Ооновец
Цена героизма безжалостно высока. То, что Фурье уничтожил, было частью его самого. Его детская вера умерла вместе с Рейначем. Хотя Стефан Ростомили, истинный убийца, оставшийся безнаказанным, позже снабдил Фурье лучшим оружием в борьбе против Хаоса.
Голод, чума, лишения, радиоактивность были постепенно преодолены. Годы Голода сменились Годами Безумия — это стало маленьким толчком к разрастанию нового массового горя. Такие повороты позже сменились более спокойными временами только благодаря обновленной ООН, созданной Первой конференцией в Рио. Всеобщий мир возродил процветание только в последние десятилетия века. Исследование космоса открыло новые внешние границы, пока Психотехнический Институт, выросший из теорий профессора Валти, занимался своими старыми изысканиями. К несчастью, эти удачные открытия были не всем по душе.
I
Они ушли. Их корабль тихо исчез в небе, унося всех шестерых. Доннер наблюдал все это с балкона — у него были удачно подобранные апартаменты с видом на подобные достопримечательности — вот они вышли на посадочную площадку и скрылись в металлической оболочке. Теперь место освободилось, и пришло время ему заняться делом.
На мгновение Доннер ощутил нерешительность. Много дней он ждал этой минуты, но человек неохотно идет на смертельный риск. Глаза Доннера блуждали по карточке, лежавшей на столе. Темноволосая красивая женщина и ребенок у нее на руках, казалось, смотрели на него. Губы женщины были приоткрыты, будто говоря что-то. Он хотел нажать кнопку, оживившую бы этот кадр, но не осмелился. Пальцы Доннера нежно погладили стекло над щекой женщины.
— Дженни, — прошептал он. — Дженни, дорогая…
Наконец Доннер взялся за работу. Его цветная свободная пижама сменилась серым костюмом, незаметным на фоне стен здания. Простая невыразительная маска должна была надежно скрыть его лицо. Он пристегнул плоский ящик с инструментами к поясу и смазал кончики пальцев коллодием. Захватив моток веревки в одну руку, Доннер вернулся на балкон.
Отсюда, с высоты двухсот тридцати четырех этажей, ему открылся широкий вид на равнину Иллинойса. Насколько хватало взгляда, местность прочерчивали поля пшеницы, скрытые туманом у горизонта, над которыми простиралось прекрасное небо. Кое-где располагались небольшие группы деревьев; белые полосы старого шоссе пересекали поля, но все равно это смотрелось, как единая необъятная панорама. Сельскохозяйственные владения Среднего Запада раскинулись по всем направлениям, куда ни кинь взгляд.
По другую сторону отвесно вздымалось многоквартирное здание, словно вырастающее из деревьев окружающего парка. Это был настоящий город длиной в две мили, состоящий из правильных громад стен и окон. Он возвышался на равнине, подпирая небо, в своей великолепной самонадеянности, заканчиваясь на шестьдесят шесть этажей выше, чем квартира Доннера. Свободный легкий степной ветер трепал его одежду; человек мог слышать нескончаемый гул, приглушенное пульсирование механизмов и жизни здания — самовлюбленного гигантского организма.
Вокруг больше не было ни одной живой души. Балконы проектировались так, чтобы закрывать человека от любопытных взглядов соседей по этажу: если кто-нибудь смотрел вверх из парка, его взгляд натыкался на деревья. Немногие сверкающие точки самолетов в небе были не в счет; они не представляли опасности для Доннера.
Он прикрепил веревку к краю балкона и схватил ее конец руками. Чтобы успокоиться, Доннер с минуту стоял неподвижно, позволяя солнечным лучам и ветру литься на него, запоминая умиротворенный вид равнины и неба, покрытого белыми облаками.
Доннер был высоким, но казался меньше ростом из-за мощных плеч и груди. В его движениях проскальзывала странная неуловимая грация. Светлые от природы волосы выкрашены в темный цвет, а контактные линзы сделали черными голубые глаза. Но больше ничего не изменилось в его лице — широкий лоб, высокие скулы, квадратная челюсть и выступающий нос остались прежними. Доннер криво улыбнулся под маской, сделал глубокий вдох и перепрыгнул через край балкона.
Веревка бесшумно разматывалась, опуская его вниз этаж за этажом. В этом ограблении среди бела дня, конечно, был огромный риск — кто-нибудь мог случайно заглянуть за боковую перегородку балкона и обнаружить его, и даже склонность к уединению вряд ли удержала бы обитателя дома от звонка в полицию. Но те шестеро вовсе не стремились своими действиями облегчить его задачу.
Мимо Доннера незаметно мелькал фасад, казавшийся размытым из-за скорости спуска. Один, два, три — считал он по мере продвижения, и у восьмого этажа сбросил веревку вниз свободной рукой. Моток застопорился, и человек повис в воздухе.
До земли далеко. Путь свободен. Доннер усмехнулся и начал раскачиваться взад-вперед, увеличивая амплитуду с каждым разом, пока его подошвы не коснулись поверхности дома. Качнувшись снова, он ухватился рукой за перила балкона около выступающей части стены. Его тело дернулось, и мускулы упруго среагировали на толчок.
Все еще держась за веревку, Доннер одной рукой подтянулся на перегородке, перелез через перила и встал на пол балкона. Под серым жакетом и вспотевшей от напряжения кожей ныли мускулы. Он с облегчением дышал, сматывая веревку и отстегивая ящик с инструментами.
Стрелка электронного детектора встрепенулась. Значит, сработала сигнализация, ведущая с балкона к двери. Доннер осторожно осмотрел окрестности, нашел провод и перерезал. За стеной из прозрачного пластика располагались тихие комнаты: мебель расставлена обычно, но какое-то тревожное ожидание словно зависло в воздухе.
Это все мне только кажется, подумал Доннер нетерпеливо и срезал замок с двери. Когда он вошел, робот-уборщик почувствовал его появление, и свист его пылесоса прекратился.
Он взломал замок ящика стола и пошарил там в поисках документов. Одну или две шифровки Доннер сунул себе в карман, остальные не представляли интереса. Вообще-то, их должно быть больше. Черт с ними, придется довольствоваться этим.
Металлоискатель помог ему найти спрятанный сейф. Когда он обнаружил большой ящик, замурованный в стене, то не стал морочить себе голову поисками кнопки, а просто разрезал пластиковую обшивку. Парни, знавшие об этом месте, могли ворваться в любую минуту, нужно действовать быстро. Если они выберут другой этаж в этом доме, то вступит в силу соглашение Доннера с офицером полиции; они займут помещение, заботливо им подготовленное, со всеми шпионскими устройствами, которые он разместил. Доннер снова усмехнулся.
Сталь заблестела через обожженную и расплавленную стену. Хороший сейф, и у него не было времени возиться с ним. Он воткнул электродрель, и алмазный наконечник проделал маленькое отверстие в поверхности. Доннер вбросил внутрь несколько кубиков левинита и поджег их пучком лучей УВЧ. Замок с шумом разорвался, и он открыл дверцу.
Доннер только успел увидеть плоский пистолет внутри и осознать ужасный факт его присутствия. Потом три выстрела пронзили его грудь, и он погрузился во мрак.
II
Один или два раза он приходил в себя, пытался двигаться на свет, но удар иглы отбрасывал его назад. Теперь, когда в голове у Доннера постепенно прояснилось, его оставили в покое. Но это было еще хуже.
Доннера вырвало; он попытался двинуться. Его тело наткнулось на ограничивающие ремни, которыми, он был привязан к стулу. Жуткая тошнотворная боль мешала смотреть; шестеро стоявших и разглядывавших его людей были отголосками лихорадочного сна, колеблющимися тенями.
— Он приходит в себя, — зачем-то сказал худой мужчина.
Плотно сложенный седой человек в старомодном голубом пиджаке взглянул на часы.
— Довольно крепкий. Ведь ему здорово досталось.
Доннер замычал. Во рту была горечь после рвоты.
— Дайте ему воды, — приказал бородатый мужчина.
— Черта с два! — проворчал худой. Его лицо выглядело мертвенно-бледным в размытом мраке комнаты, но в глазах был лихорадочный блеск. — Он так не считает, ООНОВЕЦ!
— Дайте ему немного воды, — повторил седой спокойно. Тощий парень угрюмо нагнулся к растрескавшейся бочке с пробкой старого образца и наполнил стакан.
Доннер жадно выпил воду, которая немного погасила пожар в его горле и животе. Бородатый подошел с гипосульфитом.
— Стимулятор, — объяснил он. — Быстрее придешь в себя.
Он пощупал руку Доннера и почувствовал учащенный пульс.
Голову узника все еще терзала острая пульсирующая боль, но глаза прояснились, и он ясно рассмотрел окружающих.
— Мы не были так небрежны, как ты подумал, — сказал плотный человек. — Этот пистолет выстрелил бы в любого, кто открыл бы сейф, не нажав сначала кнопку справа. И конечно же, был дан радиосигнал, заставивший нас быстро вернуться. После этого ты все время был в бессознательном состоянии.
Доннер оглянулся. Комната была совершенно пустой, со слоями пыли и паутины, не убиравшейся много лет; обломками старинной деревянной мебели, беспорядочно прислоненной к потрескавшимся пластиковым стенам. Там было одно окно, вместо разбитого стекла заткнутое тряпками, такими грязными, что он не знал, день снаружи или ночь. Но, вероятно, недавно стемнело. Комнату освещал всего один светильник, стоявший на столе.
