Я, Керован из Ульмсдейла, смотрел на человека в одежде торговца, который не был торговцем. Это я понял, когда его посох заставил меня выйти из укрытия. Я плел, положив руку на эфес меча, но он улыбнулся улыбкой взрослого, успокаивающего испуганного ребенка, и сказал:

— Лорд Керован, перед тобой не враг, — тут он опустил жезл.

Я сразу же освободился от невидимых уз и не испытывал более желания спрятаться снова. Что–то в его лице заставило меня поверить этому человеку.

— Кто ты? — я задал вопрос более резко, чем того требовала вежливость.

— Что такое имя? — риторически спросил он. Конец его посоха быстро чертил на земле какие–то знаки, хотя он даже не смотрел вниз. — Путешественник может иметь множество имен. Не буду возражать, если ты будешь называть меня Пивором.

Мне показалось, что он смотрел на меня, желая узнать, слышал ли я его имя раньше. Но видимо разочаровался, потому что с сожалением выдохнул.

— Раньше меня знали в Ульмсдейле, — продолжал он, — и я для дома Ульрука никогда не был врагом. Я не оставался в стороне, когда кому–нибудь из твоего рода требовалась помощь. Куда ты направляешься, лорд Керован?

Только теперь я начинал понимать, кто он, и меня охватил трепет. Однако я не ощущал перед ним страха.

— Я иду в лес к Ривалу.

— Ривал… он всегда искал дороги к знанию, поклонялся только ему. И хотя ему не удалось войти в дверь, он всегда стоял на пороге. Я и те, кому я служу, уважали его.

— Где же он теперь?

Вновь кончик его посоха начал выводить знаки в пыли.

— Дорог очень много. Но ты должен понять — та, которую выбрал он, не твоя.

Я задумался, пытаясь понять, что означают его слова. Теперь я был готов услышать самое худшее, ведь я столько видел и слышал за последний месяц.

— Ты хочешь сказать, что он мертв? Кто же его убил? — вновь холодный гнев охватил меня. Неужели Хлимер лишил меня ещё одного друга?

— Рука, нанесшая удар, была только орудием. Ривал хотел найти некие силы, но были и те, кто не хотел, чтобы его поиски увенчались успехом. И его убрали.

Вероятно, Пивор не любил говорить напрямик. Он говорил так, что скорее всё запутывал, затрудняя ясное представление, чем рассказывал.

— Он искал Свет, а не Тьму, — заявил я.

— Разве я был бы здесь, если бы это было не так, лорд Керован? Я посланец тех сил, с которыми он хотел связаться, к которым он вел тебя до того, как прозвучал рог. Слушай внимательно. Сейчас ты стоишь на перепутье и перед тобой два пути. Оба очень опасны. Оба могут привести тебя к тому, что вы, люди, называете смертью. В эту ночь тебе придется пойти по одному из них. Это предназначено тебе, так как ты рожден в Святилище…

Произнес ли он чье–либо имя? Думаю, что да, но оно ничего не значило для человека. Я согнулся и приложил руки к ушам, чтобы защитить их от ужасного грохота, прокатившегося в небесах.

Пивор пристально смотрел на меня, как бы оценивая мою реакцию. Теперь его посох указывал на меня. Вокруг него по всей длине возникло светящееся облако, которое затем сорвалось с посоха и поплыло по воздуху ко мне. Коснувшись моего лица, оно распалось, но я не ощутил прикосновения.

— Родич, — произнес он. Голос его стал ^4ягким и потерял величавость, с которой он разговаривал со мной до этого.

— Родич?

— Вероятно, леди Тефана, когда совершала сделку с Темными Силами, не поняла, чего она добилась. Но она подозревала это, да, подозревала. Тебя подменили, Керован, но не для того, чтобы тобой воспользоваться, вернее, чтобы она не смогла тобой воспользоваться. Это она правильно поняла. И я не знаю, кто сейчас смотрит твоими глазами. Я думаю, что он еще спит или только просыпается. Но придет время, когда ты вспомнишь всё, и тогда твоя наследственность, может частично, оживёт. Нет, — ты будешь искать — и ты найдешь. Но до этого ты должен решить все свои проблемы здесь, ведь ты наполовину житель долины.

Я пытался что–либо понять. Он хотел сказать, что леди Тефана связывалась с какими–то силами ещё до моего рождения, чтобы сделать меня сосудом, в который она поместит Темное Могущество?

