Этим  вечером я вернулся к себе в комнату, но долго не мог уснуть. Шики разбудил  меня  рано  утром  и рассказал подробности. Выжило три человека, было   объявлено   об  их  вознаграждении:  семнадцать  миллионов  пятьсот пятьдесят тысяч долларов. Помимо процентов.

   Это прогнало сон. "За что?" - спросил я.

   Шики  ответил: "За двадцать пять килограммов артефактов. Считается, что это  инструментальный  набор ремонтника. Вероятно, для корабля, потому что они  его там нашли - в шлюпке на поверхности планеты. Во всяком случае это какие-то инструменты".

   -  Инструменты,  -  сказал  я,  избавился от Шики и побрел по туннелю к общему  душу,  думая  об  инструментах. Инструменты означают очень многое. Инструменты  означают  возможность проникнуть в механизмы хичи, не взорвав корабль.  Возможность  установить, как работает главный двигатель, и самим построить  такой.  Инструменты  могут  означать что угодно, а пока что это состояние  в  семнадцать  миллионов  пятьсот  пятьдесят тысяч долларов, не считая  процентов,  деленное  на  троих.  И одна из этих частей могла быть моей.

   Трудно избавиться от мысли об этих пяти миллионах восьмистах пятидесяти тысячах  долларов (не считая процентов), как подумаешь, что если бы ты был немного  более  предусмотрителен в выборе подружки, они лежали бы у тебя в кармане. Скажем, шесть миллионов. В моем возрасте за половину этой суммы я мог   бы   купить  Полную  медицину,  что  означает  все  тесты,  терапию, восстановление  тканей  и  органов  на всю оставшуюся жизнь... то есть, по крайней  мере,  на  пятьдесят  лет  дольше,  чем  я  проживу  без этого. А остальные  три  миллиона  -  это  собственный дом, карьера лектора (лекции старателей,  добившихся  успеха,  пользуются огромным спросом), постоянный доход  от  рекламы  на  телевидении,  женщины,  пища, машины, путешествия, женщины,  слава,  женщины...  и еще ведь остаются проценты. Они могут быть как  угодно  велики: все зависит от того, что смогут сделать исследователи Корпорации.  Находка  Шери  -  это  именно то, ради чего существуют Врата: золотой горшок и конец радуги.

   Мне  потребовалось  около  часа,  чтобы  добраться  до  больницы  - три сегмента  туннеля  и  пять  уровней в шахте. Я все время хотел повернуть и уйти назад.

   Когда  мне удалось очистить свой мозг от зависти (или, вернее, погрести ее  так, что она не будет видна) и отойти от приемной, Шери спала. "Можете войти", - сказал дежурный санитар.

   - Я не хочу ее будить.

   -  Вряд  ли  вы ее разбудите, - ответил он. - Но, конечно, не тревожьте ее. А посетителей она допустила.

   Она  лежала  на  самой  нижней  из трех коек. Палата была рассчитана на двенадцать  человек.  Были  заняты  еще  три  или четыре койки, две из них изолированы  занавесами  из молочного пластика, сквозь них почти ничего не видно.  Не  знаю,  кто  там был. Шери мирно спала, положив голову на руку, красивые глаза закрыты, сильный подбородок с ямочкой лежит на запястье. Ее два  товарища  находились  в  той  же комнате, один спал, другой сидел под голографическим  изображением  колец  Сатурна.  Я  встречал  его раза два: кубинец, венесуэлец или что-то в этом роде, из Нью-Джерси. Я вспомнил, что его  зовут  Мэнни. Мы немного поболтали, и он пообещал сказать Шери, что я ее навещал. Я пошел в столовую выпить чашку кофе. Думал об их полете.

