24. В ЖИЛИЩЕ БЕЛА
Началась буря. Кентон, поднимаясь, слышал гром, похожий на удары щитов, звон бесчисленных цимбал, бой миллионов бронзовых колоколов. По мере того как он поднимался, гром становился все слышнее. С ним смешивался гул ветра, стаккато водопадов дождя.
Лестница поднималась по крутой стене контрфорса как виноградная лоза на башню. Она была неширокой – только три человека могли пройти по ней в ряд, не больше. Она головокружительно вела вверх. Пять резко изгибавшихся пролетов по сорок ступеней в каждом, четыре меньших пролета по пятнадцати ступеней прошел он, прежде чем добрался до вершины. Внешний край лестницы ограждала только толстая веревка витого золота, поддерживаемая на расстоянии пять футов друг от друга столбиками.
Так высока была эта лестница, что когда Кентон поднялся на вершину и посмотрел вниз, дом Бела скрылся в золотистом тумане, как будто Кентон смотрел с высокого горного хребта на долину, которую покрывали облака, тронутые восходящим солнцем.
На вершине лестницы находилась плита длиной в десять и шириной в шесть футов. На нее выходила дверь – узкий арочный портал, едва позволяющий двум человекам пройти бок о бок. Дверь вела в темные внутренние помещения. Комната, куда она открывалась, находилась на вершине гигантского контрфорса.
Один человек мог защищать здесь лестницу от сотни.
Дверь была завешена золотым занавесом, таким же тяжелым и металлическим, как тот, что скрывал вход в серебряный дом лунного бога. Невольно Кентон отшатнулся от занавеса – вспомнив, что он увидел за тем, первым. Подавив страх, он отвел угол занавеса.
Он увидел квадратную комнату примерно в тридцать футов, полную танцующих огненных отблесков молний. Это его цель – место развлечений Бела, где ждет его любовь, опутанная сном.
Он увидел жреца, прижавшегося к дальней стене и восхищенно глядящего на женщину в белой вуали, которая стояла, широко расставив руки у окна близко к правому углу комнаты. Тысячами огней молнии освещали картины любовных приключений Бела, вышитые на настенных шпалерах.
В комнате находились золотые сто и два стула массивная, деревянная, с украшениями из слоновой кости, кровать. Возле кровати стояла широкая толстая жаровня и курительница в форме больших песочных часов. Из жаровни вздымалось высокое желтое пламя. На столе стояли небольшие пирожные, шафранного цвета, на тарелках желтого янтаря и золотые флаконы с вином. Вдоль стен маленькие лампы и под каждой – кувшин с благовонным маслом для наполнения ламп.
Кентон неподвижно ждал. Опасность собиралась внизу, как грозовая туча, которую Кентон расшевелил в колдовском котле. Он ждал, понимая, что должен постигнуть сон Шарейн, проникнуть в фантазию, которой она живет со спящим мозгом, прежде чем разбудить ее. Так сказал ему синий жрец.
Он услышал голос:
– Кто видел биение его крыльев? Кто слышал топот его ног, подобный грому тысяч колесниц, устремляющихся на битву? Какая женщина смотрела в яркость его глаз?
Ослепительно вспыхнула молния, загремел гром – казалось, в самой комнате. Когда зрение его прояснилось, Кентон увидел, что Шарейн, зажав глаза руками, отвернулась от окна.
А перед ней возвышалась фигура, казавшаяся на фоне вспыхивающего неба гигантской, вся в золоте, – богоподобная фигура.
Сам Бел–Мардук прыгнул сюда со своих коней бури, и одежда его еще полна была молниями.
Так на мгновение подумал Кентон, потом понял, что это жрец в украденной одежде своего бога.
Белая фигура – Шарейн – медленно отвела ладони с глаз, так же медленно опустила их, глядя на стоявшую перед ней фигуру. Начала опускаться на колени, потом гордо поднялась; искала частично скрытое лицо широко раскрытыми зелеными дремлющими глазами.
– Бел! – прошептала она и повторила: – Повелитель Бел!
Жрец заговорил: «О прекрасная, кого ты ждешь?»
Она ответила: «Кого, как не тебя, повелитель молний!»
– А почему ты меня ждешь? – спросил жрец, не приближаясь к ней. Кентон, приготовившийся прыгнуть, остановился при этом вопросе. Что задумал жрец Бела? Чего он ждет?
Шарейн в недоумении, стыдливо ответила:
– Это твой дом, Бел. Разве не должна тебя здесь ждать женщина? Я… я дочь короля. М я давно тебя жду.