Должно быть, я в Чикаго, решил Доннер. К горлу снова подкатила тошнота. Один из громадных заброшенных районов, окружавших обжитые части умирающего города — покинутый, пока еще не идущий под снос, логово крыс и гнилья. Рано или поздно, некая сельскохозяйственная компания скупит именные документы на право собственности у правительства, которое признает эту землю негодной и разрушит то, что пощадили огонь и гниение. Но этого еще не произошло, и пустые трущобы становились хорошим укрытием для любого.
Доннер подумал о многих милях разрушенных домов, окутанных ночью, неясно темнеющих на фоне неба — приглушенное эхо на разбитых, заросших травой улицах, усталый скрип деревянных балок, быстрый стук шагов и блеск глаз в полном мраке; угроза и одиночество все дальше и дальше, и от них не убежать.
Один, снова один. Он чувствовал себя более одиноким здесь, чем в самых дальних просторах космоса. Доннер точно знал, что умирает.
ДЖЕННИ. О ДЖЕННИ, МОЯ ДОРОГАЯ.
— Вы зарегистрировались под именем Марка Робертса, — четко произнесла женщина. Она была такой же худой, как и черноглазый молодой человек рядом с ней. Лицо выглядело проницательным и хищным, волосы коротко подстрижены, а голос звучал грубо, с нажимом. — Но ваша идентификационная татуировка подделана. Краска исчезла под действием кислоты. Мы взяли отпечаток большого пальца, тот, что остался на чеке, и послали запрос в центральный банк для проверки. Робот ответил утвердительно: это Марк Робертс, и с текущим счетом у него все в порядке.
Женщина наклонилась вперед и прошипела:
— Кто же вы на самом деле? Только секретная служба может сделать такую фальшивку. На кого вы работаете?
— Это очевидно, разве нет? — бросил худой человек. — Он не из Американской Безопасности. Мы это знаем. Значит, перед нами ооновец.
То, как он произнес последнее слово, было уродливым, жестоким.
— ООНОВЕЦ! — повторил он.
— Наш заклятый враг, — заключил плотный человек задумчиво. — ООНОВЕЦ не просто рядовой исполнитель, со всеми присущими ему человеческими слабостями, а великий суперзасекреченный экземпляр, причинивший нам много хлопот.
Он поднял седую голову и пристально посмотрел на Доннера.
— Это соответствует тем разрозненным описаниям, что есть у нас, — продолжал он. — Но теперь ребята из ООН многое могут сделать с помощью косметической хирургии, не так ли? И ООНОВЦА теперь можно убить несколько раз. Только в прошлом месяце одного пристрелили Гонконге, и его убийца поклялся, что это наш противник — он сказал, что никто другой не мог вести такой профессиональной охоты.
Это, наверное, Вейнбергер, подумал Доннер. На него навалилась огромная усталость. Их было так мало, так безнадежно мало, и один за другим Братья растворялись во мраке. Он был следующим, а после него…
— Одного не могу понять, — сказал пятый (Доннер узнал в нем полковника Сэмси из Американской Гвардии). — Почему если Секретная служба ООН имеет корпус — ах! — суперменов, они должны все выглядеть на одно лицо! Значит, нас хотят убедить, что мы имеем дело с бессмертным?
Он мрачно хмыкнул.
— Конечно, они не считают, что это нас смутит!
— Никакой это не супермен, — сказал седой. — Очень многое умеющий — да, но ооновец вполне уязвим. В нем мы и убеждаемся на примере этого экземпляра.
Он стоял перед Доннером, расставив ноги и уперев руки в бока.
— Полагаю, ты начнешь говорить. Расскажи нам о себе.
— Я могу рассказать вам о вас самих, — отрезал Доннер. Его язык стал сухим и распух, но предвкушение смерти придало ооновцу неожиданное спокойствие. — Вы Роджер Уэйд, президент «Брейн Тулз Инк.», известный сторонник американской партии.
Обращаясь к женщине, Доннер сказал:
— А вы — Марта Дженнингс, работаете на эту партию не покладая рук. Далее следует ваш секретарь, мистер Уэйд…
Доннер взглянул на сухопарого молодого человека.
— Родни Борроу, экзогенный номер…
— НЕ НАЗЫВАЙ МЕНЯ ТАК! — Изрыгая проклятия, парень рванулся к Доннеру. Он кривлялся и визжал, как женщина. Когда Сэмси и бородатый оттащили его, лицо Борроу было совершенно белым; над верхней губой выступили капельки пота.
— И эксперимент провалился, — безжалостно насмехался Доннер.
— Хватит! — Уэйд с размаху ударил узника. — Мы хотим узнать кое-что новое, к тому же у нас мало времени. Я думаю, у вас иммунитет к «сыворотке правды»; тесты доктора Левина уже доказали это, — но я полагаю, вы по-прежнему можете чувствовать боль.
Спустя мгновение, он добавил спокойно:
— Мы не злодеи. Вы же сами знаете, что мы патриоты.
РАБОТАЮЩИЕ С НАЦИОНАЛИСТАМИ ДЮЖИНЫ ДРУГИХ СТРАН! — подумал Доннер.
— Мы не хотим причинять вам вреда или убивать без крайней необходимости.
— Но сначала позвольте узнать вашу подлинную личность, — сказал бородатый, Левин. — Ранее скрытая информация о нас, будущие планы вашего начальства и так далее. Впрочем, будет достаточно на сегодня, если вы ответите на некоторые вопросы, касающиеся вас… Место жительства, ну, сами знаете.
АХ ДА, подумал Доннер, и усталость тяжким грузом легла на его сердце. СЕЙЧАС, ТОГДА ВЫ НАЙДЕТЕ ДЖЕННИ И МАЛЬЧИКА, ПРИТАЩИТЕ ИХ СЮДА…
Левин прикатил детектор лжи на колесиках.
— Естественно, мы не хотим идти сразу по ложному пути, — сказал он.
— Это не понадобится, — резко произнес Доннер. — Я не собираюсь ничего говорить.
Левин кивнул, как будто ждал подобного ответа, и принес другой аппарат.
— Эта штука генерирует ток низкой частоты и низкого напряжения, — заметил он. — Довольно болезненно, должен признаться. Я не думаю, что вы это выдержите. Если же чудо произойдет, мы всегда можем применить фронтальную лоботомию, и это подействует наверняка. Но сначала Дадим вам шанс.
Он прикрепил электроды к телу Доннера. Деланное выражение печали на его лице сменилось злорадным ожиданием.
Доннер попытался улыбнуться, но губы словно одеревенели. Шестой человек, которого ооновец не знал, вышел из комнаты.
В черепе Доннера был крошечный передатчик. Он мог воспринимать только сообщения, посланные на специальных волнах, но также имел свою систему подавления. В конце концов, электрическая пытка — обычная форма инквизиции, но ее тяжело переносить.
Он подумал о Дженни, о своем сыне и о Братстве. Доннеру захотелось, чтобы воздух, которым он дышал последний раз в жизни, не был таким влажным и зловонным.
Ток наполнил его тело конвульсивными муками. Мускулы напряглись, пытаясь сорвать ремни, и он закричал. Потом лопнул светочувствительный коммуникатор, высвобождая небольшую струйку фтора.
Последним в угасающем сознании Доннера было видение Дженни, которая улыбалась и приглашала его в дом.
III
Барни Розенберг вел машину по тусклой проторенной колее по направлению к неясным очертаниям гряды скал. С одной стороны от него находился Сухой Каньон. Но Барни не спешил. Поскольку ехать оставалось не так уж много, он уменьшил газ, и пескоход двигался почти бесшумно.
Откинувшись на сиденье, Барни смотрел через окошко маленькой пластиглассовой кабины на марсианский пейзаж. Трудно поверить, что он мог больше не увидеть его никогда.
Даже здесь, на расстоянии примерно пяти миль от колонии, не было никаких следов человека, кроме него, его машины и неясной колеи посреди песка и сухого кустарника. Люди прилетали на Марс на крыльях огня, создавали свои города, громко разговаривая и лязгая металлом, копались под землей, плавили руду, заводили собственные ранчо, переезжали с полярных болот в низкорослые экваториальные кустарники — и, тем не менее, не оставили никаких заметных следов после своего присутствия. Пока не оставили. Но вот валяется ящик со сломанными инструментами, дальше — высохший труп под обломками изолирующего тента, но над всем этим проносится песок и одиночество, ночь и холод, и конечно же, забвение. Марс слишком стар и слишком безлюден, чтобы какие-то тридцать лет присутствия человека отразились на нем.
Слева от Розенберга простиралась пустыня, крутые холмы песка, которые начинались от далеких цветастых гор. Они шли до острого изгиба горизонта — остроконечные тени, безжизненность красного, коричневого и темно-желтого оттенков с таинственным злобным мерцанием бледного солнечного света. Здесь и там поднимались утесы, грубые от минеральных включений, стертые проходящими столетиями и ветрами до фантастических форм. Песчаная буря бушевала всего в нескольких милях отсюда, и туча пыли пролетела над камнями со свистящим шепотом, работая своей серо-зеленой кистью. Справа поднимались крутые безликие скалы, пересеченные голубыми и зелеными полосками медных руд, на которых виднелись надрезы и царапины от немилосердных ветров. Барни видел жизнь — пыльные колючие кустарники, высокие мрачные кактусы и быстрые движения крошечных прыгунов. В одном из обрывов цепочка врезанных в землю, полустертых следов вела к руинам заброшенного горного жилища — сколько им лет?
