Глава девятая
После отплытия «Херсона» и «Саратова» в Галлиполи Врангель нервничал. Собственно, он нервничал с тех самых пор, как эскадра бросила якоря в заливе Мод возле Константинополя и частично у Принцевых островов. Не было дня, чтобы он не ощутил недружественное отношение французской оккупационной администрации к его армии и в какой-то степени и к нему самому.
Во время переговоров с французами там, в Крыму, в тяжелые дни отступления, никогда, ни разу не возникли разговоры о том, что после эвакуации его армия должна будет находиться в подчинении у французов. Эти разговоры возникли только здесь, в Константинополе. А это настойчивое желание отобрать у них оружие? А попытки раздробить армию и разбросать ее мелкими беспомощными, не имеющими возможности постоять за себя, подразделениями в разные, удаленные друг от друга места оккупированной французами турецкой территории?
Какие еще планы вынашивали французы, чтобы раздробить и затем уничтожить русскую армию? Врангель подумал, что это может проявиться в Галлиполи, едва «Херсон» и «Саратов» прибудут туда.
А между тем прошло уже едва ли не двое суток, как транспорты прибыли в Галлиполи, но от Кутепова все еще не было никаких вестей.
Врангель не терпел ожиданий. Неизвестность изматывала его даже больше, чем неудачи в боях. При поражениях приходилось сосредотачиваться, собираться с силами, производить какие-то действия. Ожидание же — это тупая, растворенная в неизвестности, тишина, съедающая секунды, минуты и часы и без того короткой жизни.
С возрастом он научился бороться с ожиданием. Потраченное на него время, считал он, лучше использовать на действия.
В полдень он вызвал к себе капитана «Лукулла» и велел ему поднимать якоря.
— Куда? — спросил капитан.
— В Галлиполи.
— Но французы меня предупредили, что для выхода в Мраморное море необходимо получить разрешение оккупационных властей.
— Черт знает что! — вспылил Врангель. — Они пытаются также не выпускать меня на берег. Говорят, во избежание каких-либо неприятностей, я могу иногда погулять где-нибудь за городом, и лучше в штатском платье. Эдаким Рокамболем! — и добавил: — Но оказывается, что я и плыть на своей яхте никуда не могу?
— Выходит, так, ваше превосходительство, — согласился капитан и затем предположил: — Может, боятся за вашу безопасность.
— Они просто хотят запереть меня в каюте, чтобы я ничего не предпринимал. Вероятно, они думают, что мы ничего не знаем о Севрском мирном договоре, — Врангель поднял взгляд на капитана: — Вы-то с ним ознакомлены?
— Да, конечно.
— Так чего же мы боимся! Мраморное море, равно как и проливы, объявлены свободными для мореплавания всех стран. Или вам надо их особое распоряжение? — распалял себя Врангель.
— Так что, на Галлиполи? — вместо ответа еще раз спросил капитан.
— Да.
Покидая каюту, капитан остановился у двери, спросил:
— Ну, а если они все же задержат нас, ваше превосходительство? Надеюсь, вы расскажете им об этом договоре?
— На Галлиполи! — свирепо повторил Врангель.
Вскоре на нижней палубе и по трюму яхты забегали матросы, заработал двигатель, и «Лукулл» стал медленно пробираться среди густо заполнивших залив русских, английских и французских военных кораблей.
Врангель поднялся на палубу. Вскоре, покинув свою каюту, к нему присоединился и Котляревский, с недавних пор он тоже обитал на «Лукулле». Он огляделся вокруг и даже прикрыл глаза от бьющего в них ослепительного света.
Парусники, серые и мрачные громады военных кораблей, и даже сам Константинополь — все это в одночасье приобрело праздничный вид. После двух суток нудного мелкого осеннего дождя выглянуло солнце, и все вокруг вдруг засияло, заблестело и, как в зеркале, отразилось в спокойных водах залива.
Врангель, поднеся к глазам бинокль, рассматривал корабли союзников. Не в пример первым дням, когда эскадра только появилась в заливе, сейчас мало кто обращал внимание на русские суда.
