Ему дали несколько свободных дней, и он провел их с Леонсией, восстанавливая душевное равновесие. Период знакомства и обучения у него затянулся, появилась возможность заниматься старинными зимними видами спорта. Он читал историю будущего, написанную Уоллисом, обдумывал прочитанное в свете увиденного и обсуждал с Вацлавом Красицким, самым образованным из оставшихся руководителей гарнизона.

Сахем признавал, что далек от всеведения. Но он видел больше других и повторял свои экспедиции в различном окружении. Он много путешествовал не только во времени, но и по поверхности Земли, гораздо, больше, чем его подчиненные: транспортные ограничения его не сдерживали. Он много разговаривал с людьми разных эпох, расспрашивал их, что другим не разрешалось во избежание подозрений.

Он знал, что Убежище будет находиться на своем месте и под его контролем в течение следующих двух столетий. Он встречал самого себя, и это его будущее «я» сообщило, что первая фаза плана завершена удовлетворительно. К тому времени крупные силы, сосредоточенные в Убежище, должны были быть эвакуированы. Очаги возрождающейся цивилизации возникали по всей Америке, маури проникали повсюду, и уже невозможно было оставаться изолированными или делать вид, что предводители Убежища не выделяются ничем необычным.

Была сооружена (будет сооружена) новая база. Уоллис побывал в ней и обнаружил, что она совершенно не похожа на старую. Повсюду современные материалы, изящные сооружения — главным образом подземные, в них сложные механизмы, автоматы, термоядерная установка.

Эта была эра восстаний против Маури. Их попытка навязать свою философию всему человечеству, вызывала недовольство, мятежи вспыхивали в разных уголках Земли. В одной из стран был разработан водородный реактор, и она не делала из этого секрета. Разваливались старые союзы и блоки, на их обломках возникали новые.

«Нам постояно нужны терпение и жестокость, — писал Уоллис. — Теперь у нас гораздо больше материальных ресурсов, чем в эру Первой Фазы, и гораздо больше опыта и умения, чтобы использовать их. Главное, что нужно нам сделать — это увеличить наши военные силы за счет пересылки в эту эпоху путешественников. Я прекрасно понимаю, что это связано с большими трудностями. У нас нет надежды победить весь мир. Наша империя должна воздвигаться медленно и постепенно».

Таким ли будет завершение второй фазы плана? Земля снова почти исключительно занимается сельским хозяйством, всем правят повелители из Убежища, в своих загадочных таинственных машинах. Никто не смеет бросить им вызов. Уоллис верил в это. Он верил в то, что во время третьей фазы общество будет переделываться его хозяевами, будет создаваться совершенно новый тип человека.

Бывая в далеком будущем, он видел чудеса, которые даже не пытался описать.

Но эта часть его книги была самой неясной. Все труднее становилось добывать точную информацию. Он собирался продолжать это делать, но не сам, а через других. Он признавал, что основная часть его жизни пройдет в первой фазе. Его второе «я», которое он встретил в конце этой фазы, было уже очень пожилым человеком.

«Будем довольны своей ролью Божьих помощников в искуплении, — писал он. — Но те, кто хочет, могут питать особые надежды. Разве для науки невозможно в конце концов научиться возвращать молодость старикам, делать человеческое тело бессмертным? Я уверен, что к тому времени путешествия во времени будут поняты и станут общераспространенными. Разве это удивительное будущее не может обратить внимания на нас, тех, кто его породил, и вознаградить своих создателей?».

Хейвиг поджал губы. Он думал: «Я видел, что бывает, когда насильно загоняют людей в идеологические рамки».

Потом он подумал: «Впрочем, возможны варианты. Вероятно, в конце мы можем быть не хозяевами, а учителями».

И наконец: «Побуду здесь еще какое-то время. Ведь альтернатива — зря потратить свой дар, прожить жизнь бесполезно».

Его вызвал Красицкий. Холодный день. Солнце сверкало в сосульках, висящих на башенках. Проходя по двору, Хейвиг дрожал.

Красицкий, в мундире, сидел в кабинете, аккуратном и обставленном, как монастырская келья.

— Садись, — приказал он. Стул твердый и скрипучий.

— Готов ли ты к работе? — спросил Красицкий.

Хейвиг почувствовал, что волнуется. Пульс его ускорился.

— Д…да. Жду с нетерпением. Я… — Он выпрямился. — Да.