Над головой простиралось бескрайнее небо, щедрая россыпь оттенков насыщенного зеленого цвета, фиолетового, голубого, — бесконечно холодное, высокое и недоступное. Слабо мерцали звезды, а крошечное пятно Луны было еще менее заметно. Съежившееся солнце вставало в живительном окружении короны и зодиакального света; обрамленный крыльями диск божества Египта поднимался над планетой. Вблизи горизонта тонкий слой ледяных кристаллов поймал свечение и разбросал его холодными искорками. Это ветер был всему виной. Розенберг знал, что хнычущий ветер беспрерывно дует через едкие слои атмосферы, но сам не ощущал его благодаря плотному пластиглассу и радовался этой относительной изоляции.
Этот Марс был жестоким миром, страной холодных руин и всепоглощающей пустоты. Он разбивал сердца людей и высасывал жизнь из них — в нем не было тепла, Дождей, океанов, доброты; только большое колесо звезд крутилось над пустыней тысячелетиями, и дни завывали от ветра, а морозные ночи звенели и стонали. Это был унылый мир потерь и тайн, где человек ел голод и пил жажду, а потом растворялся в темноте навсегда. Люди продирались сквозь бесконечные мили, через одиночество и мягко подкрадывающийся страх, в холодном поту и судорожных вздохах, проклиная эту планету и оплакивая мертвых. Они хватались, как за соломинку, за теплоту и жизнь серых однообразных городов колонии. ВСЕ В ПОРЯДКЕ, ПОКА ТЫ ПЫТАЕШЬСЯ САМ ЗАГОВОРИТЬ С ЭТИМИ «ПЕСОЧНИКАМИ» — НО КОГДА ОНИ ЧТО-ТО ГОВОРЯТ ТЕБЕ, ТО ЛУЧШЕ СРАЗУ УХОДИТЬ.
Но все-таки… все-таки… Это медленное движение полярных лун, слабое кружение ветра; солнечный свет, разбивающийся на миллионы искр на обледенелых крышах; величественное раздвоенное Ущелье Расмуссена; фантастические скульптуры сказочных камней; бесчисленные оттенки цветов, молниеносно переходящие друг в друга, и мимолетные тени; высокая холодная ночь из звезд, загадочно мерцающих созвездий, марширующих по кристальному небу; тишина, которая кажется настолько глубокой, что чудится присутствие Бога во Вселенной; нежные дневные цветы лесов, восхищение, которое расцветает с горьковатым привкусом рассвета и умирает во время быстрого заката; путешествия и находки, редкие триумфы и частые поражения, но всегда поиск и крепкая дружба. О да, Марс был суров со своими любимцами, но отдавал им всю свою суровую красоту, и они не забывали этого всю жизнь.
МОЖЕТ БЫТЬ, СТИВ БЫЛ СЧАСТЛИВЧИКОМ, подумал Розенберг. ОН УМЕР ЗДЕСЬ.
Барни вел свой пескоход по острому краю уступа. На мгновение он остановился, глядя на широкую долину. Пару лет ему не приходилось посещать Сухой Каньон; то есть четыре земных года, если быть точным.
Город, наполовину скрытый под землей, под куполообразными крышами, казалось, внешне почти не изменился, но плантации удвоили его площадь. Инженеры-генетики проделали большую работу, приспособив земные съедобные растения к условиям Марса, а марсианские растения — для нужд человека. Колонии уже обрели самостоятельность, но доставка припасов и снаряжения с Земли обходилась слишком дорого. Пока еще никак не удавалось вывести мясной скот; эта часть рациона марсиан, вернее, ее заменитель, поступала с городских фабрик по выращиванию специальной дрожжевой культуры, и на планете никто даже в глаза не видел настоящего бифштекса. НИЧЕГО, МЫ ПОЛУЧИМ ИХ ОЧЕНЬ СКОРО.
Истерзанный мир, горький, неумолимый и скупой, но его все-таки потихоньку удавалось приручить. Уже рождалось новое поколение. В эти дни не было новых иммигрантов с Земли, но человек, как ни странно, пускал здесь прочные корни. Когда-нибудь он начнет изменять атмосферу и управлять погодой, чтобы все могли свободно разгуливать по ржавым холмам, сбросив скафандры. Но чуда не случится, пока он, Розенберг, не умрет, и ему даже было радостно от этой мысли.
Перегретые насосы его машины гудели, пополняя баллоны с кислородом марсианским воздухом, необходимым для проголодавшегося дизеля, пока Барни вел пескоход по намеченной колее. Он слишком разрежен, этот воздух, но кислород был почти что озоном, и это помогало. Проезжая мимо ториевой шахты, Розенберг нахмурился. Существование ядерного сырья являлось основной причиной организации здесь колоний, в первую очередь, но их нужно было беречь для Марса.
ЧТО Ж, Я НА САМОМ ДЕЛЕ БОЛЬШЕ НЕ МАРСИАНИН. СКОРО МНЕ ПРЕДСТОИТ СНОВА СТАТЬ ЗЕМЛЯНИНОМ. ВАМ ПРИДЕТСЯ УМЕРЕТЬ НА МАРСЕ, ПОДОБНО СТИВУ, И ОТДАТЬ СВОЕ ТЕЛО ОБРАТНО МАРСИАНСКОЙ ЗЕМЛЕ, А ПОТОМ ВСЕ ОСТАЛЬНЫЕ СДЕЛАЮТ ТО ЖЕ САМОЕ.
Колея, ведущая от шахты, стала широкой и достаточно утрамбованной, чтобы ее можно было назвать дорогой. Здесь были и другие машины, визжащие со всех сторон — груженный рудой танк; фермер, вывозящий урожай зерновых; геологическая экспедиция с множеством карт и образцов. Розенберг помахал рукой водителям. Они были разных национальностей, за исключением разве что Пилигримов, которые не относились ни к какой. Здесь все были просто люди. Розенберг надеялся, что ООН вскоре примет решение об интернационализации всех планет.
Невдалеке от города, на высоком столбе развевался флаг — застывшие Звезды и Полосы на фоне чужого неба. Он был сделан из металла, иначе нельзя в убийственной разъедающей атмосфере. Розенберг подумал, что его довольно часто приходится перекрашивать. Он проехал мимо по длинному спуску, ведущему под купол. Пришлось выстоять очередь около воздушного шлюза, и Барни который раз спросил себя, нельзя ли было придумать лучшую систему консервации кислорода. Новые эксперименты в области субмолекулярной механики казались многообещающими.
Розенберг оставил свою машину в подземном гараже, сообщив сторожу, что ее позже заберет покупатель; потом погладил покрытые шрамами бока пескохода со странным выражением на лице, поднялся на лифте и по боковому тротуару вышел к гостиничному офису и заказал комнату. У Барни в запасе оставалось несколько дней до отлета «Фобоса». Душ и смена одежды вернули ему бодрое расположение духа, и он в полной мере насладился комфортом. Розенберг не имел особого желания посещать кооперативные таверны и места увеселений, а вместо этого позвонил Фиери.
Круглое лицо доктора уставилось на него с коммуникационной пластины.
— Барни, ах ты, старая песочница! Когда приехал?
— Только что. Можно мне подняться?
— Конечно! Я тут валяю дурака в офисе… Хотя я здесь не один, но этот человек долго не задержится. Поднимайся прямо сейчас.
Розенберг пошел уже знакомым маршрутом через залы, в которых копошились люди, и многочисленные лифты, и достиг, наконец, нужной двери. Он постучал; импорт Сухого Каньона и его собственные заводы нуждались в более срочных вещах, чем звонки и схемы рекордеров.
— Войдите! — загремел голос.
Розенберг шагнул в загроможденную вещами комнату, и ему с энтузиазмом пожали руку сам Фиери и маленький жесткий человек с серыми взъерошенными волосами и крючковатым носом. Гость остался стоять позади, тощая аскетичная фигура в черном — Пилигрим. Розенберг внутренне напрягся. Ему не нравились эти люди, пуритане-фанатики из времен, и Безумия, которые пришли на Марс, но и в свободе не нашли счастья. Барни не интересовало, какое вероисповедание у этого человека, но никто на планете не имел права такой обособленности и такого отрицания кооперации, как Новый Иерусалим. Однако Пилигрим вежливо пожал руку Барни, смакуя плохо скрытое отвращение — они к тому же были антисемитами.
— Это доктор Мортон, — объяснил Фиери. — Он услышал о моих исследованиях и приехал сюда, чтобы разузнать о них подробнее.
— Очень интересно, — сказал незнакомец. — И многообещающе. Это будет настоящее открытие для колонизации Марса.
— Хирургия и биологические лаборатории повсюду, — вставил Фиери. Он просто лопался от гордости.
— Что вы там придумали, док? — решил спросить Розенберг.
— Приостановленная жизнедеятельность, — ответил Фиери.
Барни хмыкнул.
— Да-да. Видишь ли, я в свободное время начал подробно знакомиться с марсианской биохимией. Довольно занятный предмет, и неземной в двух значениях этого слова. Мы никогда не имели ничего подобного дома — просто не было нужды. Гибернация и эстивация приближаются к этому, конечно.
— М-м-м… да. — Розенберг потер подбородок. — Я понимаю, что вы имеете в виду. Любой поймет. Способ, по которому множество растений и животных, нуждающихся в тепле для их метаболизма, могут сворачиваться и ложиться в «спячку» в течение долгих холодных ночей или даже зим. Или они могут выживать таким образом в длительную засуху. — Барни ухмыльнулся. — Но здесь сравнение проблематично. По земным стандартам на Марсе постоянная засуха.
— Вы говорите, доктор Фиери, что местные обитатели также могут это делать? — спросил Мортон.