   |      ОТНОСИТЕЛЬНО НЕЙТРОННЫХ ЗВЕЗД

   Они  оказались  на  орбите  вокруг крошечной холодной планеты далеко от центрального  светила  - оранжево-красного угля типа К-6. По словам Мэнни, они  не  были  даже  уверены,  что стоит высаживаться. Но приборы показали наличие  хичи-металла,  хотя  и немного; основное, очевидно, погребено под снегом  из  двуокиси  углерода.  Мэнни  оставался  на  орбите. Шери и трое остальных  спустились, нашли подземелье хичи, с огромными усилиями вскрыли его  и, как обычно, нашли пустым. Потом они обнаружили другой след и нашли старую  шлюпку. Чтобы войти в нее, им пришлось взрывать. Во время взрыва у двух  старателей  костюмы  утратили  герметичность. Должно быть, оказались слишком  близко  к взрыву. К тому времени, как они поняли, что у них беда, было  уже  поздно.  Они  замерзли.  Шери  и  еще один старатель попытались перенести их в свою шлюпку. Задача ужасная и тяжелая, и в конце концов они от  нее  отказались.  Старатель  еще раз побывал у покинутой шлюпки, нашел сумку  с  инструментами  и  смог принести ее. И они улетели, оставив двоих замерзших  на  планете.  Но  они  просрочили  время и, когда соединились с капсулой,  были  в  очень  плохой  форме.  Не совсем уверен, что произошло потом,  но, кажется, они не сберегли находившийся в шлюпке запас воздуха и большую  часть  его  утратили.  Так  что  на  обратном  пути им не хватало кислорода. Третий старатель был в худшем состоянии, чем Шери. Подозревали, что  у  него  сильно  поврежден  мозг;  в  таком случае его пять миллионов восемьсот  пятьдесят  тысяч  долларов ему ни к чему. Но Шери, сказали мне, будет в порядке, когда оправится от физического истощения.

   Я не завидовал их рейсу. Завидовал только вознаграждению.

   Я  встал  и взял еще одну чашку кофе. Вынес ее в коридор, где под ивами стояли  скамьи.  Что-то не давало мне покоя. Что-то в этом рейсе. Это один из по-настоящему удачных рейсов в истории Врат...

   Я  выбросил  кофе  вместе  с  чашкой  в щель утилизатора и направился в аудиторию. Она всего в нескольких минутах, и там никого не было. Хорошо; я еще  не  готов  говорить о том, что пришло мне в голову. Я вызвал на экран информацию  о рейсе корабля Шери: все это теперь было доведено до сведения публики. Потом пошел к тренировочной шлюпке. Мне опять повезло, потому что и  тут  никого  не  было. Я забрался в шлюпку и набрал курс Шери. Конечно, сразу  появился  цвет:  а  когда  я  нажал  тонкую  настройку,  вся панель окрасилась ярко-розовым, за исключением радужных цветов на одном конце.

   В синей части спектра была только одна линия.

   Ну  вот,  подумал я, конец теории Мечникова о показателях курса. В этом рейсе  погибло  сорок процентов экипажа; рейс очень опасный. Но, по словам Мечникова,  по-настоящему опасные рейсы соответствуют шести или семи таким линиям.

   А желтые?

   По  Мечникову,  чем  больше  ярких  линий  в  желтой  части, тем больше финансовое вознаграждение за рейс.

   Но  здесь  в  желтой  части  вообще  нет линий. Есть только две толстые полосы поглощения. И все.

   Я  выключил  селектор  и  откинулся. Итак, большие мозги опять породили мышь:  то, что они интерпретировали как указание на безопасность, вовсе на нее не указывает; то, что они считали обещанием богатой награды, совсем не имело  отношения к первому за год рейсу, получившему действительно большую награду.

   Назад к квадрату один, назад к страху.

   В течение следующих нескольких дней я держался уединенно.

   Полагают,  что  внутри Врат восемьсот километров туннелей. Ни за что не подумаешь, что их столько в небольшой скале диаметром в десять километров. Но даже и так, лишь два процента объема Врат заняты туннелями, остальное - сплошная скала. Я побывал почти во всех этих восьмистах километрах.

   Я  не  совсем  отказался  от  общества,  просто  не искал его. Время от времени  встречал Клару. Бродил с Шики, когда он не работал, хотя для него это  было  утомительно.  Иногда бродил в одиночестве, иногда со случайными знакомыми,  иногда  брел  вслед  за группой туристов. Гиды меня знали и не возражали  против  моего  присутствия  (я  ведь  был  вне, хоть и не носил браслет),  потом  им  пришло  в голову, что я сам собираюсь водить группы. После этого они были настроены не так дружески.

