10. В ГЛУБИНАХ ВРЕМЕНИ
Кассата исполнял свой сонный медлительный тустеп с закрытыми глазами, маленькая восточная женщина положила ему голову на плечо. Невероятно! Она выглядела абсолютно нормальным человеческим существом, с человеческим здравым смыслом, и тем не менее на самом деле жалась к этому человеку! Я рявкнул:
– Кассата, что за дьявольщина происходит?
Он бросил на меня странный взгляд. Не знаю как еще описать его. Взгляд не виноватый и не высокомерный. Каким он был, не знаю – может, подойдет слово «обреченный». Конечно, он обречен. Вернувшись к своему плотскому прототипу, он будет уничтожен, но ведь он давно это знал и все-таки так не смотрел. Теперь он, казалось, ждет падения топора.
Он вежливо выпустил партнершу, поцеловал ее в лоб и повернулся ко мне.
– Вы хотите поговорить со мной, – сказал он.
– Черт возьми, я...
Он не дал мне закончить.
– Поговорить можно, – вздохнул он, – но не здесь. И не на вашем корабле. В каком-нибудь приятном месте. Где бы мне понравилось.
Я раскрыл рот, собираясь сказать ему, как я забочусь о том, чтобы ему понравилось, но Альберт опередил меня.
– Может быть, Рю де ла Па, генерал Кассата? Маленькое кафе на открытом воздухе на Левом Берегу?
– Что-нибудь такое подойдет, – согласился Кассата... и мы оказались там, сидели за металлическим столиком на солнечном бульваре под полосатым зонтиком, на котором рекламировался аперитив, а официантка в белом переднике принимала у нас заказ.
– Отличный выбор, Альберт, – одобрительно сказал Кассата, но мне это надоело.
– Прекратите нести вздор! – рявкнул я. – Почему вы прервали связь с Землей?
Кассата взял с подноса официантки кампари с содой и задумчиво принюхался.
– Не знаю, – ответил он и добавил: – Пока.
– Но вы знаете, почему конфисковали мой корабль?
– О да, Робин. Это был приказ.
– И приказ конфисковать корабль из ядра? – вмешалась Эсси, не дожидаясь своей очереди. С меня было довольно Кассаты. Он пожал плечами. Это все, в чем нуждалась Эсси. Она бросила на него убийственный взгляд, потом повернулась ко мне.
– Ты в это веришь? Даже Древние Предки хичи должны сначала докладывать ЗУБам! А потом уже ЗУБы решат, достаточно ли мы все взрослые, чтобы узнать полученные новые данные!
Кассата повторил:
– Приказ. – Потом внимательней взглянул на Эсси и примирительно добавил: – Это только формальность, миссис Броадхед.
– Глупая формальность! Робин! Посылай приказ в Институт: некультурные шуты не заслуживают сотрудничества.
– Эй, подождите минутку, – торопливо сказал он, стараясь казаться сговорчивым. – Это ведь только мера на случай чрезвычайного положения. Я уверен, что если позже вы и Робин захотите получить доступ к информации, не будет никаких затруднений – я имею в виду – настоящих затруднений. Но, конечно, предварительно вам придется пройти опрос в Звездном Управлении Быстрого реагирования.
– Не конечно! Никаких конечно! – Эсси повернулась ко мне, сверкая глазами. – Робин, скажи этому солдафону, что дело не в личных привилегиях для тебя и меня. Это информация, которая принадлежит всем!
Я сказал:
– Это информация, которая принадлежит всем.
Эсси не успокоилась на этом.
– Скажи ему, Робин! – рявкнула она так свирепо, что прохожие на Рю де ла Па с любопытством оглянулись на нее. Конечно, они не реальны, всего лишь часть окружения, но когда программа Эсси создает окружение, она делает это очень тщательно. Одну миниатюрную хорошенькую смуглую женщину мы словно зачаровали: больше, чем можно ожидать от детали декорации. Я посмотрел на нее внимательней: это была женщина, с которой танцевал Кассата; очевидно, Кассата оставил след из хлебных крошек, и она смогла проскользнуть в наше окружение.
Я решил повысить напряжение. И сказал ему:
– У вас нет выхода. Послушайте, Кассата, вопрос не о закрытых материалах, к которым может подобраться враг. Никаких врагов у нас нет, кроме самого Врага. Вы считаете, что Убийцы шпионят за нами?
– Нет, конечно, нет, – с несчастным видом ответил он, стараясь быть приветливым. – Но это приказ с самого верха.
– Самый верх – это мы!
Он пожал плечами с видом «я здесь только работаю».
– Конечно, вы, только... – Он помолчал, уловив взгляд молодой женщины с края толпы. Покачал ей головой; она улыбнулась, послала ему воздушный поцелуй и нырнула в толпу.
– Простите, – сказал он. – Это моя знакомая; я ей сказал, что это частная встреча. Так что вы говорите?
Я рявкнул:
– Вы прекрасно помните, что я говорю! – И собрался продолжать, но выражение лица Кассаты неожиданно изменилось.
Он больше меня не слушал. Лицо его застыло. Глаза опустели. Он словно слушал кого-то неслышного всем остальным.
И действительно, слушал. Я узнал этот взгляд. Так выглядит записанный машиной, когда общается с кем-то на частной волне. И я даже догадывался, что он собирается сказать. Он нахмурился, встряхнулся, непонимающе огляделся и потом сказал это.
– О, дерьмо! – сказал генерал Хулио Кассата.
Я почувствовал, как рука Эсси скользнула в мою. Она тоже знала, что приближается что-то очень плохое.
– Говорите! – потребовал я.
Он глубоко вздохнул.
– Мне нужно вернуться в ЗУБы, – сказал он. – Подбросьте меня, пожалуйста.
На этот раз он меня удивил. Прежде всего я рефлекторно сказал:
– Что? – И только потом начал приводить себя в порядок. – Вы быстро меняете решения, Кассата! Сначала велите мне держаться подальше, потом конфискуете корабль...
– Забудьте об этом, – нетерпеливо сказал он. – Сейчас начинается новая игра. Мне нужно туда как можно быстрее, а у вас самый быстрый корабль. Подбросите меня?
– Ну... может быть, но... Но что...
Он сказал:
– Я получил сообщение. Прекращение связи не учебная тревога. Настоящая. Я думаю, у Врага есть база на Земле.
Для того, чтобы подбросить записанное машиной сознание, как генерал Кассата (или я сам, кстати), много места не требуется. Нужно только взять чип, веер, ленту или куб с записью, поместить его на корабль, и можно лететь. Кассата очень торопился. Еще спрашивая разрешение, он привел в действие машины, и как только машина открыла люк, мы забрались в него и отправились.
Полное время перемещения меньше трех минут.
Вполне достаточно времени.
Я не стал терять эти три минуты. Ожидая, пока машина перейдет из одного дока в другой, я нанес последний визит своей утраченной любви.
На это тоже не потребовалось много времени. Сейчас новость о перерыве связи достигла даже плотских людей, и эти каменные статуи перемещались к экранам ПВ, с которого программа новостей сообщала всему астероиду, что радиосвязь прервана.
Мой двойник с несчастным видом стоял в стороне от остальных. Я сразу увидел почему. Вот Клара, а вот ее... ее муж... и они еще крепче, чем всегда, держатся за руки.
Хотел бы я...
Больше всего я хотел (по крайней мере это было самое разумное желание) получше узнать Харбина Эскладара. Странно, что Клара вышла замуж за бывшего террориста. Странно, что она вообще вышла замуж за кого-то, а не за меня, подумал я...
А потом я подумал: «Робин, старый содомит, убирайся-ка ты отсюда». И я вернулся на «Истинную любовь» и привязался, и мы улетели.
– Робин! Смотри! – воскликнула Эсси, и я устремился в контрольную рубку, выполняя ее приказ. Кассата перед экраном выглядел угнетенно и походил на висельника, а Эсси свирепо указывала на что-то. – Военные корабли! – восклицала она. – Смотри, Робин! ЗУБы счастливы уничтожить весь мир!
Кассата сердито посмотрел на меня.