— Да. Даже они, имея высокоразвитую нервную систему, могут «засыпать» во время таких промежутков времени, когда наступает голод или холод. Я основываюсь на отдельных отчетах исследователей по данному вопросу. Осталось очень мало местных жителей, причем они очень скрытные и пугливые. Но в прошлом году я, наконец, посмотрел на одного из них в таком состоянии. Это было невероятно — дыхание почти неопределимо, сердцебиения не слышно, энцефалограмма показывает очень медленный, но устойчивый пульс. Но я взял образцы ткани и крови и проанализировал их, сравнивая с примерами других жизненных форм, находящихся в «подвешенном» состоянии.
— Я думал, что даже кровь у марсиан может замерзать в зимнюю ночь, — сказал Розенберг.
— Так и есть! Точка ее замерзания гораздо ниже, чем у человеческой крови, но не настолько низкая, чтобы она не могла замерзнуть совсем. Однако, когда приостановлены жизненные процессы, высвобождается целый ряд ферментов. Один из них, растворенный в потоке крови, меняет характеристику плазмы. Когда формируются кристаллы льда, они БОЛЕЕ плотные, чем жидкость; таким образом стенки клеток не разрываются, и организм выживает. Более того, медленная циркуляция кислород-содержащих радикалов и питательных растворов имеет место даже во льду. Кажется, это немного напоминает процесс ионного обмена. Этого достаточно, чтобы сохранить организм живым и невредимым. Теплота и удовлетворительная температура вызывают разрушение этих секреций, и растение (или животное) оживает. В случае приостановки жизнедеятельности для избежания голода и жажды, процесс немного иной, конечно, хотя в него включены те же основные энзимы.
Фиери торжествующе рассмеялся и хлопнул папкой с бумагами по столу.
— Вот все мои записи. Работа пока не завершена, и я не готов к тому, чтобы ее опубликовать, но осталось только уточнить некоторые детали, и…
В глазах доктора заблестела Нобелевская премия.
Мортон пробежал глазами рукопись.
— ОЧЕНЬ интересно, — бубнил он. Серая голова склонилась над формулами. — Физическая химия этого материала, должно быть, просто фантастическая.
— Да, Мортон, именно так, — довольно ухмыльнулся Фиери.
— Хм-м-м, не возражаете, если я возьму эту рукопись на время — почитать? Как я упоминал ранее, мне кажется, что моя лаборатория в Новом Иерусалиме может выполнить для вас кое-какие анализы.
— Это было бы чудесно. Скажите конкретно, что вас интересует, и я изложу всю эту путаницу более кратко. К завтрашнему дню будет готово.
— Спасибо. — Мортон улыбнулся, но как-то вымученно. — Я ручаюсь, это будет настоящий сюрприз… Вы уже рассказывали кому-нибудь о своем открытии?
— О, я уже упоминал о нем, конечно, но технические подробности пока известны только вам. Все слишком заняты своей собственной работой на Марсе. Но это опять повернет их внимание к Земле! Ведь много лет, вдохновленные сказкой о Спящей Красавице, люди искали нечто подобное — и вот первый способ осуществить мечту.
— Мне тоже хотелось бы почитать это, док, — сказал Розенберг.
— Вы что, биохимик? — с неприязнью спросил Мортон.
— Что ж, можно сказать, я достаточно знаю химию и биологию, чтобы в этом разобраться, и имею свободное время для ознакомления с этим, пока не стартует мой корабль.
— Конечно, Барни, — широко улыбнулся Фиери. — Не окажешь ли мне любезность попутно? Когда приедешь домой, расскажешь обо всем старику Саммерсу — из Кембриджа, да-да, в Англии — он выдающийся биохимик, и всегда говорил, что я один из самых одаренных его учеников. А ведь он предупреждал, что мне не следует переключаться на медицину. Я, правда, всегда был негодным малым, ха-ха-ха! Но черт побери, не каждый может разработать нечто подобное!
Бледные глаза Мортона остановились на Барни.
— Значит, вы возвращаетесь на Землю? — спросил он.
— Да. На «Фобосе». — Он почувствовал, что должен объяснить Пилигриму причину отъезда, чтобы тот не рассматривал это как побег. — В основном по предписанию врача. Мой шлем в прошлом году треснул при падении, и прежде чем я смог наложить заплату, успел заполучить кессонную болезнь, плюс низкое давление, простуду и отек легких. — Розенберг пожал плечами и криво улыбнулся. — Я полагаю, мне просто повезло, что я выжил. По крайней мере, у меня достаточно средств для возвращения и пенсии. К сожалению, мой организм уже не пригоден для работы на Марсе, и… это не то место, где можно праздно проводить время и остаться при этом в здравом рассудке.
— Я понимаю. Вполне с вами согласен. Когда вы будете на Земле?
— Через пару месяцев. «Фобос» идет почти все время по орбите… где вряд ли можно воспользоваться ускоренным маршрутом. — Розенберг повернулся к Фиери. — Док, кто-нибудь из наших едет в этот раз?
— Боюсь, что нет. Наши люди умирают на Марсе первыми; мало кто возвращается домой. Ты один из счастливчиков.
— Значит, это будет путешествие в одиночестве. Что ж, я полагаю, мне под силу выдержать его.
Мортон раскланялся и ушел. Фиери посмотрел ему вслед.
— Странный тип. Но они, Пилигримы, все такие. Отрицают все и вся. Однако он знающий человек, и я рад, что его лаборатория поможет мне с исследованиями. — Фиери похлопал Розенберга по плечу. — Забудь обо всем, старина! Выше нос, и пойдем выпьем пивка вместе со мной. Когда растянешься на теплом белом песке Флориды, под голубым небом, у голубого моря, в окружении ослепительных блондинок, я клянусь, ты не будешь скучать по Марсу.
— Может быть. — Розенберг выглядел совершенно несчастным. — Я никак не могу прийти в себя после смерти Стефа. Я не понимал, как много он значил для меня, пока не похоронил его и не уехал один.
— Он много значил для всех нас, Барни. Стеф был одним из тех людей, которые, кажется, наполняют весь мир своим жизнелюбием, где бы они ни находились. Смотри — ему было около шестидесяти, когда он умер, не так ли? Я видел его незадолго до этого, и клянусь, он мог выпить больше, чем любой из нас, и быть как стеклышко. А все девчонки до сих пор сходят по нему с ума.
— Да… Он мой лучший друг. Мы протопали пешком всю землю и еще многие планеты; пятнадцать лет вместе. — Розенберг улыбнулся. — Забавная вещь дружба. Мы со Стефом даже не разговаривали по душам. В этом не было необходимости. Последние пять лет без него казались мне такими пустыми…
— Он погиб, когда осела горная порода?
— Да. Мы проводили исследования поблизости от Зубьев Пилы, искали урановую жилу. Наш участок раскололся, и Стеф плечами удерживал падающую крышу… потом закричал мне, чтобы я выбирался наружу. Но до того, как он сам смог освободиться, крыша осела и расколола его шлем. Я похоронил его на горе, под пирамидой из камней, с видом на пустыню. Он всегда любил возвышенности.
— М-м-м… м-да. Что ж, воспоминания о Стефене Ростомили не могут помочь сейчас ни ему, ни нам. Пойдем все-таки, я угощу тебя пивом.
IV
Пронзительный звон в голове со свирепой силой привел Роберта Нэйсмита в полное сознание. Его рука резко дернулась, и кисть провела желтую линию на картине.
— Нэйсмит! — Грубый голос ворвался в его уединение. — Явиться к Аббату, Фриско-юнит. Срочно. Мартин Доннер исчез, предположительно, он мертв. Теперь тебе нужно выполнять его работу. Не подкачай, парень.
Некоторое время Нэйсмит стоял, вспоминая. Он никогда не встречал человека по фамилии Доннер. Но потом… да, это было в том самом перечне; Доннер входил в состав Братства. А теперь он мертв.
Мертв… Нэйсмит никогда не знал о Мартине Доннере, хотя предполагалось, что ему теперь известны о нем самые интимные подробности, что не было осуществимо до прихода Братьев. В мозгу Роберта ясно возникло изображение погибшего человека, который улыбался медленной улыбкой, развалясь в релаксере, зажав стакан скотча в руке короткими крепкими пальцами. Братья все были неравнодушны к скотчу, подумал Нэйсмит с непонятной печалью. Кроме того, Доннер любил механический волейбол, много читал, играл в шахматы и даже цитировал Шекспира; умел чинить разное оборудование, может быть, даже имел коллекцию ружей…
Мертв… Валяется где-то на планете; мускулы одеревенели, тело уже разлагается; мозг убит, захваченный вечной темнотой, и осталась прореха в тесных рядах Братства.
— Ты можешь по дороге послушать последние известия, — раздался в голове Нэйсмита дружелюбный голос. — Это будет полезно.
Глаза Роберта сосредоточились на картине. Она получалась неплохой. Нэйсмит экспериментировал с разными стилями, а это последнее полотно смогло отобразить широкую полосу зажженного солнцем великолепия на побережье Калифорнии; огромные волны с кремовыми гребнями, горячее безоблачное небо и тонкие сухие травинки… смуглая женщина лежит на белом песке. Почему они оторвали его от любимого дела именно сейчас?
— Хорошо, Софи, — сказал Нэйсмит покорно. — Вот и все. Я должен возвращаться.
Загорелая женщина приподнялась на локте и недовольно посмотрела на него.
— Какого дьявола? — спросила она. — Мы были вместе всего три часа. День только начинается.
— Это уже далеко зашло. Я боюсь. — Нэйсмит отложил в сторону кисти. — Домой… к цивилизации.
— Но я не хочу!..
— Что ты можешь с этим поделать? — Он сложил мольберт.
