Четыре листочка с коряво написанными словами… Я снова взглянула на них. Четыре листка, но здесь и пятый! Я разложила их веером, и пятый оказался вверху. На нём цеплялись друг за друга те же неровные каракули, что и на остальных. Но его я раньше не видела. Что–то мой дедушка написал, когда я ушла.

«Должна быть осторожна… выйди замуж… организует… он спасёт тебя…»

И ещё одно слово, настолько искажённое, что я его не поняла.

— Вот видите! — в голосе графини прозвучало торжество. — Вы держите его завещание: вы должны выйти замуж за Конрада, который вас спасёт. Конрад очень близок к новому курфюрсту, он за последние годы много раз бывал у него. Его высочество знал это, знал, что он может рассчитывать на Конрада, что тот позаботится о вашей безопасности…

— Нет! — моя реакция на это предложение была немедленной и громкой. Я подошла к ближайшему столу и разложила на нём все эти листки, внимательно их разглядывая. Слова исказили болезнь дедушки, обстоятельства, в которых они написаны. И эта последняя запись была сделана не у меня на глазах, как остальные.

— Амелия, — графиня торопливо встала и теперь смотрела на меня через стол. — Как вы можете сомневаться в том, что это правильно и хорошо? У вас появятся враги, множество врагов, когда его завещание станет известно и все узнают, что он завещал вам сокровище. Его высочество знал это, он давно задумал, чтобы у вас был муж, который встанет между вами и теми, кто захочет вас уничтожить, — она наклонилась над столом, в глазах её полыхала такая ярость, что я не могла оторвать взгляда.

— Не сомневайтесь: не будь у вас таких друзей, как Конрад и мы, вы бы уже пострадали! Аббатисса злобна, как ее мать, и у неё есть сторонники. Есть и другие, рвущиеся к власти. Ваши права немедленно оспорят. Неужели вы, женщина, одинокая, сомнительного рождения, сможете противостоять им?

Она рассмеялась, и в её смехе прозвучало злорадство.

— Бедная Амелия, здесь воля курфюрста — закон. Неужели вы думаете, что новый курфюрст станет разговаривать с вами, если у вас не будет надёжной поддержки? Его высочество хорошо это знал. Ваш брак был организован ещё до того, как курфюрст послал за вами; Конрад знал о своём участии в этом плане. Разве мне не были даны указания рассказать вам о нём, чтобы вы заранее его узнали? Я получила приказ… беречь вас, защитить вас после смерти его высочества, позаботиться о вашем браке…

Голос её гремел так властно, взгляд был таким повелительным и уверенным, что на мгновение я почувствовала себя беспомощной, как птица в лапах кошки. Но меня поразила абсурдность её слов. Неужели она считает, что на меня так легко воздействовать, что я покорно соглашусь со столь нелепым планом?

— Никакого брака не будет… — прервала я её, возвысив голос настолько, чтобы прервать поток слов. — У меня о нём не было ни малейшего представления.

Рука графини метнулась и сжала моё запястье, как стальная, а не из плоти и кости.

— Вы подчинитесь воле его высочества — зачем иначе вы здесь?

Я не пыталась вырваться. Наоборот, ответила спокойно:

— Я приехала сюда по единственной причине, графиня, поскольку моя бабушка хотела признания, что она законная жена… как следует по законам моей страны.

— Вашей страны? — с её круглого лица ушло дружелюбное выражение. — Вы принадлежите династии, Гессенской династии, вы обязаны подчиниться воле его высочества…

Я покачала головой.

— Я ничьей воле не подчиняюсь, только своей собственной. И приехала сюда не для того, чтобы стать участницей чьей–то интриги, а только по той причине, которую указала. Что касается сокровища… пусть переходит к аббатиссе или к новому курфюрсту, если они этого хотят. Я готова подписать любой документ, если это необходимо…

Графиня резко дернула меня за руку, дёрнула так неожиданно, что я едва не потеряла равновесие.