– Ваша жена сводит меня с ума, – сказал он. Я не смотрел на него. Я смотрел на экран. Прежде чем мы перешли на полет быстрее скорости света, наши экраны засекли спутник ЗУБов в ста тысячах километров от нас; даже с нашей далекой орбиты его почти закрывала выпуклость Земли, но я видел, что спутник не один. Вокруг него множество мошек.
Корабли. Эсси права. Военные корабли.
И тут же мы перешли на полет быстрее скорости света. Экран затуманился, и Кассата заявил:
– Они не собираются ни на кого нападать. Это всего лишь предосторожность.
– Предосторожность – отправить весь флот с оружием наготове, – насмехалась Эсси. – Из таких предосторожностей рождаются войны!
– Вы предпочли бы, чтобы мы ничего не делали? – спросил он. – Ну, все равно вы там скоро будете. И сможете пожаловаться прямо ему, если захотите. Я имею в виду...
Он замолчал и снова помрачнел. Конечно «он» – это он сам, плотский вариант.
Но он прав.
– Мы обязательно пожалуемся, – ответил я. – Начиная с того, почему это «сообщение» держалось в тайне от нас.
Альберт вежливо кашлянул.
– Это не так, Робин, – сказал он.
Кассата воинственно взревел:
– Видите! Вы спятили! Вся передача прошла импульсом, как и была получена вначале. Я уверен, Альберт записал ее.
Альберт виноватым тоном сказал:
– Это всего лишь краткое резюме сведений о хичи и людях, Робин. Нет ничего такого, чего нельзя было бы найти в «Британской энциклопедии» и других справочниках.
– Ха! – сказала Эсси, по-прежнему раздраженно, но смолкла. Немного подумала. Потом пожала плечами. – Вы, друзья, наливайте себе и прочее, – сказала она, вспомнив свои обязанности хозяйки. – А я собираюсь прослушать передачу сама.
Я собрался последовать за ней, потому что даже в худший день своей жизни Эсси предпочтительней общества Кассаты, но он остановил меня.
– Робин, – сказал он, – я не хотел говорить, пока она здесь...
Я удивленно посмотрел на него. Не мог поверить, что у нас с ним могло быть нечто такое, что мы хотели бы сохранить в тайне. Тогда он добавил:
– Это относительно парня, за которого вышла ваша старая подружка.
– О, – сказал я. Похоже, это не удовлетворило Кассату, поэтому я добавил: – Я с ним никогда не встречался, но его зовут Харбин Эскладар, мне кажется.
– Да, его зовут Эскладар, – свирепо согласился Кассата, – я его знаю. И ненавижу его грязные кишки!
Не стану отрицать, что он меня заинтересовал. Разговор о том, какой отвратительный человек муж Клары, конечно, меня интересует.
– Выпьем, – сказал я.
Он выглядел нерешительно, потом пожал плечами.
– Только по-быстрому, – сказал он. – Вы его не помните? А меня помните? Я хочу сказать – тридцать-сорок лет назад, когда мы впервые встретились? Я в то время был бригадиром?
– Конечно, помню, – сказал я, наливая выпивку.
Он взял то, что я ему предложил, не глядя.
– Вам не приходило в голову, почему мне потребовалось столько лет, чтобы продвинуться на две вшивые ступени?
Мне на самом деле не приходило. Я вообще почти не думал о Кассате и о том, чем он занимается, потому что даже еще во времена Высокого Пентагона, когда я был плотью, а вооруженным силам приходилось бороться только с террористами, Кассата всегда был дурной новостью. Мое мнение о Кассате тогда сводилось к тому, что он уродливая бородавка на лице человечества. С тех пор ничего не изменилось, но я вежливо сказал:
– Мне кажется, я не знаю, почему.
– Эскладар! Эскладар – вот почему! Он был моим адъютантом, и из-за него меня едва не уволили со службы! Сукин сын служил террористом и занимался этим после работы. Он был членом тайной группы генерала Берпа Хеймата в Высоком Пентагоне!
Немного погодя я снова сказал:
– О! – И на этот раз Кассата гневно кивнул, как будто я сказал все необходимое.
В каком-то смысле я так и сделал, потому что всякий, кто пережил дни несчастий и терроризма, не нуждается в обсуждении, что это такое. Такое не забывается. Больше двадцати лет на всей планете взрывались бомбы, планету насиловали, грабили и душили люди, ярость которых превышала здравый смысл. И они могли только одним способом выразить свое недовольство – убить кого-то. И не одного кого-то – сотни и тысячи были убиты тем или иным способом: отравившись ядовитой насыщенной вирусами водой, в рухнувших зданиях или взорванных городах. И не определенный кто-то – террористы обрушивались на всех без разбора, на виновных (конечно, на тех, кого они считали виновными) и невинных.
И хуже всего, что доверенные люди, высокопоставленные военные и даже главы правительств, оказывались членами террористических групп. В самом Высоком Пентагоне была раскрыта организация террористов.
– Но Эскладар разорвал это кольцо, – сказал я, вспоминая.
Кассата попытался засмеяться. Смех его напоминал рычание.
– Он предал своих, чтобы спасти собственную шкуру, – сказал он. Потом неохотно добавил: – Ну, может, не только чтобы спастись. Мне кажется, он был идеалистом. Но что касается меня, это не имеет значения. Он был моим адъютантом, и из-за него мое продвижение по службе затормозилось на двадцать лет.
Он прикончил выпивку. И, просветлев, сказал:
– Ну, я не хотел бы заставлять ее ждать... – Тут же спохватился, но было уже поздно.
– Кого ждать? – спросил я, и он сморщился от моего тона.
– Ну, Робин, – жалобно сказал он, – я не думал, что вы станете возражать, если, кроме меня... ну...
– Женщина, – сказал я, проявив поразительную догадливость. – У нас на борту заяц.
Он не выглядел раскаивающимся.
– Она, как и вы, всего лишь записанный мертвец, – заметил он. Такт и дипломатия никогда не были сильными сторонами Кассаты. – Я просто поместил ее запись вместе со своей. Много места она не занимает, ради Бога, а мне только нужно...
Он замолчал, не говоря, что ему нужно. Слишком горд, чтобы просить.
Но ему и не нужно этого.
– Как ее зовут? – спросил я.
– Алисия Ло. Та самая, с которой я танцевал.
– Ну, что ж, – сказал я, – если только на один перелет. Хорошо. Не оставляйте свою подружку одну.
Я не стал добавлять: «Держитесь от меня подальше». Мне этого и не нужно было делать. Именно так он себя и поведет, а на его месте я поступил бы точно так же.
Теперь оставалось только проделать бесконечный полет.
«Истинной любви» требуется всего двадцать три минуты, чтобы быстрее скорости света преодолеть расстояние от Сморщенной Скалы до ЗУБов. Это на самом деле очень медленно. В сущности полет даже не быстрее скорости света, потому что одиннадцать с половиной минут корабль ускоряется и одиннадцать с половиной минут тормозится (истинное время полета – всего лица, мгновение, ну, скажем, полтора мгновения). По плотским стандартам, двадцать три минуты – совсем немного.
Но ведь мы не в стандартном времени плоти. И как много миллисекунд содержит в себе одна-единственная минута!
К тому времени как мы отошли от астероида и Альберт устанавливал курс на спутник, я (метафорически) уже грыз свои метафорические ногти. Обычно «Истинная любовь» не выходит за пределы Солнечной системы и держится возле самой Земли, поэтому я нахожусь в постоянном контакте со своими многочисленными проектами на Земле. Они не дают мне скучать. Конечно, и это медлительно, но секунды, а не вечность! Однако не на этот раз. На этот раз радиосвязи не было. Я, конечно, мог посылать сообщения (хотя Кассата яростно возражал), но ответов все равно не получал.
С другой стороны, присутствие Эсси всегда вознаграждает... или почти всегда. Единственный случай, когда оно не вознаграждает, это когда я погрузился в раздражение, или беспокойство, или несчастье, а боюсь, что в тот момент именно так и было. Эсси организовала джохорское окружение, прекрасный дворец, выходящий на проливы и Сингапур, а я мрачно сидел, не обращая внимания на малайзийскую пищу, которую она заказала. Эсси бросила на меня свой «о-боже-он-опять-в-этом-глупом-настроении» взгляд.