— Не думай об этом сейчас, Керован, — ответил он на мои размышления. — Ты полукровка и ты сын своего отца, хотя он и зачал тебя, будучи околдован. Она хотела впустить в тебя Темное Начало, чтобы сделать тебя своим оружием, однако вместо этого в тебя вошло другое. Узнать, кто ты на самом деле, надлежит тебе самому. Сейчас ты можешь вернуться, войти с ними в союз и понять, что она не может устоять против тебя или… — Он указал посохом на пустынные горы. — Или можешь пойти туда, где мрак и смерть пойдут за тобой по пятам. Ты можешь пойти туда и обречь себя на вечные поиски, в которых у тебя не будет проводника. Итак, выбор в твоих руках.

— Они намереваются вызвать волны и ветер, чтобы нанести поражение пришельцам, — сообщил ему я. — Хорошо или плохо это для Ульмсдейла?

— Вызов Могущества всегда большой риск, а если вызывают те, кто не находится с этими силами в родстве, то риск двойной.

— Может, мне воспрепятствовать этому?

Он отошел в сторону, а когда заговорил, голос его стал ледяным.

— Если хочешь…

— А может есть третий путь? — по дороге из замка я обдумывал этот вариант. — Я могу возглавить Икринт и собрать силы, чтобы оборонять его от врагов. — Однако, я не мог созвать силы из соседних долин на помощь. Все дрались на юге, и в крепостях оставались лишь небольшие отряды.

— Выбор в твоих руках, — повторил Пивор и я понял, что он не даст мне совета.

Долг перед Ульмсдейлом был заложен в меня с детства. Если я отвернусь от земли своих отцов, не сделаю попытки Спасти живущих в долине от уничтожения либо бандами пришельцев, либо заклинаниями этой ведьмы и ее приспешников, тогда я стану предателем и каждый будет презирать меня.

— Я наследник отца и не могу предать свой народ. С другой стороны, я не могу принимать участия в ее колдовстве. Может, найдутся те, кто последует за мной.

Он покачал головой.

— Не пытайся построить стену из сухого песка, Керован. Тьма, свившая гнездо в стенах Ульма, распространяется дальше. Ни один воин не откликнется на твой призыв.

Я не сомневался, что он знает о чем говорит. Пивор вызывал в моей душе полное доверие к себе. Значит… значит, Икринт? Во всяком случае я найду там убежище, смогу собрать людей. Кроме того, мне нужно послать письмо лорду Имгри.

Пивор засунул жезл за пояс, потом повернулся к одной из лошадей и снял с ее спины небольшой сверток.

— Хику не боевая лошадь, но она хорошо ходит в горах. Прими ее, Керован, с Четвертым Благословением, — он взял жезл и легонько коснулся им моего лба, плеч и сердца.

Я понял, что мое решение удовлетворило его, но в тоже время понимал, что оно не обязательно правильное. Однако я знал, что дорогу необходимо выбирать самому, без советчиков.

Я совершенно забыл про свои копыта, но когда приготовился сесть на лошадь, заметил сапоги, привязанные к поясу. Я быстро отвязал их и хотел надеть, но тут же почувствовал к ним жуткое отвращение.

Почему я должен прятать свои копыта? Это не уродство! Эти конечности, конечно, отличаются от человеческих конечностей, но я видел этой ночью людей, у которых искалечена душа, а это гораздо большее зло. Нет, я перестану скрывать свою внешность. Если Джойсан и её родные с отвращением отвернутся от меня, тогда и я буду свободен от них. Я отбросил сапоги в сторону, и меня охватило чувство свободы.

— Молодец! — сказал Пивор. — Будь собой, Керован, и не думай, что все люди должны быть одинаковы. Я возлагаю па тебя огромные надежды, Керован.

Затем он отвел свою лошадь на несколько шагов и, положив руку ей на спину, описал жезлом круг. В воздухе возник тонкий колеблющийся туман. Он все сгущался и вскоре скрыл от меня лошадь и всадника. Потом туман рассеялся, и я ничуть не удивился, не увидев ничего там, где только что стояли Пивор и его лошадь.