Жрец сказал: «Ты прекрасна – Глаза его не отрывались от нее. – Да, многие мужчины сочли бы тебя прекрасной. Но я – бог!»
– Я прекраснейшая из принцесс Вавилона. Но разве не самая красивая должна ждать тебя в твоем доме? Я красивей всех… – ответила Шарейн с сонной страстью.
Снова заговорил жрец:
– Принцесса, а как было с теми мужчинами, которые считали тебя прекрасной? Скажи, разве твоя красота не убивала их как быстрый сладкий яд?
Разве думала я о мужчинах? – дрожащим голосом спросила она.
Он строго ответил: «Но многие мужчины должны были думать о тебе, королевская дочь. И яд, хоть он быстрый и сладкий, все равно приносит боль. Я бог! Я это знаю!»
Наступило молчание. Неожиданно он спросил: «Как ты ждала меня?»
Она ответила: «Я держала лампы полными масла, приготовила для тебя пирожные и поставила вино. Девушки украсили меня».
Жрец сказал: «Многие женщины делали то же – ради мужчин, королевская дочь, а я – бог!»
Она прошептала: «Я прекрасней всех. Принцы и короли желали меня. Посмотри, о великий!»
Быстрые молнии ласкали серебряное чудо ее тела, едва прикрытое золотыми прядями волос, распущенных и падавших свободно.
Жрец отпрыгнул от окна. Кентон, чуть не сходя с ума от ревности, оттого, что кто–то другой видит эту белоснежную красоту, готов был наброситься на жреца. Но опять остановился, поняв, что держит жреца, и даже испытывая к нему жалость.
Душа жреца обнаженной предстала перед его внутренним взором, как будто Кентон стал жрецом, а жрец – Кентоном.
– Нет! – воскликнул жрец Бела и сорвал золотой шлем своего бога с головы, отбросил меч, рванул застежку и сбросил плащ…
– Нет! Ни одного поцелуя для Бела! Ни одного удара сердца для Бела! Не буду сводником Бела! Нет! Мужчину ты должна целовать – меня! И мужское сердце должно биться рядом с твоим – мое! Я… Я… Не бог получит тебя!
Он схватил ее, прижался губами.
Кентон был рядом.
Он сунул руку под подбородок жреца, сгибал назад голову, пока не хрустнула шея. Глаза жреца глядели на него, руки его оставили Шарейн и вцепились в лицо Кентона, он пытался вырваться. Потом перестал бороться, ужас появился на его лице. Жрец увидел у противника собственное лицо.
Собственное лицо глядело на него, обещая смерть.
Бог, которого он обманул, предал, ударил. Кентон читал его мысли, как будто тот произносил их вслух. Он переместил хватку, приподнял жреца и швырнул его тело высоко над полом о стену. Жрец ударился о стену, упал, лежал, дергаясь.
Шарейн присела, крепко держа вуаль застывшими руками, на краю кровати. Она жалобно смотрела на него, ее широко раскрытые глаза, ошеломленные, не отрывались от него; он чувствовал, что она приходит в себя от паутины сна.
Он почувствовал прилив огромной любви и жалости; в нем не было страсти; в этот момент она была для него ребенком, испуганным, удивленным, жалким.
– Шарейн, – прошептал он и взял ее за руки. – Шарейн, любимая! Любимая, проснись!
Он целовал ее холодные губы, испуганные глаза.
– Кентон! – прошептала она. – Кентон! – и потом так тихо, что он едва расслышал: – Да, я помню, ты был моим повелителем… века, века тому назад!
– Проснись, Шарейн! – воскликнул Кентон, и снова губы его прижались к ее губам. Но теперь губы ее потеплели и ответили ему.
– Кентон! – прошептала она. – Мой дорогой повелитель!
Она откинулась, схватила его руки маленькими холодными пальцами, которые сжимали, как стальные; в глазах ее он видел уходящий сон, как грозовые облака расходятся перед солнцем; сон делал ее глаза то светлее, то темнее, но постепенно они все светлели.
– Любимый! – воскликнула Шарейн, полностью проснувшись и, свободная от сна, обхватила его руками за шею прижалась губами: – Любимый! Кентон!
– Шарейн! Шарейн! – шептал он, ее волосы закрыли его, как покрывалом, а она прижимала его лицо к своим щекам, к горлу, к груди.
– Где бы тыл, Кентон? – всхлипнула она. – Что со мной сделали? И где корабль – куда меня забрали? Но… какая разница, раз ты снова со мной?