Тогда, овеянные фантасмагорическими слухами о тяжелом, но романтическом поражении, они вызывали жгучий интерес. Сейчас же к ним привыкли: у русских издавна все не так, то рабочих где-то, в каком-то захолустье, расстреляют, то переворот устроят и назовут его революцией, то на императора своего руку поднимут. Ладно, расстреляли бы только царя, нет же, казнили всю семью, вместе с пятью малыми детьми.
Вот и рассматривали их в бинокли, ожидая увидеть звероподобных, похожих на медведей, волосатых свирепых мужиков. А они, оказывается, ничем особенно не отличаются ни от французов, но от англичан — такие же веселые и печальные, так же страдающие от голода и холода. Обычные люди. И интерес к ним постепенно угас.
Врангель скользнул биноклем в сторону константинопольских причалов, туда, где был пришвартован «Вальдек Руссо», и глаз в глаз встретился сразу с четырьмя биноклями, направленными на него. Должно быть, и адмирал Дюмениль, и граф Де Мартель, и генерал Шарпи и их именитые гости пытались понять смысл маневра «Лукулла».
— Ну, что смотрите?.. Смотрите! — услышал Котляревский тихий, но гневный голос Врангеля. Он догадался, кому адресовались эти слова, и понял: командующий взбунтовался. А он тем временем продолжил: — А вот спрашивать у вас, как нам жить — увольте!
— Вы о чем, Петр Николаевич?
— Что? — Врангель не сразу понял, о чем его спрашивает Котляревский, и лишь спустя какое-то время, слегка поостыв, сказал: — Они, видите ли, решили, что я, прежде чем сделать какой-то шаг, буду у них испрашивать разрешение. Не-ет, господа хорошие! Уважая ваши, мы все же будем жить по своим, российским законам.
— Но в чем конкретная причина вашего недовольства?
— Мне необходимо посетить Галлиполи. Но выясняется, что без их разрешения меня не выпустят из залива.
— Вероятно, это требование распространяется не только на нас, — примирительно предположил Котляревский.
— Они просто хотят нас унизить, — Врангель не слушал довода Котляревского. — Указать нам наше место — в собачьей будке.
Котляревский знал, в такие минуты Врангель почти неуправляем. Все ошибки последнего времени он совершал вопреки логике и здравому смыслу, но из упрямства или в минуты гнева.
— Я так понимаю, мы отправляемся в Галлиполи? — спокойно спросил Котляревский.
— Да! Вторые сутки оттуда не поступило никаких вестей. Что с транспортами? Как они туда добрались? Где и как обустраиваются люди? В конце концов, я хочу выяснить причину их молчания.
Котляревский молча отошел. Он понимал, что эта истеричная вспышка гнева — результат нервного перенапряжения последнего времени: неудач и поражений в крымских боях, неурядиц во время эвакуации и конфликтов с французской оккупационной администрацией уже здесь, в Константинополе. Теперь Врангелю надо немного побыть в одиночестве, и он вновь вернется в свое обычное, умеренно-добродушное состояние.
Надо думать, и командующий морской дивизией Леванта контр-адмирал Дюмениль, и верховный комиссар Франции в Константинополе граф де Мартель, и командир французского оккупационного корпуса контр-адмирал Шарпи догадались, куда направляется «Лукулл». Разрешения о выходе в Мраморное море, установленное Компанией черноморских проливов, русские запрашивать не стали. Главнокомандующий русскими войсками решил показать французам свою независимость.
Вероятно, тогда они и надумали укротить строптивого русского генерала. Во всяком случае, последствия этого генеральского бунта не замедлили вскоре сказаться.
Но это будет чуть позже. А сейчас они решили не вступать с Врангелем в конфликт и задерживать «Лукулл» не стали.
На рассвете, когда они миновали мыс Карабурун, небо вновь затянуло, и снова посыпался больше похожий на туман, тихий мелкий дождик.
— Я уж думал, в Турции не бывает нашей российской хляби, тут прямо-таки Лондон, а не Мраморное море, — сказал Врангель, зябко поеживаясь и натягивая на себя принесенную Уваровым брезентовую накидку.
— Турция. Зимы здесь другие, теплые, но большей частью тоже мокрые, — отозвался Котляревский.
Когда совсем рассвело, они вошли в гирло Дарданелл, и уже вскоре Врангель и Котляревский увидели искалеченный войной городок Галлиполи, приткнувшуюся носом к берегу французскую канонерку и оба российских транспорта, вставшие на якоря неподалеку от берега: мелкое дно залива не позволяло большим морским кораблям пришвартовываться непосредственно к причалам.