Красицкий просмотрел несколько бумаг на столе.

— Я следил за твоим продвижением, — сказал он, — и думал о том, как тебя получше использовать. Так, чтобы не подвергать тебя риску. Я знаю, у тебя большой собственный опыт перемещений во времени, это делает тебя особенно ценным. Но до сих пор ты не выполнял наших поручений. — Он сдержанно улыбнулся. — Мысль, которая пришла мне в голову, связана с твоим прошлым опытом.

Хейвиг сохранял внешнее спокойствие.

— Мы должны развивать свои возможности, особенно в наборе рекрутов, — продолжал Красицкий. — Ты сказал, что бегло владеешь греческим койне. И описывал свое посещение Константинополя в Византии. Похоже, это стратегический пункт, с которого можно начинать поиски по всему периоду средневековья.

— Великолепно! — в неожиданном приливе радости и возбуждения воскликнул Хейвиг. — Центр цивилизации, все проходят через Золотой Рог, и… и мы вполне можем выдать себя за купцов…

Красицкий поднял руку.

— Подожди. Может, позже, когда у нас будет достаточно сил, когда создадим разветвленную сеть, над этим можно будет подумать. Сейчас количество наших человеко-лет строго ограничено. Мы не можем зря тратить их. Не забывай, первая фаза должна быть завершена к определенной дате. Нет, Хейвиг, нам нужен более быстрый и прямой способ.

— Какой именно?

— Имея достаточные запасы денег и сокровищ, мы легко можем устраиваться в нужном времени. Но ты сам знаешь, как трудно перемещать что-то во времени. Поэтому капитал мы должны собирать… на месте?… да, на месте. И, как я сказал, быстро.

Подозрения Хейвига сменились отчаянием.

— Неужели ты говоришь о грабеже?

— Нет, нет, нет. — Красицкий покачал головой. — Подумай. Слушай. Нападение на мирный город, достаточно большой, чтобы дать нужную добычу, было бы опасно и подозрительно. Могло попасть в книги по истории и тем самым уничтожить нашу маскировку. К тому же, само по себе это опасно. Наших людей мало, мы не можем открыто снабжать их огнестрельным оружием. И машин у них не будет. Византийская армия и полиция многочисленны и хорошо организованы. Нет, я не предлагаю безумных планов.

— Что же тогда?

— Нужно воспользоваться хаосом, чтобы изъять то, что и так будет похищено наемниками, вторгнувшимися в город. Мы, по крайней мере, используем это с добрыми целями.

Хейвиг молча смотрел на него.

— В 1204 году, — продолжал его начальник, — Константинополь был захвачен крестоносцами. Четвертый крестовый поход. Они разграбили город. Осталась пустая шелуха. — Он махнул рукой. — Почему бы нам не получить свою часть? Законные владельцы все равно потеряют свое добро. — Он всмотрелся в лицо собеседника и добавил: — И, конечно, мы подумаем о компенсации, защитим этих людей от убийства и насилия, поможем вернуться к жизни.

— Черт возьми! — Хейвиг едва не подавился. — Похищение!

Хейвиг поработал в большой библиотеке микрофильмов, имевшейся в Убежище, для него приготовили соответствующий костюм и другие вещи, и он отправился.

Самолет высадил его вблизи развалин Стамбула 21 века и улетел так же быстро, как переместился в прошлое Хейвиг. Пепел города очень радиоактивен. Хейвиг не рассказывал о своем хронологе, и теперь ему приходилось искать цель, подсчитывая количество появлений солнца, примерно прикидывая, сколько дней он пропустил. Появившись в обычном времени, он дальше действовал методом проб и ошибок.

Леонсия пришла в ярость, когда он отказался взять ее с собой. Но чтобы быть полезной, ей не хватало знаний. Она могла быть только спутником и утешительницей. Больше того, она стала бы помехой: ее явная чуждость привлекла бы внимание. Хейвиг собирался выдать себя за паломника из Скандинавии — конечно, католика, но не такого нетерпимого, как французы, венецианцы, арагонцы, представители народов Запада, которые, как волки, накинулись на умирающую империю. Конечно, лучше было бы выдать себя за русского. Но русские здесь встречаются повсеместно, и их православная ортодоксальная вера хорошо известна. Он боялся допустить промах и выдать себя.

