Ник хотел броситься обратно в пещеру, однако было уже слишком поздно. Он понял, что Герольд заметил его. А юноше вовсе не хотелось открывать тому лаз в пещеру. Поэтому Ник и двинулся вперёд навстречу незнакомцу.

Насколько он мог судить, это был тот же самый Герольд, которого он видел скачущим по воздуху в сторону города. Этот человек (если только он действительно человек) был одного с Ником роста, хотя тело — стройнее, чем у юноши. Его зелёные бриджи и рубашка казались тусклыми по сравнению со сверкающим яркими цветами жёстким плащом, украшенным вышивкой.

Плащ был разделён на четыре квадрата, причём каждый из них покрывал искусно вышитый орнамент. С обоих плеч свисали короткие пелерины, повторявшие в миниатюре тот же самый узор. Его четырёхугольная шляпа, прикрывавшая волосы, так плотно прилегавшие к коже, что казались нарисованными, имела золотой ободок, похожий на маленькую диадему.

Его лицо ничего не выражало, было абсолютно бесстрастным, а кожа — очень белой, от чего усы надо ртом казались нарисованными чернилами. Сначала он не двигался, но когда Ник сделал три–четыре шага, он пошёл навстречу своей лёгкой скользящей походкой.

Они остановились друг напротив друга, когда расстояние между ними сократилось до длины руки. И всё это время Герольд сохранял молчание и спокойное, бесстрастное выражение на лице. Когда же он заговорил, это произвело потрясающее впечатление, словно раскрашенная кукла обрела вдруг дар речи.

— Я — Авалон.

Потом он замолк, и Ник понял, что теперь его очередь представиться.

— Меня зовут Николас Шоу, — он назвался полным именем, чувствуя, что того требуют обстоятельства.

Герольд слегка наклонил голову.

— Добро пожаловать, Николас Шоу, в страну Авалона, Тары, Броселианды и Карнака, если на то будет твоя воля.

Итак, вот оно — ему предлагают сделку. Ник лихорадочно соображал… Он должен тянуть канитель и попытаться узнать всё, что сможет, не давая немедленно категорического отказа. Но притворяться подобным образом перед этим незнакомцем, Ник был убеждён в том, будет очень трудным делом.

— Эта земля не больно–то приветливо встречает пришедших в неё, — он пытался подобрать такие слова, с помощью которых получил бы нужные для себя ответы. — Я встретил здесь опасности, неведомые в моём мире, — и уже говоря эти слова, Ник сам удивлялся тому, что слетало с его губ, — словно он говорил на иностранном языке, однако это были слова его родного языка, просто обычно он так не разговаривал.

— Это земля гостей. Те, кто принимают эту землю, узнают, что и она принимает их, и тогда для них здесь больше нет тех опасностей, которые ты встречал.

— И каким же образом это происходит?

Рука Авалона скользнула за пазуху, а затем в его руке оказалась маленькая шкатулка, которую он щелчком открыл. Эта шкатулка была круглой, а внутри неё — одно лишь золотое яблоко — почти всё золотое, и лишь с одного бока слегка розоватое. То ли от него, то ли от шкатулки исходил чрезвычайно соблазнительный запах, не хуже вида яблока.

— Съешь его, ибо оно от Авалона. И тогда Авалон войдёт в тебя, и ты станешь частью его, равно как и он станет твоей частью. И став таким образом Авалоном, ты сможешь принять всё, что он предложит тебе.

— Мне говорили, — осторожно начал Ник, со слабой надеждой, что ему, может быть, удастся хоть что–то вытянуть из Герольда, — что тот, кто совершает это и становится Авалоном, расстаётся со своим прошлым и перестаёт быть тем, кем был раньше…

Выражение на лице Герольда не изменилось.

— Человек делает выбор, а всякий выбор слегка меняет его. Такова жизнь, и этого не избежать. Если ты страшишься того, что Авалон предложит тебе, тогда ты делаешь один выбор и будешь следовать ему. Есть и такие, кто не принимают этого предложения и не становятся частью этой земли, и земля эта отторгает их, и нет им тогда ни покоя, ни счастья.

