Начало определяет конец, но я почти ничего не могу сказать о происхождении Джека Хейвига, несмотря на то, что принимал его появление в мир. Кто мог в холодное февральское утро 1933 года подумать о генетических кодах, или о работе Эйнштейна, как о чем-то, что может спуститься с математического Олимпа и жить среди обычных людей, или о силе территорий, которые мы так легко собирались завоевать? Помню, что роды были долгими и трудными. Он был первым ребенком Элеонор Хейвиг, миниатюрной и очень тогда молодой женщины. Мне не хотелось делать кесарево сечение; может, моя вина в том, что больше у нее с этим мужем не было детей. Наконец красное сморщенное существо благополучно оказалось у меня в руках. Я шлепнул ребенка по заду, чтобы заставить его негодующе втянуть воздух, и он выпустил его с воплем. А дальше все пошло как обычно.

Роды проходили на последнем, третьем этаже больницы нашего округа, расположенной на самом краю города. Снимая хирургический халат, я смотрел в окно. Справа от меня над замерзшей речкой теснился Сенлак, в центре здания из красного кирпича, на засаженных деревьями улицах каркасные дома, вдали, возле железнодорожной станции, призрачно возвышаются элеватор и цистерна водонапорной башни. Спереди и слева от меня под низким серым небом расстилаются широкие белые холмы, местами заросшие лишившимися листвы деревьями, живые изгороди и несколько ферм. На горизонте темная полоса. Это леса Моргана. Стекло запотело от моего дыхания, от холода мое вспотевшее тело слегка вздрогнуло.

— Что ж, — сказал я негромко, — добро пожаловать на Землю, Джон Франклин Хейвиг. — Его отец настоял, чтобы заранее были подобраны имена для обоих полов. — Надеюсь, тебе будет хорошо жить.

Не лучшее время для рождения, подумал я. Депрессия нависла над всем миром, как зимнее небо. Прошлый год отмечен завоеванием Японией Маньчжурии, походом на Вашингтон за увеличение зарплаты и похищением Линдберга. Нынешний год начинался в том же стиле: Адольф Гитлер стал канцлером Германии… Вскоре в Белый Дом должен был вселиться новый президент, и отмена сухого закона казалась неизбежной. А весной наша местность так же прекрасна, как осенью.

Я отправился в комнату ожидания. Томас Хейвиг вскочил. Он никогда открыто не проявлял своих чувств, но на губах его трепетал вопрос. Я взял его за руку и, улыбаясь, сказал:

— Поздравляю, Том. Вы отец здорового мальчика. Я знаю — только что сам отнес его, слюнявого, в детскую.

Через несколько месяцев мне пришлось вспомнить об этой своей попытке пошутить.

Сенлак — торговый центр сельскохозяйственного района; в нем есть легкая промышленность, и это, пожалуй, все. Не имея выбора, я был ротарианцем (Член клуба «Ротари», всемирной сети клубов бизнесменов. — Прим. перев.), но находил предлоги, чтобы почти не участвовать в деятельности клуба, и редко ходил на его заседания. Не поймите меня неправильно. Эти люди близки мне. Они мне нравятся, я даже кое в чем восхищаюсь ими. Они соль земли. Просто я люблю и другие приправы.

В подобных обстоятельствах у меня и Кейт было немного друзей. Банкир ее отца, ставший и моим банкиром; я подшучивал над ним, говоря, что ему понадобился демократ, чтобы было с кем спорить. Библиотекарша из нашей публичной библиотеки. Три или четыре преподавателя колледжа Холберга с женами, хотя разделявшие нас сорок миль в те дни считались значительным препятствием. И еще Хейвиги.

Они были уроженцами Новой Англии и всегда немного тосковали по дому; но в 30-е годы приходилось принимать любую работу. Том был учителем физики и химии в нашей школе. И вдобавок тренировал местную футбольную команду. Стройный, с резкими чертами лица, не утративший юношеской живости и врожденной сдержанности, он хорошо справлялся со своей второй работой. Ученики любили его; у нас была неплохая футбольная команда. Элеонор — более смуглая и живая, она хорошо играла в теннис и активно участвовала в церковной благотворительности.

И я был удивлен, когда она однажды позвонила мне и попросила немедленно прийти. Я услышал истерические нотки в ее голосе.

В те времена квартира доктора отличалась от нынешних особенно в провинциальных городах. Я переоборудовал две комнаты в большом старом доме, где мы жили. Одна из них была предназначена для собеседования, другая — для осмотра и лечения, в том числе и для небольших хирургических операций. У меня был фармацевт и секретарь. Кэйт помогала в различного рода бумажной работе. Оглядываясь сейчас назад, я понимаю, что основная ее работа заключалась в том, что она развлекала ожидающих приема пациентов. Свои обходы клиентов я делал по утрам.