– Шарейн! Шарейн! Любимая! – больше он ничего не мог сказать, повторял снова и снова, прижимаясь к ней губами.
Сильные руки схватили егоза горло, прервали дыхание. Задыхаясь, он увидел безумные глаза жреца Бела. Он считал его убитым, но тот был жив.
Кентон просунул за жреца правую ногу, изо всех сил навалился на жреца, тот упал, увлекая за собой Кентона. Руки его ослабли чуть–чуть, но достаточно, чтобы Кентон сам схватил его за горло. Как змея, жрец выскользнул, откатился, встал. Кентон, не менее быстрый, поднялся. Прежде чем он смог извлечь меч, жрец опять был рядом, одной рукой он прижимал правую руку Кентона, другой отводил левую руку Кентона, одновременно вцепившись ему в горло.
Сквозь барабанный бой крови в ушах Кентон услышал далеко внизу бой другого барабана, будящего, призывающего, угрожающего, как будто в гневе и тревоге билось само сердце зиккурата!
Этот звук слышал и Джиджи; далеко внизу он только что своими обезьяньими руками забросил веревку с крюком на ограждение внешней лестницы; с лихорадочной скоростью взобрался он по веревке, и так же быстро последовали за ним Зубран и сразу же Сигурд.
– Тревога! – прошептал Сигурд, увлекая их под укрытие стены, чтобы они могли его услышать. – Молитесь Тору, чтобы эти часовые не услышали. Теперь быстро!
Цепляясь за стену, трое ползли вверх и вокруг серебряной террасы Сина, бога Луны. Молнии почти прекратились, но дождь струился сплошным потоком, ревел ветер. Лестницу покрывал поток воды почти по колено. Тьма большой бури окружала их.
Дыша ветром и дождем, запруживая встречный поток, они поднимались – трое!
По высокому жилищу Бела катались Кентон и жрец, стискивая друг друга и пытаясь вырваться. Вокруг них кружила Шарейн, держа в руках меч украденный жреца, тяжело дыша, пытаясь найти возможность для удара; но так тесно были сплетены дерущиеся, что она такой возможности не находила; перед ней то спина жреца, то тут же спина Кентона.
– Шаламу! Шаламу! – у золотого занавеса стояла танцовщица Бела, которую сквозь ужасы таинственных храмов привели любовь, раскаяние, отчаяние. С бледным лицом, дрожа, цеплялась она за занавес.
– Шаламу! – кричала танцовщица. – Они идут за тобой! Их ведет жрец Нергала!
Спина жреца была обращена к ней, а Кентон глядел на нее. Голова жреца склонялась вперед, он пытался зубами вцепиться в шею противника, разорвать артерии; он был глух, слеп ко всему, кроме стремления убивать.
И Нарада, увидев лицо Кентона в неверном свете жаровни, приняла его за лицо человека, которого она любила.
Прежде чем Шарейн смогла пошевелиться, Нарада пролетела по комнате.
И вонзила кинжал по самую рукоять в спину жреца Бела!
Укрываясь в алькове в стене зиккурата, часовые серебряной зоны вдруг увидели руки, протянутые к ним из бури. Двое упали с шеями, переломанными когтями Джиджи, двое – под быстрыми ударами меча Сигурда, еще двое – под ятаганом перса. В нише лежало шесть трупов.
– Быстрее! Быстрее! – Сигурд побежал вверх. Они обогнули оранжевую зону Шамаша, бога солнца.
Три смерти протянулись из пустоты, часовые оранжевой зоны мертвыми лежали под ногами троих.
Они ощутили глубокую черноту слева – черная стена зоны Нергала, бога смерти…
– Быстрее! Быстрее!
Жрец Бела выкатился из рук Кентона, упал на колени, откинулся, умирающими глазами глядя на танцовщицу.
– Нарада! – выдохнул он сквозь кровавую пену. – Нарада… ты… – пена стала кровавым потоком.
Жрец Бела умер.
Один взгляд бросила танцовщица на Кентона и поняла…
– Шаламу! – завопила она и с воплем бросилась на Кентона, готовая ударить кинжалом. Прежде чем он смог поднять меч, прежде чем поднял руки, даже прежде чем он смог отступить, она была рядом. Вниз опустилось лезвие, целясь прямо ему в сердце. Он почувствовал укол…
Кинжал скользнул, разрезав кожу в районе ребер. В то же мгновение прыгнула Шарейн, схватила танцовщицу за руку, вырвала у нее кинжал и глубоко вонзила его в грудь Нарады.