   Они  были  правы. Я думал об этом. Рано или поздно что-то нужно делать. Либо  вылетать  в  рейс,  либо  отправляться  домой;  и  если  я собирался продолжать  обсуждение этих двух возможностей, нужно заработать денег хотя бы для оплаты содержания.

   |      ОТНОСИТЕЛЬНО МОЛИТВЕННЫХ ВЕЕРОВ

   Когда  Шери  выписалась  из  больницы,  устроили  грандиозный  прием  - комбинацию  вечеринки  по  случаю возвращения, поздравлений и прощания. На следующий  день Шери улетала на Землю. Она была слаба, но оживлена, и хоть не танцевала, посидела со мной полчаса в коридоре, сказав, что ей будет не хватать  меня.  Я  напился.  Была хорошая возможность: бесплатная выпивка. Платили Шери и ее кубинский друг. В сущности я так и не попрощался с Шери; мне  пришлось  уйти  в  туалет  и там блевать. Хоть я и был пьян, но полон жалости:  настоящее  шотландское виски, вовсе не местное вино, перегнанное из Бог знает чего.

   После  этого в голове у меня прояснилось. Я вышел, прижался лицом к иве и  начал  усиленно  дышать.  Постепенно  в  моей  крови  стало  достаточно кислорода,  и  я  узнал  стоящего  рядом Френси Эрейру. Я сказал: "Привет, Френси".

   Он виновато улыбнулся. "Запах. Слишком силен".

   - Простите, - сказал я обидчиво, и он удивленно взглянул на меня.

   -  Нет,  совсем  не это. Я хочу сказать, что на крейсере тоже плохо, но когда  я  бываю  на  Вратах,  то  всегда удивляюсь, как вы тут живете. А в комнатах - фу!

   -  Я  не  обижаюсь,  -  величественно ответил я, хлопая его по плечу. - Пойду попрощаюсь с Шери.

   - Она ушла, Боб. Устала. Ее увели в больницу.

   -  В  таком случае попрощаюсь только с вами. - Я поклонился и побрел по туннелю.  Трудно  пьяному  в  почти  нулевом  тяготении.  Страстно хочется уверенных ста килограммов веса, чтобы удержаться на поверхности. Мне потом рассказывали,  что  я  выломал большой кусок ивы и обо что-то ударился так сильно,  что  остался пурпурный синяк размером в ухо. Я понял, что за мной идет  Эрейра и помогает не заблудиться, а на полпути к дому я понял также, что  кто-то  еще  идет рядом. Я взглянул: это Клара. Я очень смутно помню, как  меня  уложили  в  постель,  а  проснувшись на следующее утро, испытал сильнейшее похмелье. И удивился, увидев в комнате Клару.

   Как  можно незаметнее я встал и направился в ванную: мне нужно было еще поблевать. На это потребовалось какое-то время, завершил я операцию душем, вторым  за  четыре  дня,  -  исключительная экстравагантность, принимая во внимание  состояние  моих  финансов. Но я почувствовал себя лучше, а когда вернулся  в  комнату,  Клара  тоже  уже встала, принесла чай, вероятно, от Шики, и ждала меня.

   - Спасибо, - искренне сказал я. Страшно хотелось пить.

   -  Понемногу,  старая  лошадь,  -  беспокойно  сказала  она, но я и сам понимал,  что  нельзя  насиловать  желудок.  Я  сделал  два глотка и снова растянулся в гамаке. Но я уже понял, что выживу.

   - Не думал увидеть тебя здесь, - сказал я.

   -  Ты  был  весьма...  настойчив,  -  ответила  она.  - У тебя не очень получилось. Но ты старался.

   - Прости.

   Она схватила меня за ногу. "Не волнуйся. Кстати, как дела?"

   -  Прекрасно.  Отличная  вечеринка.  Я  тебя  там  не помню. Она пожала плечами. "Я пришла поздно. Между прочим, меня не приглашали".

