Минск, Беларусь. Старовиленская, 46, комплекс строений посольства США. 12 сентября 2020 года
Одевайся, пойдем…
Чудовищно пахнет гарью.
Выводи свои обугленные войска.
Мы такого тут натворили и наломали,
Что от ужаса сгущаются облака.
Это раньше мы расходились
с победной песней,
А теперь давай потише и поскромней.
И под этим
Удивительнейшим из созвездий
Помолчим немного…
Сплин
Мешок с головы мне сняли, как только мы подъехали куда-то… сам не могу понять, куда. Остановились… потом проехали дальше.
– Выходим…
Я сидел сзади, тот, что сидел справа, вылез сам и вывел меня, мешка на голове уже не было. Я огляделся… от увиденного кровь стыла в жилах…
Американское посольство…
Часть забора вынесена в хлам направленным взрывом, на стене тоже следы ударной волны, но пролома нет – хорошо подобрали мощность заряда. На асфальте россыпи стреляных гильз, и автоматных, и пулеметных, во всем здании, что я видел, ни одного целого окна, часть решеток вынесена. У дальнего угла кто-то валяется со щитом… накрытый этим щитом, то ли наш, то ли не наш… не понять.
Американское посольство захватили. Вот же…
Нет, поймите меня правильно. Я не любитель США и не фанат политики самопровозглашенной «империи добра». Но всему есть предел. Когда в семьдесят девятом иранцы ворвались в посольство США и захватили заложников – это помнят до сих пор, причем помнит весь мир. Мало кто помнит, что в том же семьдесят девятом в Пакистане пакистанские экстремисты захватили американское посольство, и еще одно нападение на посольство в Пакистане было в девяносто первом – при этом американцы странным образом забыли про Пакистан. Но Иран они помнят. И правильно помнят. И не Ирану или Пакистану выбирать, что Америке и всему миру помнить, а что – нет. Нужно просто не быть дикарем.
Я не прав? А почему нет? Есть разница между дикарями и не дикарями. В СССР – когда Великобритания напала на наше посольство в двадцатых – не стали в ответ громить посольство британское. И после Великой Отечественной за американским посольством, конечно, следили, но никто и не подумал бы его громить. И на Донбассе тогда не шахты затопляли, и не людей вешали, а выращивали розы. Красные розы. Донецк так и называли – городом «миллиона алых роз». И все это делали для того, чтобы быть нормальными людьми.
А теперь мы взрываем и затапливаем шахты. Убиваем людей. И захватываем американское посольство…
– Голову пригнул! Пошел!
Дверь вынесена взрывом, и внешняя, и внутренняя, направленный взрыв пробил их, как копье – паучью сеть. Снаружи, у стены, почти не опознаваемые шкварки – все, что осталось от человека. Горелая американская форма – видимо, выкинули, чтобы не воняло. Внутри – баррикада, зрачок автоматного ствола.
– Свои. Полоцк.
– Витязь тройка.
– Двойка. Вперед.
Меня подтолкнули.
– Лезь, справа.
Внутри – еще страшнее. Валяется щит – не наш, массивный «Забор», а более легкий, черный, меньше, чем «Забор», раза в полтора. Видны пробития, тут же у стены валяется и щитовик. Броник – в клочья, кто-то догадался, накрыл лицо какой-то тканью.
Все стекла вынесены в хлам, часть решеток – тоже: решили сделать их как можно менее заметными – и поплатились. С потолка свисают искореженные потолочные панели, большая часть светильников не горит, на стенах по всему коридору следы от пуль – и поверху, от огня с улицы, и ниже, от продольного огня по коридору.
Кто-то успел, используя монтажный пистолет, перекрестить окна стальными тросами: теперь, если кто-то попытается проникнуть в здание через окна, – а это стандартная тактика спецназа, – то его ждет кровавый и неприятный сюрприз – он напорется на эти практически невидимые тросы и будет расстрелян.
– Шагай. К лестнице.
Идем мимо ряда дверей. Какие-то вынесены, какие-то нет. В дверных проемах те же самые тросы, надо перешагивать. В одной из комнат замечаю заложников под охраной вооруженного автоматом боевика, из другой тянет горелым мясом, темно, плохо видно – хорошо видно только ноги в стандартных армейских ботинках на полу.
Поднимайся.
На лестнице пыль, потеки крови – черные, смешанные с пылью. На втором баррикад нет, но на стенах нет живого места. Обращаю внимание на спешно прилепленную под потолок камеру – они уже и собственную систему безопасности развернули.
Странно… но я не воспринимаю их как своих. Это террористы. Террористы, захватившие посольство. И что у меня с ними может быть общего?
– Направо.
Зал довольно большой. Освещен только автономными светильниками, но света хватает, так как еще день. Какая-то женщина ругается с вооруженным человеком, требует освободить ей руки. Еще несколько человек в углу, на них направлен автомат. В общем, если не считать наручников и автомата, обстановка, не выходящая за рамки, так скажем.
Когда мы вошли, все замолчали, даже эта женщина. Как я потом узнал – посол США в Беларуси.
– Оставайтесь здесь.