— Вы должны выполнить его последнюю волю… — другой рукой она ударила по листку. — Разве вы не читали этого, глупая девчонка? Неужели вы думаете, что при дворе кто–нибудь поверит вашим глупостям? С вами могут сделать что угодно. У вас тут нет никаких прав, понятно? Есть только воля нового курфюрста… А он легко поддаётся влиянию… что услышит последним, так и делает. И так изо дня в день. Вы спасётесь от опасности, только если рядом с вами будет сильный и решительный человек.

Конрад всё приготовил к этому дню. Он знал, что должен будет сделать, когда его высочество пошлёт за ним. Зачем он, по–вашему, приехал сюда? Потому что нельзя терять времени. Вы должны оказаться в безопасности, под охраной, прежде чем завещание станет известно. Конрад обладает влиянием, у него много друзей. Никто не тронет вас, если он встанет рядом, как гвардеец…

Как гвардеец! Прежде всего я услышала это слово во всей её ерунде. Гвардеец — полковник! Неужели он участвовал в этом плане моего деда? Привёз меня в Гессен, зная, что я против воли должна быть выдана замуж за незнакомца, которого невзлюбила с первого же момента? Монархические браки часто заключаются так: иногда невеста и жених не видят друг друга до самой церемонии. Но я не монарх и не стану участвовать в таком деле. Полковник… Я не могла поверить, что он знал об этом. Однако у меня хватило ума не упоминать о нём, потому что знала, что графиня его не любит.

— У вас перед глазами последний приказ его высочества, отданный вам, — она снова указала на листки. — Вы должны подчиниться ему.

Снова во мне вспыхнул гнев. Ворваться в мою жизнь с таким нелепым планом, пытаться изменить моё будущее так, чтобы оно стало невыносимым! Я с силой вырвала руку и собрала листочки со стола, последний и самый сомнительный по–прежнему лежал сверху.

— Обсуждать это больше нет необходимости, графиня, — собрав всю силу воли, я пристально посмотрела на неё. — Моё согласие не нужно. Моя жизнь ничего не значит для нового курфюрста… если я скажу, что отказываюсь от того, что оставил мне дедушка. Поэтому он не будет заставлять меня. Нужно только дать ему знать, что я от всего отказываюсь, и от завещания, и от родственных связей, что я незаметно вернусь к себе на родину. Очень простое и надёжное решение.

— Дура! — лицо её исказилось до уродливости. — Как вы не можете понять? Это ваша родина, вы подданная её правителя. И не должны причинять ему неприятностей. Неужели вы думаете, что он выпустит вас за границу… туда, где вы сможете причинить неприятности?

— Я дам слово… подпишу любой документ, какой он потребует…

— Тьфу! — она чуть не плюнула мне в лицо. — Слова нарушаются так же легко, как даются, соглашение можно забыть, когда окажешься вне досягаемости…

Я снова рассердилась.

— Моё слово не будет нарушено! И соглашение, которое я подпишу, сохранит силу. Я не выйду за человека, которого не знаю, в чужой стране по капризу умершего, который до самой смерти никак не был со мной связан. Это безумие, графиня. Неужели вы сами не видите?

Лицо её раскраснелось, пухлые руки сжались в кулаки. Приходилось признать, что она вполне уверена в себе. Какое же у неё сложилось мнение обо мне, если она поверила, что так легко убедит меня согласиться с этим нелепым планом? Но она выросла при дворе, она привыкла к тому, что любой каприз правителя становится нерушимым приказом. Наверное, она просто не понимает, что кто–то может быть свободен от страхов и давления такой жизни, привык совсем к другому.

Она сделала видимое усилие, чтобы овладеть собой.

— Графиня, — мой временный титул прозвучал очень официально. — Оставляю вас, чтобы вы серьёзно обдумали мои слова. Ещё раз должна подчеркнуть, что вы очень уязвимы и его высочество новый курфюрст может сделать с вами что угодно. Последствия упрямства никогда не бывают приятными, они могут стать опасными.

И совсем в другом настроении, чем вошла в эту комнату, она вылетела, предоставив мне возможность, как я была уверена, понять всю глупость своего поведения.