   Я ничего не сказал. Я знал, что Клара и Шери не очень любят друг друга; полагаю, из-за меня. Клара, читая мои мысли, сказала: "Стараюсь никогда не связываться  со Скорпионами, особенно с такой челюстью. Ни у одного из них никогда  не  было ни одной разумной мысли. - Потом добавила, стараясь быть честной:

   - Но она смела, этого у нее не отнимешь".

   - Я сейчас не готов к спору, - сказал я.

   -  Никакого  спора,  Боб.  -  Она  склонилась ко мне, обняла. Пахла она сладко  и  женственно,  очень  хорошо  для  таких обстоятельств, но мне не совсем это было нужно.

   - Эй, - сказал я, - а что стало с мускусным маслом?

   - Что?

   -  Я  хочу  сказать,  -  я  сел,  вдруг  поняв, что беспокоило меня уже некоторое  время,  -  что  ты  пользовалась  им.  Это первое, что я в тебе заметил".  Я  вспомнил слова Эрейры о запахе Врат и подумал, что давно уже не чувствую приятного запаха Клары.

   - Боб, ты хочешь начать ссору?

   - Конечно,   нет.   Просто   мне   интересно.  Когда  ты  перестала  им пользоваться?

   Она  пожала плечами и не ответила. Выглядела раздраженной. Для меня это был  достаточный  ответ: я ей не раз говорил, как мне нравится этот запах. "Как дела с твоим психоаналитиком?" - спросил я, меняя тему.

   Это не улучшило положения. Клара сказала: "У тебя в голове полно грязи. Пойду домой".

   |      ОБЪЯВЛЕНИЯ

   -  Нет,  -  настаивал  я.  -  Мне интересно, как твои успехи. - Она мне ничего  не  говорила,  хотя  я знал, что она записалась. Как будто два-три часа  в  день  она там проводила с ним. С машиной. Я знал, что она выбрала машину Корпорации.

   - Неплохо, - отвлеченно ответила она.

   - Справилась со своим отцовским комплексом?

   Клара  ответила:  "Боб,  а  тебе не приходило в голову, что тебе самому стоит обратиться к помощи?"

   - Забавно, что ты так говоришь. Накануне то же самое мне говорила Луиза Форхенд.

   - Ничего забавного. Подумай об этом. Пока.

   Когда  она  вышла,  я  опустил голову и закрыл глаза. К психоаналитику! Зачем? Мне нужна всего лишь одна счастливая находка, как у Шери...

   Мне нужно только... только...

   Набраться храбрости и записаться в рейс.

   Но, кажется, храбрости-то у меня и не хватает.

   Время  уходило,  или я убивал его: однажды я начал убивать время, идя в музей.  Там  уже установили голограмму с находкой Шери. Я заплатил за этот диск  два  или  три  раза,  просто  чтобы увидеть, как выглядят семнадцать миллионов  пятьсот  пятьдесят тысяч долларов. А выглядят они как ни на что не  пригодный  лом.  Это когда каждую часть показывают отдельно. Среди них было с десяток маленьких молитвенных вееров. По-моему, это доказывает, что хичи даже в набор инструментов для ремонтника включали предметы искусства. А   остальное  могло  быть  чем  угодно:  штука,  похожая  на  отвертку  с треугольными лезвиями и гибкой ручкой; штуки, похожие на гаечные ключи, но сделанные из мягкого материала; штуки, похожие на электрические тестеры; и штуки,  ни  на  что вообще не похожие. Демонстрируемые одна за другой, они казались  случайным  набором,  но отлично совмещались друг с другом, а то, как  они  укладывались  в  полые углубления ящика, - вообще чудо экономии. Семнадцать миллионов пятьсот пятьдесят тысяч долларов, и если бы я остался с Шери, мог быть бы одним из держателей акций.

   Или одним из трупов.

   Я  зашел  к  Кларе  и  побыл там недолго, но ее не было дома. Это не ее время  сеансов  у  психотерапевта.  Но,  с  другой  стороны, я уже не знал расписания  Клары.  Она  отыскала  другого  ребенка,  у которого мать была занята:  маленькую  черную девочку лет четырех. Мать ее астрофизик, а отец экзобиолог. И я не знал, чем еще занимается Клара.