— Так, значит, в Авалоне их ждёт покой? — Ник попытался изобразить недоверие в голосе. — Но по тому, что я видел здесь, этого не скажешь. Я видел, как одни люди охотились на других, я видел странников, которые ни один из уголков этого мира не могут назвать своим домом.

— Они по своей воле отвергли Авалон, поэтому и Авалон отверг их. Поэтому у них нет ни корней, ни прибежища. И близится день, когда они узнают, что без корней и прибежища они погибнут.

— Те, кто принадлежат Авалону, выступят против них? — требовательно спросил Ник. Что это: угроза или предупреждение?

— В этом нет необходимости. Авалон — не враг людям. Это место покоя и безопасности. Но к тем, кто остаётся вне его, приходит Тьма и Зло. Такое уже случалось прежде, когда зло надвигалось на эту землю. И там, где Оно встречалось с Авалоном и Тарой, Броселиандой и Карнаком, Оно билось о стены, не в силах затопить их. Но тех, кто находится за этими стенами, ждут неисчислимые опасности. Зло то прибывает, то убывает, и сейчас — время прилива.

— И именно это Зло приносит таких, как я, в Авалон?

— На такие вопросы, незнакомец, не мне отвечать. Прими Авалон, и ты узнаешь.

— Я не могу принять решение сейчас же… — уклонился от прямого ответа Ник.

И снова Герольд наклонил голову.

— Я понимаю это, ибо люди твоей расы не умеют контролировать свои мысли. Вам трудно принимать чёткие решения. Мы ещё увидимся.

Он закрыл шкатулку, снова засунул её под плащ и, повернувшись спиной к Нику, скользнул прочь от юноши с такой скоростью, что если бы Ник не побежал, то сразу бы безнадёжно отстал. Американец решил последовать за ним, по крайней мере хоть немного. Герольд не верхом на коне, поэтому без сомнения Нику удастся проследить за ним…

С одной только этой мыслью в голове Ник пробирался сквозь заросли кустарника, пытаясь не потерять из виду сверкающее пятно плаща. Одновременно он обдумывал всё то, что сообщил Авалон. По всей видимости, тот назвал себя именем этой земли, словно он — её официальный представитель, полностью отождествляя себя с ней. И угрожал ли он или просто утверждал, что какая–то огромная опасность ждёт тех, кто не находится под защитой Народа с Холмов?

Массовая миграция бродяг отчасти подтверждала его слова. Неудачные нападения летающих тарелок, свидетелем которых был сам Ник, ещё больше подчёркивали безопасность, которую предоставлял Герольд и его город. С другой стороны — нескрываемый ужас англичан перед этим предложением, хотя причины этого Ник всё ещё никак не мог понять.

Всё это…

Ник замер. Сверкающее пятно впереди также остановилось. Ник нырнул в кусты. Навстречу Герольду из подобного же укрытия выбирался какой–то человек, высоко держа в руке шест, увенчанный на конце крестом из потускневшего металла.

— Демон! — выкрикнула эта фигура, выискивая, куда бы ударить шестом — как дубинкой — по голове Герольда. Но Авалона больше там не было — он стоял в нескольких шагах в стороне. И снова этот дикарь, одетый в разорванное, грязное коричневое платье, с седыми спутанными волосами и такой же седой бородой, попытался напасть. На этот раз Герольд просто исчез из виду.

— Стоять!

Ник почувствовал позади себя отвратительную вонь, и в подтверждение этого приказа что–то острое кольнуло в спину. А через несколько секунд тот же самый голос глухо прокричал что–то, чего Ник не смог разобрать.

Не отказавшийся ещё от мечты сразиться с Герольдом, седовласый в ярости, вызванной замешательством, метался вокруг того места, где исчез Авалон, тыкая шестом с крестом в кусты и выкрикивая высоким голосом слова, которых Ник не мог перевести.

После второго окрика из–за спины Ника он наконец перестал сокрушать кусты и быстро, хотя и прихрамывая, направился к американцу.

Когда он остановился, опёршись о шест, Ник увидел, что одет он был в монашескую рясу. А в глазах угрюмого лица бродяги горел фанатичный огонь.