Хейвиг начал не с года завоевания. Время будет слишком тревожное, каждый чужак подозрителен, и он не сможет изучить обстановку тщательно, как ему нужно.

Крестоносцы вошли в Константинополь в 1203 году, после осады со стороны моря, и посадили на трон своего ставленника. Они задержались, собирая добычу, прежде чем продолжить путь в Святую Землю. Марионеточный император обнаружил сокровищницу пустой и начал тянуть время. Противоречия между восточными римлянами и «франками» чрезвычайно усилились. В январе 1204 года Алексиус, зять свергнутого императора, собрал достаточно сил, чтобы захватить дворец и корону. Три месяца он со своими сторонниками пытался изгнать крестоносцев. Их надежда на Божью помощь рухнула, когда Алексиус, не такой отважный, как они, отчаялся и бежал. Крестоносцы через открытые ворота ворвались во дворец. Они привели себя в самоубийственный праведный гнев по поводу «жестокости греков», и тут же началась резня.

Хейвиг выбрал весну — это прекрасное время года ему всегда нравилось — 1195 года в качестве базы для врастания в обстановку, хотя до завоевания было еще далеко. Он имел хорошо сделанные документы, которые позволили ему миновать стражу у ворот, а также золото, которое можно было обменять на монеты. Сняв комнату в хорошей гостинице — ничего похожего на свинарники, в которых приходилось жить на западе, — он начал свое исследование.

Прежде он бывал в этом городе в спокойном 1050 году. Великолепие, которое он теперь увидел, живость и космополитическое многообразие оказались не меньшими. Хоть и утративший свое могущество, Новый Рим оставался центром Европы.

Но Хейвиг увидел его с теневой стороны.

Дом и мастерская ювелира Лукаса Манассеиса находились на холме в самом центре города. Рядом квадратные и прочные соседние дома, обращенные к улице слепыми стенами, а сама улица широкая, хорошо вымощенная и выметенная. С плоской крыши дома открывался отличный вид на стены, окружающие огромный город, и за них; на лабиринт улиц, на бесчисленные дома и высокие купола церквей; на центральную улицу, которая называлась Месе; за воротами Чарисиуса видна была цветущая сельская местность; на колонны со статуями славнейших времен Эллады, на монастыри, музеи и библиотеки, в которых хранились труды таких мужчин, как Эсхил, и таких женщин, как Сафо, — эти труды люди будущих столетий так и не прочтут; на широкий форум, пульсирующий жизнью, вплоть до ипподрома и великолепного огромного комплекса, который служил императорским дворцом. Если посмотреть в другую сторону, то можно видеть сверкающую гладь Мраморного моря, бухту Золотой Рог, где теснились торговые парусники.

На улицах города было большое движение. Шум колес, цоканье копыт, крики, ругательства, песни, смех, всхлипывания, молитвы — все смешалось в одном биении сердца большого города. Ветер приносил запахи моря, которые смешивались с запахом дыма, жареного мяса, конского навоза, запахом человека. Хэйвиг с наслаждением вдыхал этот воздух.

— Благодарю тебя, кириос Хаук, — сказал Лукас Манассис, — я очень рад, что тебе тут нравится. По всему было видно, что он удивлен, что франк не охаивает все греческое. Впрочем Хаук Томассон не был франком, или кем-либо из союзников англичан. Он приехал сюда из какого-то северного королевства.

— Это я должен благодарить тебя, кириос Маннассис за то, что ты показал мне все это, — ответил Хэйвиг.

Они обменялись поклонами. Византийцы никогда не отличались сдержанностью; помимо страстной религиозности и страстной любви к красоте, они всегда обладали живостью и умением наслаждаться жизнью, как левантинцы любого времени, но отношения их высших классов отличались утонченной церемониальной вежливостью.

— Ты выразил заинтересованность, — сказал Лукас. Это был седобородый мужчина с красивым лицом и близорукими глазами. Худое тело, казалось, теряется в обычной просторной далматинской одежде.

— Я просто заметил, кириос, что мастерская, в которой создаются такие прекрасные вещи, должна быть окружена вызывающими вдохновение видами. — Общественные здания изучить легко. Но главные богатства находятся в частных руках, и чтобы познакомиться с ними, лучше всего сделать вид, что ищешь, скажем, подарок, чтобы отвезти его домой, и при этом пересмотреть как можно больше образцов.

Действительно, черт возьми, Лукас со своими подмастерьями создавал поразительно прекрасные вещи.

