Звон, наполнявший город, проникал повсюду. Пение маленьких мобилей давно стало неотъемлемой частью нашей жизни, и мы не обращали на них внимания. От могучих ударов Императорского Мобиля тряслись даже стены вокруг. В ту ночь уснуть было невозможно, и когда такое случалось, то Равинга использовала это время для работы.

Тяжёлые занавеси надёжно укрывали комнату и наружу не вырывалось ни малейшего лучика света. А внутри горело шесть ламп, по три на каждом конце стола, и их яркий свет не позволял ни малейшей детали нашей работы ускользнуть от наших глаз.

Пальцы Равинги порхали над столом с иголками, маленьким паяльником, с какими–то крошечными инструментами, которые и в руках–то удержать почти невозможно, и кукла под её руками принимала всё более определённую форму. Согласно заказу последнего клиента, она делала посмертную куклу — куклу Императора.

Мне она поручила другую работу. Я ещё не знала когда надо сказать нужное заклинание, или какой пасч сделать, прежде чем взяться за маленькие инструменты Поэтому я делала фигуру не человека, а песчаного кота. Наши домашние котти устроились сбоку, не сводя с меня внимательных глаз.

На столе передо мной лежал эскиз, каждый его уголок прижимала резная статуэтка. Статуэтки тоже были символами силы. Одна — копия Голубого Леопарда, верно служащего Императору, вторая — як, самка–вожак стада, гордая и сильная, избранная по праву. Третьей была котти, вырезанная из какого–то очень плотного черного камня, гладкая, точно стеклянная на ощупь, и необычно тяжёлая для своих размеров; а четвёртой фигурой являлся человек, лицо которого было очерчено так уверенно, что не могло быть ничем иным, как портретом. Портретом человека, которого я знала, о котором втихомолку шептались на рынке, о котором говорили, что даже в собственной семье ему не нашлось места, таким он был малодушным, этот Хинккель из Каулаве.

Самостоятельную работу такой сложности Равинга доверила мне впервые, потому я работала вдвое медленнее её. В замкнутой комнате было жарко, я сбросила блузу и, склонившись над крошечной фигуркой, всё чаще стирала рукой пот со лба.

Равинга вставила в корону куклы последний почти невидимый драгоценный камешек. Затем повернула куклу в руках, критически оглядывая её.

Трижды я видела Императора достаточно близко, чтобы рассмотреть его лицо. Это могла быть кукла, но искусство Равинги отразило в ней столько жизни, что я ни капли не удивилась бы, если бы крошечный император вдруг выскользнул бы у неё из пальцев и зашагал по столу сам по себе.

Она аккуратно поставила его на подставку из чёрного камня и нетерпеливым движением повернула ко мне лицом.

— Хорош? — хозяйка ждала правдивого ответа. За все годы, что я наблюдала за её работой, она в первый раз спрашивала моего мнения.

— Клянусь всем, что знаю, хозяйка, — поспешила ответить я, — воистину это сам Хабан–дзи.

Ревниво придерживая одной рукой своё творение, Другой она подала мне знак.

Опустив глаза, я посмотрела на свою куклу. Она тоже была окружена ореолом жизни. Казалось, ещё немного — и она оценивающе взглянет на меня, словно настоящий кот, гроза пустыни.

— Говори! — скомандовала моя хозяйка. Я облизнула пересохшие губы и присела так, что мои глаза оказались на одном уровне с глазами куклы.

— Хинккель, — назвала я имя куклы, прижимавшей справа ткань с рисунком. — Воин пустыни…

Жёлтые глаза не дрогнули. В ответ не пришло ни звука — да и ожидала ли я ответа? Я указала маленьким инструментом, который всё ещё сжимала в руке, и снова заговорила негромким, но не допускающим возражений голосом:

— Ступай!

Песчаный кот потянулся, словно котти — вытянув передние лапы, напружинив задние, ну точно котти, собирающийся крадучись выйти в ночь. Он сошёл с центра ткани, его шкура переливчато светилась, чем–то странно напоминая древний рисунок на коже, на которой только что лежал.

Равинга ещё раз повернула фигурку Хабан–дзи, теперь лицом к сделанной мною кукле.

Откуда–то из–за спины она выдернула кусок тонкого шёлка, вышитого серебряными леопардами, взмахнула тканью и окутала ею куклу Императора. Теперь кукла казалась мне самой обыкновенной, ореол жизни вокруг неё совершенно исчез.

