.
“Впереди развилка, – учительским тоном объявил навигатор. – Приготовьтесь повернуть направо”.
Мари-Доминик перестроилась в правый ряд.
– Что ты вообще знаешь про этого Бориса? – спросила она.
С чего начать? “Поверь, он не заставил бы нас ехать через полстраны без серьезной причины”.
И в тот же миг меня озарила непрошеная мысль: или заставил бы?

 

Оставив магистраль позади, мы въехали в пятно света вокруг пункта оплаты. Мари-Доминик опустила стекло и сунула в автомат кредитку. В ночной прохладе пахло землей и травой.
Шлагбаум поднялся, мы проскользнули под ним обратно во тьму, но дорога была уже другая – не оплот порядка, как в Париже. Проезжая часть сузилась, с обеих сторон на нее наступали насыпи.
В ноябре 1917 года на этой земле прошла первая в истории танковая атака: британцы двинули 476 единиц новоизобретенной техники против германской пехоты и сокрушили ее. Машины без кабин, как будто и не людьми управляемые, со скрежетом продвигались через поле прямиком на окопы; должно быть, солдатам они казались тяжелыми бронированными слизнями из другого, враждебного мира. И вдобавок каждая из этих чудовищных конструкций несла перед собой вязанку веток, которая при необходимости служила мостом через ров.
Мой дед служил в австралийских экспедиционных войсках. Возможно, он как раз был среди пехотинцев, бежавших за цепью атакующих танков. Задача этих солдат состояла в том, чтобы ринуться со штыками на окопы немецких артиллеристов и захватить их орудия. В таких-то боях участвовал мой дед и сделался калекой, непригодным ни к работе, ни к жизни в городе. А для меня его боевые раны – еще один повод почувствовать свою связь с французской землей.
Через полчаса мы въехали на окраину какого-то селения. По сторонам неосвещенной улицы темнели дома. Свет наших фар выхватил из мрака велосипед, валявшийся у открытых ворот. Сверкнули вытаращенные кошачьи глаза.
– Вот мы и приехали, – сказала Мари-Доминик. – Бюньикур. Париж по меркам Па-де-Кале.
На минуту я запаниковал: неужели Борис действительно разыграл нас?
Но впереди появились огни, ограда и люди.

 

Если бы мы подъехали со стороны Лилля или Камбре, то увидели бы небольшие фургоны и машины с прицепами, что означало одно: brocante. Когда мы затормозили перед ограждением из стальных труб, навстречу выкатились два фургона, резко повернули на дорогу, ведущую в деревню, и устремились по направлению к церкви на вершине холма.
Машины пропускал человек в пуховике и кепке. В уголке его рта тлела сигарета. Я опустил стекло.
– La Fête du Boeuf?
– Le boeuf en broche?
Бык на вертеле! Похоже, я нашел то, что искал.
– Именно!
– Это за церковью. На футбольном поле, с другой стороны холма. Мимо не проедете.
Человек посмотрел на часы.
– Могут начать в любой момент.
И отодвинул ограждение.
По другую сторону главной улицы асфальт расчертили на квадраты известкой. Хотя было только три часа ночи, половину квадратов уже заняли продавцы. Они ставили столы и распаковывали товар: кресла XIX века, карманные игровые приставки, колпаки на ступицу колеса, горшки, чтобы готовить еду, кастрюли и сковородки, стекло, статуэтки, книги, куклы… В разных странах мира я провел несчетное количество рассветных часов, копаясь на блошиных рынках при бело-голубом свете шипящей горелки, в надежде заметить мерцание старинного стекла или тусклый блеск серебра в гнезде измятых газет.
Я сразу почувствовал себя как дома.
Торговые ряды перед церковью местные жители заняли раньше всего. Предлагали по большей части продукты. Одна женщина развешивала связки лука и чеснока, другая с трудом ворочала тыкву, привезенную в детской коляске.
Мы осторожно продвигались в толпе бесцельно слоняющихся торговцев, а те нисколько не спешили уйти с дороги. Краем глаза я увидел группу людей вокруг фигуры, напоминающей быка в натуральную величину, но с ярко-голубой шкурой. Его ноги закрывала длинная юбка, а в середине спины зияла большая круглая дыра.
– Ты видела?!
– Что?
– Ничего.
Кто мне поверит? Я и сам едва поверил своим глазам.

 