— Ты очень добр, — сказал ювелир. — Хотя я считаю — ведь все добро исходит от Господа, — что мы должны больше любоваться его творением, чем заботиться о собственных удобствах.

— Вроде этого? — Хейвиг указал на цветущую дикую яблоню в большой кадке.

Лукас улыбнулся.

— Это для моей дочери. Она любит цветы, а мы не можем ежедневно отвозить ее за город.

Женщины здесь обладают почетным статусом, многими законными правами и защитой. Но, по-видимому, Лукас решил, что гость нуждается в дополнительных разъяснениях:

— Возможно, мы с Анной ее балуем. Однако она наш единственный ребенок. Да, я был женат раньше, но сыновья покойной Евдоксии теперь взрослые. Ксения — первый ребенок Анны и моя единственная дочь.

Повинуясь порыву, он добавил:

— Кириос Хаук, не сочти меня слишком дерзким. Но я поражен встречей с таким… дружественно настроенным… чужеземцем из такой далекой страны. Много лет прошло с тех пор, как люди из твоей страны были у нас в варяжской страже. Мне хотелось бы подольше поговорить с тобой. Не окажешь ли честь нашему дому во время вечерней еды?

— Спасибо. — Хейвиг решил, что это редкая возможность поближе познакомиться с обстановкой. Византийские купцы и ремесленники объединялись в закрытые гильдии под присмотром префектов. Этот человек, известный мастер своего ремесла, вероятно, знает всех коллег и их дело. — С радостью.

— Не возражаешь ли, гость мой, если еду разделят с нами жена и дочь? — застенчиво спросил Лукас. — Они не будут вмешиваться. Но с радостью послушают тебя. Ксения — прости мою гордость, но ей только пять лет, а она уже умеет читать.

Ксения действительно оказалась прекрасным ребенком.

Хаук Томассон вернулся через год и рассказал, что служит в афинской фирме. Греция принадлежала империи и будет принадлежать до самой катастрофы; но торговля с другими странами настолько попала под контроль чужеземцев, что его рассказ был правдоподобным. Служба теперь часто будет приводить его в Константинополь. Он счастлив возобновить знакомство и надеется, что дочь кириоса Манассиса согласится принять небольшой подарок…

— Афины! — прошептал ювелир. — Ты живешь в сердце Эллады? — Он положил руки на плечи гостя. В глазах его стояли слезы. — Как замечательно! Увидеть эти храмы было мечтой всей моей жизни… Да простит меня Господь, я хотел этого больше, чем увидеть Святую Землю.

Ксения с благодарностью приняла игрушку. За обедом и после него она восторженно слушала, пока нянька не увела ее в постель. Замечательный ребенок, подумал Хейвиг. Девочка необыкновенно умна и не избалована, хотя, по-видимому, у Анны больше детей не будет.

Хейвиг был доволен. Культурный, чувствительный, наблюдательный человек может найти радость в любом времени. На какой-то срок исполняемое им поручение утратило свои кошмарные свойства.

На самом деле он просто переносился ненамного в будущее. Ему нужны постоянные появления, чтобы не устарели первоначальные данные наблюдений. Одновременно он может заводить больше связей, задавать больше вопросов, чем это возможно при единственном посещении.

Но, подумал он через несколько календарных лет, не больше ли он проводит здесь времени, чем необходимо? Неужели действительно нужно так часто навещать семью Манассеса, стать своим в ней человеком, проводить с ними праздники, бывать на пикниках, приглашать на обед или на день на специально нанятую баржу? Он явно превышает намеченные расходы… К дьяволу все это! Он может и сам снабжать себя, например, играя на ипподроме. Ведь результат известен ему заранее. У агента, работающего в одиночестве, большие возможности.

Он чувствовал себя виноватым, когда лгал друзьям. Но тут ничего не поделаешь. В конце концов его цель — спасти их.

Голос у Ксении высокий и звонкий; слыша его или вспоминая, Хейвиг всегда думал о певчих птицах. Так было с того времени, когда она преодолела робость и впервые рассмеялась в его присутствии. С тех пор она болтала с ним, сколько позволяли родители, и даже больше, когда они этого не видели.