Теперь я был в распоряжении того человека, который только что ругался с женщиной насчет наручников. Он вывел меня в коридор, подошли еще двое…
– Ну, как тебе…
Кавказский акцент. И без похвальбы кавказцы не могут – для них общественное мнение очень важно.
Я пожал плечами:
– Нормально. Только дальше – что? Это Беларусь? Ты знаешь, что тут смертная казнь сохранена?
Кавказец в маске похлопал меня по плечу:
– Пошутил, да…
…
– Какая казнь, да… Тут Майдан, на площади скачут, презика скинули, какая казнь, да…
Не успел…
Интересно, а американцы, когда готовили для нас подарок, они хоть на секунду представляли, что мы поступим именно так, как сейчас поступаем? Что мы не предотвратим белорусский Майдан, а форсируем его?
Вряд ли….
А я все помню. Я был не пьяный. И начинаю понимать: кто ведет игру, какую и ради чего.
Гады…
– От меня что надо?
– От тебя, дорогой, совсем мало надо, да… Принесут камеру, ты сядешь, текст прочитаешь – и свободен.
– Свободен, – задумчиво повторил я.
– Свободен, дорогой. Вместе с нами вывезут из посольства – гуляй куда хочешь. Если с нами не пойдешь. Мы ведь с тобой одно дело делаем. Интересы Российской Федерации защищаем…
…
– Чего молчишь?
– Текст?
Кавказец в маске достал из-под бронежилета листок с текстом. Я прочитал, сказал только одно слово:
– Нет.
– Нэт?
– Нет. Я не буду это читать.
Я ожидал всего, чего угодно. То, что меня ударят… пристрелят… хотя пристрелят – вряд ли, я им нужен, иначе бы уже пристрелили. Но чеченец только сказал:
– Саша, диканца де…
– Дик ду.
Меня завели в соседний кабинет, больше похожий на кладовку. Света не было, он сочился только со стороны открытой двери, и я подумал, что меня будут бить, но бить не стали. Вместо этого зашел еще один боевик, поставил на пол АИС, закрыл дверь. И просто снял маску.
– Привет, ротный.
Это был Куба. Кубинец.
…
– Чего молчишь, ротный…
Да, это был Кубинец. Он сам придумал мне такую кличку – не куратором же называть. Сказал, что в самый раз. Почему – я так и не знал.
– Здравствуй, Куба.
О чем тут говорить. О чем тут говорить?!!
– А я тебя шукал. И в Киеве…
– Знаю. Тогда нас чуть всех не расстреляли, бандеры очень злые были. Поставили в коридоре, сказали: молитесь, гады. Всю ночь так и держали…
…
– Недавно меня освободили, совсем. И месяца не прошло. Меня хотели в Польшу вывезти или куда. На дороге и взяли.
– Они?
– Да. Ахмед лично был.
– Кто он?
– Он? А черт его знает. Вроде чех, а вроде – за нас. Люди его уважают. Спец какой-то, то ли из ГРУ, то ли из ФСБ. Люди все – его тейп, волки. Генерал говорил, у них с вахами какой-то конфликт был, отца убили. Теперь он за нас.
Генерал.
– В посольстве – его люди?
– Не только. Мои тоже.
Куба пристально смотрел на меня, ожидая реакции.
– Ты от меня чего ждешь? Понимания? Вот этого?
– Да нет. Какое на хрен понимание. Я помню, ты всегда против этого был. После Мариуполя орал…
– И чего вы добились Мариуполем? Того, что люди на вас теперь как на террористов смотрят? Молодцы!
– А духа на площади грохнуть – нормаль.
– Это другое. Я даже объяснять не буду, почему. Если сам не понимаешь – то и я не объясню.
– Не, я понимаю. Кстати, спасибо.
– За что?
– Нет, не тебе. Всем русским. Вы нас поддержали в самом начале – без вас нас бы гусеницами по асфальту раскатали. Но теперь – мы сами. И до конца.
Понятно.
– Какую жизнь ты видишь для своего народа, Куба? Как в Афганистане? Кем ты хочешь стать – шахидом? Так?
– А если и так. Знаешь, как один партизанский командир сказал. Хуже нет, чем детям под врагом расти. Лучше бы им в поле чистом расти, да дождевую воду пить… Есть что на это возразить?
…
– Я к тебе не в претензиях, ротный. Я к себе в претензиях. Мы – и в тот год, и всегда – к людям слишком хорошо относились, что к своим, что к чужим. Когда подступали к Донбассу – знаешь, какой исход был? Всякая шваль… мужики, бабы на каблуках… нажитое за собой тащат. А на передовой – никого.
…
– Не сорок первый год, верно? Но теперь все по-другому будет, поверь.
– Что тебе надо?
– Да ничего, – Куба смотрел в пол, – колхоз – дело добровольное, сам знаешь. Хочешь – с нами идешь, но без нытья, нет – отвали. Но тут дело такое. Короче, мне сказали, что ты прочитать чего-то должен. И не хочешь.
…
– Но прочитать надо, ротный.
– А сам-то видел, что читать надо?
– Нет. Не видел. Зачем оно мне? Это дело Ахмеда… генерала… верхов, короче. Знаю, что надо, – вот и все. Дело надо доводить до конца. Короче, будешь читать?
Возможно, надо было и тогда ответить «нет». Но я не смог.
– Да.