Я помню: день был очень жаркий, ни облачка вверху, ни дуновения внизу, деревья вдоль пути стояли словно из кованого зеленого железа. В их тени отдувались собаки и дети. Ни один птичий голос не смешивался с рокотом мотора моей машины. Меня охватил страх. Элеонор выкрикнула имя своего Джонни, а такая погода вызывает полиомиелит.

Но когда я вошел в ее прохладный дом, освежаемый вентилятором, она с дрожью обняла меня.

— Я схожу с ума, Боб? — спрашивала она снова и снова. — Скажи мне, что я не схожу с ума!

— Ну, ну, ну! — успокаивал я. — Ты вызвала Тома? — Том добавлял к своему скромному летнему жалованью плату за контроль качества продукции на маслобойне.

— Нет… я… думала…

— Садись, Элли. — Я высвободился. — По мне, ты вполне нормальна. Может, это жара на тебя подействовала. Успокойся… разожми зубы, покрути головой. Лучше? Хорошо, теперь расскажи, что случилось.

— Джонни. Их было двое. Потом снова стал один. — Она подавилась. — Другой Джонни!

— Да? Спокойней, я сказал, Элли! Давай разберемся постепенно.

Рассказывая, она умоляюще смотрела на меня.

— Я… я… я купала его, когда услышала детский крик. Подумала, что это из коляски на улице. Но звучало так, словно из… из спальни. Я закутала Джонни в полотенце — я ведь не могла оставить его в воде — и понесла с собой.

Взглянуть. И увидела: в колыбели был другой мальчик, голый и мокрый, он пинался и кричал. Я так удивилась, что… выронила своего. Я стояла, наклонившись над колыбелью, он должен был упасть на матрац, но, о Боб, он не упал. Он исчез. Прямо в воздухе. Я… инстинктивно попыталась его поймать. И схватила только одеяло. Джонни исчез! Должно быть, на несколько секунд я потеряла сознание. Я когда пришла в себя… стала искать… и никого не нашла…

— А как же незнакомый ребенок? — спросил я.

— Он… он не исчез, я думаю.

— Пошли, — сказал я. — Пошли посмотрим.

В комнате, испытывая огромное облегчение, я воскликнул:

— Да это не кто иной, как добрый старина Джон!

Она схватила меня за руку.

— Он кажется тем же самым. — Ребенок успокоился и загулькал. — И голос тот же. Но этого не может быть!

— Как это не может? Элли, у тебя галлюцинации. Неудивительно в такую погоду; ты все еще слаба. — В сущности, мне подобный случай никогда не встречался, тем более у такой уравновешенной женщины. Тем не менее мое предположение вполне вероятно. К тому же половина лечебного влияния терапевта в его голосе.

Она не была вполне убеждена, пока мы не достали свидетельство о рождении и не сверили отпечатки рук и ног мальчика. Я прописал ей успокоительное, выпил чашку кофе, подшучивая над женщинами, и вернулся к своей работе.

Поскольку больше ничего подобного не случалось, я совершенно забыл об этом инциденте. В том году наша единственная с Кейт дочь заболела воспалением легких и умерла вскоре после своего второго дня рождения.

Джонни Хейвиг был умным и впечатлительным мальчиком и предпочитал одиночество. Чем больше он овладевал своим телом и языком, тем меньше склонен был общаться со сверстниками. Ему нравилось рисовать за маленьким письменным столом, лепить из глины животных во дворе или плавать в маленькой лодке вдоль берега реки, когда взрослые брали его с собой туда. Элеонор беспокоилась о нем. Том нет.

— Я был таким же, — обычно говорил он. — В детстве тебя считают странным, отрочество проходит ужасно, но когда вырастаешь, это себя оправдывает.

— Нам надо внимательней за ним приглядывать, — заявила Элеонор. — Вы понятия не имеете, как часто он исчезает. О, конечно, для него это игра, он играет в прятки в кустах или в подвале. Замечательно — слушать, как мама бегает вверх и вниз по лестницам с криками. Но однажды он уйдет за изгородь и… — Она сжала руки в кулаки. — Он может попасть под машину.

Кризис наступил, когда мальчику было четыре года. К этому времени он понял, что исчезновения связаны с наказаниями, и перестал исчезать (насколько знали родители. Что происходит в его комнате, они не видели). Но однажды летним утром его в спальне не оказалось, и его нигде не смогли найти, хотя искали полицейские и все соседи.