   Я  вернулся  в  свою  комнату, заглянула Луиза Форхенд и вошла. "Боб, - сказала она настойчиво, - ты знаешь о большой премии за опасность?"

   Я  пригласил  ее  сесть.  "Я?  Нет.  Не  знаю".  Ее  бледное  лицо было напряжено, почему, я не знал.

   -   Я  подумала,  может,  ты  что-нибудь  слышал.  Например,  от  Дэйна Мечникова.  Я  знаю,  ты  с  ним  близок,  и  видела,  как  он в аудитории разговаривал  с Кларой.

Я не ответил, не совсем понимал, что ей нужно.

- Говорят,  ожидается  опасный рейс с большой научной премией. И я бы хотела на него записаться.

   Я обнял ее рукой. "В чем дело, Луиза?"

   -  Виллу  объявили  погибшей.  -  Она  заплакала.  Я  держал  ее, давая возможность выплакаться. Я утешил бы ее, если бы знал как, но как ее можно утешить?  Немного  погодя  я  встал  и  начал  рыться  в  поисках  травки, оставленной Кларой несколько дней назад. Нашел, зажег и дал ей.    Луиза глубоко затянулась и задержала дыхание. Потом выпустила дым. "Она умерла,   Боб";   -   сказала  она.  Теперь  она  не  плакала  и  казалась успокоившейся; даже мышцы на шее и спине расслабились.

   - Может, она еще вернется, Луиза.

   Она  покачала  головой. "Нет. Корпорация объявила ее корабль пропавшим. Он   еще   может   вернуться.   Но   Вилла  мертва.  Их  последние  запасы продовольствия  должны  были  кончиться  две недели назад. - Она некоторое время  смотрела  в  пространство,  потом  вздохнула  и приподнялась, чтобы сделать  еще  затяжку. - Я бы хотела, чтобы Сесс был здесь, - сказала она, откидываясь назад и потягиваясь. Я чувствовал, как у меня под рукой играют ее мышцы.

   Травка  начинала  действовать  на  нее.  На  меня  тоже. Это не дешевая травка,  какая растет меж ивами. Клара купила настоящую травку у одного из парней  с  крейсера,  эта  травка  растет на склонах Везувия, между рядами виноградных   лоз,   из   которых  делают  вино  "Лакриме  Кристи".  Луиза повернулась  ко  мне и зарылась подбородком в мою шею. "Я очень люблю свою семью,  -  спокойно сказала она. - Я бы хотела, чтобы нам тут повезло. Нам очень нужна удача".

   |      ОТНОСИТЕЛЬНО МЕТАЛЛУРГИИ

   -  Тише,  милая,  -  сказал я, погружаясь носом в ее волосы. От волос к уху,  от  уха к губам, и шаг за шагом мы занялись сексом, спокойно, мягко, неторопливо.   Это   очень   успокаивало.   Луиза   была   очень   умелой, восприимчивой,  покорной.  После  нескольких  месяцев буйных пароксизмов с Кларой  это  все  равно что прийти домой к маме на куриный супчик. В конце она  улыбнулась,  поцеловала  меня  и отвернулась. Лежала очень тихо, даже дыхания не было слышно. И только когда рука у меня стала влажной, я понял, что она снова плачет.

   -  Прости,  Боб,  - сказала она, когда я начал успокаивать ее. - Просто нам  никогда не везло. Иногда я могу жить, понимая это, а иногда просто не могу. Это один из таких плохих дней.

   - Переживешь.

   - Не думаю. Я больше ни во что не верю.

   - Но сюда ты ведь попала? А это везение.

   Она повернулась лицом ко мне, внимательно посмотрела.

   Я  сказал:  "Миллионы людей отдали бы свое левое яичко, лишь бы попасть сюда".

   Луиза медленно сказала: "Боб... - Она смолкла. Я начал говорить что-то, но она закрыла мне рот ладонью. - Боб, ты знаешь, как мы сюда попали?"