С котом же такого не случилось. Он повернул голову и посмотрел на куклу Хинккеля. Можно было подумать, что между ними проскользнула искра общения. Равинга протянула руку и подхватила фигурку кауланина.

Она поставила его рядом с котом и оглядела эту парочку, придирчиво прищурившись, словно высматривая упущения в работе.

А затем снова односложно скомандовала:

— Зови!

Я повиновалась:

— Хинккель!

И напряженно застыла. Мне не нравился этот обряд, проходивший помимо моей воли. Все эти годы я понимала, что она использует меня, подавляет мою волю своей волей. Внутри шевельнулись старые обиды. И всё же она никогда не считала меня просто одним из инструментов, которые можно отложить в сторону, когда вздумается, и взять снова, когда понадобится.

Слабая тень улыбки скользнула по её губам. Какую бы игру Равинга ни вела, она была твёрдо уверена, что держит её под контролем.

За годы, проведённые у Равинги, я давным–давно поняла, что бывают минуты, когда нельзя задавать вопросов. То, чем она занималась в одиночестве в мастерской за лавкой, представляло собой тайну, и иногда даже я не знала, что она там делает. Теперь, когда она колдовала над куклой–Хинккелем и сделанным мною котом, я следила за ней с толикой всё того же юного интереса. Духота становилась всё сильнее, но она, по–моему, даже не замечала этого.

Поставив фигурки человека и кота в центр стола, Равинга подвинула к ним закутанную копию Императора.

Открыв небольшую шкатулочку с крошечными самоцветами, с помощью которых она повторяла в миниатюре сокровища короны, Равинга пошевелила кончиком самого тонкого из своих инструментов разноцветную россыпь и подцепила цепочку волосяной толщины. На цепочке покачивался крохотный брат того самого медальона с кошачьей маской, который она почти четверть сезона назад подарила на рыночной площади бестолковому юноше.

Она набросила эту почти невидимую цепочку на шею куклы и повернула украшенного таким образом человечка лицом к Императору, с которого потом сдёрнула ткань. Игра — это была какая–то игра. Фигурки, принимавшие участие в игре, стоявшие передо мной, подслушанные то тут, то там обрывки слов… всё это складывалось в моем мозгу воедино.

А в основе всего лежал знакомый вопрос. Кто такая — или что такое Равинга? Она не выставляла напоказ своих умений, кроме тех, без которых не обойтись кукольнице. Но она могла многое. Очень многое.

Меня привели в её дом вовсе не какие–то надежды или желания. То были ночи, полные демонов, и кошмарные дни. За мной охотились. И я знала, какую ценность представляю для любого, достаточно проницательного, чтобы выследить меня.

Ещё когда я была маленькой, я открыла для себя удивительную вещь. Оказывается, когда я считала себя незаметной, невидимой, так получалось и на самом деле. Сначала моя нянька, а потом старая Вастар, учившая меня всему, что положено знать благородной девице, проходили мимо меня на расстоянии вытянутой руки — и ничего не замечали.

Я была ребёнком в доме, где всем заправляли взрослые, отягощенные годами люди — глава Дома приходилась мне прапрабабушкой, — и потому я часто делала, что вздумается.

Шесть Домов правили Ban алой. Будучи опорой Императора, они правили и всем нашим миром. Не в открытую, конечно, окольными путями. Я была уверена, что именно хитроумная изощрённость их действий доставляет им огромное наслаждение.

Вслед за шестью шли двенадцать. Эти были более честолюбивы и зачастую действовали открыто, стремясь к тому, чтобы знамя их Дома развевалось как можно ближе к площади перед дворцом правителей. У них были все основания надеяться на это — за неторопливо текущую историю нашей страны такое случалось трижды.

Далее шли двадцать и пять. Это были деятельные Дома, открыто сражавшиеся за высокое положение. Среди них случалось, что глава Дома бросал вызов равному, зная, что победителями в этой тайной войне будут те, кто выживет. Они охотились за новыми, доселе неведомыми умениями и искали древних, давно забытых знаний.

В моём роду оказалась одна такая искательница, и она восстала против правительницы собственного Дома, обрекая Дом на погибель. Я потеряла свой клан и своё имя. Ещё никому во всей Вапале не удавалось прежде до основания разрушить столь древний и могущественный Дом.

На плече Равинги до сих пор остался кривой шрам, который она скрывает под платком. Я у нес в долгу, и не только за эту метку.

Прежде всего она помогла мне вновь обрести почву под ногами. Объявив перед советом, что я — её избранная ученица, она спасла меня из–под обломков моего Дома; мне, правда, пришлось лишиться и благородного титула, но это меня нисколько не расстроило.