В полночь позвонили в дверь. Элеонор спала: я заставил ее принять снотворное. Том сидел один. Он выронил сигарету — выжженное пятно на ковре долго будет напоминать об этом случае — и сбил стул на пути к двери.

На пороге стоял мужчина. На нем был плащ и широкополая шляпа, не дававшая рассмотреть черты лица. Впрочем, это не имело значения. Все существо Тома устремилось к мальчику, которого мужчина держал за руку.

— Добрый вечер, сэр, — раздался приятный голос. — Мне кажется, вы ищете этого юного джентльмена.

И когда Том, который сразу наклонился, со слезами на глазах схватив сына, попытался поблагодарить, мужчина исчез.

— Странно, — говорил мне Том впоследствии. — Я не больше минуты сосредоточился только на Джонни. Ты ведь знаешь улицу Вязов, она хорошо освещена, и на ней негде укрыться. Даже бегом невозможно так быстро исчезнуть. К тому же на бегущего залаял бы десяток собак. Но улица была пуста.

Мальчик ничего не рассказывал, сказал только, что бродил «вокруг», что он виноват и больше не будет.

И действительно, он перестал исчезать. Больше того, у него появился друг, сын Даньеров. Пит Даньер буквально возвышался над своим худым молчаливым товарищем. Он вовсе не дурак: сегодня он занимает высокий пост в нашем сельхозуправлении. Но Джо — так он теперь просил его называть — в их дружбе верховодил. Они играли в его игры, гуляли в его излюбленных местах, а позже, в избранных им районах лесов Моргана, бродили по его воображаемым мирам.

Его мама вздыхала, сидя в моем тесном, пахнущем лекарствами и кожей кабинете.

— Мне кажется, Джон так хорошо выдумывает, что даже для Пита реальный мир кажется бледным по сравнению с вымышленным. В этом-то и беда. Слишком хорошо у него получается.

Это происходило год спустя. Я лечил мальчика от нескольких обычных болезней, но не было никаких причин тревожиться, поэтому я удивился, когда Элеонор попросила назначить ей встречу, чтобы поговорить о сыне. Договариваясь по телефону, она рассмеялась.

— Ты ведь знаешь, Том настоящий янки. Он не позволяет говорить о сыне по телефону. — Голос ее звучал резковато.

Я сел в свое скрипучее вращающееся кресло, сцепил пальцы и сказал:

— Ты хочешь сказать, что он верит в то, что придумывает? Это вполне нормально. Когда вырастет, пройдет.

— Я сомневаюсь, Боб. — Она, нахмурившись, смотрела на свои руки. — Он для этого уже большой.

— Возможно. Особенно ввиду его удивительно быстрого физического и умственного роста за последние месяцы. Однако практическая медицина приучила меня к тому, что «обычное» и «нормальное» вовсе не означают одно и то же… Ну, хорошо. У Джона есть воображаемые друзья?

Она пыталась улыбнуться.

— Воображаемый дядя.

Я приподнял брови.

— Правда? А что именно он рассказал тебе?

— Почти ничего. Что рассказывают дети родителям? Но я часто слышала, как он рассказывает Питу о своем дяде Джеке, который берет его с собой в удивительные путешествия.

— Дядя Джек? Что за путешествия? В то вымышленное им королевство, где правит Король Лев? Ты как-то об этом рассказывала.

— H…нет. Это тоже очень странно. Он рассказывал мне и Тому о царстве животных; он знает, что это воображаемый мир. Но путешествия с «дядей» — это совсем другое дело. То, что сумела услышать, было… реалистично. Например, посещение лагеря индейцев. Он описывал работу, которую они делают, и запах сохнущих шкур и костров навоза. Или в другой раз он говорил, что летал на самолете. Я могу себе представить, что он выдумает самолет больше дома. Но почему он настаивал, что у этого самолета не было пропеллеров? Мне казалось, мальчишкам нравится — вжжжик — как в пикирующем самолете. Нет, его самолет летел ровно и почти беззвучно. На борту показывали кино. Цветное. И он даже сказал, как называется такой самолет. Реактивный? Да, мне кажется, он сказал «реактивный».

— Ты боишься, что воображение совершенно захватит его? — спросил я без особой необходимости. И когда она, с трудом глотнув, кивнула, я наклонился вперед, потрепал ее за руку и сказал:

— Элли, воображение — самая драгоценная особенность детства. Способность воображать все в подробностях, как в рассказе об этих индейцах, бесценна. Твой мальчик не просто нормален; возможно, он гений. Что бы ты ни делала, постарайся не убивать в нем эту способность.

Я по-прежнему считаю, что был прав. Абсолютно ошибался, и тем не менее был прав.