— Но почему? — В голосе женщины появились плаксивые нотки; она готова была вскочить на ноги.
— В полдень я получил назначение. — Нэйсмит зашагал по мокрому песку, ступая по следам. Через минуту Софи догнала его.
— Ты ничего не говорил об этом, — запротестовала она.
— А ты и не спрашивала, — парировал Роберт и добавил короткое «извини», которое можно было отнести к чему угодно.
На побережье отдыхало мало людей, и место парковки пока еще оставалось свободным. Нэйсмит приложил ладонь к дверце своего флаера, и она гостеприимно распахнулась перед ним. Он надел свитер, джинсы и сандалии, щегольски нацепил берет на выгоревшие желтоватые волосы и вошел внутрь. Софи пошла следом, не заботясь о том, чтобы надеть что-нибудь на себя.
Корабль яйцевидной формы мягко заскользил в небе.
— Я высажу тебя около твоего дома, — сказал Нэйсмит. — Когда-нибудь в другой раз увидимся, ладно?
Софи продолжала угрюмо молчать. Они встретились случайно неделю назад, в баре. Нэйсмит официально представился кибернетиком-эпистемологом, находящимся в отпуске. Она работала инженером в проекте Колонии «Пасифик»; приехала отдохнуть на выходные и побыть вдали от своей группы свободного брака. Интерлюдия была приятной, и Нэйсмит даже немного пожалел о том, что уезжает.
Вдруг… Внезапный импульс заставил его подобраться, как перед прыжком, и смыл остатки творческой отрешенности. Ты живешь в Службе, как на острие ножа, ты дышишь, смотришь на солнце и цепляешься за реальный мир с отчаянным сознанием вечной нехватки времени. Никто из Братства не принадлежал к гедонистам, они были слишком уравновешенными для этого; но неизбежно становились эпикурейцами.
Когда тебя тренируют с… да, с самого рождения, то даже угроза возможной смерти становится чем-то вроде опасного удовольствия. Кроме того, подумал Нэйсмит, я могу оказаться в рядах выживших.
— Ты просто крыса… предатель, — сказала Софи.
— Пи-пи… — запищал Нэйсмит. Его лицо — странное и сильное, со светлыми ровными бровями, широко расставленными голубыми глазами, высокими скулами, квадратной челюстью и выступающим носом с горбинкой — казалось, разделилось на две части; одна хохотала вместе с Софи, а другая над ней. Роберт выглядел старше своих двадцати пяти лет. А она, подумала Софи с ощущением внезапной усталости, казалась моложе своих сорока. Ее народ удачно пережил Годы Голода, а она сама всегда использовала лучшие биомедицинские технологии. Когда она заявляла, что ей тридцать, немногие могли усомниться в этом. Но…
Нэйсмит включил радио. Наконец раздался негромкий голос, и он решил не настраивать телевизор.
— …Президент Лопес пообещал провести подробное расследование, которого требует министр финансов Арнольд Бессер. В подготовленном заявлении говорится: «Все остальные министры, наряду со мной, намерены открыто доказать, что обвинение ложно, и мы надеемся, что китайское правительство ошибается. Однако серьезного внимания заслуживает…»
— Лопес? Но это сам президент ООН, — пробормотал Нэйсмит. — Значит, обвинение было выдвинуто официально.
— Какое обвинение? — спросила женщина. — Я целую неделю не слушала новостей.
— Китайское правительство собирается предъявить обвинение в том, что предательское убийство Кванг-ти было совершено агентами ООН, — сказал Нэйсмит.
— Но это же смешно! — воскликнула Софи. — ООН? — Она покачала темноволосой головой. — Они не имели… права. Я имею в виду агентов ООН. Кванг-ти представлял собой определенную угрозу, но… убийство! Я не верю этому.
— Ты только подумай об антиооновских фракциях по всей Солнечной системе, включая наших собственных американистов. Что они могут раздуть из всего этого, — задумчиво сказал Нэйсмит. — Сразу после обвинений в коррупции еще и убийство!
— Выключи радио, — зябко поежилась Софи, — это слишком ужасно.
— Настали ужасные времена, Софи.
— А я-то думала, что жизнь становится лучше. — Женщина содрогнулась. — Я помню, когда кончились Годы Голода, потом эти жуткие Годы Безумия, Социалистической депрессии — голодающие люди в лохмотьях, кожа да кости — и мятежи, марширующие люди в униформах, огромные кратеры… Нет! ООН похожа на дамбу, которая удерживает весь этот ад. Ее нельзя разрушить!
Нэйсмит поставил корабль на автоматику и обнял женщину. В конце концов, любой человек, проявляющий лояльность к ООН, заслуживает внимания.
Особенно принимая во внимание тот факт, что подозрения китайцев абсолютно верны.
Он высадил Софи около ее дома, маленького стандартного здания в одной из колоний, и дал туманное обещание встретиться с ней снова. Потом Нэйсмит опять включил двигатели и понесся на полном ходу к северу, по направлению к Фриско-юнит.
V
Вокруг огромного здания было полно транспорта, и автопилот некоторое время не мог приземлиться. Нэйсмит надел плащ поверх своего костюма и полумаску. Последняя служила данью скорее конспирации, чем вежливости. Он не думал, что за ним следят, но никогда нельзя быть уверенным до конца. Служба Американской Безопасности чертовски эффективна.
Надо отдать должное, сардонически усмехнулся про себя Нэйсмит, современная американская политика научилась плести паутину. Официально правительство именовало себя Трудовым и проооновским, но постепенно уходило во власть своих социодинамиков, которые были в фаворе у мировой федерации. Однако консерваторы всех мастей, от мягких социалистов-республиканцев до крайне правых Американистов, имели достаточно мест в Конгрессе и солидную власть в целом, чтобы оказывать потенциальное влияние на ход событий. В числе всего прочего консервативная коалиция предотвратила упразднение Департамента Безопасности, а его шеф Хесслинг, поговаривали, симпатизирует американистам. Значит, здесь полно людей из Безопасности, которые шпионят за «иностранными агентами» — подразумевая, что большинство из них ооновцы.
Фурье, конечно, имел своих доверенных людей в Американской Безопасности. Это в значительной степени оказалось возможно благодаря тому, что американские Братья снабжались фальшивыми идентификационными документами, а все, что касалось самого Братства, хранилось в строжайшей тайне. Но когда-нибудь, подумал Нэйсмит, эта история выплывет наружу… и небо упадет на землю.
Таким узким и острым было лезвие ножа, таким глубоким казался мрак хаоса и разрушения вокруг — Общество сошло с ума, человечество превратилось в расу безумцев, а те немногие, кто пытались создать хоть какую-то стабильность, били из пушки по воробьям. Софи была права: ООН похожа на плотину, останавливающую море радиоактивной крови в нескольких шагах от жилья человека. А я, подумал Нэйсмит с кислой улыбкой, напоминаю маленького мальчика, затыкающего дырку в плотине пальцем.
Его флаер приземлился на нижнем склоне и въехал в гулкое подземелье гаража. Нэйсмит не осмелился приземлиться прямо у апартаментов Аббата. Механик закрепил машину, дал ему квитанцию и показал дорогу к лифту. Экспресс быстро промчал его мимо нижних уровней, где располагались магазины, офисы, различные службы, образовательные учреждения и места развлечений, к жилым этажам. Нэйсмит подождал на остановке. Никто ни с кем не разговаривал; привычка к уединенности уже просто укоренилась в людях. Сейчас он был даже рад этому.
На сто седьмом этаже, где жил Аббат, Нэйсмит шагнул в проход, ведущий на восток, но на втором повороте изменил направление на северное, и миновал еще с полмили, после чего, наконец, вошел в нужную нишу. Резиновый пол поглощал малейшие удары и стук шагов; Нэйсмит нашел выемку и нажал дверную кнопку. Механический голос ответил:
— Мне очень жаль, но господина Аббата сейчас нет дома. Хотите оставить сообщение?
— Заткнись и впусти меня, — сказал Нэйсмит.
Пароль привел в действие дверь, которая бесшумно открылась. Нэйсмит вошел в вестибюль, обставленный простой мебелью. Из устройства внутренней связи раздался голос Аббата:
— Нэйсмит?
— Он самый.
— Тогда заходи в гостиную.
Роберт повесил свой плащ и маску, выскользнул из сандалий и мягко зашагал в холл. Пол под босыми ногами показался ему теплым и упругим, как живая плоть. За следующей дверью, распахнувшейся так же бесшумно, находилась гостиная, тоже носившая отпечаток холостяцкой квартиры. Аббат был по натуре одиноким волком, не принадлежа ни к клубам, ни к самым ненавязчивым группам свободных браков. Официальное занятие Аббата называв лось «Семантический анализ больших торговых компаний»; такая работа давала ему кучу свободного времени для деятельности в ООН, плюс прекрасную возможность путешествовать по всей Солнечной системе.
Глаза Нэйсмита скользнули по черному лицу негра, его товарища — Аббат не относился к Братьям, хотя знал об их существовании — и остановились на человеке, лежавшем в релаксере.
— Так это вы, шеф? — присвистнул он. — Тогда дело действительно серьезное.
— Сними эту одежду и возьми что-нибудь поярче, — посоветовал Аббат, помахав неопределенно рукой в сторону релаксера. — Я пока попытаюсь приготовить скотч.
— Какого дьявола все Братство пьет только скотч? — проворчал Этьен Фурье. — Это съедает половину моего бюджета. Когда же вы, наконец, выпьете все его запасы за наше процветание!
