Глава 8
«Странник» скользил прочь от Нертуса и его звезды, пока не оказался в достаточно слабом гравитационном поле, и тогда по всему кораблю завыла сирена, сигнал экипажу занять посты по корабельному расписанию. Странное, не поддающееся описанию ощущение как волна прокатилось через человеческие тела, когда включилось поле гипердрайва и погасло. После этого был слышен только мерный рокот энергоимпульсов. Псевдоскорость быстро выросла до максимума, на экранах заднего вида звезда Карстена съежилась и затерялась среди созвездий.
Весь экипаж — от астронавта до инженера — приступил к своим привычным обязанностям. На кораблях номадов автоматика и роботы встречались нечасто, и многое из того, что на кораблях соляриан делала автоматика, тут выполнялось вручную. Это можно было бы связать с упадком наук среди звездных скитальцев. Но была и настоящая, невыдуманная необходимость занять работой людей, основным мотивом всех действий которых была врожденная жажда действий, нежелание сидеть на месте, — людей, собранных в металлическом цилиндре, замкнутых в течение многих недель и месяцев.
Номадам было чем заняться и помимо корабельных обязанностей. День за днем шумели мастерские, в которых мастера-ремесленники делали товары на продажу или обмен, или для своих товарищей, или для людей из внешнего мира. Детей нужно было воспитывать — тоже немаловажная задача. Были на корабле и бытовые, и увеселительные предприятия, госпиталь и даже три таверны.
Когда корабль лег на верный курс, Тревильена под охраной привели в каюту капитана. Йоахим отпустил охранников и дружелюбно усмехнулся, указав на кресло напротив стола.
— Хотите курить? У меня полно запасных трубок.
— Вижу, — Тревильен обвел взглядом комнату.
Она была обставлена с космической компактностью и холостяцкой беззаботностью. В одном углу стойка с астронавигационными приборами и справочниками, в другом — койка и шкаф, две двери: одна вела в крохотную кухоньку и душ, вторая — во вторую спальню. Полка с микрокнигами на нескольких языках, самые разнообразные названия, почти все — зачитанные. На стене висел семейный портрет, напротив — фамильный алтарь. На большой стойке разместилась очень хорошая коллекция затейливых трубок.
— В основном работа номадов, — кивнул Йоахим. — Несколько я сделал сам. А вот это интересный экземпляр.
Он снял со стойки длинный чубук.
— Нарраконская трубка смерти. Враги раскуривают ее вместе перед поединком. Видите, у нее два мундштука?
— Предлагаете затянуться? — невинно спросил Тревильен.
— Ну, это зависит… — Йоахим присел на краешек стола, покачивая ногой. — Вы ответите мне на некоторые вопросы?
— Конечно.
Йоахим шагнул к шкафу и вытащил оттуда небольшой прибор. Тревильен напрягся: он не ожидал, что у номадов найдутся детекторы лжи.
— Я достал его на Спике несколько лет назад, — пояснил Йоахим. — Время от времени эта штука бывает ой как кстати. Вы не возражаете?
— Нет… Нет. Валяйте, — Тревильен откинулся на спинку, принимая сознательный контроль над пульсом, биоритмами и выделением пота.
Йоахим прикреплял к нему датчики, определяющие деятельность мозга и частоту пульса. Детектор лжи Дамадва работал по принципу определения аномальных выбросов, связанных с тем напряжением, которое человек испытывает, когда говорит неправду; для каждого нового испытуемого его приходилось настраивать заново. Отвечая на безобидные вопросы, Тревильен поддерживал свою нервную систему на неестественно высоком уровне. Камуфляж.
— Ну ладно, парень, приступим к делу, — Йоахим зажег трубку и бросил на Тревильена серьезный взгляд из-под всклокоченных бровей. — Ты корди?
— Да. Я подцепил Шона и позволил провести себя на борт намеренно.
— Нажимал на нужные кнопочки, а мы приплясывали перед тобой, как роботы, — усмехнулся Йоахим. — Для чего?
— Этот способ показался мне наилучшим, чтобы вступить с вами в контакт. Если мои выводы верны, Йоахим, то «Странник» действует на основании информации, жизненно важной для Звездного Союза. Я хочу отправиться в это путешествие вместе с вами.
— Ммм… А что именно ты знаешь?
Тревильен рассказал все, что собрали интеграторы на Земле.
— Я почти уверен, что в районе Большого Креста существует чужая цивилизация, — продолжал он, — что она знает о нас и что она либо относится к нам с большим подозрением, либо ведет активные враждебные действия. Почему — не имею ни малейшего понятия. Но, вы понимаете, координаторы обязаны были принять немедленные меры. Я решил, что у меня будет больше всего шансов, если мы с вами объединим усилия. Но вы, номады, так подозрительно относитесь к цивилизации, что мне пришлось разыграть этот спектакль, чтобы попасть на борт.