— Встать!

Снова боль в спине. Ник поднялся, разгневанный как на этого человека позади, так и на самого себя за то, что был так слеп и так легко позволил себя пленить.

Монах подошёл совсем близко к Нику. От зловонного дыхания, ужасного запаха тела и заношенной одежды монаха американца замутило Горящие глаза обежали Ника с ног до головы.

— Демон!

Монах поднял крест, и Нику показалось, что вот сейчас он ударит его по голове. Он быстро нагнулся и получил удар в висок, который бросил его на колени, в ушах зазвенело, а голова закружилась.

Монах и второй, стоя на ним, о чём–то посовещались. Потом его схватили грубые руки и потянули за волосы, так что он не мог шевельнуть головой. И снова над ним навис крест, однако на этот раз он, опустившись, всего лишь болезненно вжался в кожу на лбу. Довольно долгое время монах держал крест так, а затем рывком отдёрнул и наклонился к Нику, чтобы изучить результат контакта.

Недовольно что–то проворчав, он отдал второму какой–то приказ. Ника поставили на ноги, руки заломили назад и связали верёвкой, больно впившейся в кожу. Лишь после этого человек, взявший в плен Ника, обошёл его и встал перед монахом.

Несмотря на то, что сложением бродяга сильно напоминал Страуда, во всём остальном он заметно отличался от уполномоченного гражданской обороны. Большую часть лица его покрывала грязная спутанная борода, поднимавшаяся на скулах почти до самых бровей, таких же густых и косматых. На голове косо сидел проржавевший металлический шлем, весь во вмятинах, имевший выступ, прикрывавший нос. Да и остальная его одежда тоже была поношенная, а ржавая кольчуга поверх кожаной рубахи была такой старой и грязной, что казалась почти чёрной. Его кривоватые ноги тесно облегали дырявые штаны, а башмаки ещё чуть–чуть — и развалятся.

Однако он был вооружён. На поясе висел меч, а с другой стороны — кинжал с длинным клинком почти в длину руки Ника. Через плечо был перекинут арбалет. Солдат достал кинжал и с вожделением посмотрел на Ника, нацеливая остриё в горло американца.

Монах покачал головой, резко и отрывисто, что отличало все его движения, и коротко выкрикнул какой–то приказ. Второй ухмыльнулся, в отвратительной щетине мелькнули остатки сломанных зубов. Схватив Ника за плечо, он толкнул его вслед за монахом, который заковылял вперёд, приподняв свой шест с крестом, словно это были одновременно и знамя, и оружие.

Было очевидно, что Ник попал в руки какого–то отряда бродяг. Юноша, потрясённый собственной глупостью, что дат себя так легко поймать, никак не мог собраться с мыслями. И с каждой минутой он всё больше и больше сомневался, что к этим людям можно хоть как–то воззвать как к товарищам по несчастью. Солдат, если только это был солдат, прямо–таки со звериной жестокостью болезненными тычками подгонял Ника; никто никогда ещё так не обращался с американцем. Монах был ничуть не лучше.

На открытом пространстве вблизи небольшого ручья они встретились с остальными членами отряда. Среди них были ещё три солдата, как один похожие на того, который взял в плен Ника, словно все они — родные братья. Но вскоре стало ясно, что главенствуют не они, а монах и ещё одна особа, сидевшая спиной к валуну. Она зубами рвала кусок полупрожаренного мяса, а рядом, сбоку от костра, были приготовлены к тушению и другие куски, насаженные на колышки.

Жир блестел у неё на подбородке, капая на отделанный кружевом лиф её платья, добавляясь к застывшим следам предыдущих подобных трапез. Кожа у неё стала серой от слоя пыли, пряди волос небрежно выбивались из растрёпанных кос. Однако сквозь грязь у неё всё–таки проглядывали такие черты лица, что если его вымыть и нанести косметику, то она могла бы считаться красавицей даже в мире Ника. На её засаленном платье ещё можно было увидеть то, что некогда было тонкой вышивкой, а пояс и кольца на каждом из её пальцев сияли драгоценными камнями. На голове же красовалась золотая диадема с тусклым голубым самоцветом спереди. Она казалась какой–то принцессой, сошедшей с картинки из сказки, правда, опустившейся до самого последнего предела.