Как молодое дерево под ударом топора, танцовщица на мгновение остановилась дрожа и упала на тело жреца. Застонала и последними усилиями жизни обняла, прижалась к его губам.
Мертвыми губами к губам мертвеца!
Они смотрели друг на друга – Шарейн с окровавленным кинжалом в руке, Кентон с красными рунами на груди, написанными этим кинжалом, потом посмотрели на жреца и танцовщицу; в глазах Кентона была жалость; не было жалости в глазах Шарейн.
– Она могла тебя убить! – прошептала она. И снова: – Она могла тебя убить!
Ослепительная вспышка заполнила комнату, сразу вслед за ней раскатился гром. Снова засверкали молнии. Кентон подбежал к двери, распахнул занавес, прислушался. Под ним в сверкающем тумане лежал тихий дом Бела. Он ничего не слышал, но какие звуки можно услышать в этом громе? Он ничего не видел, не слышал, и все же…
Он чувствовал, что опасность близка, крадется к ним, может быть, даже сейчас ползет по тем зигзагам лестницы, которые скрыты от взгляда. Пытки и смерть для Шарейн и для него… ползет, крадется, все ближе и ближе.
Он подбежал к окну. Джиджи, Сигурд, Зубран! Где они? Смогли ли подняться по наружной лестнице? Или сейчас поднимаются, прорубая себе дорогу через ряды часовых? Насколько они близко?
Смогут ли они с ними встретиться, Шарейн и он?
Окно было глубоким. К нему через каменную кладку шел подоконник шириной в ярд, окно закрывала широкая сплошная прозрачная пластина. Кентон подтянулся, увидел, что эта пластина представляет собой сплошной толстый прозрачный хрусталь, удерживаемый на месте металлическим обрамлением; закрывалось окно при помощи рычагов, углубленных в камень стены. Один за другим он поднял рычаги. Окно распахнулось, его почти втолкнуло обратно силой ветра и дождя. Он боролся с ними, посмотрел вниз вдоль наружной стены…
Ступени большой наружной лестницы проходили в сорока футах внизу!
Между окном и ступенями пролегала почти перпендикулярная стена, покрытая потоками ливня; по ней так же невозможно спуститься, как и подняться.
Он посмотрел в обе стороны и наверх.
Жилище Бела представляло собой большой куб, посаженный на вершину конического храма. Окно, через которое он смотрел, находилось рядом с гранью этого куба. Не более ярда от его правой руки до грани. На двадцать футов налево тянулась черная стена, верхняя плоскость куба также в двадцати футах.
Он почувствовал рядом Шарейн, понял, что она что–то пытается сказать ему.
Но не расслышал ни слова в реве бури.
На фоне вспыхивавших молний часовые Нергала увидели три силуэта судьбы, обрушившиеся на них из тьмы. Ударили мечи. Один закричал и попытался бежать. Ревущий ветер на клочки разорвал его крик, длинные руки схватили его, длинные когти сломали шею; он, кружась на ветру, полетел вдоль наружной стены.
А теперь и часовые красной зоны мертвы в своей нише.
Вот трое проходят синюю зону Набу, бога мудрости; часовых здесь нет; нет их и перед белым домом Иштар, нет снаружи золотого дома Бела.
И тут извивающаяся лестница внезапно кончается.
Здесь трое устраивают совет, разглядывают гладкую каменную стену, поднимающуюся над ними без единого углубления. Слышат вопль, который не смогла заглушить даже буря, – отчаянный вопль танцовщицы Бела, бросившейся на Кентона.
– Крик донесся оттуда! – Сигурд указывал на край стены, за которой, скрытое от них, окно жилища Бела смотрело на молнии. Тут они видят, что большая лестница заканчивается у самого края стены. Но устоять и заглянуть за этот край невозможно.
– Попробуем воспользоваться твоими длинными руками, Джиджи, – выдохнул Сигурд. – Стань как можно ближе к концу лестницы. Вот так! Ухвати меня за ноги и просунь наружу. У меня сильная спина, и я смогу заглянуть за угол.
И Сигурд, как листок, прижатый к стене ветром, посмотрел прямо в лицо Кентона; до него было не более фута.
– Подожди! – крикнул Сигурд и толчком ноги дал знак Джиджи тянуть его назад.
