Первые три-четыре дня были мучительными, затем мускулы привыкли, и люди стали ежедневно проходить по сорок километров без особого напряжения. Путешествие было однообразным. До горизонта расстилались только прерии. Дождь людей не останавливал. Они шли в водонепроницаемых костюмах, а рорванцы, казалось, вовсе его не замечали. Встречалось много широких рек, но все они были мелкими — можно перейти вброд — и давали возможность наполнить дорожные фляги. Длинноствольные ружья туземцев на расстоянии одного-двух километров поражали обильную дичь, а когда не попадались животные, вокруг было множество диких растений, стебли, листья и корни которых были вполне питательными. Гуммус-луджиль, несший рацию, ежевечерне связывался с лагерем (передача шла на Морзе, чтобы туземцы не поняли, что такое радио). Гамильтон установил треугольником три робостанции, которые пеленговали их передачи, и таким образом всегда знал, где находится отряд. Его сообщения не содержали ничего особенного, только дальнейшие уточнения того, что они и так уже знали.

Рорванцы для нахождения пути использовали компасы и карты, отличающиеся от земных, но все же можно было понять их назначение. Карты были начерчены от руки, хотя это не значило, что туземцы не знают печати. Пинии на картах были топкие, словно проведенные китайской тушью. Карты были исполнены в характерной меркаторской проекции с решеткой линий, а начальный меридиан проходил через южный магнитный полюс. Похоже, туземцы знали истинную форму своей планеты.

Лоренцен постепенно научился различать характерные особенности каждого из туземцев. Аласву говорил быстро, был порывист и разговорчив. Силиш медлителен и тяжеловесен. Янусарран имел вспыльчивый характер. Джугау казался наиболее интеллигентным, он проводил много часов с Эвери. Лоренцен старался принимать участие в уроках языка, но без особого успеха. Они уже вышли за пределы элементарных сведений, хотя Эвери утверждал, что по-прежнему говорит с трудом.

— Бы должны научить меня тому, что знаете сами, Эд, — просил астроном. — Вдруг с вами что-нибудь случиться… Что мы тогда будем делать?

— Подадите сигнал, прилетит вертолет и заберет вас, — ответил Эвери.

— Но, черт побери, мне интересно!

— Ладно, ладно. Я составлю для вас словарь, но убежден, он вам не особенно поможет.

И действительно, словарь не помог. Что с того, что вы знаете, как назвать траву, звезду, дерево, ходить, бегать, стрелять? Что делать дальше с этими словами? Эвери просиживал вечера у костра, беседуя с Джугау. Красно-коричневый свет озарял его лицо и отражался в нечеловеческих глазах туземца. Их голоса поднимались и опускались в мяуканье, громыхании, свисте, их руки двигались жестикулируя — и все это не имело для Лоренцена ни малейшего смысла.

Фернандес взял с собой гитару и наигрывал по вечерам свои песни. Аласву изготовил небольшую четырехструнную арфу с резонирующими стенками и производившими дрожащий эффект струнами и присоединился к Фернандесу. Вместе они производили комичное впечатление: Аласву наигрывал кукарачу, а Фернандес пытался подражать рорванским мелодиям. У Гуммус-луджиля были с собой шахматы. Через некоторое время Силиш уловил смысл игры, и они стали устраивать соревнования. Это было мирное, дружеское путешествие.

Лоренцена угнетала тщетность их действий. Иногда ему хотелось, чтобы он не попадал на борт «Хадсона», хотелось вернуться на Пуну, заниматься своими инструментами и фотографиями. Конечно, они открыли новую расу, но… Какое дело до всего этого человеку?

— Нам не нужны ксенографические наблюдения, — сказал он Торнтону. — Нам нужна планета.

Марсианин поднял брови.

— Вы действительно думаете, что эмиграция может разрешить проблему народонаселения? — спросил он. — Нельзя таким путем переселить более нескольких миллионов человек. Допустим, сто миллионов за пятьдесят лет, если организовать челночные перевозки, и не забудьте, на все это потребуются деньги. Новорожденные быстро заполнят вакуум.

— Знаю, — сказал Лоренцен. — Обо всем этом я слышал и раньше. Я имею в виду другое… нечто психологическое. Просто знание, что здесь передний край, что тут, прижавшись спиной к спине, человек сможет начать все сначала. Что любой человек из народа будет здесь сам себе хозяин. В этом громадное отличие от Солнечной системы. Это основное отличие от тяжелого социального угнетения полностью изменяет взаимоотношения людей.

— Я удивлен. Не забудьте, что самые жестокие человеческие войны в истории последовали после открытия Америки и вторично после заселения планет Солнечной системы.

— Но теперь будет не так. Человечество, я уверен, устало от войн. Оно нуждается в чем-то новом, более значительном.

— Оно нуждается в Боге, — с пуританской страстью сказал Торнтон. — Последние два столетия показали, что Бог наказывает забывших его людей. Они не спасутся, улетев к звездам.

Лоренцен покраснел.

— Не понимаю, почему вы всегда смущаетесь, когда я говорю о религии, — сказал Торнтон. — Я хотел бы обсудить ее на разумной основе, как остальные предметы.

— Мы никогда не придем к соглашению, — ответил Лоренцен.

— Напрасная трата времени.

— Бы хотите сказать, что не будете слушать? Что ж, — пожал плечами Торнтон, — я не особенно верю в колонизацию, но любопытно было бы посмотреть, что же из этого выйдет.

— Мне кажется… Я думаю, что бы ни случилось, ваш марсианский дом будет избавлен от последствий, — проговорил Лоренцен.

— Нет, не обязательно. Господь может и нас наказать. Но мы выживем. Мы живучий народ.

Лоренцен вынужден был признать его правоту. Соглашаетесь вы с сектантами или нет, невозможно отрицать, что они боролись за свою мечту как герои. Они колонизовали огромную, пустынную, заброшенную планету и заставили ее расцвести. Их распевающие псалмы батальоны сокрушили империю Монгку и победили Венеру. Верующие, как бы их ни называли — христиане, сионисты, мусульмане или представители любой другой веры, потрясавшей историю, обладали особым ценным качеством. Но разумный человек не мог понять их веры. Если он понимал ее, то уже переставал быть разумным.

Лоренцен посмотрел на мешковатые фигуры рорванцев. Какие мечты скрываются в этих нечеловеческих головах? За что они смогли бы раболепствовать и убивать, обманывать и умирать? За свою планету?