Она была стройна, как тростинка. Он не видел, чтобы двигались с такой грацией; и когда не требовалась сдержанность, ноги ее танцевали. Волосы ее цвета полуночи массой громоздились на голове и, казалось, сгибали своей тяжестью стройную шею. Кожа чистая и бледная, лицо овальное, губы всегда чуть раскрыты. На лице господствовали глаза, огромные, с густыми ресницами, светящиеся и черные. Такие глаза постоянно видны в мозаике Равенны, у императрицы Феодоры Великой; их невозможно забыть.

Странно было встречать ее с интервалами в месяцы, которые для Хейвига были только днями и часами. Каждый раз она казалась поразительно выросшей. Он испытывал ощущение безмерности реки, которую он может переплыть, но которая несет ее из тьмы во тьму.

Дом окружал двор, в котором росли цветы и апельсины и играли фонтаны. Лукас с гордостью показывал Хейвигу свое последнее приобретение: в углу на пьедестале бюст Константина, который крестил римлян и в честь которого был назван Новый Рим.

— Я уверен, бюст сделан с натуры, — сказал он. — Сейчас скульпторы потеряли прежнее мастерство. Посмотри на его величественно сжатый рот…

Девятилетняя Ксения хихикнула.

— В чем дело, дорогая? — спросил ее отец.

— Ничего, — ответила она, не переставая смеяться.

— Скажи нам. Я не рассержусь.

— Он… он… он произносит очень важную речь, но ему хочется пукнуть…

— Клянусь Вакхом, она права! — воскликнул Хейвиг.

Лукас некоторое время боролся с собой, потом сдался и присоединился к их смеху.

— О, пожалуйста, пойдем с нами в церковь, Хаук! — просила она. — Ты не знаешь, как это прекрасно, когда молитва, и аромат, и огонь свечей устремляются вверх, к Христу Пантократору (Властитель, греч. Икона с поясным изображением Христа. — Прим. перев.) — Ей одиннадцать лет, и она полна любви к Богу.

— Прости, — ответил Хейвиг. — Ты ведь знаешь, я католик.

— Святые не рассердятся. Я спрашивала папу и маму, они тоже согласны. Мы скажем, что ты русский, если потребуется. Я тебе покажу службу. — Она потянула его за руку. — Идем!

Он уступил, не зная, то ли она надеется обратить его, то ли просто хочет показать своему почетному дядюшке замечательное зрелище.

— Как это прекрасно! — Она прижала к груди подарок на свой тринадцатый день рождения, прежде чем показать его. — Папа, мама, посмотрите, что подарил мне Хаук! Это книга, все п…п…пьесы Эврипида, все, и это мне!

Когда она пошла переодеваться для праздничного обеда, Лукас сказал:

— Королевский подарок. Не только из-за цены книги и переплета. Это подарок от души.

— Я знаю, что она, как и ты, любит древних авторов, — ответил путешественник.

— Простите меня, — сказала Анна, мать, — но в ее возрасте… может, Эврипид слишком труден?

— Времена у нас трудные, — ответил Хейвиг и больше не смог изображать веселье. — Трагедии могут облегчить ей встречу с судьбой. — Он повернулся к ювелиру. — Лукас, я опять тебе говорю. Клянусь тебе, через свои связи я знаю, что венецианцы именно сейчас договариваются с другими франкскими лордами…

— Ты уже говорил об этом. — Ювелир кивнул. Волосы его и борода стали почти совершенно седыми.

— Еще не поздно тебе с семьей переселиться в безопасное место. Я помогу.

— Где более безопасное место, чем за этими стенами, которые не сумел преодолеть ни один захватчик? Или где найти спасение от нищеты и голода, если я брошу свою мастерскую? Что будут делать мои подмастерья и слуги? Они не смогут переселиться. Нет, мой добрый старый друг, и благоразумие, и долг говорят мне, что я должен остаться и довериться Господу. — Лукас слегка усмехнулся. — «Старый», я сказал? Но ты не меняешься. Сейчас ты в самом расцвете сил.

Хейвиг с трудом глотнул.

— Не думаю, чтобы я скоро снова появился в Константинополе. Мои хозяева в нынешних обстоятельствах… Будь осторожен. Старайся держаться незаметно, прячь свое богатство, не выходи на улицы, когда этого можно избежать, и особенно по ночам. Я знаю франков.

— Хорошо. Я буду иметь это в виду, Хаук. Но ты чересчур опасаешься. Ведь это же Новый Рим.