– Тебя что-то тревожит, – сказала она.
Я пожал плечами.
– Значит, ты не голоден, – продолжила она, скатывая рисовый шарик, смазывая его чем-то черным – и с удовольствием положив в рот. Я сделал вид, что беру что-то с листа и жую.
– Робин, – сказала она, – у тебя два варианта. Поговори со мной. Или поговори с Альбертом-Зигфридом – с кем угодно, только поговори. Нет смысла мучить бедную старую голову в одиночестве.
– Наверно, ты права, – сказал я, потому что это правда. Я снова веду себя глупо.
Альберт отыскал меня на Сморщенной Скале, вернее, ее имитации, которую я создал, чтобы она соответствовала моему настроению. Я был на уровне Танго, где расположены посадочные доки кораблей, бродил и разглядывал места, откуда люди, которых я знал, улетали, чтобы никогда не вернуться.
– Вы, кажется, слегка угнетены, – виновато сказал Альберт. – Я решил посмотреть, нельзя ли нам чем-нибудь заняться.
– Нечем, – ответил я, но не велел ему уходить. Особенно потому, что, как я был уверен, его послала Эсси.
Он извлек трубку, раскурил ее, немного попыхтел задумчиво и потом сказал:
– Не хотите ли сказать, что у вас сейчас на уме?
– Не хочу, – ответил я.
– Вы думаете, мне надоедает слышать одно и то же, Робин? – спросил он, и в этих якобы глазах было подлинное сочувствие.
Я поколебался, потом сделал прыжок. Сказал:
– У меня на уме все, Альберт. Подожди, я знаю, что ты собираешься сказать. Ты хочешь спросить, что в этом «все» самое главное. Хорошо. Это Враг. Он меня пугает.
Альберт миролюбиво ответил:
– За, в этом контексте есть много пугающего, Робин. Враг, несомненно, угрожает всем нам.
– Нет, нет, – нетерпеливо сказал я. – Я не имею в виду угрозу. Просто то, что трудно понять.
– Ага, – ответил он, затягиваясь и глядя на меня.
– Я хочу сказать, что не представляю себе, что происходит во вселенной.
– Конечно, Робин, – дружелюбно согласился он. – Конечно, не представляете. Позвольте объяснить вам многомерное пространство и еще несколько концепций...
– Заткнись, – приказал я, сознавая, что совершаю ошибку. Все согласны, что у меня есть право на человеческие капризы, но иногда я захожу слишком далеко.
Видите ли, у меня есть доступ к бесконечным знаниям, потому что я расширился.
Я не люблю объяснять плотским людям, что произошло со мной, когда я «расширился», потому что они начинают думать, что я выше их. А я не хочу, чтобы они так считали, особенно потому, что я и на самом деле их превосхожу. И эти бесконечные запасы информации, доступные мне, только часть различий между мною и плотью.
Разумеется, доступные мне базы данных на самом деле не бесконечны. Альберт не разрешает мне пользоваться словом «бесконечный» для всего, что можно сосчитать, и поскольку всякие знания сосредоточены в чипах, веерах или тому подобном, безусловно, их кто-то может сосчитать. Кто-то. Не я. Я не собирался подсчитывать количество битов информации и не собирался поглотить ее всю, потому что испугался.
О. Боже, как я испугался! Чего именно? Не только Врага, хотя он страшен. Я боялся собственных размеров, которые не решался исследовать.
Я боялся, ужасно боялся, что если начну осваивать всю информацию, позволю себе расшириться еще больше, я перестану вообще быть Робинеттом Броадхедом. Боялся, что перестану быть человеком. Боялся, что та крохотная информация, которая есть я, просто потонет в огромной накопленной информации.
Когда вы становитесь машинной записью человеческой личности, вы изо всех сил стараетесь защитить свою человечность.
Альберт из-за этого часто теряет со мной терпение. Он говорит, что это недостаток нервной системы. Даже Эсси иногда меня бранит. Она говорит что-нибудь вроде:
– Дорогой глупый Робин, почему нельзя брать то, что принадлежит тебе?
И рассказывает истории из своего детства, чтобы подбодрить меня.
– Когда я была совсем молодой девушкой в академии, сидела в Ленинской библиотеке и забивала себе голову каким-нибудь очередным томом Булевой алгебры или по конструкции чипов, я часто заглядывала в висевшее рядом зеркало. Какой ужас, дорогой Робин! Я видела десятки миллионов томов, и мне становилось тошно. На самом деле, Робин, тошно. Меня начинало тошнить чуть ли не физически. При мысли о том, что придется поглотить все эти серые, зеленые и желтые книги, начинало рвать. Ведь это невозможно!
Я энергично ответил:
– Совершенно верно, Эсси. Я...
– Но для тебя теперь это возможно, Робин! – прервала она меня. – Жуй, Робин! Открывай рот! Глотай!
Но я не мог.
По крайней мере не пытался. Прочно держался своей человеческой физической формы (пусть и воображаемой) и ограничений, которые с ней связаны. Пусть даже эти ограничения я сам себе устанавливаю.
Естественно, время от времени я черпаю из этих огромных запасов. Но только чуть-чуть. Только откусываю крошечный кусочек на пиру. Можно сказать, что, обращаясь к файлу, я беру только один том. Решительно смотрю только на него и стараюсь не замечать бесконечные ряды «книг» вокруг.
Или, еще лучше, я призываю свою свиту ученых.
Так поступали короли. У меня все преимущества короля. Я делаю, как они. Если им нужно было узнать что-нибудь о контрапункте, они посылали за Генделем или Сальери. Если их ненадолго заинтересовало затмение, прибегал Тихо Браге. Они содержали свиту из философов, алхимиков, математиков и теологов. Двор Фридриха Великого, например, представлял собой перевернутый наизнанку университет. В нем были специалисты всех наук, каких он только сумел найти, а студенчество состояло из одного человека. Самого короля.
Я больше король, чем любой из живших королей, и могу позволить себе больше. Могу привлечь любой авторитет по любому предмету. Они мне обходятся дешево, потому что не нужно их кормить или платить их любовницам, и это даже не «они». Все они представлены моей многоцелевой информационной программой Альбертом Эйнштейном.
Поэтому когда я пожаловался Эсси:
– Я хотел бы понять все эти разговоры о сжимающейся вселенной, – она просто посмотрела на меня.
Потом сказала:
– Ха.
– Нет, я серьезно, – сказал я. И действительно, я говорил серьезно.
– Спроси Альберта, – солнечно ответила она.
– О, дьявольщина! Я знаю, что это значит. Он мне все расскажет, но будет говорить гораздо больше, чем мне нужно узнать.
– Дорогой Робин, – сказала она, – возможно, Альберт лучше тебя знает, что именно тебе нужно узнать.
– Дьявольщина, – сказал я.
Но когда я стоял рядом с Альбертом в мрачных металлических туннелях (имитации) корабельных доков, мне показалось, что настало время. Больше нельзя откладывать.
Я сказал:
– Ну, хорошо, Альберт. Раскрой мне голову. Вали в нее все. Мне кажется, сейчас я это вынесу.
Он солнечно улыбнулся мне.
– Будет совсем не так плохо, Робин, – пообещал он и тут же поправился: – Хотя чудесно не будет. Я согласен, что нам предстоит тяжелая работа. Может быть...
– Он огляделся. – Может быть, начнем с того, что устроимся поудобнее. С вашего разрешения?
Конечно, он не стал ждать моего разрешения. Просто окружил нас моим кабинетом в доме на Таппановом море. Я слегка расслабился. Хлопнул в ладоши, чтобы машина-дворецкий принесла выпивку, и удобно сел. Альберт чуть насмешливо смотрел на меня, но молчал, пока я не обратился к нему:
– Я готов.
Он сел и, попыхивая трубкой, принялся разглядывать меня.
– К чему именно?
– К тому, чтобы ты рассказал мне все, что хочешь рассказать уже миллион лет.
– Ах, Робин, – улыбнулся он, – но я так много хочу вам рассказать! Нельзя ли поточнее? Что именно вы хотите сейчас от меня услышать?
– Я хочу знать, какая выгода Врагу от сжимающейся вселенной.