Старик был квадратным, мощным и приземистым; в его восемьдесят лет в нем, казалось, было больше жизни, чем в некоторых юнцах. Маленькие черные глаза поблескивали на лице, словно высеченном из древней, изрытой временем, скалы; из косматой груди раздавался грохочущий бас, французский акцент был едва заметен. Гериатрике нечего было делать с жизнелюбием, таящимся в теле Фурье, словно сжатая пружина. Но к этому добавлялся целый арсенал диет, упражнений, химии, которые нужно было применять с рождения для достижения максимального эффекта. Но молодость старика превзошла самые смелые научные прогнозы. Он всех нас переживет, подумал Нэйсмит.
Во всем облике Этьена Фурье угадывалось что-то фанатичное. Он был ребенком во время войны, безжалостность которой стала символом самого понятия «война». Подростком Фурье вступил в ряды французского Сопротивления во время Второй мировой войны. Позднее он получил повышение и стал связным европейского подполья, самостоятельно предпринимая вылазки на оккупированные опустошенные земли. Фурье боролся вместе с либералами против неофашистов в Годы Голода и вместе с жандармерией против атомщиков в Годы Безумия. Бок о бок с войсками ООН Фурье сражался на Ближнем Востоке, где шпионская система стала основным фактором подавления Великого Джихада. Он взял на себя руководство отделением секретных служб Инспектората ООН после конференции в Рио, пересмотревшей устав организации, и потихоньку организовал переворот, свергнувший антиооновское правительство в Аргентине. Позже этот человек приложил руку к мошеннической революции Кванг-ти в республике Монголия, покончив со схемой захвата власти изнутри. И наконец, Фурье был главным виновником убийства китайского диктатора. Идея Братства с самого начала принадлежала ему; оно стало его детищем и основным инструментом.
Такой человек, подумал Нэйсмит, когда-то давно мог стоять у истоков Инквизиции, маршировать вместе с Кровлелем и вести гражданскую войну в Ирландии; помогать распространению коммунизма в мировом масштабе, — религиозный, как ни странно, человек, несмотря на свой насмешливый атеизм, живое воплощение меча, жаждущего крови. Спасибо, Господи, что он на нашей стороне!
— Ладно, перейдем к делу. Рассказывайте, — произнес ооновец.
— Сколько лет ты работаешь на Службу? — начал Фурье издалека.
— Около года. Шумахер и я исследовали «АРБАЙТ-СПАРТАЙ» в Германии. Остальные немецкие Братья были заняты в австрийском деле, вы помните? А я хорошо знал язык, поэтому мог сойти за рейнца, когда находился в Пруссии.
— Да, припоминаю. Ты очень долго находился не у дел, дружок. — Фурье взял стакан вина, предложенный Аббатом, отпил глоток и скривился. — Merde! Когда ты прекратишь экспериментировать?
Обратившись снова к Нэйсмиту, старик продолжал:
— Мне нужно созвать все Братство. Придется быстро возвращаться в Рио; дьявола выпустили на свободу, это все из-за этих китайских обвинений. Я буду рад, если удастся спасти наши шкуры. Но сначала я проверил, как идут дела в Северной Америке, и приказал людям быть наготове. Я уверен почти на сто процентов, что руководство нашего противника находится в Рио, — может быть, здесь замешан Бессер, уже предпринявший меры предосторожности против покушения. Ничего хорошего не будет, если мы убьем его — на его место встанет кто-то другой. В любом случае, Соединенные Штаты в настоящее время вплотную занялись антиооновской деятельностью. Захват Доннера означает ухудшение ситуации. Аббат с ним связывался и говорит, что он был ближе к раскрытию штаб-квартиры противника на континенте, чем другие оперативники. Теперь Доннера нет, и Аббат рекомендует тебе продолжить начатое им дело.
— Какое именно?
— Я расскажу о нем позже. Доннер числился инженером. Ты ведь кибер-аналитик, разве не так?
— Официально, да, — согласился Нэйсмит. — Я получил степень по эпистемологии и теории коммуникаций, предполагалось, что я буду работать консультантом по базовым теориям. Устранение неполадок в королевстве идей. — Он усмехнулся. — Когда я застряну, то обращусь, наверное, к Аббату.
— О, конечно. Ты, наверное, получил к тому же образование лингвиста? Прекрасно. Пойми, я выбрал тебя не из-за определенной профессии, а скорее, благодаря ооновской специализации. Ты уже слишком взрослый, чтобы проходить синтез-обучение. Некоторые из молодых Братьев подвергаются ему, конечно. Есть один паренек в Мехико, Петер Кристиан, Аббат даст тебе номер его телефона на крайний случай.
Как бы то ни было, я хочу сказать, что эпистемолог или семантик наиболее близок к интегрированному ученому. При твоем знании языка, психологии и общих научных дисциплин тебе все же требуется подготовка для извлечения информации и ее анализа. Я не знаю… — Фурье зажег сигарету и свирепо выдохнул дым.
— Что ж, я готов начать хоть сегодня. Я уже взял бессрочный отпуск по основному месту работы, — сказал Нэйсмит. — Но что вы хотели рассказать о Доннере? Как далеко он продвинулся, что с ним случилось, и все такое прочее?
— Кое-что я тебе расскажу, потому что это необходимо, — произнес Аббат. — Мартин Доннер официально был жителем Канады, и там, как я слышал, получил степень инженера-механика. Около четырех лет назад мы получили намек на то, что о нем пронюхали агенты противника, поэтому Доннера пришлось перебросить в Штаты, придумать для него личность американца и так далее. Недавно ему поручили слежку за американистами. Путь был совершенно простой: получение работы в «Брейн Тулз Инк.», где, как известно, полно членов этой партии. Он не должен был пытаться разрушать ее изнутри — этим уже занимались наши люди, — а просто разузнать ситуацию, собрать данные, найти определенного человека и накачать его «вакциной правды». — Нэйсмит не стал спрашивать, что стало бы с жертвой; борьба велась безжалостно, причем на карту была поставлена вся история человечества. — Так Доннер получил информацию о конспиративной штаб-квартире на Среднем Западе и пошел туда. Она располагалась в одном из огромных зданий в штате Иллинойс. Мартин вошел внутрь… и исчез. Это произошло почти две недели назад. — Аббат пожал плечами. — Мартин, скорее всего, давно мертв. Если не они убили его, значит, он сам нашел способ покончить с собой.
— Вы можете предоставить мне досье на то, что Доннер изучал и что сообщал вам? — спросил Нэйсмит.
— Да, конечно, хотя я не думаю, что это как-то поможет. — Аббат равнодушно посмотрел на свой стакан. — Все будет зависеть от тебя самого. Мне не нужно напоминать тебе, что не рекомендуется рассекречивать себя убийствами, тем более что у Службы сейчас неважная репутация. Лучше не оставлять следов. Во-первых, для начала тебе нужно поближе познакомиться с семьей Доннера. Видишь ли, он был женат.
— Что?!
— Я не имею в виду свободный, групповой брак, юридический брак и так далее, — нетерпеливо рявкнул Аббат. — Я говорю о БРАКЕ в старом стиле. Как раньше. С одним ребенком.
— Хм-м… Это не очень хорошо, не так ли?
— Да. Ооновцам действительно ни к чему такие узы, а уж в особенности тем, кто состоит в Братстве. Однако… Ты уже понял трудность, не так ли? Если бы Доннер остался жив каким-то образом, а шайка напала бы на его след и схватила его жену и детей… Он раскололся бы тут же. Ни один здравомыслящий человек не остается равнодушным к судьбе семьи.
— Что ж, я полагаю, вы снабдили Доннера среднезападными идентификаторами.
— Разумеется. Или же он использовал один из тех, что мы уже установили сами — фамилия, отпечатки пальцев, данные, зарегистрированные в Центральном офисе Среднего Запада. Хвала Аллаху, у нас есть друзья в регистрационном бюро! Но с Доннером дела обстоят плохо. В предыдущих случаях, когда мы теряли Брата, то могли вернуть труп, или по крайней мере, быть уверены, что он гарантированно уничтожен. А теперь у врага есть тело Брата целиком, готовое к снятию отпечатков пальцев, установлению группы крови, сетчатки глаза, измерениям Бертильона, аутопсии, и тому подобного. Нужно предполагать, что они проверят комплект физических данных в идентификационном офисе каждой страны. А когда обнаружат аналогичные под различными именами и номерами в каждом файле, — все полетит к черту.
— На это потребуется определенное время, конечно, — сказал Фурье. — Мы запустим двойные комплекты на тех людей, которые не принадлежат к Братьям; это причинит им дополнительные хлопоты. Кроме того, они не смогут определить, какой комплект данных принадлежит реальной личности Доннера.
Нэйсмит невольно усмехнулся. «Реальная личность» — это термин, несовместимый с Братством. Однако…
— Тем не менее, — продолжал Фурье, — в каждой стране будет проведено расследование — это касается Земли, Луны и некоторых других планет. Братство должно уйти в подполье, хотя бы здесь. И в тот момент, когда я должен бороться за свою Службу, мне опять нужно уезжать в Рио!
Они подбираются все ближе и ближе. Где-то в подсознании мы всегда понимали, что этот день однажды наступит, и вот он наступил…
— Даже при условии, что Доннер мертв, что наиболее вероятно, — сказал Аббат, — его вдова остается ценной добычей для банды. Вероятно, она знает очень мало о своем супруге и его деятельности в Службе, но, без сомнения, хранит массу информации в своем подсознании — лица, обрывки фраз, возможно, даже точные даты, когда Доннер отсутствовал дома. Искусный следователь без труда выудит все эти сведения, а ты ведь знаешь — некоторые из них являются нашими самыми сокровенными тайнами.