Я решил, что он из Прежних, и пришел ко мне совсем не случайно. После его посещения мне появилось о чем подумать. Значит, я полукровка и связан родством с кем–то из таинственных лордов, правивших этой страной ранее. Мать хотела сделать меня своим орудием, но все вышло не так, как она хотела. Я сопоставил все, что услышал от Пивора, с тем, что мне было известно раньше, и получил ответы на многое, что мне раньше было непонятно.

Во мне заговорила кровь человека: значит я действительно сын Ульрука, не взирая на все интриги колдуньи. Эта мысль ободрила меня. Погибнув, отец стал мне ближе и дороже, чем был при жизни. Ульмсдейл принадлежал ему, следовательно, я должен сделать все, чтобы обеспечить безопасность долины, а это значило, что я обязан ехать туда. Я не был уверен, что полученная мною лошадь была настоящей. Это следовало из того, что дал мне ее не обыкновенный человек. Но на вид она ничем не отличалась от обычных лошадей. Пивор сказал, что она хорошо ходит в горах, но тут было еще рано ехать верхом и я повел ее на поводу.

К рассвету я решил остановиться и сделать передышку. Я снял мешок со спины лошади и обнаружил там бутылку, в которой оказалась не вода, а какая–то белая жидкость. Она освежала и согревала лучше любого вина. Кроме того, я обнаружил в мешке круглую деревянную коробку с плотно пригнанной крышкой. С трудом открыв ее, я обнаружил там хлеб. Он был так хорошо защищен, что оказался свежим. Это был обычный хлеб, но в нем попадались кусочки сушеных фруктов и мяса. Один его ломтик полностью насытил меня, так что остальное я оставил на будущее.

Хотя глаза мои слипались и тело требовало отдыха, я устроился между двумя камнями и задумался. Я смотрел на свои копыта и представлял, что же должен почувствовать человек, который без предупреждения увидел их. Может, я зря выбросил сапоги? Нет, как только эта мысль пришла мне в голову, я отверг ее. Это необходимо было сделать, и я сделал это. Джойсан и ее родственники должны увидеть меня таким, какой я есть, и после этого или принять меня, или отвергнуть. Между нами не должно быть неправд или полуправд, какие наполняли дом моего отца паутиной черного, грязного колдовства.

Я расстегнул кошелек, решительно достал футляр с портретом и, впервые за многие месяцы, открыл его. Лицо Девушки, нарисованное два года назад. Какая она, эта девушка с огромными глазами и волосами цвета осенних листьев? Может она изнежена, хорошо обучена женским делам, но понятия не имеет об огромном мире, что лежит за стенами Икринта. Впервые я подумал о ней, как о человеке, а не о вещи, которая по обычаю принадлежит мне, как меч или кольчуга.

Я мало разбирался в женщинах. На юге мне пришлось наслушаться хвастливых баек, которые воины рассказывали друг другу, собравшись у костров. Но это ничего не прибавило к моим знаниям. Теперь я подумал, что моя смешанная кровь, моя наследственность отметила меня не только копытами, она наложила на меня нечто большее — недаром же я был так равнодушен к девушкам долин. Если это так, то каким же будет наш союз с Джойсан?

Я мог разорвать договор, но сделать это — значило опозорить девушку. Это было все равно, что оскорбить ее публично, а этого я допустить не мог. Возможно, когда мы встретимся лицом к лицу, она почувствует ко мне отвращение, и тогда все кончится в обоюдном согласии. Но теперь я смотрел на это лицо в утреннем свете и испытывал противоречивые чувства — с одной стороны я стремился увидеть свою невесту и в то же время боялся встречи, не желая, чтобы она расторгла наш договор о браке. Почему я послал ей своего грифона в шаре? За это время я почти забыл об этом, но прерванное путешествие к Ривалу заставило вспомнить. Что же заставило меня послать ей такой подарок, когда в этом не было никакой необходимости? Я попытался мысленно нарисовать его — шар, в нем грифон, одна лапа поднята в предупреждении…

Вдруг…

Я смотрел уже не на долину перед собой. Я больше не видел пасущуюся лошадь. Я увидел… ее!

Она была передо мной, и видел я ее очень ясно — я мог бы коснуться рукой ее плаща. Ее прекрасные волосы были беспорядочно распущены по плечам и под ними угадывался блеск кольчуги. На груди ее светился грифон. Лицо Джойсан было исцарапано, в глазах стоял страх. На ее коленях покоилась голова молодого мужчины. Глаза его были закрыты, а изо рта пузырилась кровь, что означало наличие раны, которую невозможно вылечить. Рука её нежно касалась его лба, и она с таким вниманием глядела на него, что мне стало ясно — ей вовсе не безразлично, умрет он или нет.

