За три дня до того, как они добрались до стоянки Данхез, Джоссерек и Донья нашли ее Братство.

Все это время Джоссерек чувствовал, как медленно растет в нем досада на его спутниц. В первое время, после того, как он поджег землю и они избавились от преследования разбойниц, ему казалось, что его терпение вот-вот лопнет. Он не испытывал ничего подобного с тех пор, как мальчишкой стоял перед судьей в Ичинге. Это чувство было хуже ненависти. Он продолжал путь, стиснув зубы. На стоянке он сможет узнать, как проехать домой, и получить необходимые для этого средства.

Впрочем, уже на второй вечер Крона отвлеклась от своих мыслей и мягко обратилась к нему с каким-то вопросом. На третий и четвертый день она уже часто разговаривала с ним и Доньей, проявляя дружеское участие. На пятый день они достигли Данхез, и эту ночь Джоссерек провел с Доньей.

Утром шестого дня Джоссерек и Донья попрощались с хозяевами стоянки и проводницей, расцеловав ее на прощание. Здесь он ощущал сильнее, чем где-либо прежде, рогавикианский дух. Луна сейчас находилась в третьей четверти, и светло было даже глубокой ночью.

В седьмую ночь Донья была более медлительной и нежной, чем раньше. Она часто тихо хихикала или приподнималась на локтях и смотрела на звезды, улыбаясь Джоссереку и поглаживая его бороду. Если они не ошибались, то уже к утру должны были оказаться на земле Аулхонта. Джоссерек попытался неуклюже пробудить в ней нежность, начав: «Я всегда буду заботиться о тебе, всегда!..» Однако она остановила его, как всегда, уходя от таких разговоров. Он задал себе вопрос, способна ли она, да и вообще кто-либо из ее народа, смотреть на другого человека так, как смотрит на нее он.

Когда наступил рассвет, они быстро и молча поскакали вперед. Тень от появившихся кучевых облаков приносила прохладу. На гребнях холмов темнели сосновые рощицы, а на склонах белели, как бы в танце, березки, ивы нависали над болотами, заросшими брусникой, со всех сторон их окружал серебристо-зеленый отблеск травы. На поднимающихся теплых потоках воздуха возносился вверх орел, рысь грелась на скале, жеребец, чья спутанная грива развевалась на ветру как флаг, вел по бескрайним полям своих кобылиц, и уж совсем не сосчитать было всякой мелко живности, копошившейся повсюду, куда не брось взгляд. «Как же они радуются лету», — подумал Джоссерек.

Однажды они издали увидели всадников.

— Дозор, выставленный против захватчиков, — решила Донья. В Данхезе знали о том, что враг совершал вылазки в самые различные районы страны: стремительный набег за полдня и такое же стремительное отступление прежде, чем превосходящие силы северян из лагеря, который искала Донья, успевали подойти к месту вылазки противника. Северянка выругалась, узнав, что имперские войска, кроме этих вылазок, устраивают еще и облавы и на крупных животных.

— А ты что, не хочешь узнать последние новости? — спросил Джоссерек, когда она продолжила двигаться прежним курсом.

— Мы вскоре и так будем на месте.

В полдень они увидели цель своего путешествия — палатки, фургоны, животные и люди расположились лагерем вокруг пруда.

— Да, ради победы над врагом они все же образовали союз, как мы уже слышали, — прошептала Донья. — Аулхонт, Дикие Врата, Росистая Долина… Хей-йя! — Она поскакала галопом вперед.

Людей было много. Возможно, ни один даже охотник не покинул лагерь сегодня. Люди занимались кто забоем животных, кто приготовлениями к отъезду. Джоссерек заметил, что сам забой был поручен отдельным людям или группам родственников, которые занимались своим делом в нескольких ярдах друг от друга. На него и Донью бросали только короткие взгляды и их поприветствовали салютом, когда они вошли в лагерь, несмотря на то, что он был чужеземцем, а она возвратилась после очень долгого отсутствия. Люди полагали, что если им понадобится помощь или сочувствие, то они обратятся к кому следует без посторонней помощи, а самим напрашиваться было бы невежливо. Это было совсем непохоже на прием, оказанный им в Братстве Вороньего Гнезда; но здесь была совсем другая ситуация, включая само их появление. Здесь у Доньи была семья, и она ехала, не останавливаясь, чтобы перекинуться с кем-нибудь парой слов, да никто и не ожидал от нее этого.