Альберт немного подумал. Потом вздохнул.
– О, Робин, – печально сказал он.
– Нет, – возразил я, – никаких «О, Робин». Не нужно говорить мне, что я давно должен был сделать это, не нужно объяснять, что предварительно мне следует изучить квантовую механику иди еще что-то. Я хочу знать немедленно.
– Вы задаете трудные задачи, Робин, – пожаловался он.
– Сделай это! Пожалуйста...
Он помолчал, размышляя, набивая табак в трубку.
– Вероятно, следует скормить вам всю энчиладу [блинчик с острыми приправами], – сказал он, – как я пытался сделать раньше. Но вы отказывались слушать.
Я внутренне напрягся.
– Ты опять собираешься начать с девятимерного пространства?
– С этого и со много другого, – твердо ответил он. – Все это связано. Ответ на ваш вопрос бессмыслен без всего этого.
– Постарайся сделать попроще, – попросил я.
Он с некоторым удивлением посмотрел на меня.
– На этот раз вы серьезны, не так ли? Конечно, я постараюсь, мой дорогой мальчик. Знаете, что я думаю? Я думаю, лучше всего начать не с рассказа. Я вам покажу картинки.
Я помигал.
– Картинки?
– Я покажу вам рождение и смерть вселенной, – довольный собой, сказал он. – Вы ведь на самом деле просили об этом.
– Правда?
– Да. Трудность в том, что вы просто отказывались понимать, насколько сложен этот вопрос. Потребуется некоторое время, не меньше нескольких тысяч миллисекунд, даже если вы постараетесь не прерывать...
– Я прерву, когда мне понадобится, Альберт.
Он согласно кивнул.
– Да, прервете. Это одна из причин того, что потребуется так много времени. Но если вы согласны потратить время...
– О, ради Бога, начинай!
– Я уже начинаю, Робин. Минутку. Нужно подготовить картинку – готово, – с улыбкой заявил он.
И тут же исчез. Вместе со своей улыбкой.
Последнее, что я видел, была улыбка Альберта. Она задержалась на мгновение, потом не стало видно ничего.
– Ты играешь со мной в Алису в Стране Чудес, – обвинил я – обвинил никого, потому что никого не было. Не было ни вкуса, ни зрения, ни осязания, ни запаха.
Но слышать можно было, и я услышал рассудительный голос Альберта:
– Немного забавы для начала, Робин, потому что отныне все становится очень серьезно. А теперь. Что вы видите?
– Ничего, – ответил я.
– Совершенно верно. Именно это вы и видите. Но то, на что вы смотрите, есть все. Это вся вселенная, Робин. Вся материя, энергия, время, пространство, которые когда-либо существовали или будут существовать. Это первичный атом, Робин, моноблок, то самое, из чего произошел Большой Взрыв.
– Я вообще ничего не вижу.
– Естественно. Невозможно видеть без света, а свет еще не изобретен.
– Альберт, – сказал я, – сделай мне одолжение. Мне ненавистно это чувство пребывания нигде. Нельзя ли увидеть хоть что-нибудь?
Недолгое молчание. Потом вернулось еле заметное улыбающееся лицо Альберта.
– Не думаю, чтобы сильно повредило, если мы сможем видеть друг друга, – признал он. – Так лучше?
– Гораздо лучше.
– Отлично. Но только помните, пожалуйста, что настоящего света еще нет. Света не бывает без фотонов, а все фотоны еще находятся в одной невидимой точке. И не только это, – продолжал он, довольный собой, – даже если бы смогли видеть, не существует места, откуда можно видеть, потому что вообще еще нет никакого пространства, в котором находилось бы это «место». Пространство тоже еще не изобретено – или, если выразиться точнее, все пространство, и весь свет, и все остальное все еще находится в единой точке вот здесь.
– В таком случае, – мрачно сказал я, – что ты имеешь в виду, говоря «здесь»?
– Ах, Робин! – благодарно воскликнул он. – Вы на самом деле не так уж тупы! Прекрасный вопрос – к несчастью, подобно большинству хороших вопрос, он бессмыслен. Ответ таков: вопрос поставлен неверно. Здесь нет никакого «здесь», есть только видимость «здесь», потому что я стараюсь показать вам то, что по определению нельзя показать.
Я начинал терять терпение.
– Альберт, – сказал я, – если так будет продолжаться...
– Подождите, – приказал он. – Не сдавайтесь. Шоу еще не началось, Робин; я только устанавливаю декорации. Для того, чтобы понять, как началась вселенная, вы должны отказаться от своих предубеждений относительно «времени», и «пространства», и «видения». В этот момент, примерно восемнадцать миллиардов лет назад, ничего подобного не существует.
– Если время еще не существует, – мудро заметил я, – откуда ты знаешь, что это восемнадцать миллиардов лет назад?
– Еще один прекрасный вопрос! И такой же прекрасный ответ. Верно, что до Большого Взрыва такой вещи, как время, не существовало. Так что то, на что вы смотрите, могло существовать восемнадцать миллиардов лет назад. А могло и восемнадцать миллиардов триллионов квадрильонов квинтильонов и еще чего угодно лет назад. Вопрос задан неверно. Но этот... объект... он существовал, Робин. А потом взорвался.
Я отскочил. Он действительно взорвался, прямо у меня на глазах. Ничто неожиданно стало чем-то, точкой ослепительно яркого света, и эта точка взорвалась.
Словно у меня на коленях взорвалась водородная бомба. Я почти чувствовал, как сморщиваюсь, испаряюсь, превращаюсь в плазму и рассеиваюсь. Раскаты грома ударили в мои несуществующие уши и забили по моему бестелесному телу.
– Боже мой! – закричал я.
Альберт задумчиво сказал:
– Возможно. – Эта мысль, казалось, доставила ему удовольствие. – Я хочу сказать, не в смысле персонифицированного божества – вы меня для этого слишком хорошо знаете. Но здесь, несомненно, произошло Сотворение, вот и все.
– Что же произошло?
– Как что. Взорвался Большой Взрыв, – удивленно ответил Альберт. – Его вы и видите. Я думал, вы узнали его. Началась вселенная.
– И сразу остановилась, – заметил я, приходя в себя. Потому что взрыв застыл.
– Я остановил его, да, потому что хочу, чтобы вы все хорошо разглядели. Вселенная еще молода, ее возраст приблизительно десять в степени минус тридцать секунд. О более раннем периоде не могу ничего сказать, потому что и сам не знаю. Не могу даже сказать, насколько велика вселенная или то, что вы можете назвать то-что-существовало-до-вселенной. Вероятно, больше протона. Может быть, меньше шарика для пинг-понга. Могу сказать – мне кажется, – что преобладающей силой здесь были, вероятно, сильные ядерные взаимодействия или, возможно, тяготение. Так как здесь все компактно, сила тяготения, конечно, очень велика. Очень велика. И температура тоже. Точно не могу сказать, насколько. Вероятно – так, как только возможно. Есть некие теоретические предпосылки, позволяющие считать, что максимально возможная температура достигает порядка десять в двенадцатой степени градусов Кельвина – могу привести аргументы, если хотите...
– Только если это абсолютно необходимо!
Он неохотно сказал:
– Не думаю, чтобы в данный момент это было абсолютно необходимо. Ну, ладно. Позвольте сообщить, что я еще могу сказать. Не могу ничего особенного сказать о сцене, на которую вы сейчас смотрите, кроме некоторых моментов, которые вам и самому, по-видимому, очевидны. Например, этот фейерверк, на который вы смотрите, действительно содержит в себе все. Атомы и частицы, из которых в данный момент состоите вы, и я, и «Истинная любовь», и Сторожевое Колесо, и Земля, и Солнце, и планета Юпитер, и Магеллановы Облака, и все галактики в скоплении Девы, и...
– И все остальное, хорошо, – сказал я, чтобы остановить его. – Я понял. Это нечто огромное.
– Ах, – удовлетворенно сказал он, – но видите ли, вы не поняли. Оно не большое. Я позволил себе некоторые вольности, видите ли. Чуть преувеличил, потому что Большой Взрыв на самом деле был не такой уж большой. Насколько велик, по вашему, этот огненный шар?