На «Херсоне» и «Саратове» кипела работа. Одни, тяжело груженые шлюпки, отчаливали от кораблей и направлялись к причалам, а другие, пустые, тут же ставали под загрузку. Их заваливали всем тем, что необходимо в оседлой бивуачной жизни.
И разнонаправленное движение пустых и груженых шлюпок, и сумятица матросов и солдат на причалах, подхватывающих доставленные тяжести на плечи и с ленивыми криками «Берегись» поднимающих их на береговой пригорок — все это напоминало растревоженный муравейник.
Врангель еще издали увидел Кутепова, стоящего на верхней палубе «Херсона». «Лукулл» приблизился к транспорту и осторожно притерся кранцами. Грузный Кутепов легко, по-молодецки, перепрыгнул на яхту Главнокомандующего.
— Недавно, помнится, ты еще хворал. Не молодился бы! — добродушно упрекнул Врангель Кутепова.
— Тут похвораешь! — Кутепов указал глазами на броуновское движение на воде и на берегу и добавил: — Стараюсь не уступать молодежи. Затопчут!
— Почему не сообщили о прибытии? — с места в карьер начал допрос Врангель. — Что происходит?
— Рация вышла из строя, ваше превосходительство. Радисты обещают сегодня наладить.
— Могли бы связаться с помощью французов.
— Очень уж не хотелось у них одалживаться. Тем более что ничего непредвиденного не произошло. Людей пока кое-как на ночлег разместили в пустующих бараках. Так что крыша над головой есть. Питанием тоже французы пока обеспечили.
— Какие отношения с французами? Как встретили?
— Сухие. Так и встретили, без поцелуев.
Они спустились в шлюпку и тут же, после десяти взмахов веслами, оказались на берегу.
Разгрузкой обеих транспортов командовал генерал Витковский. Он стоял среди снующих вокруг него солдат и матросов и почти безмолвно, одним взмахом руки, направлял грузы в разные выросшие на берегу штабеля.
Чуть поодаль за разгрузкой наблюдали зуавы. Они топтались на одном месте, возможно, ротозейничали, но скорее всего по приказу своего командования следили за разгрузкой. Когда одни уходили, на их месте тут же оказывались другие и продолжали внимательно смотреть за гостями.
Заметив на берегу Врангеля и Кутепова, Витковский подошел к ним и, откинув за спину мокрый капюшон плаща, поздоровался.
— Сколько еще времени займет разгрузка? — указав на штабеля, спросил Врангель.
— Стараемся. Предполагаю, дня за три управимся. Нашли пустующие барак и караван-сарай, на первое время устроим в них склады.
— Что с жильем?
— Городок с Александром Павловичем мы еще не до конца исследовали. Но одно уже ясно: кроме штаба и самых нужных служб, вряд ли еще удастся что-либо разместить. Поэтому уже завтра приступаем к созданию палаточного городка. Если на неделю, ваше превосходительство, вы еще задержите сюда отправку наших солдат и офицеров, вчерне мы весь лагерь наметим. А поставить палатки — дело пары дней.
— Да, уж этим занимайтесь в первую очередь. Зима, она и в Турции зима, — заметил Врангель.
— Палатки — не окопы, ваше превосходительство. Пули не свистят, как-то обживемся, — и, оглядевшись по сторонам, Витковский приблизился к Врангелю. — Я о другом хотел посоветоваться, — он взглядом указал на поодаль наблюдающими за ними зуавами. — Не правятся мне эти зеваки. И днем и ночью здесь топчутся. И уж очень внимательно все глазами прощупывают.
— Да и пусть смотрят! — махнул рукой Врангель. — Что вас смущает?
— Видите ли, ваше превосходительство, у нас на двух бортах очень приличный излишек оружия. Личное меня не беспокоит. А вот как быть с излишком? Не хотелось бы с ним расставаться. Не приведи Господь, а вдруг и здесь пригодится?
— Не расставайтесь.
— Вдруг заметят, шум поднимется? Опять о конвенции вспомнят.
— Что предлагаете? — спросил Врангель.