Анна взяла их обоих под руки, неуверенно улыбаясь:

— Может хватит политики, мужчины? — сказала она, — Украсьте улыбками свои постные лица. Сегодня же день рождения Ксении. Разве вы забыли?

Хэйвиг вышел от Манассиса весьма озабоченный.

Он вернулся назад, в более счастливое время, снял комнату в гостинице и, плотно поужинав, лег спать. Утром он хорошо позавтракал. Это было нелишне для человека, которому скоро предстоит сражаться.

Он переместился вперед, в 12 апреля 1204 года.

Он мог быть только наблюдателем в эти дни и ночи грабежа. Приказы, полученные им, были вполне определенными и разумными: «Если возможно, избегай опасностей. Ни при каких обстоятельствах не пытайся вмешиваться и изменять ход событий. И никогда, это строжайше запрещено и нарушение приказа вызовет самое строгое наказание, — никогда не заходи в дом, в котором происходит действие. Нам нужен твой доклад, и ты нам нужен живым».

Вздымалось и ревело пламя. Плыл горький дым. Люди, как крысы, прятались в убежищах, некоторые сумели бежать, но погибли тысячи, застреленные, зарубленные, избитые, растоптанные, умершие от пыток, ограбленные, изнасилованные орущими, выпачканными в саже потными, обрызганными кровью солдатами, с которых блохи перепрыгивали на шелка и алтарные покровы, наброшенные ими на плечи. Трупы забили канавы, вода в канавах покраснела. Многие тела очень маленькие. Ползали матери, с криками разыскивая детей, дети искали матерей; большинство отцов лежало мертвыми. Ортодоксальных священников пытали в церквях, пока они не рассказывали, где спрятаны сокровища; обычно никаких сокровищ не оказывалось, и начиналась забава: бороды священников опускали в масло и поджигали. Женщины, девочки, монахини любого возраста лежали со стонами и всхлипываниями: каждую из них изнасиловали десятки мужчин. Совершались и более страшные жестокости.

На троне патриарха в Святой Софии сидела пьяная проститутка, а на алтаре играли в кости на награбленное. Бронзовые кони с ипподрома были сняты и увезены в Венецию, на площадь святого Марка; произведения искусства, ювелирные изделия, священные предметы рассеивались по всему континенту; эти, по крайней мере, будут сохранены. Но гораздо больше было расплавлено или разбито, чтобы выломать драгоценные камни и металлы, или просто сожжено для забавы. Погибли многочисленные произведения классического искусства, почти все античные рукописи, которые до этого дня в безопасности хранились в Константинополе. — Неправда, что виноваты в этом турки, взявшие Константинополь в 1453 году. До них постарались крестоносцы.

Потом наступила великая тишина, прерываемая негромким плачем, и вонь, и эпидемии, и голод.

Таким образом, в начале тринадцатого столетия, которое апологеты католичества называют апогеем цивилизации, западное христианство уничтожило свое восточное крыло. Полтора столетия спустя, поглотив Малую Азию, в Европу ворвались гурки.

Хейвиг перемещался во времени.

Он возвращался к безопасной дате, отыскивал одно из своих заранее намеченных мест, потом просматривал весь период грабежа, периодически появляясь в нормальном времени, пока не устанавливал, что происходило в этом месте. Когда он видел, что в этом месте появлялась банда франков, он фокусировался точнее. В большинстве случаев они немного погодя уходили, пресыщенные смертью и пытками, пиная пленников, которые несли их добычу. Эти здания Хейвиг списывал. Невозможно изменить прошлое или будущее, можно только взять то, что нужно.

Но лишь в немногих случаях, которые пригодны для групп из Убежища; они не могут тратить на эту работу многие человеко-месяцы.

Хейвиг видел, как отпугивали мародеров, а если нужно, косили пулеметным огнем. Это зрелище не заставляло его злорадствовать. Однако он испытывал холодное удовлетворение, записывая происходящее.

С таких мест люди Убежища уносили добычу. Одеты они были в обычное для завоевателей платье. Вряд ли в таком смятении кто-нибудь обратит на них внимание. В безопасной гавани ждал корабль, на который переносили найденное.

Красицкий пообещал, что позаботятся и о жильцах домов. Что с ними сделают, зависит от обстоятельств. Некоторые семьи достаточно просто оставить невредимыми, снабдив некоторым количеством денег. Другие нужно увести в безопасное место и помочь начать сначала.