А в тот теплый день я усмехнулся и закончил:

— А что касается реактивного самолета, готов поклясться, что у Питера Даньера припрятано много книг про Бака Роджерса (Известный герой комиксов. — Прим. перев.).

Все маленькие мальчики обычно не любят школу, и Джон не был исключением. Он сторонился коллективных игр и по большей части держался подальше от других детей.

Например, Элеонор приходилось самой организовывать праздники по случаю его дня рождения. Тем не менее, обладая мягкими манерами, умея хорошо рассказывать, он — когда кто-то брал на себя инициативу и стимулировал его — всем всегда нравился.

На восьмом году жизни он вызвал новую сенсацию. Несколько старших мальчишек решили, что забавно подстерегать одиноких детей на пути из школы и колотить их. Автобусы развозили только детей с ферм, а Сенлак не был тогда еще сплошь застроен: на большинстве пешеходных путей встречались незастроенные пустые участки. Естественно, жертвы не решались пожаловаться.

А вот хулиганы пожаловались — после нападения на Джона Хейвига. Они утверждали, что он вызвал себе на помощь целую армию. И, вне всякого сомнения, кто-то их основательно побил.

Но жалоба привела только к дополнительному наказанию.

— Хулиганы всегда трусы, — говорили отцы сыновьям. — Смотрите, что получилось, когда этот мальчишка Хейвиг не струсил и дал сдачи.

Некоторое время на него поглядывали с трепетом, хотя он краснел, запинался и отказывался сообщать подробности. С этого времени мы все называли его Джек.

Но происшествие вскоре забылось. В том году пала Франция.

— Есть новости о дяде-призраке? — спросил я Элеонор. Собралось несколько семей, но мне хотелось отдохнуть от разговоров о политике.

— Что? — спросила она. Мы стояли на обнесенном решеткой крыльце Стоктонов. Освещенные окна и шумный разговор за нами не затмевали полную луну над часовней колледжа Хольберга, а из теплой, полной запахов растительности темноты доносился треск цикад. Элеонор улыбнулась. — Ты о дяде моего сына? Нет, уже некоторое время ничего не слышно. Ты был прав: это всего лишь этап.

— Либо он научился скрытности. — Я не стал бы вслух произносить эту мысль, если бы подумал заранее.

Потрясенная, она сказала:

— Ты считаешь, он его скрывает? Конечно, он скрытен, он ничего важного не рассказывает ни нам, ни кому-то другому…

— То есть, — торопливо заметил я, — он очень похож на своего отца. Элли, у тебя хороший мальчик, и твоя невестка будет с этим согласна. Пошли выпьем чего-нибудь.

В моих записях указана точная дата, когда спустя некоторое время Джек Хейвиг снова потерял контроль над собой.

Вторник, 14 апреля 1942 года. Накануне Том сделал гордое заявление сыну. Он никому не рассказывал о своей надежде, кроме жены, потому что не был уверен в исходе. Но теперь он получил извещение. В конце учебного года он оставляет школу и уходит в армию.

Несомненно, он мог получить отсрочку. Учитель, старше тридцати. По правде говоря, он лучше послужил бы своей стране, если бы остался. Но уже провозгласили крестовый поход, всех охватило стремление к несбыточному, и производители вдов уже свистели за безопасными порогами домов Сенлака. И я сам, человек средних лет, подумывал о том, чтобы надеть мундир. Но меня отговорили.

Звонок Элеонор поднял меня с постели еще до рассвета.

— Боб, ты должен прийти, немедленно, пожалуйста! Джонни. Он в истерике. Хуже, чем в истерике. Я боюсь… мозговая лихорадка или… Боб, приходи!

Я держал худое тело в своих руках, пытался понять смысл бреда мальчика, потом сделал ему укол. Джек кричал, его вырвало, он вцепился в отца, бился головой, так что пошла кровь.

— Папа, папа, не ходи, тебя убьют, я знаю, знаю, я видел, я там был и видел, я посмотрел в окно, мама плакала, папа, папа, папа!

Почти всю неделю я давал ему успокоительное. Потребовалось много времени, чтобы он хоть слегка успокоился. До самого мая он оставался вялым и больным.

Реакция абсолютно ненормальная. Другие мальчишки, отцы которых отправлялись в армию, гордились этим. Что ж, думал я, Джек не похож на них.

Он постепенно поправился и снова пошел в школу. Но при любой возможности старался быть с Томом. Даже тогда, когда никто о такой возможности и не подумал бы. Все каникулы он проводил дома. Он писал отцу ежедневно…

… его отец был убит в Италии 6 августа 1943 года.