— Думаю, ночью, когда зуавы не такие бдительные, спустим его с транспортов под воду. Оно у нас смазано и упаковано. Когда остальные все сюда прибудут, как-то исхитримся, незаметно его поднимем.
— Мысль неплохая. Коль другого ничего придумать нельзя, поступайте так, — согласился Врангель.
Заметив какую-то заминку, Витковский извинился и бросился туда разбираться.
Врангель и Кутепов пошли по брусчатке к мечети. Вскоре их догнал Витковский. И уже втроем они обошли площадь, Врангель с печальным интересом разглядывал израненные и искалеченные войной дома.
— И много разрушений в городе? — спросил он.
— Почти половина города изрядно пострадала: многие здания разрушены до фундамента, кое-где сохранились стены. Поэтому у нас оставался только один выход: построить неподалеку отсюда палаточный городок. Если будет желание и время, можно будет взглянуть. Хотя, по правде, смотреть пока еще почти нечего, ставим первые палатки, — доложил Кутепов.
— Думаешь, ограничусь докладом? Обязательно посмотрю.
Пошли дальше вдоль высокого каменного забора, частично разрушенного артиллерийским обстрелом. Еще не так давно он ограждал богатый дворец, от которого осталась только груда камней, мрамора и стекла.
Через пролом в заборе они вошли во дворик, чтобы лучше рассмотреть развалины, и неожиданно увидели сидящих вдоль забора на корточках человек десять солдат. Штаны у всех были приспущены, они испражнялись.
— А эт-то еще что т-такое! — зашелся в гневе Врангель. — Встать!
Только один солдат встал, подтянул штаны, остальные не шевельнулись.
— Дизентерия, Петр Николаевич, — объяснил Кутепов. — Нынешней ночью трое преставились.
Болезнь уже настолько вымотала солдат, что они с тупым безразличием продолжали смотреть на генералов. Явись сюда хоть сам дьявол, они бы не поднялись с корточек.
— Ладно, ладно! — смягчился Врангель. — Только вы бы… того… хоть где-нибудь в развалинах спрятали свой срам. В госпитале, поди, клозет есть?
— Только вчера дом под госпиталь подобрали, — сказал Витковский. — Хворых человек тридцать. А клозет всего на одно очко.
— Может, зайдем в госпиталь, Петр Николаевич? — предложил Кутепов и указал на лишь немного пострадавшее толстостенное прямоугольное здание. Его предназначение в прежней жизни города определить было трудно.
— Врачи есть? — спросил Врангель.
— Пока один. Наш, армейский, Александров. И три медсестры из беженцев — жены наших офицеров, — пояснил Витковский.
— Ну, и не будем им мешать. Пусть работают, — торопливо отказался от посещения госпиталя Врангель.
— И лекарств никаких, — пожаловался Витковский.
— Александрову скажите: попрошу французов направить сюда все необходимое, и в первую очередь лекарства. От дизентерии в том числе.
Они снова вернулись к берегу. Кутепов попросил добыть у французов лошадей. Ожидая, они наблюдали за разгрузкой.
И тут Врангель вдруг услышал доносящиеся издалека непривычные звуки. Похоже, кто-то пел. Он стал прислушиваться. Точно, звучала песня. Он однажды ее уже слышал, там, на «Генерале Корнилове». Теперь она перекочевала на «Херсон».
— …Ехал я далекою дорогой,
Заглянул погреться в хуторок.
Да, это была она, чья-то бесхитростная, но такая душевная песня. И голос тот же. И слова. Он еще подосадовал тогда, что кто-то не дал солдату допеть песню до конца.
— Эх, встретила хозяйка молодая,
Как встречает родного семья,
В горницу…
И оборвалась песня: внизу, возле «Херсона» раздался чей-то грубый командный голос:
— Эй, вы там! Нельзя быстрее? Не на курортах!
И на транспорте зашевелились, стали торопливее загружать в ожидающую своей очереди шлюпку ящики, бочки.
Врангель спустился вниз, на пирс, увидел поручика, непосредственно командующего разгрузкой «Херсона». Это был усатый старослужащий из терских казаков. Из-под его лихо заломленной папахи выбивался седой, но пока еще густой непокорный чуб. Казак стоял на пирсе и, время от времени покрикивая, делал какие-то пометки в потертой тетрадке.