– Там Волк! – сказал он. – В окне, так близко, что сможет втащить меня. Подними меня снова, Джиджи Когда я дерну ногой, отпускай! Потом пусть Зубран пройдет той же дорогой. А ты оставайся здесь, Джиджи, – без тебя мы не сможем вернуться. Стой на месте с вытянутыми руками и жди, когда их коснутся. Тогда тащи. Теперь быстрее!
Снова он повис, руки его поймал Кентон. Джиджи выпустил его. Мгновение он висел в пустоте, затем его втянули в окно.
– Сейчас Зубран! – крикнул он Кентону и побежал к двери, у которой с мечом в руке стояла Шарейн.
А теперь перс, вися в могучих руках Джиджи, перегнулся за угол, ухватился за руки Кентона, стал рядом с ним.
Раздуваемая порывами ветра через открытое окно, жаровня вспыхнула, как факел; тяжелый золотой занавес вздымался маленькие огоньки вдоль стен погасли. Перс откинулся назад, нашел рычаги, закрыл окно. Быстро пожал руку Кентона, с любопытством взглянул на тела жреца и танцовщицы.
– Где Джиджи? – спросил Кентон. – Что с ним? Вас не преследовали?
– Нет, – мрачно ответил перс. Или если и преследовали, то руки у них из тени, так что удержать меч не смогут, Волк. Джиджи в безопасности. Он ждет, чтобы подхватить нас, когда мы вылезем из окна. Все, кроме одного, – добавил он негромко.
Кентон, думая о Джиджи и о пути на свободу, не слышал последней странной фразы. Он подошел к двери, по одну сторону которой стояла бдительная Шарейн, по другую – напряженный Сигурд. Привлек к себе Шарейн в яростной ласке; выпустил ее и выглянул за занавес. Далеко внизу он увидел тусклый блеск, отражения света в кольчугах, щитах и мечах. На четверти высоты угловатой лестницы, ведущей от дома Бела, поднимались солдаты, медленно, осторожно, молча; они ползли, надеясь застать врасплох, как они думали, жреца Бела, дремлющего в объятиях Шарейн.
Есть еще время, минуты, чтобы пустить в ход свой быстрый разум. Он надел на голову золотой шлем Бела, взял щит, набросил плащ.
– Сигурд! – прошептал он. – Зубран! Те, что поднимаются, считают, что здесь только Шарейн… и этот человек, лежащий там. Иначе они бы дали сигнал тревоги, по наружной лестнице тоже поднимались бы солдаты, и с нами было бы кончено. Поэтому когда те внизу приблизятся, мы с Шарейн покажемся с мечами. Они не будут нас убивать, им нужно нас пленить. Они отступят. Тогда быстро берите Шарейн и передайте ее Джиджи. Мы последуем за ней…
– Первая часть плана хороша, Волк, – спокойно прервал перс. – Но не последняя. Нет, кто–то один должен оставаться здесь, пока остальные не покинут благополучно храм. Иначе как только они войдут сюда, черный жрец поймет, что произошло. И вокруг храма будет кольцо, через которое не прорвется и целый отряд. Нет, кто–то должен остаться, сдерживать их, на время.
– Ч останусь! – сказал Кентон.
– Любимый! – прошептала Шарейн. – Ты уходишь со мной, или я не ухожу.
– Шарейн, – начал Кентон.
– Мой дорогой повелитель, – невозмутимо сказала она. – Неужели ты думаешь, что я позволю снова разлучить нас? Никогда! В жизни и в смерти – Никогда!
– Нет, Волк, я останусь, – сказал перс. – Шарейн не пойдет без тебя. Это исключает тебя, потому что она должна уйти. Джиджи не может остаться, так как не может и добраться сюда в одиночку. С этим ты согласен? Хорошо! Сигурд должен идти, чтобы показывать дорогу назад никто, кроме него, ее не знает. Кто остается? Зубран! Боги сказали! Их доводы неоспоримы.
– Но как ты уйдешь? Как найдешь нас? – простонал Кентон. – Как без помощи Джиджи сможешь выбраться из окна?
– Не смогу – ответил Зубран. – Но я смогу сделать веревку из постельных покрывал и занавесей. И по ней спущусь к тем ступеням внизу. Один сможет ускользнуть там, где не смогут пятеро. Я помню дорогу через город до рощи. Подождите меня там.
– Они близко, Кентон! – негромко позвала Шарейн.
Кентон подбежал к двери. В десяти шагах внизу позли солдаты, два десятка их неслышно парами поднимались по лестнице, держа наготове щиты, с мечами в руках; за ними небольшая группа жрецов в желтых и черных одеждах, и среди них – Кланет.
