Мигель Фернандес родился в Латинской Америке, в области, известной под названием Уругвай. Семья его была древней и богатой, он был одним из немногих, кто никогда не голодал. У него были книги, музыка, театры, лошади, лодки. Он играл в поло за свой континент в мировых первенствах и переплыл на яхте Атлантику. Он даже проделал большую стратиграфическую работу на Луне и Венере. Он смеялся со множеством людей, любил множество женщин и ушел к звездам с песней.

Он умер на Троэсе.

Это произошло с жестокой быстротой. Через две недели кончились открытые прерии и начался медленный подъем к голубым очертаниям гор, возвышавшихся на горизонте. Это была земля высоких грубых трав, больших групп деревьев, холодных рек с быстрым течением. Здесь всегда дул ветер, а неба не было видно из-за множества летающих животных. Продвижение вперед замедлилось, так как рорванцы кружили, отыскивая пологие склоны, но тем не менее в день проходили около тридцати километров. Эвери сказал, что спрашивал, сколько им еще придется идти, но не понял ответа.

Отряд растянулся цепочкой среди разбросанных валунов. Все вокруг было полно жизни: тетраптеры размахивали всеми четырьмя крыльями, маленькие зверьки убегали в испуге. Останавливались и смотрели на путешественников немигающими глазами рогатые рептилии. Лоренцен шел впереди рядом с Аласву, пытаясь пополнить свой рорванский словарь, указывая на разные предметы и прося назвать их. Он увидел на склоне маленькое разноцветное животное, что-то вроде ящерицы, и указал на него.

— Веланзу, — сказал рорванец. Благодаря практике Лоренцен научился различать некоторые фонемы. Раньше все они звучали для него одинаково.

— Нет, — астроному казалось странным, что Эвери все еще не знает слов «да» и «нет». Быть может, язык рорванцев не обозначал эти понятия. Однако «нет» он сказал по-английски.

— Я знаю это слово, оно обозначает «камень». А я имею в виду эту ящерицу. — Лоренцен подошел к животному поближе и снова указал на него. Двойное солнце отражалось на переливчатой шкуре.

Аласву заколебался.

— Шинарран, — сказал он наконец, вглядевшись получше. Лоренцен занес это слово в блокнот и пошел дальше.

И тут же услышал крик Фернандеса.

Лоренцен обернулся. Геолог упал, ящерица вцепилась ему в ногу.

— Что за черт?!

Лоренцен бросился обратно, вскарабкался на скалу и успел увидеть, как Торнтон схватил ящерицу за горло, бросил на землю и раздавил голову сапогом.

Все столпились вокруг Фернандеса. Он смотрел на них полными боли глазами.

— Холодно, — проговорил он по-испански.

Торнтон разрезал штанину. Все увидели укус и пурпурный цвет вокруг него.

— Яд! Быстро аптечку первой помощи! — выкрикнул марсианин.

— Вот. — Эвери мягко отстранил Торнтона и склонился над Фернандесом. Как психолог он был знаком с медициной. Его нож сверкнул, разрезав тело.

Фернандес дышал с трудом:

— Не могу… дышать… Матерь божья… Я не могу дышать…

Эвери склонился к ране, но тут же выпрямился.

— Нет смысла высасывать, яд уже добрался до груди, — голос его был тусклым.

Рорванцы беспомощно толпились вокруг, глядя так, будто хотели что-нибудь сделать, но не знали что. Глаза Фернандеса закатились, он перестал дышать.

— Ему парализовало органы дыхания. Надо сделать искусственное. — Гуммус-луджиль взял руки уругвайца в свои огромные лапы.

— Бесполезно, — Эвери пытался нащупать его пульс. — Сердце остановилось.

Лоренцен стоял очень тихо. Никогда раньше он не видел умирающих. Б этой картине не было ничего величественного. Фернандес лежал, нелепо свернувшись. Лицо его посинело, маленькая струйка слюны все еще текла из уголка рта. Ветер прорвался между людьми и взъерошил ему волосы. Смерть — непривлекательное зрелище.

— Вызываю лагерь, — Гуммус-луджиль схватился за рацию. — Ради бога, вызываю лагерь. У них есть средства оживления.

— Только не от этого яда, — сказал Эвери. — Он пахнет как синильная кислота. А быстрота действия!.. Боже, он уже во всей крови!

Они долго стояли молча.

Гуммус-луджиль вызвал Гамильтона и доложил о случившемся. Капитан застонал.

— Бедный маленький чертенок! Нет, бесполезно везти его в лагерь.

Ответ капитана пришел по радио в виде точек и тире. Рорванцы смотрели. Выражение их лиц было непонятно. Может, они считают это каким-то ритуалом — люди разговаривают со своим богом.