Не следовало опасаться парадоксов. Рассказы о том, что истинные святые — или демоны, если рассказывал франк, — спасли таких-то и таких-то, могли жить некоторое время в фольклоре, но не попасть ни в одну хронику. Писатели в Константинополе в следующие пятьдесят — семьдесят лет будут очень осторожны, пока Михаил Палеолог не покончит с латинским царством и не оживит призрак империи. Но к тому времени все такие рассказы забудутся.

Хейвиг не видел ближайших последствий действий агентов. Помимо того что это было ему строжайше запрещено, он чувствовал, что больше не выдержит. Многие виденные им зрелища заставляли его устремляться в прошлое со слезами и рвотой. Он спал, пока не возвращались силы, чтобы он смог продолжить.

Дом Манассиса был одним из первых, которые он проверил. Но не самый первый: ему хотелось набраться опыта; он знал также, что постепенно отупеет от картин уничтожения.

Он лелеял надежду, что этот дом вообще не заметят. Так было в некоторых его пунктах. Невозможно было остановить крестоносцев я самых знаменитых местах, он проверял менее знаменитые. Главное — то, что в них находились богатства. А Константинополь слишком велик, слишком запутан, слишком богат и незнаком для грабителей, чтобы они могли вламываться в любую дверь.

Хейвиг не испытывал особого страха. В этом — особом — случае, если понадобится, что-то будет сделано, им самим, если не другими, и пусть Калеб Уоллис подавится своим особым назначением. Тем не менее когда Хейвиг из переулка увидел, как к входу в дом приближается с десяток грязных солдат, сердце его упало. Из переулка устремились потоки свинца, три франка упали и затихли, еще два упали с криками, а остальные завопили и убежали. Хейвиг испытал радость.

Возвращение Хейвига само по себе было непростой операцией.

Из-за радиоактивности и неточности в определении времени он не мог появиться в мертвом Стамбуле и ждать намеченного часа, когда за ним прилетит самолет. Не мог он появиться в более раннюю эпоху — тогда не было бы возможно осуществление планов Убежища — и в более позднюю — место будет снова заселено. А он выглядит слишком необычно, к тому же все равно останется проблема достижения места условленной встречи.

«Да что ты говоришь!» — проворчал он про себя. Некоторое время он удивлялся, почему такой очевидный выход не пришел никому в голову, когда обсуждался план действий. Использовать его собственную личность из двадцатого века. Оставить в современном стамбульском отеле деньги и одежду; сказать служащим отеля, что участвует в съемке кино; и все было бы в порядке.

Ну, он был слишком поглощен, чтобы подумать об этом. А никто другой о такой возможности не подумал. Уоллис пользовался кое-какими устройствами, созданными в Высокие Годы, тем не менее и он, и его помощники были людьми девятнадцатого века и операции осуществляли в основном средствами девятнадцатого века.

План, разработанный для Хейвига, включал в себя отступление в прошлое, чтобы заработать там деньги, потом нужно было заплатить за место на корабле, приплыть на Крит, найти уединенное место и перенестись в будущее.

Но Хейвиг не обращал внимания на тесноту, грязь, шум, запахи, заплесневевшую еду, грязную воду, странных пассажиров. Ему нужно было обдумать увиденное.

— Великолепно сработано, — сказал Красицкий, проглядев письменный отчет. — Великолепно. Я уверен, Сахем публично похвалит тебя и наградит, когда в следующий раз пересекутся ваши временные линии.

— О. О, да. Спасибо. — Хейвиг мигнул.

Красицкий разглядывал его.

— Ты устал.

— Называй меня Рип ван Винкль (Герой рассказа Вашингтона Ирвинга, проспавший много лет и проснувшийся в будущем стариком. — Прим. перев.), — ответил Хейвиг.

Хоть Красицкий этого замечания и не понял, он видел худобу, запавшие глаза, дергающуюся щеку.

— Да. Это у всех бывает. Мы это предусматриваем. Ты заработал отпуск. Я бы предложил твое время. Больше не думай о Константинополе. Если нам еще что-нибудь от тебя понадобится, спросим, когда вернешься. — Улыбка его стала почти теплой. — Иди. Поговорим позже. Я думаю, мы можем организовать так, чтобы подруга тебя сопровождала…. Хейвиг? Хейвиг?

Хейвиг уснул.

Неприятности начались позже. Вместо того чтобы наслаждаться отпуском, он думал.