И я задумалась. Она говорила правду: в этой стране слова её правителя — закон. Новому курфюрсту не понравится, что его родственник оставил свои сокровища незнакомой молодой женщине, той самой, чьё существование оживит старый скандал. Приходилось также признать, что в этом его полностью поддержит принцесса Аделаида. Я в чужой стране, где у меня нет никаких прав и мне не к кому обратиться за помощью. Разве что… полковник…

Но если он знал о планируемом браке, знал с самого начала, что меня сразу отдадут человеку, выбранному дедом, он мне не поможет. Я и здесь видела опасность, мне не нужно было предупреждение графини. Она не принесла бы мне эти листочки с каракулями, если бы они не попали из рук полковника в руки тех, кого я могла считать своими врагами.

Я снова разгладила последний листок. Я не видела, как он был написан. Сравнивая слова на нём с другими листками, я убедилась, что написаны они той же рукой. И прочла их вслух, стараясь понять, что заставило моего деда написать их.

«Должна быть осторожна…» Это обо мне? Да, пожалуй, правда.

«Выйди замуж… организует…» Это подтверждает слова графини.

«Он спасёт тебя». Муж, который встанет между мной и теми, у кого есть основания ненавидеть меня. И последние каракули — начало имени? Какая–то петля, уходящая к концу страницы, словно перо выпало из пальцев, а они не смогли удержать его.

Неужели курфюрст понял, что смерть близка, и сделал последнюю попытку поговорить со мной таким образом? Или…

Я сидела неподвижно, разложив листки у себя на коленях. В голову мне пришла мысль, которая могла свидетельствовать об ещё больших неприятностях впереди. Допустим, в этом дворе, пронизанном интригами, кто–то собрал эти листки, на время скрыл их, а потом передал тем, кто заплатил за них золотом — или влиянием? Граф был послан сообщить новому курфюрсту о его восхождении. Фон Црейбрюкенов могли считать людьми, лелеющими самые честолюбивые планы.

И вот, получив эти листки и узнав о моём ночном посещении умирающего, кто–то воспользовался случаем и дописал последний листок, несмотря на всё его сходство с остальными. Загадочное «он» в этой записке — разве не говорило это против того, что графиня решила воспользоваться возможностью и продвинуть барона? Ведь можно было написать имя. Или она настолько хитра, что решила не называть имени, только намекнуть? И подкрепить свои слова утверждением, что всё было организовано ещё до моего отъезда из Мэриленда?

Меня опутали как паутиной. Я была уверена только в одном: я не выйду за барона и должна выбраться из Гессена как можно быстрее. Сокровище, это злополучное наследство — мне ничего не было нужно. Неужели никто не поверит, что я его не хочу? Графиня утверждала, что новый курфюрст слабый человек, его легко убедить…

Я смяла листочки одной рукой. Что мне делать? И что возможно сделать? Золото хранилось в потайном кармане. К несчастью, это были все иноземные монеты, их легко проследить. Тем не менее это всё же золото. Гостиница, о которой говорила Труда, располагалась на дороге к курорту и в Вену. Но как мне выбраться из Кестерхофа? Теперь, после приезда графини, за мной будут следить ещё пристальней.

Единственная моя надежда — Труда. Я позвонила, чтобы вызвать служанку, хотя и не знала, насколько можно посвятить её в свои затруднения. Если действительно придётся бежать, будет ли она верна мне или останется на стороне тех людей, чей гнев может настичь её? Никогда в жизни не чувствовала я себя такой беспомощной и одинокой, как в то время, которое, казалось, растянулось на часы, прежде чем знакомое царапанье в дверь возвестило о приходе Труды.

Девушка снова превратилась в послушную служанку, ожидающую приказа. Я отошла к выходящему на балкон окну и поманила Труду к себе. Если нас подслушивают, это место самое безопасное.

— Труда… — я ещё не собралась с мыслями, не приняла решения, не составила никакого плана. Но мне нужен был кто–нибудь, в ком я могла черпать надежду.