Около своего шатра она осадила лошадь. Шатер был больше и красивее большинства остальных — сделанный не из кожи, а из вощеного шелка. На главном шесте в центре шатра развевалось знамя с вышитым серебром изображением совы на черном фоне. Ее родственники были заняты на улице: резали скот, обдирали туши, скоблили шкуры, готовили на костре еду, чистили доспехи, а несколько мальчишек практиковалась в искусстве стрельбы из лука — но не из кривых, какие возят с собой всадники, а длинных боевых; девочки бросали ножи или тонкие стилеты; маленькие дети ухаживали за грудными младенцами. Поблизости лениво развалились на земле собаки, а ястребы взирали на окружающее со своих насестов. Было довольно тихо. Приблизившись, Джоссерек стал замечать болтовню между людьми, случайную усмешку или дружеский жест… но ничего похожего на шум и суматоху, обычную среди первобытных людей. Пожилой человек, лысый и слепой, сидел на складном стуле, сжимая в руках изогнутую арфу, и пел не потерявшим своей мощи голосом для работавших.

Когда Джоссерек и Донья вошли и остановились, он, услышав внезапный шум, перестал играть. На несколько секунд воцарилась тишина, распространяясь дальше, словно волны от брошенного в пруд камня. Потом один высокий мужчина оторвался от своей работы, нелегкой, надо признать, так что он был совершенно гол. Несмотря на то, что его рыжие волосы и борода были тронуты сединой, он был еще крепок телом и на вид ему можно было дать тридцать лет, если бы не старый шрам на его теле.

— Донья, — сказал он едва слышно.

— Йвен, — ответила она и спешилась.

«Ее первый муж», — вспомнил Джоссерек.

Она и Йвен протянули друг другу руки и долгую минуту глядели друг другу в глаза. К ним подошли и остальные: муж Орово, некогда он занимался добычей металла в Рунге, коренастый и светловолосый; муж Беодан, он был намного моложе Доньи, худощавый и со слишком смуглой кожей, чтобы быть северянином; муж Кириан, заплетавший в косички свои рыжие волосы, всего на год старше ее первого сына. Некоторые из детей имели право подойти, обнять ее и поцеловать: дочери Вальдевания (четырех лет), Шукева (семи) и Джильева (одиннадцати). Сын Фиодар мог немного подождать — ему было уже пятнадцать лет, так же, как сын Жано со своей женой и ребенком.

Когда наконец Джоссерек увидел, как все они окружили ее и вся она прямо-таки застыла от гордости и радости, он вспомнил один миф, популярный на берегах Кошачьего океана, об Эле — чудесном дереве, плоды которого олицетворяли Семь Миров. Когда наступит конец света, буря Хидран сорвет их с ветвей.

Он услышал, как Кириан выпалил на одном дыхании:

— Мы что, должны ждать до захода солнца, пока ты пригласишь нас домой?

Она, смеясь, ответила:

— Да, слишком медленно крутится Сияющее Колесо. И все-таки оно продолжает свое непрестанное движение… — Остальную часть фразы Джоссерек не понял.

Беодан обнял ее сзади, запустил руку под рубашку и сказал что-то, что тоже Джоссерек не смог понять, однако Донья заурчала, как довольная львица. «Да, я читал и слышал, — вспомнил киллимарейчанец, — что здесь, на севере, у каждой такой семьи свой особый сленг, который развивает одно поколение за другим, пока диалект не становится совершенно другим языком, недоступным пониманию людей не их крови». — Джоссерек до этой минуты и не сознавал, что это может причинить такую боль.