— Угу… Пока все правильно. Но откуда ты знал, что тебя подберет именно тот корабль номадов, который будет расследовать это дело?
— Если честно, то я не знал. Но мне показалось логичным, что это будет именно «Странник». В конце концов, именно его капитан занимался поисками в архивах Стелламонта.
— Понятно. И что дальше?
— Дальше я хочу отправиться с вами и узнать то, что узнаете вы. Конечно, над этой проблемой будут работать и другие координаторы, но мой подход мне показался самым быстрым. А время не терпит, Йоахим!
Номад потер подбородок.
— Ну хорошо, ты на борту. Я думаю, кое в чем ты нам поможешь, и конечно, обученный корди время от времени может быть весьма полезен. А что, если мы нарушим какой-нибудь закон Союза? Такое может случиться.
— Если это будет не очень серьезно, я закрою на это глаза.
— А допустим, если мы вернемся и наше решение проблемы вам не понравится?
Тревильен пожал плечами.
— Вернемся, тогда и поговорим об этом.
— Тоже верно. А что еще у тебя на уме?
До сих пор Тревильен был достаточно правдив, сейчас же стрелка качнулась в сторону правды не очень далеко.
— Ничего особенного, только сделаю полный доклад для интеграторов.
Йоахим задал еще несколько вопросов, а потом отстегнул электроды, спрятал детектор и развалился в кресле, сцепив руки на затылке и вытянув ноги на столе.
— Достаточно честно. Ну что ж, считайте себя гостем моего корабля. Не объединить ли нам наши знания?
По мере разговора вырисовывалась все более определенная картина. Тревильен знал о старых полетах тиунранцев, но не подозревал ни об их потерях, ни о потерях номадов.
— Я предполагаю, что чужие колонизируют планеты звезд типа Ж или, по крайней мере, каким-то образом их контролируют. Они без труда могут вести разведку среди планет нашей цивилизации. Сегодня в космосе так много рас, что чужак легко сумеет выдать себя за жителя одной из планет Союза. Но их предубеждение против нас должно иметь под собой культурную основу.
— Почему? — спросил Йоахим.
— Нелепо утверждать, что они хотят завоевать нас по экономическим причинам. И они должны знать, что у нас нет таких намерений касательно их. Стало быть, несмотря на все свои добрые намерения, мы представляем для них угрозу.
— Каким образом?
— Наша цивилизация может настолько отличаться от их, что контакт будет иметь разрушительные последствия. Представьте себе, например, что у них очень консервативное аристократически-религиозное общество. Встреча с нашей культурой может привести к таким социальным возмущениям, которых их правящий класс не может допустить. Это всего лишь одна догадка, и наверняка неправильная.
— Понимаю, — Йоахим помолчал, попыхивая трубкой. — Ну что ж… у нас впереди долгое путешествие. Времени подумать будет предостаточно.
— А где первая остановка?
Йоахим искоса глянул на Тревильена.
— Эрулан.
— Никогда о нем не слышал.
— Ничего удивительного. Когда мы прибудем, вы останетесь на борту.
— Причина?
— Это незаконно, — коротко ответил Йоахим. — Давайте лучше подумаем о вас. С командой вы поладите, если только не будете чересчур навязчивым. И я бы посоветовал переодеться в корабельную одежду. Менее подозрительно.
— Как это сделать? — Тревильен не стал настаивать на вопросе об Эрулане.
— Ну-ка… — Йоахим открыл ящик стола, вытащил оттуда бумажник и бросил его Тревильену. — Держи. Симпатичная толстенькая пачка денег. Я тут подобрал кое-какую одежду твоего размера. Пара комбинезонов, шорты, ботинки и тому подобное. Продам все оптом за двадцать кредиток.
— Двадцать кредиток! Они стоят от силы пять.
— Так и быть, я отдам по себестоимости, уступлю за ту цену, за которую брал сам. Пятнадцать.
— Если они обошлись вам в семь, я готов съесть их…
Они немного поторговались и наконец сошлись на двенадцати кредитках — всего лишь сто процентов прибыли. Потом Йоахим предложил координатору вторую спальню за слегка завышенную цену и полный пансион за дополнительную оплату. Пока довольный капитан пересчитывал деньги, Тревильен переоделся в шорты.
— Можете погулять вокруг, посмотреть корабль, — предложил капитан. — Никки живет в каюте номер 274.
— Вы что, знаете обо всем, что происходит?