Она взглянула на меня, потом на дверь. Невозможно было ошибиться в значении этого жеста. Потом заговорила, едва шевеля губами, так что я с трудом различала её шёпот:

— Отругайте меня… Я что–то сделала не так, и вы рассердились…

Я поняла её замысел. Никто не должен заподозрить, что я доверяю Труде. Я огляделась в поисках вдохновения, потом торопливо спросила, почему не подготовлено новое платье, то, которое я вымочила в росе и должна была снять. Говорила я раздражённо, как только могла, и это было достаточно легко после разговора с графиней.

Труда не ответила, но быстро протянула руку и положила на столик у кровати небольшой многократно сложенный листок. Потом пошла к гардеробу и достала другое платье, положила на кровать и встала за мной, чтобы развязать корсет. Я уже взяла листок и расправила его. Короткая записка, и хотя я чего–то подобного ожидала, меня словно ударили.

«Полковник Ф. арестован. Никто не знает, куда его поместили».

Итак — я одна! До сих пор я сама не сознавала, что всё ещё надеюсь на помощь полковника Фенвика. Хотя не представляла, как он это сделает. Хорошо, придётся спасаться самостоятельно.

Я разорвала листок на мелкие клочки и передала их Труде, которая сложила бумагу в карман передника, кивнув в знак понимания. Переодевшись, я подошла к туалетному столику и принялась разглядывать в зеркале своё лицо.

Отражение выглядело вполне обычным, я не смогла ничего увидеть на своём лице, что свидетельствовало бы о нанесённом ударе. Он арестован? За что? Кем? Нет, это не моё дело; я не должна тратить время на рассуждения о судьбе человека, который убедил меня пуститься в эту авантюру.

Теперь — мне не стоит оставаться в этой комнате, скрываться, как преследуемый зверь, ожидать, пока меня извлекут из этого мнимого убежища. А что, если я прикинусь, что согласна с предложением графини, сыграю роль послушной женщины? Успокоятся ли мои тюремщики? Пока я могла надеяться только на это.

— Где графиня?

— В зелёной гостиной, благородная леди.

Итак, графиня тоже предпочла держаться в стороне от тёмной древности нижних покоев и обосновалась на втором этаже Кестерхофа. Зелёная гостиная была напротив моей, и я быстро пошла туда, надеясь, что моё внутреннее волнение не будет заметно. Если я смогу использовать то невозмутимое выражение, которое бывало у моей бабушки в моменты кризиса, мне будет спокойней. Но вдруг в неожиданном порыве я не стала открывать дверь, а вернулась в свою комнату и раскрыла шкатулку, где лежали мои немногие украшения и куда я спрятала ожерелье с бабочками после возвращения из дворца.

Графиня рассказывала, что такие украшения давали за мужество. А никому так не требовалось мужество, как мне сейчас. Я надёжно застегнула ожерелье, почувствовав, как холодное железо коснулось кожи. Вооружённая таким образом, я отправилась навстречу противникам.

Потому что графиня была не одна. Рядом с ней, вытянув ноги в сапогах к камину, в котором в этот тёплый день не горел огонь, сидел в кресле барон фон Вертерн. Он сразу встал, поклонился мне и улыбнулся, растянув губы, но не поднимая их. Его внимательный взгляд устремился к ожерелью. Мне показалось, что глаза его на мгновение расширились, но, может, я ошиблась.

— Амелия! — к графине вернулось прежнее дружелюбие, она вскочила, быстро подошла ко мне, взяла за руку и подтянула к себе. Мне не нужно было следить за ней, чтобы понять, что она пытается разгадать выражение моего лица, узнать, насколько подействовали на меня её аргументы, в сущности угрозы. Мне нужно было сыграть свою роль, а я очень опасалась, что не сумею никого обмануть.

— Я подумала, — ничего лучше такого начала не пришло мне в голову. — Как вы сказали, Луиза, моё положение здесь трудное. Чего мы хотим и что можем — иногда это совершенно разные вещи, — я с трудом подбирала слова, составляя из них фразы, сейчас это было моё единственное оружие. — Всё произошло так неожиданно. Я не могу разом менять всю свою жизнь. Мне нужно время…

— Дорогая леди, — барон улыбался. — Боюсь, наша Луиза в своей заботе о вашем благополучии слишком резко описала то, что вы назвали «трудным положением». Но трудности действительно существуют и могут оказаться серьёзными. Поймите, я не хочу пугать вас, но вы умная женщина, и вам следует продемонстрировать факты, какими бы неприятными они ни показались.