– Не могу сказать. Может, тысячу световых лет.
Он покачал головой и задумчиво сказал:
– Не думаю. Меньше. Может, у Взрыва вообще нет размера, потому что пространство изобретено еще совсем недавно. Нет, он определенно маленький. Но содержит в себе все. Понятно?.
Я только взглянул на него, и он сразу смягчился.
– Я знаю, вам очень трудно, Робин, но я хочу быть уверен, что вы поняли. Теперь относительно «взрыва». Никакого «звука», конечно, не было. Не существовало среды для распространения звука. Кстати, не было для этого и места; это еще одна небольшая вольность, которую я себе позволил. Более важно то, что Большой Взрыв не походил на взрывы, которые начинаются от фейерверка и распространяются, потому что газы расширяются в воздухе, потому что...
– Потому что тут нет никакого воздуха, верно? Или даже пространства.
– Очень хорошо, Робин! Но есть и еще одно отличие этого Взрыва от всех остальных взрывов. Он не расширяется, как воздушный шарик или как химический или ядерный взрыв. Это нечто совершенно другое. Вы видели японские бумажные кораблики, когда их опускают в аквариум? Пропитываясь водой, они расширяются. Больше похоже на это. Но то, что пропитывало этот первоначальный – назовите как угодно – атом, совсем не вода. А пространство. Вселенная не взорвалась. Она раздулась. Очень быстро и очень далеко. И продолжает делать это.
Я сказал:
– О!
Альберт некоторое время выжидательно смотрел на меня. Потом вздохнул, и взрыв продолжил взрываться.
Он окружил нас. Я думал, он поглотит нас. Нет. Но мы погрузились в море ослепительного света. И из него послышался голос Альберта.
– Я собираюсь передвинуть нас на несколько световых лет, – сказал он. – Не знаю, насколько, просто хочу, чтобы мы посмотрели с некоторого удаления. – Большой огненный шар сократился и полетел от нас, пока не стал размером с полную Луну.
– Теперь вселенная уже состарилась, – сказал Альберт.
– Ей примерно сотая доля секунды. Она горяча. Температура примерно десять в одиннадцатой степени градусов Кельвина. И она плотна. Я не имею в виду просто плотность материи. Материи еще нет. Вселенная слишком плотна для нее. Вселенная представляет собой массу электронов, позитронов, нейтрино и фотонов. Плотность ее примерно в четыре на десять в девятой степени раз плотнее воды. Вы знаете, что это означает?
– Мне кажется, я понимаю, как плотна плотность, но как горяча температура?
Альберт задумчиво сказал:
– Невозможно объяснить, потому что ничто не может быть таким горячим. Не с чем сравнивать. Мне придется воспользоваться одним из тех терминов, которые вы ненавидите. Вся вселенная находится в «термическом равновесии».
– Ну, Альберт... – начал я.
– Нет, выслушайте меня! – рявкнул он. – Это просто означает, что все частицы взаимодействуют и меняются. Представьте себе миллиарды триллионов выключателей, которые случайно срабатывают. В любой момент сколько их включается, примерно столько же и выключается, так что сохраняется общая сумма; это и есть равновесие. Конечно, там никаких выключателей нет. Электроны и позитроны взаимно аннигилируются, производя, нейтрино и фотоны, и наоборот; но в одно и то же время количество разных событий уравновешивается. В результате равновесие. Хотя внутри этого равновесного состояния все мечется как сумасшедшее.
Я сказал:
– Вероятно, так и есть, Альберт, но тебе понадобилось дьявольски много времени, чтобы добраться до сотой доли секунды. А ведь нам предстоят восемнадцать миллиардов лет.
– О, – ответил он, – отныне мы двинемся гораздо быстрее. Не нужно выскакивать вперед, Робин. Идем дальше. – И отдаленный огненный шар расширился. – Десятая секунды – теперь температура упала до трех на десять в десятой градусов Кельвина. Одна секунда – она упала еще втрое. Теперь – позвольте на мгновение задержаться. Прошло четырнадцать секунд после Большого Взрыва. Вселенная еще втрое похолодела; теперь ее температура всего три на десять в девятой степени градусов Кельвина. Это означает, что равновесие начинает нарушаться, потому что электроны и позитроны аннигилируются быстрее, чем производят противоположную реакцию. Мы остановились в этом пункте, Робин, потому что тут находится ответ на ваш вопрос.
– Ну, – как можно тактичнее сказал я, – если тебе не все равно, почему было сразу не дать мне ответ и не смотреть все это шоу?
– Потому что мне не все равно, – сердито ответил он, – а вы не понимаете. Но мы пойдем еще быстрее. Теперь мы в нескольких минутах от взрыва. Температура уменьшилась еще втрое: она всего десять в девятой степени Кельвина. Становится так холодно, что возникают протоны и нейтроны. Они даже начинают объединяться в ядра водорода и гелия. Настоящая материя – и почти материя! Это пока только пара, а не атомы. И вся эта так называемая материя сосредоточивает в себе лишь ничтожную долю массы вселенной. А все остальное – свет и нейтрино. Есть немного электронов, но вряд ли существуют позитроны.
– Как это? – удивленно спросил я. – А куда девались позитроны?
– С самого начала электронов было больше, чем позитронов. Так что когда они взаимно аннигилировались, остались лишние электроны.
– Почему?
– Ах, Робин, – серьезно ответил он, – это лучший из всех вопросов. Я дам вам ответ, который вы, вероятно, не поймете. Поскольку электроны и позитроны, как и все другие частицы, всего лишь колебания замкнутых струн, то число этих частиц в основном случайно, бы хотите углубиться в теорию суперструн? Не думаю. Просто помните слово «случайно», и пойдемте дальше.
– Минутку, Альберт, – сказал я. – Где мы сейчас?
– Примерно через двести секунд после Большого Взрыва.
– Гм, – сказал я. – Альберт. У нас впереди по-прежнему миллиарды и миллиарды лет...
– Больше, Робин. Гораздо больше.
– Замечательно. И если нам потребовалось столько времени на несколько минут, значит...
– Робин, – сказал Альберт, – вы можете отказаться в любую минуту, но тогда как я смогу ответить на вопросы, которые вы, конечно, будете продолжать задавать? Можем сделать небольшой перерыв, чтобы вы все это усвоили. Или, еще лучше, я могу ускорить движение.
– Да, – ответил я, без всякого удовольствия глядя на сверкающий шар, в котором все.
Я не хотел перерыва. На самом деле я хотел, чтобы все кончилось.
Признаю, что Альберт всегда знает, что хорошо для меня. Чего он не понимает, так это, что «хорошо» – абстрактная концепция, и часто хорошо для меня то, чего я совсем не хочу. Я уже почти пожалел, что занялся всем этим делом, потому что мне оно не доставляло удовольствия.
Поэтому я хорошо знал, какая из трех альтернатив Альберта мне нужнее всего. Я предпочел бы первый выход, потому что вся эта жара и давление меня уже утомили, а больше всего надоело сидеть неизвестно где в пустоте. Второй выход – сделать перерыв у, может быть, немного расслабиться с Эсси.
Так что я выбрал третий.
– Давай побыстрее, Альберт.
– Конечно, Робин. Идем дальше.
Шар угрожающе раздулся. Он по-прежнему представлял собой просто шар. Никаких звезд или планет, даже никаких комков в этом пудинге. Просто масса нерассортированного вещества, очень яркого. Впрочем, теперь она казалась несколько менее яркой, чем раньше.
– Мы шагнули далеко вперед, – счастливо сказал Альберт. – Прошло примерно с полмиллиона лет. Температура действительно сильно упала. Теперь она всего около четырех тысяч градусов Кельвина. Существует множество гораздо более горячих звезд, но, конечно, мы говорим не об отдельных точках, а о средней температуре всего. Вы заметили, что шар теперь не такой яркий? До сих пор вселенная была радиационно-доминировавшей. Преобладали в ней фотоны. Теперь начинает доминировать материя.
– Потому что больше не осталось фотонов, верно?