— Почти, — Йоахим прищелкнул языком. — Никки — славная девушка, но не такая, как утверждают слухи, так что не советую распускать руки.
Тревильен неторопливо шагал по коридорам, сунув руки в карманы, крутя смуглой головой из стороны в сторону. Номады с любопытством оглядывались на него, но никто не решался заговорить, ограничиваясь приветственным кивком. Очевидно, если капитан не возражал против него, то и экипаж — тоже. Тревильен шел по лабиринту расписных стен, резных дверей и деревянных панелей, пока не наткнулся на дверь, которую искал. Номер 274.
Косяк двери был резным, в форме дерева, обвитого лозой, а сама дверь распахнута настежь. Изнутри донесся голос Шона:
— Заходи, корди.
Тревильен вошел. Коридор, четыре двери: две — в комнаты по обе стороны коридора и две чуть подальше — кухня и туалет, а также еще один выход из блока. Одна комната была отдана микрокнигам, музыкальному комплексу, лентам с записями, а стены украшены очень неплохой росписью; во второй разместилась тесная мастерская. Шон наводил глянец на свой скафандр, у его ног примостилась лоринианка, та самая, о которой говорила Никки. Она и в самом деле оказалась самым прелестным созданием, прелестнее которого он еще не видел. А сама Никки склонилась над глиняной вазой. Она подняла голову и улыбнулась:
— Ты была права, Ло.
— Она всегда права, — заметил Шон. — Она знает такие вещи.
— А что она знала в этот раз? — поинтересовался Тревильен.
Шон, кажется, не сердился на него и вообще был в хорошем настроении, и Никки казалась такой же дружелюбной, как и прежде. Но Илалоа… трудно сказать.
— Что идешь именно ты, — объяснил Шон. — Она почувствовала тебя, верно, Ло?
И он взъерошил тонкие серебристые волосы.
— Телепатия? — Тревильен произнес эти слова мгновенно напрягшись, хотя внешне старался выглядеть непринужденно.
Девушка заговорила, ее голос был певучим и таким низким, что он еле различал слова:
— Нет, я не могу… не по силам слышать слова души, которая прячется в темноте. Вы слишком одиноки, вы все прячетесь друг от друга и от знания. Я могу понимать мысли маленьких… мысли зверьков. Но ваши человеческие — нет.
— Тогда как… Конечно. — Тревильен кивнул. — Вы улавливаете излучение, а у каждого из нас характерный сигнал.
— Да, так, — мрачно кивнула она. Теперь взгляд лоринианки стал озабоченным. — И ваши… другие… чем у меня, чем у номадов. Вы живете больше головой, чем телом, но это тело не отягощает вас тайной печалью, как людей из Стелламонта, которые не знают, что они такое. Вы знаете и примирились с этим, сильны этим… но я еще никогда не чувствовала такого одиночества, как ваше.
Она замолкла, словно испуганная собственными словами и теснее прижалась к Шону. Тревильен не без удовольствия оглядел ее. Он заметил, как по светящейся, почти прозрачной коже пробегает дрожь, заметил испуг и горе в глазах, заметил, как она стискивает колено Шона.
Ну что ж, подумал он, это ее проблема. И Шона, наверное, тоже. На мой вкус, она чересчур красива.
Тревильен присмотрелся к работе Никки. Ваза была в форме двух сражающихся драконов.
— Здорово, — усмехнулся он. — Что ты с ней будешь делать?
— Отолью в бронзе, потом продам или обменяю, — ответила она, не поднимая глаз.
Вот совершенно земная девушка, сама приземленность; она и Илалоа были на разных концах Галактики.
— Хорошо, что вы остаетесь на борту, — продолжала она. — Может быть, хорошо. Что вы собираетесь делать?
— Хочу осмотреться, привыкнуть. Знаете, я изучал искусство номадов и считаю его новым словом. Могу предположить, что ваша литература тоже непохожа на нашу.
— Литература?.. Разве что баллады.
— И этого уже достаточно. Вспомните, насколько американская народная музыка отличалась от европейской… — тут он поймал ее озадаченный взгляд. — Я с удовольствием послушаю, если представится такая возможность.
— Да я хоть сейчас могу представить, — пожал плечами Шон, откладывая скафандр в сторону. Он снял со стены инструменты, пробежал пальцами по струнам. А затем запел балладу на вечную тему о безответной любви…
Я остаюсь, ты уходи,
Прощай, любимый мой.
Тебя ждут звездные пути,
Ждет мрак и ветра вой.
Бродяга ветер вдаль позвал,
Под ноги лег тропой,
И нас с тобою разметал
Осеннею листвой.