— Скажи-ка служивый, кто это у вас на «Херсоне» только что пел? — спросил Врангель.
— Дисциплину не нарушали, ваше превосходительство! — по-своему понял поручик вопрос Главнокомандующего. — Дал им десять минут на перекур!
— Я не о том. Хорошо пел.
— У нас тут усе такие, ваше превосходительство! Усе поють!
— А вот сейчас кто пел? — спросил Врангель.
Одна из только что загруженных шлюпок, едва не черпая бортами воду, притерлась к пирсу, и четверо солдат ее тут же стали разгружать.
Поручик обратился к одному из солдат, сидевшему на веслах.
— Слышь, Самохин, от их превосходительство интересуются, шо у нас там за соловей завелся?
— Не знаю, — лениво отозвался Самохин. — У нас все горластые!
— Я и говорю, ваше превосходительство, у нас усе поють, — подвел итог расследованию поручик. — Особливо, ежели энто… под настроению.
Томассен был сама любезность. Для поездки Врангеля на место будущего лагеря он выделил трех лошадей и даже предложил себя в качестве провожатого.
Но Витковский сказал, что в этом нет никакой необходимости: дорога до будущего лагеря им уже хорошо знакома, там уже ведутся работы. Поездка туда чисто ознакомительная. Никаких вопросов, касающихся французской стороны, у них нет, и на ближайшие дни не предвидятся.
— Но я все же надеюсь, что генерал Врангель навестит нас. Ну, хотя бы даже для личного знакомства.
— В планы Главнокомандующего я не посвящен, — сказал Витковский. — Но обязательно доложу ему о вашем желании встретиться.
Долина, которая всего лишь несколько дней была необитаемой, унылой и скучной, сейчас несколько видоизменилась и ожила. Насколько хватал глаз, она была теперь усеяна крохотными каменными пирамидками и вбитыми в землю деревянными колышками. Несмотря на мелкий сиротский дождик, вдали маячили солдаты, они продолжали размечать будущий лагерь. Кое-где уже вставали первые палатки, возле них тоже суетились солдаты.
— Ну, вот здесь! — с некоторым удовлетворением в голосе сказал Кутепов и смолк, ожидая ответа Врангеля. Врангель промолчал. Он бродил по пустырю придирчивым взглядом, иногда на чем-то задерживался, и затем вновь продолжал его изучать.
— А вон там что? — указал Врангель на едва заметную в эту предзимнюю пору полоску кустарника, перечеркивающую пустырь.
— Река, ваше превосходительство! — отозвался Витковский. — Воробью по колени, но все же…
Они тронули коней и подъехали к говорливой речушке. Витковский слез с коня, спустился к берегу. На ходу отцепил от пояса небольшую серебряную фляжку, которую всегда носил с собой. Ополоснул ее, набрал воды, поднялся на пригорок.
— Испейте, ваше превосходительство, — он протянул Врангелю фляжку. — Извините, что не в хрустале.
Врангель сделал несколько глотков. Причем пил он воду так, словно дегустировал хорошее вино.
— Знатная водица. Давно такой вкусной не пил.
— Всему нашему корпусу хватит. И пить, и щи варить, и на постирушки или в бане попариться, — сказал Витковский.
— Планы у вас, судари, наполеоновские, — усмехнулся Врангель.
— В следующий раз, ваше превосходительство, обязательно в баньке вас попарим. С веничком. Тут я какой-то кустарник заметил, на нем лист еще прочно держится. Не береза, конечно, но какая баня без веничка?
— Ну-ну, запомню, — Врангель провел взглядом по кустарнику, поросшему вдоль ручья: он еще не совсем сбросил листья и тянулся влево и вправо насколько видел глаз. — А что это за кустарник?
— Розы, ваше превосходительство. А вон туда, правее, — Витковский указал вдаль, — там кладбище, старинное, видать, еще с незапамятных времен, может, еще с Византии. Но много и недавних могил, с войны пятнадцатого. И славянские могилы встречаются. Казацкие или русичей, что на Царьград ходили.
— Печальная долина. А что, ничего лучшего не могли присмотреть?
— Она нас по всему располагает. Город рядом, питьевой воды с избытком, и почти весь корпус в палатках без тесноты разместим, — сказал Кутепов.
— Наши острословы назвали ее «Долиной роз и смерти», — добавил Витковский.