Возможно, это было ясновидением, но этот дар, или проклятие, до сих пор являлся ко мне только раз. Я видел, что лицо умирающего не мое, и значит её горе направлено не на меня. Может быть, в этой картине заключался ответ на мои вопросы. Но я не мог ни в чем ее обвинить — мы ничего не знали друг о друге, кроме наших имен. Я даже не послал ей своего портрета, хотя она просила меня об этом.

Свечение грифона удивило меня, в шар словно вдохнули жизнь. Только теперь мне стало ясно, почему что–то заставило меня послать ей в подарок шар с грифоном, хотя я чрезвычайно дорожил этим шаром. Он был предназначен не мне, его место было у той, на чьей груди он теперь покоился.

Однако, смерть юноши говорила о том, что мне теперь не найти пристанища и в Икринте. Одеть кольчугу для наших девушек было не самым обычным делом, но и жили мы в необычное время. Она была в кольчуге, а её товарищ умирал — этому могло быть только одно объяснение: Икринт был осажден или уже пал. Но то, что я узнал, не привело меня в смятение, напротив, это вдохнуло в меня новые силы — у меня был долг и перед Джойсан, независимо от того, рада она меня будет видеть или нет. Если она находилась в опасности, я должен был идти спасать ее.

Ульмсдейл, когда–то принадлежавший отцу, а теперь находившийся в руках тех, кто замыслил недоброе; Икринт, возможно находившийся в руках врагов — я шел от одной опасности к другой. Смерть буквально преследовала меня по пятам, готовая вонзить свои когти мне в спину. Но это была моя дорога, и я не мог идти по другой.

Видение исчезло, и на меня нахлынули слабость и головокружение, преодолеть которые я не смог. Весь день я проспал в своем убежище, и когда проснулся, уже наступили сумерки. Лошадь стояла надо мной, как охранник.

Сумерки… Нет, что–то иное… На небе собирались зловещие тучи. Я ещё не видел таких тяжелых черных туч, совершенно скрывших из виду Кулак Великана. Когда я поднялся на ноги, лошадь прижалась ко мне. Запах пота ударил мне в ноздри. Она положила голову мне на плечо и попыталась лизнуть лицо. Я успокаивающе погладил ее по шее. Это был страх, настоящий страх. Чувство передавалось от лошади ко мне, иссушающее душу ожидание чего–то страшного, как будто собирались сверхъестественные силы, враждебные всему человечеству, силы, которые могли сдуть человека, как пылинку в пустыне.

Я прижался к каменной стене, удерживая руками лошадь. Мы чего–то ждали… Не знаю почему, но я боялся; боялся так, как не боялся никогда в жизни… Ни ветерка, ни звука… Жуткое спокойствие лишь увеличивало страх. Долина, горы, весь мир — всё съежилось и ждало…

На востоке вспыхнула молния. Не обычная молния, а ослепительно яркая трещина, разверзшаяся в небесах. На востоке… над морем. Ветер и волны, о которых говорили они… Выходит они все же решились? Что же случилось в порту?

Лошадь издала странный, почти человеческий звук. Еще никогда я не слышал подобных звуков от животных. Давление воздуха все повышалось. Казалось, что воздух выдавливался из легких, и дышать стало невыносимо трудно. Воздух был абсолютно неподвижным, молнии рассекали небо. Но вот послышался гул, как будто тысячи боевых барабанов забили одновременно.

Из–за туч стало так темно, что я видел не больше слепого. Во всяком случае, за всю свою жизнь я ни разу не видел такой бури. Где–то в глубинах моей памяти что–то шевельнулось. Конечно, это была не память, я вспоминал не свою жизнь, а чужую…

Но это же глупость! Не может человек иметь несколько жизней, и помнит он только об одной, о своей жизни…

Там, где кожа моя не была прикрыта одеждой, её жгло и щипало, как будто сам воздух был отравлен. Затем появился свет, но не в небе — сами камни стали испускать сияние и превратились в бледные фонарики.