Ученье было строгим, я узнавала о таких вещах, в которые ни за что бы не поверила ещё за год до этого. Я обнаружила, что интриги завязываются не только в Домах — тайные вещи вершатся везде, не только в Вапале, во всех королевствах. И было очень важно не полагаться на лежащее снаружи, но знать то, что таится в глубине.

И казалось, сейчас мне предстоял ещё один урок. Равинга упёрлась локтями в стол, обхватив подбородок ладонями, всё её внимание теперь было приковано к человеку и коту.

— Ты помнишь, — неожиданно начала она, — ту торговку солью из Аженгира? Я ещё сказала тебе — запомни её хорошенько?

Я сразу вспомнила женщину, о которой она говорила. Твёрдую, как мешок с солью, с сухой, обветренной кожей; глаза, скрытые за складками капюшона, защищающими от тонкой, обжигающей пыли её страны. Она вошла в лавку Равинги с уверенностью человека, которого здесь ждут, хотя раньше я её никогда не видела.

Оказавшись внутри, она первым делом подперла дверь своим тяжёлым дорожным посохом, чтобы не впускать никого, кто мог бы идти следом.

Затем сняла с плеч мешок и, хрипло закашлявшись, поставила его наземь.

А затем заговорила так, словно они с Равингой расстались всего час назад.

— Вот и я. С ожиданием покончено, — и она махнула рукой, словно начертав перед собой какой–то знак. Затем дёрнула верёвку, связывавшую рюкзак. Заскорузлый кожаный клапан, блестящий от соли, откинулся.

Моя рука скользнула к ножу, и лишь мгновение спустя я сообразила, что это уже не нужно. Тварь, скрючившаяся в мешке, давным–давно была мертва и окоченела.

Половины туши как ни бывало, торчали ошмётки костей, но застывшая в оскале голова уцелела. Я много раз видела убитых пустынных крыс, и даже несколько раз сама сражалась с ними, и капли их тёмной, смердящей крови въедались в мою кожу. Но это чудище в несколько раз превосходило тех крыс, что я видела.

Череп крысы был неправильной формы, а лоб таким высоким, словно за ним скрывался мозг размером с человеческий.

— Вижу, — Равинга не сдвинулась с места. — Откуда пришла эта тварь?

— Они напали на наш караван на самой границе Равнин. И четыре таких, как эта, до последней гнали своих товарищей в бой. Со времён Огненного Рассвета не встречали ни изменённых людей, ни изменённых зверей, хотя раньше, говорят, такое случалось. Дуют ветры, проходят бури, пропадают караваны, умирают люди. Ради чего же ещё нам издавна поручено сторожить пустыню, как не из–за этих тварей?

Равинга покачала головой, развела руками.

— Что я знаю, Бисса?

Женщина оскалила в улыбке кривые зубы.

— Спроси лучше, чего ты не знаешь, Голос. По–моему, у нас мало времени. Я слышала, что Император болеет.

Равинга кивнула.

— Когда в последний раз устраивали Надзор за выбором? Может быть, попросить этого?

— Мы не можем влиять на избрание.

— Они сами говорят, что Император должен обладать пухом всех пяти стран, если мы хотим выстоять несломленными. У людей тоже есть права…

Равинга прищурилась и холодно ответила:

— С меня не могут требовать ответа. Я всего лишь наблюдатель.

— Посмотрим, сможешь ли ты стать чем–то большим, когда придёт час, — отозвалась женщина и принялась завязывать мешок.

— Пока нам не к кому обратиться, — снова заговорила Равинга. — Да, я наблюдатель. И может быть, когда придёт время, смогу быть чем–то большим.

Но женщина, даже не взглянув на кукольницу, вскинула свою ношу на плечо и быстро вышла. Насколько я знаю, больше она не возвращалась. И Равинга с тех пор ни разу о ней не вспоминала.

— А что она уговаривала тебя сделать? — отважилась спросить я.

Равинга пожала плечами.

— Может быть, она и сама того не знает. Стальной нож или копьё не совладают с призраками и тенями. Однако время прошло, и вот Хабан–дзи умер, а мы должны ждать следующего. И он грядёт, да–да, он грядёт! Многое переменится.

Она подхватила кусок пурпурного шёлка, рывком разодрала его пополам и завернула в одну половинку человека, в другую — песчаного кота. Мне не понадобилось слов, чтобы понять — я могу идти.