– Нет, боюсь, неверно, – виновато сказал Альберт. – Фотонов по-прежнему много, но общая температура ниже, что означает, что в среднем на каждый фотон приходится меньше энергии. Отныне материя перевешивает во вселенной радиацию... вот так... – Шар еще больше раздулся и потемнел. – Миновало еще несколько сотен тысяч лет, и температура упала еще на тысячу градусов. В соответствии с законом Вайнберга: «Время, которое требуется вселенной, чтобы перейти от одной температуры к другой, более низкой, пропорционально разнице квадратов температур». Не думаю, чтобы вам нужно было понимать это, Робин, – печально добавил он, – хотя это прекрасное доказательство десятимерной суперсимметрии...
– Кончай, Альберт! Почему эта проклятая штука такая темная?
– Ах, – благодарно сказал он, – это интересный момент. Сейчас так много ядерных и электроноподобных частиц, что они закрывают свет. Так что вселенная становится непрозрачной. Но это изменится. До сих пор у нас были электроны и протоны, но вселенная была так горяча, что они и оставались в таком состоянии. Как свободные частицы. Они не могли объединяться. Вернее, они непрерывно объединялись, образуя атомы, но температура тут же разрушала их. Теперь передвинем камеру, – шар снова увеличился и неожиданно стал ярче, – и внезапно – смотрите, Робин! Смесь прояснилась! Сквозь нее пробился свет. Электроны и протоны соединились, образовав атомы, и фотоны снова могут пролетать свободно!
Он помолчал. Его еле видное лицо довольно улыбалось.
Я напряженно думал, глядя на шар. Он начал демонстрировать – нет, не структуру, но по крайней мере намеки на то, что внутри что-то происходит, как на планете Уран, видимой издалека.
– Альберт, – сказал я. – Это все прекрасно, но смотри, тут еще очень много фотонов, верно? Так почему они не соединяются и не создают еще больше частиц, чтобы вселенная снова стала непрозрачной?
– О, Робин, – страстно ответил он. – Иногда мне кажется, что вы вообще не тупы. Я дам вам ответ. Помните мое знаменитое е равно mc в квадрате? У фотонов есть энергия – е. Если два фотона сталкиваются и их объединенная энергия равна массе любой частицы, умноженной на квадрат скорости света, они при своем столкновении могут создать частицу. Когда вселенная была молода – пороговая величина температуры примерно десять в девятой степени градусов Кельвина, фотоны обладали огромной энергией и могли создавать дьявольское число частиц. Но вселенная остыла. И теперь они Не могут. У них просто не хватает энергии, Робин.
– О, – сказал я. – Знаешь что? У меня появилась иллюзия, что я почти понял!
– Не принижайте себя, – усмехнулся он. По-видимому, напомнил, что понимать полагается ему. Немного помолчал, потом раздраженно сказал: – Я еще не рассказал вам о создании кварков и адронов. Ничего не сказал даже об ускорении, а это очень важно. Видите ли, чтобы модель работала, нужно предположить, что в какое-то время после Большого Взрыва расширение шло быстрее. Я вам дам аналогию. У вас есть взрывчатка, которая продолжает взрываться, так что вначале взрыв не замедляется, а ускоряется. Настоящее объяснение гораздо сложнее, и...
– Альберт! Мне обязательно знать это?
– Нет, Робин, – сказал он немного погодя. Тон его был печален, но не настойчив.
– Почему бы нам тогда еще немного не передвинуть камеру?
– Хорошо.
Вероятно, все дети любят играть в железную дорогу. Смотреть, как разрастается созданная Альбертом модель вселенной, все равно что играть с огромной игрушечной железной дорогой, какую только может вообразить ребенок.
Конечно, тут нельзя заставить двигаться поезд. Но смотреть все равно интересно. Шар раскачивался и вертелся, потом начал раскалываться. Наша «камера» приблизилась к одному обломку, и я увидел, что он раскалывается на еще меньшие тела. Образовывались кластеры и метагалактики, в знакомых спиральных формах начали вращаться настоящие галактики. Вспыхивали и гасли отдельные точки света; в центрах газовых облаков возникали новые.
– Теперь у нас есть звезды, – объявил Альберт откуда-то рядом со мной. – Это первое поколение. Облака водорода и гелия сжимаются, в центре их начинается ядерная реакция. Здесь готовятся все тяжелые элементы, те самые, из которых сделано ваше плотское тело, – углерод, азот, кислород, железо, все элементы тяжелее гелия. Потом, когда взрываются сверхновые, – он указал на одну звезду, которая послушно вспыхнула в потоке света, – все эти элементы расплываются в пространстве, пока не сожмутся в другую звезду и ее планеты. А потом из них образуются другие предметы. Как вы, Робин.
Я закричал:
– Ты хочешь сказать, что все атомы побывали в звездном ядре?
– Те, из которых состоит ваше плотское тело, – поправил он. – Да, Робин. В сущности тут наша Галактика. Можете узнать ее?
Он останова вращающееся облако, так, чтобы я смог вглядеться.
– Они все кажутся одинаковыми, – пожаловался я.
– Большинство действительно похожи, – согласился он.
– Но вот до М-31, а вот это Магеллановы Облака. А вот эта спираль – это мы.
Он показывал на сверкающий водоворот светлячков, окруженный другими светлячковыми пятнами на фоне слабо искрящейся темноты.
– Не вижу, где здесь мы с тобой, – сказал я, пытаясь пошутить.
Он воспринял это серьезно. Кашлянул.
– Боюсь, я немного забежал за нынешнее время, – извинился он. – Вся человеческая история вместе с образованием планет и превращением Солнца в красный гигант – все это уже миновало. Вы все это пропустили.
Я повернулся и взглянул на его туманное лицо.
– Не знаю, хочу ли я слушать дальше, – сказал я, и сказал серьезно.
Он чуть насмешливо смотрел на меня.
– Но это только реальность, Робин, – сказал он. – Это правда, хотите ли вы ее слушать или нет. Вероятно, это способно изменить ваше мнение о собственном значении во вселенной...
– Еще бы!
– Ну, что ж, – сказал он, – это не так уж плохо. Но не воспринимайте это слишком близко к сердцу. Помните, все это – абсолютно все – пытается изменить Враг.
– О, отлично! И поэтому я должен чувствовать себя лучше?
Он какое-то время разглядывал меня.
– Не лучше, нет. Но в более тесной связи с реальностью. Помните, что у вас, и у меня, и у остального человечества, и у хичи, и у машинных разумов есть только два выхода. Мы можем позволить Врагу делать то, что он делает. Или мы можем противостоять ему.
– А как нам это сделать?
Он задумчиво посмотрел на застывшую модель.
– Показать, что будет дальше?
– Ты меняешь тему!
– Я знаю, Робин. Я собираюсь запустить модель. Возможно, если вы поймете все, что это влечет за собой, вы сможете каким-то образом помочь в решении проблемы. А может, нет. Может, проблема не поддается решению; но в любом случае я не вижу у нас – или у кого-то еще позже – другого выхода, чем попробовать. А эффективная попытка без знаний невозможна.
– Но я боюсь!
– Вы были бы сумасшедшим, если бы не боялись, Рабий. Ну, так хотите увидеть, что будет дальше?
– Не знаю, хочу ли я!
Я говорил серьезно. Начинал по-настоящему нервничать. Смотрел на пятнистое сияние, которое некогда содержало в себе меня, и Эсси, и Клару, и всех фараонов и королей, всех святых и негодяев, и всех исследователей хичи, и певцов лежебок, и динозавров, и трилобитов – все было здесь и все исчезло, давно исчезло, теперь оно так же далеко от нас, как рождение Солнца.
Да, я испугался. Все это такое огромное.
Никогда в жизни я не чувствовал себя таким крошечным, беспомощным и нереальным. Все это вошло в мою жизнь. И оказалось хуже умирания, хуже даже, чем когда меня расширили. Конечно, то было ужасное испытание, но у него было будущее.
А теперь это будущее стало прошлым. Все равно что смотришь на собственную могилу.
Альберт нетерпеливо сказал:
– Вы хотите увидеть. Я продолжаю.
Галактика завертелась, как волчок. Я знал, что каждый оборот занимает четверть миллиарда лет, но она вращалась, как бешеная, и происходило кое-что еще. Окружающие галактики-спутники расползались.