Когда он подумал о том, что она больше четверти этого ужасного года провела вдали от них, не ведая, кто из самых дорогих для нее людей жив, он вдруг понял, что все они ведут себя удивительно сдержанно. «Неужели из-за меня?» — подумал он.

Наверное, дело было не только в этом. Другие люди тоже вели себя аналогично. Ближе всего к ней стояли четверо одиноких родственников, тоже входивших в число ее домочадцев.

«Нет, — решил он, — „одинокие“ — неправильное слово для служанки с многообещающим взглядом, длинноногой охотницы, умелого плотника и строгого управляющего».

Потом Донью приветствовали члены других семей. Насколько он мог судить по поведению этих людей (по всей видимости, еще более дальних родственников), Донья была их вождем.

«Нет, снова не то слово. Никто в Рогавики не имеет власти над кем-либо другим». — Позже он узнал, что даже отношения между родителями и детьми складывались на Добровольной и взаимной основе, хотя распространение Родственных связей сглаживало острые углы. Однако большинство жителей Аулхонта и других районов Хервара высоко ценили ее советы, соглашались с ее решениями, помогали осуществлению ее планов. Ее возвращение осчастливило их.

Они нуждались в поддержке и ободрении. Они очень долго рассказывали о том, что случилось в последнее время. Вражеские гарнизоны овладели всем течением реки Джугулар. Солдаты продвинулись дальше, все грабя и сжигая, убивая людей и животных; северяне несли потери, но все же замедлили продвижение врага, который пока что так и не мог выбить их из этих мест. Северяне стали мудрее и опытнее, и каждый следующий бой все дороже обходился южанам. Зимний сад Доньи и его окрестности находились в руках врага. Несколько дней назад враг захватил территории двух объединившихся Братств — Сломанной Дубинки и Огненного Болота. Это известие было получено от пленных имперцев, а арваннетианцы, входившие в ряды Гильдии (кое-кого из них подкупили, другие пошли на это, боясь мести, а третьи — просто из сочувствия), сообщали, что вождь захватчиков собирается совершить стремительный бросок на север через тундру, чтобы захватить Неизведанный Рунг.

Возвышаясь над своими людьми, которые большей частью сидели на земле, Донья кивнула.

— Я так и думала, — сказала она ровным голосом. — Джоссерек говорит правду. — Она уже успела каким-то образом среди всей этой суматохи представить его. — Ни один клан не способен набрать достаточно воинов, чтобы сражаться в одиночку против этих волков. Необходимо созвать Собрание Земель, не дожидаясь конца лета, а как можно скорее, едва только будут оповещены собратья в Громовой Котловине.

— Это возможно? — мягко, как обычно, спросил Йвен.

Губы Доньи напряглись.

— Сейчас вы узнаете, почему это необходимо сделать.

Она встряхнула головой, высоко распростерла руки и воскликнула:

— Но не сейчас! Прежде чем вы узнаете весь этот ужас, мы заслужили день и ночь веселья. О отцы моих детей…

Джоссерек не понял ни того, что она говорила, ни ответные выкрики. Он стоял, погруженный в одиночество.

…Пока ее мужчины готовили еду, питье, факелы, меха, палатку, фургон, лошадей, в чем им с радостью помогали друзья, Донья играла со своими детьми и внуками. Кое-кто подходил к Джоссереку и предлагал ему свое гостеприимство, вполне охотно и вежливо, но все же он ощущал некоторую сдержанность.

После того, как Донья со своими супругами удалилась, начали прибывать гости из Диких Врат и Росистой Долины, их всех интересовал чужеземец.

Когда лагерь погрузился во тьму и звезды засияли над головой, единственная в Аулхонте сестра Доньи по имени Никкитэй-охотница отвела Джоссерека в сторонку и прошептала:

— Она просила меня позаботиться о тебе. И я очень хочу тебя.

— Не этой ночью, — слова застряли у него в глотке. Хотя он умел проявлять обходительность и понимал, что ему следует поблагодарить ее, однако он не знал, как это сказать по-рогавикиански.