Увидев Ника, она отбросила в сторону кость. Выпрямив спину, женщина властным жестом указала на него и произнесла какую–то команду, однако он не понял её, хотя отдельные слова и показались ему знакомыми. Когда Ник не ответил, стражник снова ударил его.

Однако монах оттолкнул солдата в сторону, в ярости выкрикнув какой–то протест. Недоброе веселье, заигравшее на лице женщины, когда её подчинённый пытался вразумить пленника, сменилось разочарованием. Она пожала плечами и махнула рукой. Один из солдат поспешил за ещё одним куском мяса и передал его ей.

Тем временем монах стал прямо перед Ником и начал медленно говорить, делая паузу после каждого слова. Однако Ник снова ничего не понял и покачал головой. Взявший его в плен солдат вновь выступил вперёд, с почтением обратился к монаху, а потом повернулся к Нику.

— Кто… ты? — гортанно произнёс он, но несмотря на акцент Ник понял вопрос.

— Николас Шоу… а кто вы?

Солдат злобно ухмыльнулся.

— Не всё ли равно. Ты дьявольское отродье, — он сплюнул на землю. — Мы держим… демоны видят… Они задают нам жару… а мы зададим жару тебе.

И тут в их разговор снова вмешался монах, явно требуя от солдата какого–то ответа. Женщина, облизнув пальцы, перебила его замечанием, от чего все четыре солдата весело рассмеялись, но монах, повернувшись к ней лицом, принялся размахивать своим шестом. Женщина продолжала улыбаться, молча слушая его выкрики, однако солдаты веселиться перестали.

Ника подтащили к ближайшему дереву, прижали спиной к стволу и надёжно привязали плетёным кожаным ремнём. Монах следил за этими приготовлениями с одобрением и удовлетворением. Потом Ника оставили в покое, наедине с его мыслями, а все остальные, присев на корточки, собрались у костра и принялись за еду.

От запаха мяса Ник почувствовал голод. Казалось, что целая вечность прошла с тех пор, как Линда дала ему миску похлёбки. Но ещё сильнее, чем голод, его мучила жажда, так что видеть бегущий невдалеке ручеёк становилось всё нестерпимее.

Создавалось впечатление, что эти люди никуда не торопятся. Один из солдат (или, решил Ник, точнее было бы назвать их латниками, поскольку их потёртая амуниция была несомненно ближе к средневековью, чем к его времени) скрылся в кустах, а затем вернулся, ведя нечищенную, тяжело переставляющую ноги лошадь, у которой рёбра выпирали из–под кожи, и карнаухого мула. Он подвёл их к воде и дал напиться, а потом снова отвёл в заросли.

Когда солнце начало припекать, монах распростёрся на земле подальше от костра, скрестив руки на груди и прижав к себе шест — своё странное оружие. Латники, отойдя на порядочное расстояние от своих предводителей, сделали то же самое, однако они поочерёдно сменялись в карауле, кто–нибудь из них заползал в заросли, а потом другой выбирался на полянку.

Покончив с едой, женщина обтёрла руки пучком травы, и это был её первый жест чистоплотности, который увидел Ник. Затем она прошла к ручью, напилась из него, сложив ладони горсточкой и снова вытерла руки, на этот раз об юбку. После чего некоторое время постояла, глядя на спящих монаха и солдат, а потом бросила на Ника быстрый взгляд и вернулась к своему каменистому сидению.

Однако женщина не стала ложиться спать, а, удобно развалившись, принялась играть одной из своих длинных кос и что–то тихонько напевать. Время от времени она, не таясь, бросала на Ника многозначительные взгляды.

Он уже ощутил жестокость латников, оголтелый фанатизм монаха, и вот сейчас такая же злоба, ужасная и отвратительная, исходила от неё. Ник сам не мог понять, что же такое на него нашло. Никогда прежде он не испытывал столь сильного отвращения к какому–то отдельному человеку или людям и ощущения, что понимает, что они чувствуют. Это было похоже на осознание того, что Джереми понимает его, на усилившуюся способность, о которой он прежде и не ведал. И от этого его охватил ещё больший страх.