И нас с тобою разлучил,
От солнца прочь унес
Туда, где тысячи светил
Моих не слышат слез…
Шон поморщился:
— Не стоило мне выбирать эту.
— В другой раз, — ответила Никки. Она обернулась к Тревильену чуть быстрее, чем полагалось бы. — Вот уж не думала, что вы интересуетесь подобными вещами.
— В моей работе важно все, — ответил Тревильен. — А искусство — часто наиболее развитая символическая часть культуры, и следовательно, ключ к ее пониманию.
— Вы что, всегда думаете о своей работе?
— Нет, не всегда, — усмехнулся он. — Время от времени приходится есть, спать.
— Наверное, даже тогда ваши мозги не останавливаются, — фыркнула она.
Тревильен промолчал. В определенном смысле это было правдой.
Илалоа поднялась одним текучим движением.
— Надеюсь, вы извините меня. Мне хочется погулять в парке.
— И я с тобой, — кивнул Шон. — Надоело здесь сидеть. А вы не хотите прогуляться? Мы могли бы сходить выпить пива.
— Пока нет, — покачала головой Никки. — Я хочу закончить вазу.
— Я составлю вам компанию, если можно, — поторопился сказать Тревильен.
Шон облегченно — насколько то позволяла вежливость — вздохнул, и они с Илалоа ушли, держась за руки. Тревильен опустился в кресло.
— Я не хочу показаться вам грубым, Никки. Если я буду выходить за рамки приличий, скажите мне прямо.
— Нет, вы не сделали ничего дурного. Просто эта баллада навела Шона с Илалоа на размышления, вот и все. — И Никки вкратце пересказала их историю.
— Понятно, — кивнул он. — Это может быть скверно.
Уже не говоря об общественном мнении, они ведь не могут иметь детей, а в основанном на семье обществе, таком, как ваше, со временем это сыграет огромную роль.
— Я не хочу вмешиваться, — заметила девушка встревоженным голосом. — И потом, Шон всегда немного недолюбливал детей. И ему нужно что-то, чтобы не думать о той девке с Нертуса. Илалоа… не знаю. На борту ей не очень хорошо, но она постепенно привыкает. Славная девочка. Робкая, но славная.
— Это их дело, — пожал он плечами.
Никки пристально поглядела на него.
— Знаете, кажется, Илалоа не так уж и ошибалась насчет вас. Вы уж больно… черт, как же это слово? Как бог с Олимпа.
— Основной единицей цивилизации Сола является личность. Не семья, не клан, не государство, а личность. И наше психовоспитание развивает определенное отношение… эээ, ладно, это не важно. Все равно, я не типичный представитель.
Она отодвинула работу в сторону и провела рукой по встрепанным волосам.
— Вы, наверное, все это рассчитали, а? — ядовито спросила она. — Вы знаете, как все эти колесики у вас в голове вертятся и на какую кнопочку когда нажимать? Теперь мне понятно, как вы становитесь такими одинокими, одиночками, все вы, а корди — в особенности.
— Любой индивидуалист изолирован, — пожал он плечами. — Но в нашем обществе к одиночеству приходят не из-за стычек с другими или с самим собой. К одиночеству приходят естественно.
Она поежилась.
— Вы, наверное, и меня уже разложили по полочкам, не так ли?
— Вовсе нет. И даже если бы я мог, то не захотел бы.
— Давайте послушаем музыку. — И Никки шагнула к полке с пленками. Он пробежал взглядом по названиям. Тут было много старой земной музыки.
Никки вытащила одну.
— Вам нравится «Увертюра 1812 года»?
— Конечно.
Комнату наполнили первые аккорды: представилась безлюдная, необъятная зимняя степь. Никки снова принялась за работу, с силой разминая глину.
— Расскажите мне о Земле. На что она похожа?
— На работу по контракту, — усмехнулся он.
А про себя задумался, что же ответить. Может быть, ответить прямо, что Земля не столько населенная планета, сколько мечта?
— Мы не утопические мечтатели, — осторожно заметил он. — У нас есть свои проблемы, даже если они не похожи на ваши.
— А что вы делаете? — не унималась она. Отступив, бросила взгляд на грубые очертания головы дракона, выругалась и смяла глину в бесформенный комок. — Чего вы хотите от жизни?
— Жизни. И это не парадокс. Опыт, понимание, изменение и гармония — но и борьба, борьба за то, чтобы окружающая действительность была более упорядоченной.
Он продолжал рассказывать, пропуская абстрактные рассуждения, останавливаясь на маленьких деталях повседневной жизни, о людях, о делах, о землях, на которых живут люди. И вскоре Никки забыла про свою работу. Облокотившись на стол, она слушала, почти не перебивая.