С другой стороны холма народу было меньше. Нас опять обступила тишина, прерываемая визгом бензопилы, вгрызшейся в дерево. Небо впереди осветилось, и мы почуяли дым.
На футбольном поле было светло и кипела работа. Ставили шатры в синюю и белую полоску; самый большой занял ближнюю треть поля, позади стояли два поменьше. Другие палатки натянули вдоль боковых линий, почти все были открыты, у входа стояли лотки или игорные столы.
Участок у самой дороги обнесли крепкой деревянной оградой. Внутри завывали пилы, в воздух летели искры. Мы припарковались в полумраке и пошли к ограде.
На одном краю участка беспорядочной массой лежали стволы и голые ветви. Это были мертвые деревья, поваленные прошедшим летом и высушенные. Два человека пилили их, остальные грузили короткие чурбаки на тачки и везли к узкой яме длиной с площадку для крикета. Изнутри яма была обложена железными листами, из нее подымалось пламя. За огнем молча следили еще два человека. Они ворошили поленья и старались побыстрее отскочить подальше от свирепого жара, который хорошо чувствовали даже мы.
Человек, облокотившийся на забор в нескольких метрах от нас, что-то сказал мне, но я не расслышал. Когда я переспросил: “Comment?” – он подошел ближе.
– Англичанин?
– Австралиец.
– Австралия! Я ж там был! Сидней бридж. Фостерс бир.
Он сделал вид, будто хватает под мышку мяч и бежит. “Регби” прозвучало как “рюгби”.
Очень точная формула моей родины.
Я кивнул в сторону костра.
– Когда начало?
– Уже час горит.
Он показал на людей с пилами и тачками:
– Яму наполняют… – и резко опустил сложенные ладони, – …получаются угли.
– А потом сколько еще ждать?
– Потом?
Он поднял три пальца – жаровня будет готова через три часа. Затем кивнул на одну из палаток, стоявших позади самой большой. Очевидно, именно там обрабатывали тушу.
– Он появится в шесть.
Широкая ухмылка.
– Еще креветку для вашего барбекю, а?
Длинная рука Крокодила Данди достала меня даже в такой дали от Австралии.
Один из “хранителей огня” что-то крикнул нашему другу, и тот растворился в ночи.
– Что это за креветки для барбекю? – спросила Мари-Доминик.
– Ты тогда была еще маленькая.
Мы осторожно бродили по полю и заглядывали под тенты, обходя стальные ограждения, за которыми в палатках поменьше трудились мясники. Потом дремали в машине: заснуть как следует мешали несмолкаемые разговоры и визг пилы. Через пару часов, окоченевшие и взъерошенные, мы выбрались наружу. Над отдыхающими полями, где в белом тумане беспокойно двигались коровы, поднималось красное солнце, круглобокое, как тыква.
Дрожа от холода, мы приблизились к кострищу, над которым колыхался жар. Не прогорело всего несколько веток, остальные поленья превратились в рдеющий слой раскаленных углей. За ночь к яме с обоих концов подтащили опоры. Прямоугольные стальные столбы, крашенные зеленой краской, были укреплены с четырех сторон и привинчены к широким базам. Теперь они ждали груз. Выемки в верхней части столбов показывали, куда ляжет вертел.
Большой шатер ожил. Полог был поднят, люди разбились на группы и стали переносить столы на козлах. В шатре хватило бы места для цирка со слонами; сколько же народу нужно, чтобы съесть вола?
Временные границы исчезли. В иные века такие же люди, как эти, как мы, приходили сюда посмотреть на состязание рыцарей в доспехах, повешение или сожжение еретика, послушать благодарственную мессу в честь важной победы, повеселиться на карнавале с пивом, играми, танцами, лицедеями.
В этот момент все обернулись и стали чему-то смеяться.
– Смотри! – Мари-Доминик расплылась в улыбке.
Там была голубая корова, которую я видел ночью, но теперь из дырки в спине торчало туловище человека в темно-красной блузе, а его ноги скрывались под юбкой. Человек неуклюже скакал по полю и размахивал деревянным мечом, своими дурачествами нарушая торжественность минуты. История этого образа ведет к средневековой буффонаде, святочному королю шутов. “Наездник” в похожем костюме – традиционный участник английского танца моррис (от слова “мавританский”). Еще шаг назад, и перед нами настоящий мавр, африканский завоеватель Испании, а если бы история не сделала крутой поворот, то и всей Европы. Чем дальше удаляешься от города, тем ближе к тебе подходит прошлое.
Где-то за палатками кашлянул мотор, сделал паузу и хрипло взревел. Выдыхая в холодный воздух облачка выхлопных газов, из-за угла появился неповоротливый трактор. На подъемном устройстве перед кабиной машиниста, точь-в-точь как вязанка веток у танка в 1917-м, был вознесен виновник нашего приезда – полтонны мяса и костей.
Загородки отодвинули. Все молча наблюдали, как трактор проезжает на площадку и тряско ползет к нам по неровной земле. Те из нас, кто стоял и грелся у ямы с углями, опершись на ограждение, отступили и как один повернулись к машине и ее грузу. На лицах было написано благоговение, всех охватил невольный трепет. Бык в голубой шкуре перестал плясать и опустил меч. Если он собирался посмеяться над животным в разгар торжества, похвалиться победой над ним, то момент был неподходящий.
Хотя смерть на бойне унизительна, хотя зверя освежевали и выпотрошили, отрубили ему голову и копыта, распластали между решетками и проткнули восьмигранным вертелом – он не утратил ни крупицы своего скрытого величия. Прав Сент-Экзюпери: “Совершенство – это не когда нечего добавить, а когда нечего отнять”. Перед нами по-прежнему был тот, кто яростно бросается на матадора; тот, через кого прыгают акробаты на фреске в Кносском дворце; тот, кто воплощает мужское начало на рисунках Пикассо, – сам Минотавр.
И мы собрались, чтобы сожрать его.
Мы ели мясо всю свою жизнь, но брали только куски. Вид целого животного открыл нам, как мы похожи. И он, и мы сотворены из плоти, ходим, едим, дышим, размножаемся и умираем. Вот истинный смысл моего поиска “утраченного”. И более того: я испытал чувства, которые наше мелочное общество забыло и, быть может, никогда не вспомнит, – смирение, благоговение и глубокое уважение.
Назад: Глава 20 Сначала добудьте кофе
Дальше: Глава 22 Сначала найдите свой пир