— Розы — это хорошо. Без смертей бы обойтись.
— А они всегда рядом — жизнь со смертью, — Кутепов извлек из кармана несколько сложенных вчетверо листков, развернул: они были расчерчены на квадраты, и каждый квадрат пронумерован. — Это вот план будущего лагеря. В аккурат вот здесь, где мы стоим, будет мосток. Если, конечно, леса достанем. А нет — из чего-то другого исхитримся.
— Вы, ваше превосходительство, когда очередные корабли сюда пойдут, напомните снабженцам, чтоб инструмент сюда направили. Лопат, кирок, мотыг. Топоров десятка два, пил штуки три, — стал загибать пальцы Витковский. — И леса хоть бы чуть-чуть.
— Помилуйте, братцы! Я снабженцем у вас, кажется, не работаю. У меня других дел выше головы, — взмолился Врангель. — В Константинополе пока есть ваши снабженцы, вот пускай и позаботятся об инструменте. Могли запастись им еще в Крыму, — и он снова поднял глаза на Кутепова: — Ну, продолжайте о лагере.
Кутепов ткнул пальцем в свои листочки:
— Каждому полку отводим свою территорию. С этой стороны речки расположатся пехота и артиллеристы. На той стороне, — Врангель указал туда, где на их глазах уже вставали первые палатки, — там расположим кавалерийские подразделения. Кроме бывшего корпуса Барбовича. Ближе к проливу поставим палатки для беженцев.
— Где же будет Барбович? — поинтересовался Врангель.
— Не захотел со всеми. Я, сказал, буду со своими казаками отдельно, на хуторе, жить. Он, если помните, и в Таврии так себя вел, мелким помещиком, — Кутепов указал вдаль, туда, где на горизонте виднелись невысокие горы. — Он вон там место себе облюбовал. Сказал: там затишек, горы от ветров защищают.
— Но лошадей-то нет. Чем его люди будут заниматься? — спросил Врангель.
— Общим порядкам я его заставлю подчиняться. И о дисциплине строго спрошу. Сутками муштрой будут заниматься, чтобы дурные мысли в голову не лезли.
Врангель на это ничего не сказал. Он предвидел грядущие конфликты: Иван Гаврилович был не тот человек, который легко, без скандала, примет главенство Кутепова. Еще совсем недавно, в Таврии и затем в Крыму, они были равноправными генералами и оба признавали над собой только верховенство Врангеля.
Врангель давно и хорошо знал Барбовича, его конный корпус сплошь состоял из таких же, как и он, вольнолюбивых и независимых казаков, и его корпус до какой-то степени напоминал махновское войско. Его конники не очень охотно подчинялись командирам. Его же уважали за то, что, прежде чем отдать приказ, он несколькими словами не без крепкого слова объяснял его смысл и задачу. Степенные и домовитые мужики, которые составляли костяк корпуса, считали такое с ними обращение Барбовича как уважительное, едва не братское, а его приказы воспринимали как просьбы, которые нельзя было не исполнить.
«Может, оно и лучше, что Барбович будет находиться на отшибе. Во всяком случае, дух высокомерия и неподчинения командирам не коснется остальных подразделений корпуса», — подумал Врангель и взял у Кутепова разграфленные листочки, высмотрел на схеме квадрат больше других.
— А здесь что вы намечаете? — спросил он.
— Мечтаю, чтобы в каждом полку, как и прежде у нас, было офицерское собрание. Ну, чтоб офицеры могли собраться, поговорить о насущном, выпить чаю.
— Но, судя по схеме, тут намечается уж очень большая палатка?
— Это будет скорее офицерский клуб, к двум палаткам еще третью пристроим — будет что-то вроде сцены. Собрание ли провести, концерт ли устроить.
— Мысли похвальные, но… — Врангель нахмурился и укоризненно продолжил: — Но у меня складывается такое ощущение, что вы настраиваетесь расположиться здесь на годы. Я же рассчитываю, что едва в Таврии повернет на весну, мы с новыми силами выступим. Или у вас изменились планы?
— Планы у нас, ваше превосходительство, такие же, как и у вас. Но вы сами сказали: «С новыми силами». Откуда же они возьмутся, эти новые силы, если мы всю зиму переколотимся здесь по-собачьи в холоде и голоде? Поэтому и хочу наладить здесь нормальную человеческую жизнь.