И в третий раз молния вспыхнула на востоке, а затем раздался гром. Тут же поднялся ветер…

Ветер, какого, я мог в том поклясться, наши долины никогда ещё не видели. Я упал между камнями, спрятал свое лицо в лошадиную гриву, и запах пота вновь вонзился в мои ноздри. Дикий вой ветра оглушил меня, и не было защиты ни от этого воя, ни от самого ветра. Я испугался, что ветер вырвет нас из нашего жалкого убежища и потащит по камням, разобьет насмерть. Я вонзил копыта в землю, изо всех сил вжался в камни спиной и боком, и замер. Лошадь сделала то же самое. Если она и ржала от страха, то я не слышал её, так как был полностью оглушен. Бой барабанов слился в сплошной грохот, которому не было видно конца.

Я не мог ни о чём думать, я лишь съеживался и вжимался в камни, надеясь, что нам удастся избежать ярости этой дикой бури. Но она все продолжалась, и постепенно я стал привыкать к ней, как привыкают к постоянной опасности. Я уже понял, что ветер дует с востока на запад, и что вся его сила направлена с моря на порт.

Я даже не пытался представить себе, что такая буря может сотворить с побережьем. Оно наверняка будет полностью опустошено могучими волнами. Если вражеский флот находился в это время возле побережья, он будет полностью уничтожен, но вместе с врагами пострадают и невинные жители. Какова участь порта и его населения? Если эта буря была создана, вернее, вызвана теми, кто сидит в Ульме, значит они не смогли взять под контроль могущественные силы. Буря оказалась гораздо сильнее, чем они предполагали.

Сколько же времени продлится это безумие? Не было ни дня, ни ночи — только кромешный мрак и грохот — и страх; страх, вызванный не природой, а чем–то сверхъестественным. Что с крепостью? Мне казалось, что буря сможет вывернуть даже громадные камни, из которых сложена крепость, и развалить её на части.

Буря не стихала постепенно, как обычная буря. Только что стояли грохот и свист–и вдруг тишина, полная, мертвая, не менее оглушающая, чем грохот. Затем я услышал мягкое ржание лошади. Она оттолкнулась от меня и попятилась на открытое пространство. Черные тучи в небе, разорванные в клочья, как вымпел моего отца на шпиле крепости, превращались в ничто. Наступал рассвет. Сколько же времени длился этот ужас? Спотыкаясь, я побрел за лошадью на открытое пространство. Воздух уже не был наполнен жгучей кислотой, которая раздирала легкие, он стал свежим и холодным.

Я должен был увидеть, что случилось внизу. Ведя на поводу Хику, я шёл вдоль горного хребта на краю долины по направлению к Кулаку Великана. Обширные пространства были полностью опустошены — деревья и кусты были вырваны с корнем. Там, где они росли, остались лишь глубокие шрамы на теле земли. Так очевидны были эти следы разрушений, что я отчасти приготовился к тому, что мне предстояло увидеть в самой долине, но всё оказалось гораздо хуже.

Часть крепости еще стояла, но это было уже не целое строение. Вокруг нее была вода — море воды, на поверхности плавали какие–то обломки, может кораблей, а может остатки домов. Все было настолько переломано, что с уверенностью ничего нельзя было утверждать. Вода пришла с востока — море поглотило большую часть Ульмсдейла.

Спасся ли кто–нибудь? Я не видел никаких признаков жизни. Всё селение скрылось под водой, виднелись только несколько крыш. Значит те, которые так безрассудно обратились к могущественным силам, просчитались. Может, они тоже погибли во время этой ужасной бури? Я понадеялся на это. Но то, что Ульмсдейл погиб, было несомненно. Ни один человек не сможет жить тут в дальнейшем. Я был уверен, что море не вернет того, что захватило. Если пришельцы надеялись использовать Ульмсдейл в качестве плацдарма, то они просчитались.

Я отвернулся от того, что некогда было крепостью. На мне оставался ещё один долг. Я должен был узнать, что случилось с Джойсан, и помочь ей. А затем… затем меня ждали бои на юге.

И я направился прочь от Кулака Великана, не в силах более смотреть на уничтоженную долину. Сердце у меня щемило, но не из–за того, что я что–то потерял. Нет! Я никогда не ощущал себя владельцем Ульмсдейла, но это была земля моего отца, которую он любил, и за которую не пожалел бы жизни. Я шел и проклинал про себя тех, кто сделал это.