   - Конечно. Сесс продал воздушную лодку.

   -  Мы  продали  не  только  ее. Лодка дала нам немного больше ста тысяч долларов. Этого не хватало даже для одного. Деньги мы получили от Хэта.

   - Твоего сына? Который умер?

   Она  сказала:  "У  него  была опухоль мозга. Ее обнаружили вовремя, ну, почти  вовремя.  Она  была  операбельна.  Он мог бы жить, ну, не знаю, лет десять,  наверно. Но, конечно, не совсем нормально. Затронуты были речевые центры  и  мышечный  контроль. Но он мог бы жить и сейчас. Только... - Она потерлась лицом о мою руку, но не плакала. - Он не хотел, чтобы мы тратили деньги  на его Временную медицину. Нам удалось бы заплатить за операцию, и мы  снова  ни с чем. И он продал себя, Боб. Продал все органы. Больше, чем левое    яичко.    Всего.    Органы   высшего   качества,   принадлежавшие двадцатидвухлетнему  мужчине нордического типа, очень дорогие. Он подписал договор  и  его... усыпили. Сейчас части Хэта в десятке людей. Все продали для трансплантации, и мы получили деньги. Почти миллион долларов. И попали сюда, даже немного осталось. Вот откуда наша удача, Боб.

   Я сказал: "Прости".

   -  За что? Нам просто не везет, Боб. Хэт умер. Вилла умерла. Бог знает, где  мой  муж  и  наш последний ребенок. А я здесь, Боб, и почти все время тоже хочу умереть.

   Я  оставил  ее  спать  в  своей  постели  и  побрел в Центральный парк. Позвонил  Кларе,  ее  не было, оставил ей сообщение, где я, и провел около часа,  лежа  на  спине и глядя на зреющие ягоды шелковицы. Никого не было, кроме  нескольких  туристов,  забежавших ненадолго до отлета корабля. Я не обратил  на  них  внимания, не заметил даже, когда они ушли. Мне было жаль Луизу,  жаль  всех  Форхендов,  но  особенно мне было жаль себя. У них нет удачи,  но то, чего нет у меня, причиняло мне гораздо большую боль: у меня нет смелости поискать, где моя удача. Больные общества выталкивают из себя авантюристов,  как  зернышки  винограда.  Но  сами косточки мало что могут сказать  об  этом. Вероятно, так обстояло дело с моряками Колумба или теми пионерами,  которые  вели  свои  крытые повозки через территорию команчей. Они, должно быть, ужасно боялись, как и я, но у них просто не было выбора. Как и у меня. Но, Боже, как мне страшно...

   Я услышал голоса: детский голос и легкий смех Клары. Я сел.

   -  Привет,  Боб,  - сказала она, останавливаясь рядом и положив руку на голову маленькой чернокожей девочки с пшеничными волосами. - Это Вэтти.

   - Здравствуй, Вэтти.

   Голос   мой  звучал  странно,  даже  я  это  заметил.  Клара  взглянула внимательней и спросила: "В чем дело?"

   Я  не  мог  ответить  одной фразой, поэтому выбрал только часть ответа.

"Виллу Форхенд объявили мертвой".

   Клара  молча  кивнула.  Вэтти  пропищала: "Пожалуйста, Клара. Брось мне мячик".  Клара бросила мяч, поймала, бросила снова, все это в ритме адажио Врат.

   Я сказал: "Луиза хочет вылететь в рейс с премией за опасность. Я думаю, она хочет, чтобы я... чтобы мы летели с ней".

   - Да?

   - Как ты? Дэйн что-нибудь говорил тебе?

   - Нет. Я не видела Дэйна... не знаю сколько. Он улетел сегодня утром на одноместном.

   - Даже без прощальной вечеринки? - Я был удивлен. Она поджала губы.

   Девочка  крикнула: "Эй, мистер! Ловите!" Она бросила мяч, и он полетел, как  воздушный  шар  к  причальной  мачте,  медленно,  но  все равно я его упустил.  Мозг  мой был занят чем-то другим. Не сосредоточиваясь, я бросил мяч обратно.