Несомненно, он попал в очень скверный переплёт. Они запросто перережут ему глотку, их и приглашать не надо. Ник готов был уже поклясться, что женщина с удовольствием ждёт этого. Юноша понял только одно: его собираются использовать как предмет для сделки с теми, кого эти люди называют «демонами». И поскольку монах выкрикнул это слово, увидев Герольда, должно быть, именно с Народом с Холмов они и намерены торговаться, припугнув тем, что могут сделать с Ником. От этой мысли по коже пробежал холодок. Ибо, наверное, Народу с Холмов глубоко наплевать, что его убьют здесь. Он ведь отказался от предложения Герольда — точнее, отложил ответ на потом — вот почему Авалону нет до него никакого дела. Ему чётко объяснили: Авалон защищает только своих, а остальных ждёт та судьба, которую они сами выбрали.

Теперь Ник уже жалел, что он не ответил по–другому. Ему казалось, что все эти разговоры викария об изменении, о неправильности подобного выбора — ничто по сравнению с этим пленом. И всё же — он был упрям и знал это — ничто не заставит его сделать выбор помимо своей воли.

Всё это сомнительное приключение началось потому, что ему захотелось убежать, побыть наедине с самим собой, когда никто не давил бы на него и не поучал. И вот к чему это привело. Из чувства долга помчался он в тот раз за Линдой. А после встречи с англичанами они должны были принять их образ жизни просто потому, что он слишком мало знал, чтобы рисковать…

Монах храпел, однако его негромкий храп почти полностью заглушался более мощным хором латников. На поляне показался сменившийся дозорный, и женщина, подозвав его к себе жестом руки, отдала какое–то приказание. Прикоснувшись к ржавому шлему указательным пальцем, он отправился туда, где паслись животные. Она следила за ним, потом встала и прошла к ручью.

Зачерпнув руками, сколько смогла, воды, она пошла, быстро семеня, к Нику.

— Aqua… — она вытянула руки так, что Ник почти мог дотянуться.

Латынь! Она говорила на латыни!

К его лицу приблизились ладони. Теперь, когда вода была возле самых губ, его жажда стала просто пыткой. Но Ник не верил ей. Не верил, что у неё есть хоть какое–то чувство сострадания. Это была просто игра, в которую ей захотелось сыграть.

Вода капала на его рубашку, просачиваясь сквозь пальцы, наклонить только голову — и напьёшься. Но что–то внутри него говорило «нет», и он прислушался к этому совету.

Улыбка женщины растаяла, и она выплеснула остатки воды ему в лицо. Потом быстро прошла назад к своему валуну и так же быстро вернулась с маленьким кнутом; рукоять его потускнела, однако её ещё. украшали грубо обработанные самоцветы. Размахнувшись, женщина ударила его по лицу, и Ник ощутил резкую боль словно от удара ножом.

Несмотря на всё своё самообладание, Ник вскрикнул, и женщина, рассмеявшись, некоторое время стояла перед ним, поигрывая плёткой и наблюдая, как действует на него эта угроза. Однако, если она и замышляла какие–то новые шалости, то ей снова помешал монах.

Он привстал, а потом буквально заревел от ярости. И этот вопль был таким резким, что проснулись латники и спросонья схватились за оружие, а их товарищ, находившийся в дозоре, стремглав вылетел из–за кустов, готовый прийти к ним на помощь.

Женщина стояла и ждала, пока монах не успокоится, а потом ответила с такой же резкостью. Но всё же отошла от Ника. По всей видимости, приказы монаха по–прежнему выполнялись. Вот только Нику страстно хотелось узнать, в чём же они заключались.

Когда удлинились вечерние тени, Ник подумал о пещере. Наверное, они уже заметили его исчезновение, но даже если и обнаружили, как он расширил потайной лаз, то всё равно они не имеют ни малейшего представления о том, куда он направился. И ради собственной безопасности они не рискнут пойти на его поиски, не зная ничего об его мотивах. Ник сознавал, что никакой надежды на спасение нет.