— А вы не пытались ее похитить? — спросил Нэйсмит.
— Это невозможно, — ответил Аббат. — Мы послали специального агента, чтобы он предупредил ее об опасности и посоветовал уйти вместе с ним. Она отказалась наотрез. В конце концов, как мы можем быть уверены в том, что наш агент надежен? Более того, она предприняла несколько очень разумных мер предосторожности, а именно, предупредила местную полицию, оставила записку в своем банковском сейфе, который следовало открыть в случае ее внезапного исчезновения, и так далее, и тому подобное. Это создало дополнительные трудности; увезти ее насильно для нас теперь фактически невозможно. При данном положении дел нам не удастся избежать огласки.
Все, что мы могли сделать — это поставить пару людей для наблюдения за ней, но на следующий же день одного из них взяли полицейские, и нам, черт возьми, пришлось заниматься еще и этой проблемой.
— А у нее твердый характер, — заметил Нэйсмит.
— Даже чересчур, — согласился Аббат. — Что ж, теперь ты уже знаешь свое первое поручение. Сделай так, чтобы она пошла с тобой добровольно, спрячь ее где-нибудь вместе с ребенком, а потом сам уйди в подполье. Во всяком случае, это более или менее в твоем стиле, парень.
— Но как я смогу убедить ее…
— Разве не ясно? — огрызнулся Фурье.
Яснее ясного. Нэйсмит скривился.
— За кого вы меня принимаете? — слабо запротестовал он. — Разве не достаточно, что я совершал для вас грабежи и убийства?
VI
Брайхэм Сити в штате Юта официально не был колонией; он существовал задолго до послевоенных переселений. Но городок всегда оставался симпатичным, и на сегодняшний день успел приобрести черты современной планировки и архитектуры. Нэйсмит раньше не бывал здесь, но чувствовал, как сердце его наполняется теплотой к этому месту — так же, как и у Доннера, который теперь мертв.
Он запустил все двигатели и своей привычной скоростью понесся над шоссе. Под высоким ясным небом широко раскинулись зеленые сады и холмы, величественный оазис, созданный руками человека в заброшенной пустыне. Они шли через бесконечные мили дикости и безлюдья, эти люди из другого времени, с трудом продвигаясь в пыли, на своих дребезжащих разбитых фургонах, немилосердно трясущихся по ухабам, к далекой Земле Обетованной. А он сегодня, восседая на мягком полиуретановом сиденье, в металлической оболочке, с завыванием летящей со скоростью тысяча миль в час, так что ветер свистит в ушах, спасается от преследователей.
Когда Нэйсмит пересек радиолуч, его проверил местный транспортный контроль. Он попытался расслабиться, насколько это было возможно, нервно закуривая сигарету, пока автопилот вел машину на снижение. Когда судно опустилось над боковой аллеей, он надел на голову защитную маску и снова перешел на ручное управление.
Строения внизу уютно примостились в окружении живописных лужаек и деревьев, — низенькие, наполовину ушедшие в землю домики для небольших семей. Мужчины и женщины, некоторые в рабочей одежде, копошились около них; но фигурок детей было больше — бесчисленные яркие пятнышки, смех и радостные крики. Это показалось Нэйсмиту не совсем типичным явлением. Он подумал, что это, скорее всего, влияние мормонов. Свободные браки и все с ними связанное никогда не были особенно популярны в Юте. Большинство фруктовых плантаций до сих пор оставались собственностью небольших землевладельцев, прибегавших к кооперации, чтобы не отстать от гигантских сельскохозяйственных комбинатов, управляемых правительством. Но тем не менее значительное число мужчин и женщин ездили на работу за пределы города — например, рабочие, занятые в проекте Колонии «Пасифик».
Нэйсмит просмотрел досье на Доннера, составленное Аббатом, пропуская несущественные детали. Братья всегда были доступны друг для друга, но за пределами своего узкого круга они так же ревниво охраняли свою обособленность, как и все остальные. Было ясно, однако, что Дженни Доннер работала на дому, в качестве лингвиста-семантика, дающего консультации по почте, — проверка рукописей различного характера, и так далее — и при этом уделяла слишком много внимания своему мужу и ребенку.
Нэйсмит почувствовал холодок внутри.
Вот и нужный адрес. Он тихо остановил свою машину и пошел к домику. Его строгие современные линии и изгибы смягчались ярким светом утреннего солнца и тенистыми деревьями, нежно шелестевшими на ветру. Без сомнения, это была работа Дженни; сам Доннер, кажется, терпеть не мог садоводство.
Нэйсмит инстинктивно оглянулся вокруг в поисках наблюдателя, назначенного Аббатом. Никого подозрительного не было поблизости. Но он мог с виду вовсе не походить на профессионального сыщика; скорее всего, это какой-нибудь старик в патриархальном стиле, с окладистой седой бородой, гуляющий по тротуару; или мальчик-посыльный, гоняющий по улицам на своем велосипеде; или даже маленькая девочка, прыгающая через скакалку в парке напротив. Дело в том, что этот наблюдатель мог выглядеть как угодно: в биологических лабораториях порой происходили очень странные вещи, а Фурье создал собственные секретные мастерские…
Дверь была прямо перед ним, скрытая маленьким портиком, увитым виноградом. Нэйсмит нажал на кнопку звонка, и механический голос ответил, что никого нет дома. Без сомнения, это была ложь, но… Бедный ребенок! Бедная девочка, спрятавшаяся здесь в страхе перед ночью, поглотившей ее мужа — она все еще ждет его возвращения…. Возвращения мертвого человека. Нэйсмит покачал головой, проглотив комок горечи, и заговорил в микрофон:
— Привет, милая, почему это ты такая негостеприимная?
Должно быть, она сразу же включила воспроизведение, потому что дверь распахнулась через минуту. Шагнув в вестибюль, Нэйсмит оказался в ее объятиях.
— Марти, Марти, Марти! — Дженни плакала и смеялась, то хватала его за руки, то тянулась к его лицу. Длинные черные волосы падали ей прямо на глаза, заблестевшие от радости. — О, Марти, сними эту проклятую маску! Я так долго тебя не видела…
Она была среднего роста, тоненькая и гибкая; лицо казалось решительным, несмотря на мелкие черты, а выразительные черные глаза слегка косили, что придавало женщине необъяснимое очарование. Дрожащий голос Дженни и волнующее прикосновение ее тела внезапно заставили Нэйсмита почувствовать свое собственное одиночество и опустошенность. Он поднял маску, позволил шлему с глухим стуком упасть на пол и жадно поцеловал женщину. Черт возьми, подумал он свирепо, Доннер когда-то оказался умнее и удачливее меня! Но так и должно было быть, разве нет?
— У нас нет времени, дорогая, — быстро заговорил Нэйсмит, отстраняясь от Дженни, которая нежно гладила его по голове. — Возьми кое-что из одежды, маску — и для Джимми, конечно, тоже. Можешь ничего не упаковывать. Просто позвони в полицию и предупреди, что уезжаешь по собственному желанию. Мы должны побыстрее убираться отсюда.
Она отошла на несколько шагов, удивленно посмотрела на Нэйсмита и прошептала:
— Что случилось, Марти?
— Быстрее, я сказал! — Он метнулся мимо нее в гостиную. — Я объясню все позже.
Дженни нерешительно кивнула и ушла в одну из спален. Склонившись над детской кроваткой, она бережно взяла на руки маленькую спящую фигурку. Нэйсмит закурил еще одну сигарету, обшаривая глазами комнату.
Это был совершенно обычный дом, стандартного изготовления, но Мартин Доннер, его другое «Я», безвозвратно ушедший в темноту, оставил на нем отпечаток своей личности. Здесь не было никаких безликих массовых предметов мебели, характерных для современных людей, привыкших переезжать с места на место. Это был дом, в котором обитатели собирались остаться надолго. Нэйсмит вспомнил о бесконечной череде одинаковых комнат и гостиничных номеров, из которых складывалась его жизнь, и ему захотелось завыть от тоски.
Да… здесь все сделано так, как следует. Доннер, вероятно, сам смастерил этот камин, не столько по необходимости, сколько ради того, чтобы каждый вечер смотреть на веселое мерцание горящих поленьев. Над камином висел старинный мушкет; на полке рядом, стояли мраморные старинные часы, латунные канделябры и светящийся обломок лунного кристалла. Стол из красного дерева представлял собой настоящий анахронизм среди предметов, способствующих отдыху и расслаблению. На стенах висело несколько анимационных пленок, пара репродукций — пейзаж Констебля, эскизы Рембрандта и несколько гравюр. В комнате находился дорогостоящий музыкальный центр с огромным количеством проводов. На книжных полках хранилось множество микропринтных роликов, но имелись также солидные тома старого образца, тщательно обернутые. Нэйсмит невольно улыбнулся, когда его взгляд наткнулся на зачитанный до дыр томик Шекспира.
Чету Доннеров нельзя было отнести к категории людей, живущих в прошлом, но они все-таки имели свои корни и дорожили ими. Нэйсмит вздохнул, вспомнив свою антропологию. Западное общество основывалось на семье как экономической и социальной единице; но первая составляющая ушла вместе с развитием технологий, а вторая постепенно утратила свое значение в ходе войны и послевоенных переворотов. Современная жизнь стала безликой. Браки — постоянные браки — заключались тогда, когда обе стороны уже уставали от поисков, и представляли собой в лучшем случае контракт, развязывающий руки обоим супругам; ясли, школа, система развлечений сделали детей почти неощутимой частью домашнего быта. Все это не могло не отразиться на самом человеке. Из творения природы, обладающего способностью к сильным и глубоким эмоциям, из личности, которая приобрела комплексный характер благодаря взаимодействию со своим окружением и собственному «я», западный человек превращался в нечто, напоминавшее старых аборигенов Самоа; ненавязчивая, но крепкая и тесная дружба и романтическая любовь уходили в прошлое. Нельзя было сказать однозначно, хорошо это или плохо, но Нэйсмит спрашивал себя, куда придет общество при таком положении дел.