– Они расходятся! – воскликнул я.
– Да, – согласился Альберт. – Вселенная расширяется. Она не может сделать больше материи или энергии, но производит все новое пространство. Все отходит подальше от всего остального.
– Но звезды в Галактике этого не делают.
– Пока нет. Пока еще незаметно. Просто смотрите: мы уходим в будущее на сто миллиардов лет.
Галактика начала вращаться еще быстрее, настолько быстро, что я уже не видал движения, все слилось. Но я заметил, что даже Местная Группа почти исчезла из вида.
– Я остановлю на мгновение, – сказал Альберт. – Вот. Вы видите что-нибудь необычное в нашей Галактике?
– Кто-то выключил множество звезд.
– Совершенно верно. Она стала темнее, да. Звезды выключило время. Они состарились. И умерли. Вы заметили, что Галактика стала красноватой по цвету, она больше не белая. Большие белые звезды умерли первыми; старые красные умирают медленнее. Даже маленькие звезды классов F и G, желтые карлики, не больше нашего Солнца, тоже сожгли все свое ядерное топливо. Скоро погаснут и тусклые красные. Смотрите.
Медленно, медленно Галактика погасла.
Больше ничего не было видно, только туманные очертания наших воображаемых тел и воображаемое лицо Альберта. Улыбающееся. Задумчивое.
Печальное.
Что касается меня, то слово «печальный» ничего не описывает. Все остальное, что происходило со мной, все бесформенные страхи, которые не давали мне уснуть по ночам, – все это ничто.
Я увидел Конец.
Вернее, так я думал и так чувствовал, и все человеческие заботы показались мне ничтожными в сравнении. Но когда я сказал:
– Значит, это конец вселенной? – Альберт удивленно посмотрел на меня.
– О, нет, Робин, – ответил он. – Почему вы так подумали?
– Но ведь ничего не осталось!
Он покачал туманной головой.
– Неверно. Все по-прежнему здесь. Состарилось, и звезды умерли, да. Но они по-прежнему здесь. Планеты, конечно, мертвы. Температура их ненамного выше абсолютного нуля; жизии больше нет, если вы это имеете в виду.
– Именно это!
– Да, Робин, – терпеливо сказал он, – но это только ваш антропоморфический взгляд. Вселенная продолжает охлаждаться и создавать новое пространство, расширяясь. Но она мертва. И останется мертвой навсегда... если только...
– Если только что? – спросил я.
Альберт вздохнул.
– Давайте снова устроимся поудобней, – сказал он.
Я замигал, обнаружив, что снова нахожусь в обычном мире.
Окружавшая нас ужасная чернота исчезла. Я сидел на веранде своего дома на Таппановом море, неоконченная холодная выпивка по-прежнему в руке, а напротив в плетеном кресле спокойно посасывает трубку Альберт.
– Боже мой, – слабо сказал я.
Он только кивнул, глубоко задумавшись. Я одним глотком прикончил выпивку и позвонил, чтобы принесли еще.
Альберт, оторвавшись от своих мыслей, сказал:
– Вот так будет, если вселенная продолжит расширяться.
– Это страшно!
– Да, – согласился он, – это пугает даже меня, Робин.
– Он чиркнул деревянной кухонной спичкой о подошву своего потертого башмака и затянулся. – Должен заметить, что демонстрация заняла гораздо больше времени, чем я планировал. Мы почти причаливаем к спутнику Звездного Управления. Если хотите взглянуть...
– Подождет! – выпалил я. – Ты завел меня так далеко, а как же остальное? Какое все это имеет отношение к Врагу?
– А, да, – задумчиво сказал он. – Враг.
Казалось, он опять ненадолго погрузился в мысли, потягивая трубку и глядя в пространство. А когда заговорил, казалось, обсуждает совершенно другую проблему.
– Знаете, – сказал он, – когда я был... живой... космологи оживленно спорили, будет ли вселенная продолжать расширяться, как я только что показал вам, или, дойдя до определенного пункта, начнет впадать в себя, как вода в фонтане. Вы ведь понимаете, что зависит это в основном от плотности вселенной?
– Да, кажется, – ответил я, стараясь не упустить его мысль.
– Пожалуйста, не сомневайтесь в этом, – резко сказал он. – Это ключевой камень спора. Если во вселенной достаточно материи, ее объединенная сила тяжести остановит расширение, и вселенная начнет сжиматься. Если недостаточно, не остановит. В таком случае вселенная будет расширяться вечно, как вы и видели.
– Конечно, видел, Альберт.
– Да. Ну, критическая плотность – то есть общая масса всего во вселенной, деленная на общий объем вселенной, – равна примерно пяти на десять в минус тринадцатой степени грамма на кубический сантиметр. В более привычных терминах это примерно равно одному атому водорода в пространстве, занимаемом вашим телом.
– Не очень много, верно?
– К несчастью, – вздохнул он, – это очень много. Вселенная не настолько плотна. Такого количества атомов в ней нет. Ученые давно искали массу, но никто не сумел отыскать достаточно звезд, пылевых облаков, планет, физических тел любого типа или фотонов энергии, чтобы намного увеличить массу. Чтобы вселенная сокращалась, массы должно быть в десять раз больше. Может, даже в сто раз. И еще больше. Мы не находим даже достаточно массы для объяснения нынешнего вращения галактик вокруг их центров. Это и есть знаменитая «недостающая масса». Хичи много думали об этом, и мои коллеги тоже... Но сейчас, – серьезно сказал он, – мне кажется, я знаю ответ на эту проблему, Робин. Измерения параметра замедления верны. Неверна оценка массы. Предоставленная самой себе, вселенная расширялась бы бесконечно. Это открытая вселенная. Но Враг закрыл ее.
Я барахтался, все еще под впечатлением ужасного зрелища. С новой Маргаритой пришла машина-служанка, я сделал большой глоток, прежде чем спросил:
– Но как он мог это сделать?
Альберт укоризненно пожал плечами.
– Не знаю. Могу догадаться, что каким-то образом он добавил массу, но это всего лишь отвлеченное рассуждение; во всяком случае к вашему вопросу оно не имеет отношения. Я имею в виду первоначальный ваш вопрос. Вы помните его?
– Конечно. – Но тут же уточнил: – Он имеет какое-то отношение к... о, верно! Я хотел знать, что выиграет Враг от того, что вселенная снова сожмется. А ты, вместо того чтобы ответить, увел меня на миллиарды лет в будущее.
Он смотрел на меня виновато, но только слегка.
– Может, я излишне увлекся, – признал он, – но было ведь интересно, верно? И имеет прямое отношение. Давайте еще раз взглянем на вселенную примерно в возрасте одного триллиона лет...
– Дай мне прикончить выпивку, черт возьми!
– Конечно, – успокоительно сказал он. – Я просто покажу вам; можете оставаться на месте, я не буду менять окружение. Вот!
Поперек Таппанова моря повисла большая черная плоскость. Рыбаки и пловцы на парусных досках исчезли вместе с холмами противоположного берега, их заменил знакомый черный свод в слабых красноватых искрах.
– Мы видим вселенную примерно через миллион миллионов лет после нашего времени, – сказал он уютно, указывая черенком трубки.
– А что это за маленькие прыщавые штуки? Попробую догадаться. Звезды красные карлики? – с умным видом сказал я. – А все большие уже выгорели. А зачем мы снова отправились в будущее?
Он объяснил.
– Потому что даже для Врага вселенная обладает огромной инерцией. Она не может мгновенно остановиться и повернуть движение назад. Она будет продолжать расширяться, пока тяготение «недостающей массы», которую Враг каким-то образом добавил, не начнет стягивать материю. А теперь смотрите. Мы на пределе расширения, и я собираюсь показать вам, что произойдет дальше. Мы увидим, как вселенная съеживается, и я ускорю картину, так что назад мы пойдем очень быстро. Смотрите, что произойдет.
Я кивнул, усаживаясь поудобнее и прихлебывая выпивку. Возможно, нереальный алкоголь благотворно действует на мой нереальный обмен веществ, а может, дело в том, что я сидел в удобном кресле в приятной обстановке. Так или иначе, картина больше не казалась мне такой пугающей. Я вытянул босые ноги и пошевелил пальцами перед обширной черной кляксой, закрывшей море; галактики снова начали сползаться. Они не казались очень яркими.