Время от времени юноша напрягал мышцы на запястьях, пытаясь ослабить верёвку, но та не поддавалась. Кисти занемели, вскоре и сами руки потеряют чувствительность. И хотя ствол дерева, к которому был привязан Ник, заставлял его сохранять вертикальное положение, его ноги тоже совсем уже затекли. Он не был уверен, что даже если каким–то чудом вдруг освободится, то сможет сделать хотя бы шаг.

С наступлением сумерек латники наконец–то занялись делом. Весь день у них горел один костёр. Но теперь они натаскали дров и неподалёку устроили ещё один. Монах трудился над сухими веточками, которые выбирал с особой тщательностью. Он обстругивал их ножом, снятым с пояса, и связывал пучками травы со сноровкой, показывавшей, что уже частенько занимался подобным делом раньше, и таким образом изготовил ещё несколько деревянных крестов.

Собрав их в руке, монах приблизился к дереву, к которому был привязан Ник, и начал втыкать их в землю, словно, делая это, возводил преграду вокруг пленника. При этом он что–то бормотал, и Нику показалось, что он узнаёт отдельные слова на латыни. Закончив установку крестов, монах обошёл их, прикасаясь к каждому металлическим крестом на конце своего шеста и что–то при этом напевая. А чуть в стороне остальные бродяги сошлись вместе и время от времени подпевали ему в ответ, как того, наверное, требовала церемония.

Потом они зажгли второй костёр, вспыхнувший ярким светом в сгустившейся темноте. Привели лошадь и мула, еще раз напоили их, а потом привязали между кострами, а на шеи повесили верёвки с кусочками железа. Все бродяги вышли на освещенную площадку между кострами. Латники вытащили свои кинжалы и держали их в руках, словно ожидая осады. Но монах вонзил шест с крестом в землю и встал не слишком далеко от Ника.

На лицах их застыло выражение ожидания, и Ник вдруг поймал себя, что он тоже прислушивается, хотя к чему именно, он не знал. Время от времени монах что–то бормотал, люди между кострами устало переминались с ноги на ногу, однако никто из них не терял бдительности.

Постепенно Ник почувствовал поднимающуюся волну отвратительной вони, исходящей от участвовавших в этом представлении людей. Только это была духовная вонь, а не физическая. Он никогда не ощущал ничего подобного, однако всё же опознал это каким–то чувством. Точно так же, как ферма, где они укрывались, была обителью добра, так и то, что надвигалось сейчас, несло в себе угрозу и зло.

Наверное, и остальные ожидали его прихода. И оно не являлось Авалоном, Ник был твёрдо убеждён в этом.

Сырое, тяжёлое, тлетворное облако выплыло на поляну… А затем Ник услышал, как что–то массивное с треском ломится сквозь кусты… тяжело дыша.

Люди между костров подняли руки, и в их руках он увидел железные обереги. А монах вытащил из земли свой шест с крестом и приготовился использовать его, как дубинку.

Всё ближе, ближе… Ник заметил, как кусты слева задрожали. Он повернул голову в ту сторону. Из центра куста высунулась голова. Ник заставил себя смотреть на неё, пытаясь совладать со своим страхом, однако всё же невольно вздрогнул.

Грязно–белая, звериная, перекошенная морда… на неё нельзя было смотреть, не содрогаясь, — на ужасное воплощение ночных кошмаров. Морда с вожделением осклабилась, обнажая клыки, и исчезла. С другой стороны на поляну выползла змея, точнее, нечто, похожее на неё, со змеиным телом, но с головой женщины. И эта тварь прошипела какие–то слова, которые, должно быть, поняли люди на поляне, потому что один из латников бросился с ножом на это создание с криком ужаса и ненависти и воткнул нож в тело за улыбающейся головой.

Однако тварь осталась совершенно невредимой, солдат с хриплым криком отпрянул назад, забыв о ноже, и упал на землю и в страхе скорчился, закрыв руками глаза, а женщина–змея извивалась кольцами и поднималась над ним — пока монах не нанёс удар своим шестом, и тогда она бесследно исчезла.

Но это было только начало осады.