— Но захочется ли вам от такой жизни снова возвращаться к войне, крови, смертям? — спросил Врангель. — По себе знаю, не одну войну прошел: каждый раз, как на эшафот. Подталкивает только честь и долг.
— Никто из нас не лишен этих качеств. И вы это знаете.
— Я не о вас. Я о солдатах, казаках.
— Выступят, Петр Николаевич! Домой потянет!
Снова вернулись в порт. Врангель пригласил Кутепова и Витковского к себе на «Лукулл» отобедать.
Стол в салон вагоне к их приходу уже был сервирован на пять персон. Так Врангелем было заведено издавна: старший адъютант обедал вместе с ним и сидел рядом, по правую от него руку. Котляревского Врангель усадил слева от себя. Кутепов и Витковский уселись напротив.
Обедая, перебрасывались незначительными репликами о виденном сегодня. Говорить о вещах серьезных, решать какие-то дела было не принято. Врангель поинтересовался, как провел время его отсутствия Котляревский? Он ответил, что совершил экскурсию по городу. Врангель похвалил Кутепова и Витковского за проделанную ими работу, хорошо отозвался о плане строительства полевого лагеря, а также о заботе о беженцах.
— А знаете, Петр Николаевич, как солдаты прозвали Галлиполи? Голое поле. Может быть, по созвучию. Да и фактически: город разбит, раздавлен, на половину уничтожен, — сказал Кутепов.
— Интересно все же, сколько ему лет? — спросил Врангель.
Кутепов и Витковский промолчали.
Врангель обернулся к Котляревскому:
— Помнится, Николай Михайлович, вы что-то мне о нем говорили?
— Точную дату я вам сказать не могу, но сам полуостров был известен еще до Рожества Христова, и в летописях упоминается как Херсонес Фракийский, — охотно отозвался Котляревский. — И сам город, полагаю, возник в те же времена. Так что его улицы помнят армию персидского царя Ксеркса и фаланги Александра Македонского, орды галлов и крестоносцев Фридриха Барбароссы… Тысячелетний город.
— Но вы ведь видели, Николай Михайлович, что с ним сделали наши союзники всего лишь пять лет назад. А вы говорите: «орды галлов»! — сказал Врангель.
После обеда вышли на палубу. Дождик прекратился и словно сдвинулся тюлевый занавес, открыв панораму города. Если по нему не ходить и не видеть его катастрофических разрушений, издали он, с его мечетями, караван-сараями и домами, тесно жмущимися один к другому, словно спасая друг друга от беды, смотрится вполне привлекательно.
— Гал-ли-поли! — медленно, словно пытаясь ощутить слово на вкус, произнес Котляревский и после долгого молчания добавил: — Круг замкнулся!
— Вы о чем, Николай Михайлович? — спросил Врангель.
— Трехсотлетняя борьба за Константинополь и, главным образом, за проливы завершилась для России печальным фарсом, — задумчиво ответил Котляревский.
— Если можно, расшифруйте. В гимназиях историю изучали, да мало что в голове осталось. А походили возле этих стен — и так захотелось хоть что-то узнать.
— В этом вся наша беда, что мы не любопытны. Довольствуемся малостью.
— А от кого узнаешь больше? — ответил на упрек Котляревского Врангель. — От таких же, как и я. Так они и знают столько же.
— Из книг.
— Книги — в библиотеках, а мы — в походе. Может, все же просветите немного нас, темных? — попросил Врангель.
— Я вот сказал: круг замкнулся. И это так. Шесть веков славяне, а позже Россия жила призрачной идеей о константинопольском престолонаследии. Впрочем, это только малая толика правды. И славян и Россию в большей степени грела мечта о проливах. Ради них на протяжении веков мы приносили бесчисленные жертвы, которые привели Россию, в конечном счете, к экономическому развалу и революции.
— Не слишком ли упрощенное суждение, Николай Михайлович? — не согласился Врангель.
— Как всякое краткое суждение. Убедить же можно только фактами. Но на это мне нужно много времени, которого, как я понимаю, у вас не найдется.
— Ну, почему же? Времени у нас достаточно, — улыбнулся Врангель. — С удовольствием вас послушаем.