Его высочество из–за своей болезни не мог ясно дать понять тем, кто недостаточно хорошо его знает, каково его желание. К несчастью, он слишком приблизил к себе некоторых советников — или фаворитов, у которых были свои мотивы оставлять вас в неведении. Когда он послал за вами, здоровье его было в лучшем состоянии и он собирался официально представить вас при дворе, обезопасить вас всеми возможными способами и оставить вам в наследство то, что многие годы составляло его главную радость.

Но потом случился второй удар, лишивший его речи и подвижности. Он стал пленником в собственном дворце. Те, кому он не доверял, окружили его такой охраной, что его подлинные друзья могли проникать к нему с огромным трудом и то только на глазах у врагов. С большими усилиями мне, у которого тоже в жилах течёт его кровь, удалось повидаться с ним.

Больше всего в последние дни его заботила ваша безопасность. Он оказался совершенно беспомощным, но. хотел увидеть вас, передать свои чувства. Собственные дети не принесли ему утешения, сын его умер, одна из дочерей тоже, другая похожа на мать и не любит его. Хотя вы можете в это не поверить, леди, у него было пылкое сердце. Обстоятельства и долг навязали ему очень несчастливый брак без любви. И так трудно ему было делать то, что он вынужден был делать, что он мало кому раскрывал свои истинные чувства. Мне была оказана честь, — барон помолчал, перестал улыбаться, взгляд его не отрывался от моего лица, — быть его доверенным человеком. Моё утешение в том, что я никогда не обманывал его доверия и не обману сейчас.

Мне оказана честь заботиться о безопасности единственного человека в мире, связанного с той, о ком он помнил и кого любил. Единственной подлинной его супругой была ваша бабушка, я слышал это из его собственных уст…

Впервые барон произвёл на меня впечатление. Его слова значили для меня больше, чем все угрозы и приманки графини. Он не говорил о наследстве и «сокровище», но о том, о чём я сама догадалась во время свидания с умирающим… о том, что он думал о прошлом.

— Хорошо понимая, что вас окружат интриги и опасности, если вы окажетесь беззащитны, он попросил меня поклясться, что я буду защищать вас всеми своими силами и возможностями. И сделал единственное, что может полностью обезопасить вас, — решил организовать наш брак…

Меня успокоили его ссылки на доверие дедушки. Но я тут же пришла в себя.

— Сэр, — сказала я как можно увереннее, — он сам пострадал от такого заранее организованного брака. Вы только что говорили об этом. Как он мог приготовить то же самое для меня? Вы очень добры, но я уже предлагала Луизе… есть другой выход из неприятностей, и я хочу воспользоваться им. Мне не нужно наследство, оставленное дедушкой, оно ничего для меня не значит. На родине у меня достаточное состояние, чтобы я могла спокойно жить. Со смертью курфюрста и бабушки у меня нет никаких причин показываться при дворе, вообще находиться в Гессене. Моё присутствие здесь предполагалось хранить в тайне. Пусть так и будет. Мне нужно только заверить нового курфюрста, что это наследство кажется мне ненужной тяжестью, вызывающей тяжёлые воспоминания, и покинуть эту страну так же незаметно, как приехала. Об этом будут знать только те, кто привёз меня… и, может, новый курфюрст.

— Изобретательный план, — барон снова улыбнулся, чуть снисходительно. Улыбка его означала, что на самом деле он считает план не «изобретательным», а глупым. — Боюсь только, что его нельзя будет осуществить. Воля его высочества и его условия уже известны. К несчастью, принцесса Аделаида тоже узнала о происходящем. У принцессы, моя дорогая леди, характер матери. И у неё имеются очень влиятельные друзья. Некоторые из них близки к новому курфюрсту. Они никогда не поверят, что вы серьёзно намерены поступить, как сказали мне. Они будут убеждены, что если вам позволят покинуть Гессен, вы тут же откажетесь от всех своих обещаний, вслед за чем последует большой скандал и масса неприятностей. Курфюрсту очень легко сделать так, чтобы вы навсегда остались тут, под его контролем. Ему стоит написать приказ, и вы окажетесь в пожизненном заключении! Найдётся ли тогда кто–нибудь настолько сильный, чтобы потребовать вашего освобождения? Есть ли у вас в вашей стране друзья, которые могут сделать это?