Справа от Шарейн к стене прижимался Сигурд, невидимый, но готовый защитить Шарейн. Перс встал слева от Кентона и тоже прижался к стене, чтобы снизу его не было видно.
– Прикрой жаровню, – сказал Кентон. – Лучше совсем погаси ее. Чтобы за нами не было света.
Перс потянулся к жаровне, но не набросил на нее покров, который погасил бы огонь. Напротив, он потряс ее, прикрыл пламя углями и поставил в угол, где угли были едва видны.
Ноги передних солдат были уже почти на верхней ступеньке, руки их протянулись, чтобы отдернуть занавес.
– Пора! – выдохнул Кентон. Он сорвал занавес с двери. Они стояли, она в белой одежде жрицы, он в золотых доспехах бога, против солдат. И те, ошеломленные неожиданным появление, смотрели на двоих.
Прежде чем они смогли прийти в себя, сверкнуло лезвие Шарейн, меч Кентона ударил с быстротой молнии. Вниз полетели двое передних. Прежде чем солдат упал, Кентон выхватил у него из рук щит, протянул его Шарейн, ударил по солдатам, стоявшим сзади.
– За Иштар! – услышал он крик Шарейн, увидел, как глубоко вонзился ее клинок.
– Женщина! Жрец! Взять их! – послышался рев Кланета.
Кентон наклонился, поднял упавшего солдата и швырнул его в остальных. ело ударило их, размахивая руками, как живое. И они с проклятиями покатились вниз; летели вниз по лестнице, солдаты и жрецы. Некоторые ударялись о непрочное ограждение, прорывали его, падали камнем сквозь туман, чтобы разбиться на полу дома Бела далеко внизу.
Кентон отпрыгнул, схватил Шарейн, передал ее Сигурду.
– К окну, – приказал он. – Передавай ее Джиджи!
Сам устремился перед ними, открыл окно. Гроза ушла, где–то далеко сверкали молнии; тьма сменилась сумерками дождь продолжал идти, подгоняемый ветром. В полутьме он увидел протянутые из–за угла жилища руки Джиджи. Отступил. Его место, держа Шарейн, занял викинг. Но мгновение она повисла в воздухе затем Джиджи поймал ее; она исчезла из виду.
Снизу послышались крики; солдаты пришли в себя, устремились вверх. Кентон видел, как Сигурд и перс подняли тяжелую кровать, сорвали с нее покрывала, наклонили. Подтащили к двери, просунули наружу и пустили по лестнице. Послышались вопли, крики боли, стоны. Кровать ударила по солдатам, пролетела меньший пролет, уперлась в веревочное ограждение, образовав баррикаду.
– Иди, Сигурд! – крикнул Кентон. – Я остаюсь с Зубраном. Ждите нас в лесу.
Перс взглянул на него, во взгляде его была любовь, смягчившая холодные агатовые глаза. Потом он кивнул Сигурду.
Как будто они условились об этом заранее, руки викинга обвились вокруг Кентона. Хоть он стал и очень силен, Кентон не мог разорвать эти руки. А Зубран снял с его головы золотой шлем Бела и надел его на себя; Сорвал золотой щит, сбросил свой плащ с кольчуги и на его место надел мантию бога, потом окутал его лица, совсем скрыв бороду.
И Кентона, как бьющегося ребенка, отнесли к окну, просунули наружу Джиджи поймал его и поставил рядом с плачущей Шарейн.
Викинг повернулся и обнял перса.
– Некогда, северянин! Не до чувств! – выпалил Зубран, вырываясь. – Ты знаешь, Сигурд, для меня спасения нет! Веревка? Слова, чтобы успокоить Волка. Я люблю его. Веревка? Они спустятся вслед за мной, как змеи. А я не дрожащий заяц, чтобы вести свору к добыче. Не я! Иди, Сигурд, и когда выйдете из города, расскажи им. И как можно быстрее идите на корабль.
Викинг сказал торжественно: «Девушки с щитами близко! Один принимает героя, откуда бы он ни был родом. Скоро ты будешь пировать с Всеобщим отцом Одином, перс!
– Пусть приготовит блюда, которые я еще не пробовал! – пошутил перс. – окно, северянин!
Зубран держал его за ноги, а Сигурд высунулся и был пойман Джиджи.
И вот вчетвером – впереди Сигурд, Шарейн, прикрытая широким плащом Джиджи, Кентон с проклятиями – они начали спускаться.