Но разве можно что-либо изменить? Возврата к прошлому уже быть не может; нельзя поддерживать жизнь нынешнего поколения средневековыми технологиями, даже если оно делает такие попытки. Но это подразумевает принятие философского базиса науки, замену удобного архаичного «космоса» запутанной сетью безличных отношений; значит, нужно вычеркнуть из памяти древнюю мольбу человека, воздевшего руки к небу. Зачем? Если вы хотите контролировать прирост населения и бороться с болезнями (первое, кстати, стало насущной необходимостью), то используете химические контрацептивы и антибиотики, и приучаете людей постоянно иметь их при себе. Но тогда традиционные отношения различных полов приобретают иной смысл. Современная технология не нужна крестьянину, пашущему землю, или ортодоксальному интеллектуалу; значит, приходится иметь дело с огромным классом людей, непригодных ни для чего другого, и что с этим поделать? Что нужно огромной, невероятно сложной машине цивилизации, — это тренированный человек, которого обучили до предела его возможностей. Но тогда образование должно начинаться в раннем возрасте и оставаться безжалостно избирательным, будучи при этом свободно доступным до тех пор, пока человек в состоянии сдавать экзамены. Значит, Первые, то есть высший класс, получающие степень доктора в двадцать лет или даже раньше, будут смотреть свысока на Вторых, а те в свою очередь, начнут вымещать свою злость на Третьих — результатом будет интеллектуальный снобизм, социальная напряженность, но как этого избежать?
И вместе с тем в этом мире существовали фантастические анахронизмы, потому что он рос и создавался слишком быстро и слишком неравномерно. Индийские крестьяне ковырялись на своих крошечных полях и жили в грязных лачугах, в то время как у каждого большого китайского коллектива имелась собственная силовая установка. Вокруг Кратера Манхэттена в трущобах скрывались убийцы, а простой техник мог купить дом вместе с мебелью за свой шестимесячный гонорар. В океане создавались плавучие колонии, на Марсе, Луне и Венере вырастали города, в то время, как жители Конго барабанным боем вызывали дождевые облака. Примирение — но КАК его достичь?
Большинство людей воспринимали действительность поверхностно. Они видели, что великие перевороты, мировые войны, Годы Голода и Безумия, экономические спады сопровождались разрушением традиционных социальных устоев, и думали, что первое являлось причиной второго. «Дайте нам шанс, и мы вернем обратно славные прошлые деньки». Им было невдомек, что прошлые деньки сеяли смерть среди них, что изменившаяся технология вызвала перемены в самой человеческой природе, и это повлияло на их жизнь гораздо больше, чем любой эфемерный переходный период. Война, депрессия, волны маниакального своенравия, голодные, марширующие и обреченные люди — все это было не причиной, а следствием, вернее, симптомом. Мир менялся, и нельзя было вернуться домой.
Специалистам по психодинамике казалось, что они начинают понимать процесс, с помощью своей особой семантической структуры символов, теории игр, принципа наименьших усилий, правил коммуникаций — возможно, это соответствовало действительности. Говорить было еще слишком рано. Научный Синтез пока являлся скорее мечтой, чем реальным достижением, и чтобы эффект стал заметен, нужно было, как минимум, одно поколение граждан, обученных по этой системе. Тем временем гериатрия в комбинации с необходимым контролем рождаемости продолжала сжимать население с неизбежной интеллектуальной жесткостью бегущих лет, как раз в тот момент, когда потребность в оригинальном мышлении была большей, чем когда-либо за всю историю человечества. Власть хаоса казалась всеобъемлющей, а тех, кто видел правду и боролся за нее, было слишком мало. Чувствуете ли вы абсолютную уверенность в своей правоте? Можете ли оправдать эту битву?
— Папа!
Нэйсмит вздрогнул, повернулся и протянул руки к малышу. Ему было всего два года, светловолосому крепкому мальчугану с черными, как у матери, глазами. Он звал его, хотя еще не совсем проснулся. Мой сынок — нет, сын Доннера, черт возьми!
— Привет, Джимми. — Голос Нэйсмита слегка дрогнул.
Дженни взяла мальчика на руки. Она уже была в маске и надела просторный плащ. Голос женщины звучал даже тверже, чем его, Нэйсмита, приказ.
— Все в порядке. Пойдем?
Он кивнул и направился к двери, но не пройдя и двух шагов, услышал звонок.
— Кто там еще? — Слишком громкий выкрик и холодок в груди напомнили Нэйсмиту о том, как истрепаны его нервы.
— Не знаю… Я не выходила из дома с тех пор, как…
Дженни быстро подошла к боковому окну и подняла занавеску.
— Там двое мужчин, я их не знаю.
Нэйсмит надел на голову маску и нажал переключатель воспроизведения. Голос за дверью был резким и жестким.
— Федеральная Полиция! Мы знаем, что вы здесь, миссис Доннер. Откройте!
— Агенты Безопасности! — прошептала она испуганно.
Нэйсмит хмуро усмехнулся.
— Они быстро тебя выследили, да? Пойди посмотри, нет ли кого-нибудь за домом.
Ее каблуки застучали по полу.
— Четверо в саду! — выкрикнула Дженни.
— Прекрасно. — Нэйсмит чуть не спросил Дженни, умеет ли она стрелять. Он вытащил маленький плоский пистолет и отдал его подбежавшей женщине. Наверное, она достаточно тренирована. В любом случае, оружие было вполне безопасным и не давало отдачи.
— «А теперь, друзья мои…» Пора убираться отсюда. Держись поближе ко мне и стреляй им в лицо или руки. У них могут быть бронежилеты под одеждой.
Его собственный «магнум-автоматик» показался холодным и тяжелым в руке. Это вам не мягкий усыпляющий газ. С близкого расстояния оружие могло проделать такую дыру в теле человека, что в нее можно было просунуть руку. Внутренности поражались гидростатическим ударом. Стук в дверь становился назойливым.
Она была спокойна так же, как и Нэйсмит.
— Неприятности с законом? — спросила Дженни резко.
— Неприятности в самом законе, — уточнил он. — У нас всегда будут проблемы с полицией, если это может тебя утешить.
Они не могли быть агентами Фурье, иначе сказали бы пароль. Наверное, их послал тот, кто убил Мартина Доннера. Нэйсмит не испытывал угрызений совести по поводу того, что придется платить им той же монетой. А сейчас нужно было исчезать.
Он вернулся в гостиную и взял пластиковый стол, неся его перед собой как щит, защищающий от игл. Возвращаясь в холл, он заслонил собой Дженни и нажал ручку двери.
Когда она распахнулась, Нэйсмит выстрелил и услышал глухой звук попадания. Ужасный удар отбросил агента с крыльца на землю, по которой сразу же растеклась лужа крови. Его напарник инстинктивно выстрелил в ответ; игла воткнулась в стол. Нэйсмит поверг противника вниз, прежде чем тот успел крикнуть.
— Теперь в машину, и быстро! — Пробегая по траве, Нэйсмит слышал злобное жужжание пуль, пролетавших мимо. Дженни запыхалась, неся сына на руках, а когда они зашли за угол дома, осыпала преследователей градом игл.
Нэйсмит уже стоял у люка флаера. Он продолжал стрелять, свободной рукой заводя двигатель.
Агент безопасности выстрелил иглами. Было ясно, что они хотят заполучить их живьем. Дженни споткнулась: стрела попала ей в руку, а Джимми оказался на земле. Нэйсмит выпрыгнул из корабля; игла оцарапала его маску, и он почувствовал запах, от которого закружилась голова.
Сыщики рассеялись вокруг, приближаясь к беглецам с двух сторон. Нэйсмита справа прикрывал флаер, а слева — безжизненное тело Дженни, когда он втаскивал его внутрь. Ооновец втиснул ее вместе с ребенком на сиденье, перегнулся вперед, чтобы закрыть дверь, и с силой нажал на рычаги.
Все эти действия заняли меньше минуты. Пока флаер, стоя на хвосте, направлялся, вопреки всем правилам, прямо в небо, Нэйсмит в тысячный раз подумал, что ни один человек, как бы ни был он уверен в себе и проворен, не сумел бы так организовать побег. Агенты безопасности были, в общем, неплохи, но их можно легко обойти. Сейчас они проверят дом, дюйм за дюймом, и найдут его недавние отпечатки пальцев, которые совпадут со случайными следами, оставленными здесь и там агентами ООН, — такими же, как отпечатки Доннера. Он был Ооновцем, самую тень его ненавидели и боялись, он мог одновременно сражаться в нескольких местах; он был быстр и неуязвим, как никакая человеческая плоть; и теперь он восстал из могилы. Он, Нэйсмит, только что вписал еще одну главу в легендарную летопись.
Только агенты безопасности не верили в привидения. Они будут искать ответ. А если им это удастся, это станет концом всех мечтаний.
А тем временем погоня приближалась. Радиолучи, номера лицензий, анализаторы воздушного транспорта, телевизионные сигналы, идентификационные файлы — все ресурсы великой беспощадной власти будут брошены на охоту за ним по всему свету, и нигде ему не будет покоя.