— Спросите, что нам делать, — сказал Эвери. — Скажите, что рорванцы собираются продолжать путь, и я хочу идти вместе с ними.

— Похороните геолога и поставьте опознавательный знак, — пришел ответ. — Не думаю, чтобы в этих обстоятельствах следовало считаться с его религией. Кто-нибудь из вас хочет вернуться в лагерь?

Вертолет готов… Нет? Ладно, тогда идите дальше и, ради любви всех людей, будьте осторожнее.

Потребовалось немало времени, чтобы выкопать могилу теми инструментами, которые были у них с собой. Рорванцы помогали, а потом принесли груду обломков, чтобы образовать могильный холмик. Эвери взглянул на Торнтона.

— Не скажете ли вы несколько слов? — очень мягко спросил он.

— Если хотите, — ответил марсианин. — Он был, знаете ли, не моей веры, и здесь нет никого его религии. Поэтому я просто скажу, что он был хорошим человеком.

Было ли это лицемерием, размышлял Лоренцен. Торнтон, для которого Фернандес был папистом. Проклинавший его за шумливость Гуммус-луджиль. Фон Остен, называвший его «собакой» и «дураком». Эвери, для которого Фернандес был еще одним поводом для беспокойства. Я сам, никогда не сближавшийся с этим человеком. Даже рорванцы… Бее они стояли вокруг могилы. Они больше ничего не могли сделать для мертвого под этими скалами. Хотели ли они сделать больше, пока он жил?

Когда они кончили, было слишком поздно пускаться в путь. Они собрали сухие ветки и траву для костра, поужинали и сидели молча.

Джугау и Эвери начали свои лингвистические занятия. Фон Остен угрюмо свернулся и уснул. Остальные рорванцы шепотом переговаривались друг с другом. Костер громко стрелял, за освещенным кругом виднелась залитая луной земля, ветер свистел в деревьях. Тут и там в темноте раздавались крики животных. Это была не земная ночь — люди никогда не знали такой ночи, не знали этого холодного звездного неба с огромным двойным полукругом созвездий, не слышали таких звуков. Как далеко от дома! Долго придется блуждать душе Мигеля Фернандеса, пока она доберется до зеленых равнин Земли.

Лоренцен почти бессознательно бормотал слова древней песни и смотрел на смутно вырисовывающийся, красный от костра могильный холмик. Тень и свет колебались на нем, и казалось, он шевелится, словно человек, лежавший под ним, слишком любил жизнь, чтобы успокоиться.

Подошел Гуммус-луджиль и тяжело опустился рядом с Лоренценом.

— Одного нет, — пробормотал он. Колеблющийся свет выхватил резкие черты его лица. — Сколько еще погибнет?

— Гамильтон откровенно опасался как раз таких вещей, — сказал Лоренцен. — Не землетрясений, не чудовищ, не большеголовых спрутов, а змей, микробов и ядовитых растений. Он был прав.

— Существо с цианидом в пасти. Что у него должен быть за метаболизм? У него не может быть, как у нас, крови. — Инженер вздрогнул. — Холодная ночь.

— Это можно преодолеть, — ответил Лоренцен.

— Если больше опасаться нечего, тогда еще не так плохо.

— О, конечно, конечно. Я бывал в переделках и похуже. Тут эта проклятая внезапность… Бы ведь тоже едва не дотронулись до нее. Я видел.

— Да… — Лоренцен почувствовал озноб при этой мысли. Только сейчас до него дошло: Аласву не предупредил его. Лоренцен заставил себя успокоиться и последовательно обдумать все происшедшее. Рорванец Аласву не оттащил его от ядовитой ящерицы.

Лоренцен посмотрел на маленькую группу туземцев у костра. Они сидели в тени, только глаза сверкали во тьме. О чем они думают? Что готовят для пришельцев со звезд?

Лоренцену захотелось сказать Эвери… Нет, пока не стоит. Возможно, это случайность. Возможно, эти ящерицы редки, может, эта группа рорванцев никогда не видела их раньше? Аласву сам был в нескольких сантиметрах от него. Туземцы не могут быть так глупы, чтобы обставить убийство всех людей как несчастный случай!

Но «Да Гама» так и не вернулся.

Лоренцен с усилием повел плечами, чувствуя усталость и возбуждение. Его подозрения ребяческие, и он знал, что Эвери так и воспримет их. Если же рассказать фон Остену, немец захочет расстрелять рорванцев на месте. Гуммус-луджиль и Торнтон… Нет, не сейчас. Вначале Лоренцен должен убедиться сам, прежде чем выставлять себя на посмешище.

Он посмотрел в темноту на западе. Они направлялись туда: в горы, в каньоны, в ущелья, где на узких, скользких тропах могло случиться всякое. И они не могут повернуть назад, хотя не имеют ни малейшего представления, что их ожидает.