– Нет больше ярких звезд? – разочарованно спросил я.
– Нет. Откуда им взяться? Они умерли. Но смотрите: я еще немного ускоряю картину.
Черная клякса начала сереть и светлеть, хотя сами галактики не светлели. Я закричал:
– Стало больше света! Что происходит? Есть звезды, которых я не могу видеть?
– Нет, нет. Это излучение, Робин. Оно делается ярче из-за голубого смещения. Во времена расширения вселенной излучение наиболее далеких объектов смещалось в красную часть спектра – старый эффект Допплера, вспомнили? Потому что тогда они уходили от нас. Теперь вселенная сокращается, и они приближаются к нам. Что происходит в этом случае?
– Свет смещается к синему концу спектра? – предположил я.
– Замечательно, Робин! Совершенно верно. Свет смещается в направлении голубого – смещается все, в том числе за видимыми пределами. Это означает, что фотоны получают большую энергию. Температура пространства – средняя температура вселенной – уже на много градусов превышает абсолютный нуль и быстро повышается. Видите, как сливаются эти черные комки?
– Похоже на изюм в «Джелло» [фирменное название концентрата желе].
– Да, верно, только на самом деле это то, что осталось от галактик. На самом деле это огромные черные дыры. Они слипаются и начинают светиться. Видите, Робин? Они поглощают друг друга.
– И вся штука становится намного ярче, – сказал я, заслоняя глаза. Теперь я не видел даже парусные яхты за краями картины: их затмила яркость.
– О, гораздо ярче. Фоновая температура теперь составляет тысячи градусов, горячо, как на поверхности Солнца. И все эти старые мертвые звезды начинают нечто вроде новой жизни, как зомби, потому что внешнее тепло разогревает их. Большинство из них просто испарится, но другие – вот! – Яркая точка устремилась к нам и мимо нас. – Это была большая старая звезда, такая большая, что в ней осталось немного горючей материи. И жара начала в ней новую ядерную реакцию.
Я отстранился от – нереальной – жары.
Альберт, снова в настроении лектора, указал на меня черенком трубки.
– Все, что осталось от всех звезд и галактик, теперь стекается друг к другу. Черные дыры сливаются, фотоны передвинулись в ультрафиолетовую область и дальше, температура достигает миллионов градусов – Himmelgott! [Боже небесный! (нем.)] – закричал он, и я закричал тоже, потому что вся сцена сморщилась, превратилась в одну невыносимо яркую точку.
И исчезла.
Виндсерферы по-прежнему плавали на Таппановом море. Легкий ветерок шевелил листья азалий. Зрение постепенно возвращалось ко мне.
Альберт вытер глаза.
– Наверно, в конце нужно было чуть замедлить, – задумчиво сказал он. – Можно пустить заново – нет, конечно, нет. Но вы поняли главное.
– Да, – потрясенно ответил я. – А что теперь?
– А теперь все сначала, Робин. Вселенная взрывается, снова загораются звезды, но теперь – по-другому! – Он с удивлением оглянулся на приятную сцену. Потом снова повернулся ко мне. – Знаете, – сказал он, – я бы тоже немного выпил. Может, темного пива, швейцарского или немецкого?
Я серьезно ответил:
– Ты никогда не перестанешь удивлять меня, Альберт.
– Я хлопнул в ладоши. Конечно, в этом не было необходимости. Тут же появилась прислуга с высокой керамической пивной кружкой, через край ее переливалась золотистая пена.
– Значит, это хочет сделать Враг? Создать новую вселенную?
– Другую вселенную, – поправил Альберт, вытирая пену с губ. Он виновато посмотрел на меня. – Робин. Я забыл об остальных своих обязанностях по отношению к вам. Мы приближаемся к спутнику ЗУБов. Может, хотите присоединиться к своим друзьям на экране?
– Чего я хочу, – ответил я, – так это покончить к дьяволу со всем! Заканчивай! Что значит «другую» вселенную?
Он наклонил голову.
– Вот здесь в дело вступает мой старый друг Эрнст Мах, – объяснил он. – Вы помните, я говорил вам о позитронах и электронах, взаимно уничтожающих друг друга? Остались только электроны, потому что с самого начала их было больше? Допустим, вселенная начнет с равного числа, так что в конце не останется и электронов. А также протонов и нейтронов. Что мы получим? Чистое излучение! Ничто не сможет мешать свободному потоку энергии – а также энергетическим существам!
– Этого и хочет Враг? – спросил я.
– Не знаю, – ответил Альберт. – Это одна из возможностей. Но если Мах прав, существуют и другие, более серьезные возможности. В какой-то определенный момент истории вселенной, когда соотношение электронов и позитронов определялось случайными событиями...
– Какими случайными событиями? – спросил я.
– Я и этого не знаю. Но все частицы в сущности всего лишь колебания замкнутых струн. Вероятно, свойства струн могут производить колебания любого типа. Еще немного терпения, Робин, потому что, знаете, у меня были затруднения с принципом неопределенности, или случайных событий, мне это всегда трудно давалось в моей плотской жизни. – Он подмигнул.
– Не подмигивай! Вообще не умничай!
– Ну, хорошо. Но если Мах прав, эти случайные отклонения определяют не только соотношение частиц, но и многое другое, включая физические константы вселенной.
– Но как это может быть, Альберт? Я хочу сказать – ведь это законы!
– Законы основаны на фактах, а сами факты, как утверждает Мах, генерируются случайно. Я совсем не уверен, сколько так называемых «фундаментальных постоянных» на самом деле фундаментальны во вселенском смысле. Вероятно, следовало бы сказать, в мультивселенском смысле. Вам никогда не приходило в голову, например, спросить себя, почему почему постоянная Больцмана равна один запятая три восемь ноль шесть шесть два на десять в минус двадцать третьей степени джоуля на один градус Кельвина, а не какой-то другой величине?
Я правдиво ответил:
– Такая мысль никогда не приходила мне в голову.
Он вздохнул.
– Но в мою приходила, Робин. Должна быть причина, почему величина именно такова. Мах говорит: да, такая причина существует, просто на какой-то ранней стадии случилось именно так. Итак, все физические константы могли бы быть совсем другими, если бы эти ранние случайные флуктуации случайно проходили бы по-другому.
Он сделал еще глоток пива.
– Пункт, когда это происходит – хичи называют его «фазой местоположения», потому что он представляет смену фаз, как преобразование воды в лед. В этот момент прекращаются случайные флуктуации и определяются все «чертовы числа». Я не имею в виду тривиальные постоянные или установленные людьми. Я имею в виду фундаментальные законы, какими мы их знаем, но которые не можем вывести из базовых принципов. Основание натуральных логарифмов. Скорость света. Константа тонкой структуры. Постоянная Планка – не знаю, сколько их еще, Робин. Возможно, в другой вселенной арифметика будет неперестановочной и не будет закона обратных квадратов. Я не могу поверить в вероятность этого, но ведь и все это звучит невероятно, верно?
– И ты считаешь, что Враг будет переделывать вселенную, пока не добьется своего?
– Не знаю, – ответил Альберт. – Может, он надеется сделать ее правильной – правильной для него, я хочу сказать. Изменить законы вселенной! Создать новые законы! Сконструировать вселенную, более удобную для его типа жизни...
Я долго молчал, стараясь ухватить все. И не сумел.
Я сказал:
– Ну, так какой будет их вселенная?
Альберт сделал большой глоток из кружки и осторожно поставил ее. Глаза его были устремлены в бесконечность. В левой руке он держал трубку; черенком медленно почесывал сморщенный лоб.
Я помигал и переменил позу.
– Это будет девятимерное пространство?
Никакого ответа. Ничего, кроме пустого взгляда, устремленного в пустоту.
Я встревожился. Сказал:
– Альберт! Я задал тебе вопрос! Какую вселенную хочет создать Враг?
Он посмотрел на меня, не узнавая. Потом вздохнул. Задумчиво почесал голую лодыжку и очень серьезно ответил:
– Робин, понятия не имею.