Не могу отрицать, что он потряс меня. Он говорил то же самое, что графиня, но именно повторение так убийственно подействовало на меня. Я видела ужасную логику его рассуждений и снова вспомнила рассказы об абсолютной власти этих немецких правителей. Сокровище для меня ничего не значило, но как может человек, выросший в постоянном восхищении его великолепием, поверить, что оно мне не нужно?

— Если же вы выйдете замуж, у вас будет муж и влиятельные сторонники при дворе. Тогда против вас ничего не смогут предпринять. К тому же… — он впервые оторвал от меня взгляд и посмотрел на графиню.

Она выглядела слегка встревоженной.

— То, о чём он хочет сказать вам, дорогая Амелия, — дело очень деликатное, но времени у нас мало, и мы не можем быть слишком чопорными. Такой брак может быть заключён фиктивно, для вашего удобства, понимаете?

Я почувствовала, что краснею. А графиня продолжала уже несколько решительнее.

— Спустя какое–то время, когда ваши трудности останутся позади, Конрад увезёт вас за границу. Брак будет легко расторгнуть, может быть, в вашей стране. Вы будете свободны и сможете жить, как хотите. И так как вы клянётесь, что сокровище вам не нужно, я думаю, это можно будет организовать… конечно, если вы…

— У меня есть знакомый судья, — подсказала я. — Для меня это очень трудное решение, барон фон Вертерн. Согласие, даже в таких обстоятельствах, противоречит всему, во что я верю, всему моему воспитанию. Подобное событие принесло моей семье столько горя в прошлом. Я не могу ответить вам немедленно… мне нужно подумать.

— Но у нас нет времени, моя дорогая, — может быть, он считал, что убедил меня и теперь, как охотники на этих древних панелях, решил нанести последний смертельный удар, чтобы покончить с моими колебаниями.

— Повторяю, мне нужно подумать, — я настаивала на своём. Должна признаться, что меня потрясли слова графини. Полковник — нет, с той стороны мне ждать нечего. Фенвик явно вышел из милости. И не только. Ему самому грозила большая опасность. Я была одна, но по–прежнему надеялась, что если у меня найдётся хоть немного времени, я сумею вырваться из сети.

Графиня встала.

— Время поесть, — объявила она, как радушная хозяйка. — Давайте на час забудем обо всём. От тревог ухудшается аппетит.

К несчастью, обед накрыли в одной из тёмных низких комнат на первом этаже. И хотя день был тёплый, мрак и промозглость этой комнаты заставляли меня дрожать. У меня не было аппетита, и я только пробовала предлагаемые блюда, хотя графиня рекомендовала особый омлет с такой настойчивостью, что было бы невежливо отказаться. Блюдо оказалось вкусным и очень острым. Пришлось чаще, чем я собиралась, обращаться к бокалу с вином. По крайней мере эта часть немецкого происхождения во мне никогда не сказывается, я не люблю пить. Оба моих спутника ели и пили вдоволь. Барон был очень внимателен, он обсуждал новости из Аксельбурга, говорил о новом курфюрсте, вёл себя обычно, как в любом обществе.

Я опустошила свой бокал, но не напилась. Мне почему–то захотелось воды, рот у меня горел, язык как будто разбух. В бокале оказалось ещё вино, хотя я не помнила, как наливала его.

В комнате так стемнело, что я удивилась, почему не зажигают свечи, чтобы отогнать выползающие из углов тени. Так темно… Может, собирается буря?

У меня неожиданно закружилась голова, я ухватилась за край стола для поддержки. Я падала… Что такое? Последнее, что я помню: полупустой бокал с вином и какое–то возникшее в сознании опасение — слишком поздно.