   Минуту спустя Клара сказала: "Боб? Прости. У меня плохое настроение".

   - Да. - Мой мозг продолжал работать.

   Она  примирительно  сказала:  "У  нас было нелегкое время, Боб. Не хочу быть раздражительной с тобой. Я... я кое-что принесла тебе".

   Я оглянулся, она взяла мою руку и что-то положила в нее.

   Это  был  браслет  побывавшего  в полете, хичи-металл, не менее пятисот долларов.  Я  не  мог  позволить  себе  купить  такой.  Я смотрел на него, стараясь придумать, как ответить.

   - Боб?

   - Что?

   Голос ее звучал раздраженно. "Полагается говорить спасибо".

   -  Полагается  правдиво отвечать на вопросы. Не говорить, что не видела Дэйна Мечникова, если провела с ним всю ночь.

   Она вспыхнула. "Ты шпионил за мной!"

   - Ты солгала мне.

   - Боб! Я тебе не принадлежу. Дэйн человек и друг.

   -  Друг!  -  рявкнул  я.  Мечников  все  что  угодно,  только  не  друг кому-нибудь.  От  одной  мысли,  что  Клара  была с ним, все у меня в паху переворачивалось.  Мне  это  ощущение не понравилось, потому что я не смог определить  его.  Это  не гнев, даже не ревность. Какой-то компонент этого чувства   оставался  неприлично  закрытым.  Я  сказал,  понимая,  что  это нелогично, слыша, что почти вою:

   - Я тебя с ним познакомил!

   -  Это  не  дает  тебе права обладания! Ну, хорошо, - ответила Клара, - может, я и была с ним в постели несколько раз. Это не меняет моих чувств к тебе.

   - Это меняет мое чувство к тебе, Клара.

   Она  недоуменно  смотрела  на  меня.  "И ты смеешь это говорить! Пришел сюда, пропахнув сексом с какой-то дешевой шлюхой!"

   Она застала меня врасплох. "В этом нет ничего дешевого. Просто утешение человека, которому больно".

   Она рассмеялась. Смех ее звучал неприятно. За ним слышался гнев. "Луиза Форхенд? Она и сюда пролезла".

   Маленькая  девочка  держала  мяч  и  смотрела  на нас. Я видел, что она испугана.  Я  сказал,  стараясь  сдержать  гнев: "Клара, я не позволю тебе делать из меня дурака".

   -  Ага!  -  сказала  она  с  отвращением  и  повернулась, чтобы уйти. Я протянул  к  ней  руку,  она  всхлипнула и изо всех сил ударила меня. Удар пришелся в плечо.

   Это была ошибка.

   Это  всегда  ошибка.  Дело  не  в рационализации или оправдании, дело в сигнале.  Неверный сигнал. Волки не убивают друг друга, потому что младший и  более  слабый  сдается.  Он ложится на спину, подставляет горло и машет лапами,  показывая,  что  он побежден. Если бы не это, волков бы вообще не осталось.  Почему-то  мужчины  обычно  не  убивают женщин и не забивают их насмерть.  Не  могут. Как бы сильно ему ни хотелось ударить ее, внутренние механизмы  сдерживают.  Но  если  женщина  допустит  ошибку, подав сигнал, ударив первой...

   Я ударил ее изо всех сил пять раз - по лицу, по груди, по животу. Она с плачем  упала.  Я  наклонился,  поднял  ее голову и абсолютно хладнокровно ударил  еще  дважды.  Как  будто  танец, поставленный Богом, все абсолютно неизбежно;  в  то  же  время  я  чувствовал,  что  дышу  так тяжело, будто взобрался  на  гору  бегом.  Кровь  шумела  у  меня в ушах. Все затянулось красной дымкой.

   Наконец я услышал слабый далекий плач.

   Оглянулся  и  увидел  девочку,  Вэтти.  Она  смотрела  на меня с широко раскрытым  ртом,  по  ее  широким, пурпурно-черным щекам катились слезы. Я шевельнулся,  чтобы подойти к ней и успокоить. Она закричала и побежала за подпорки виноградника.

   Я  снова  повернулся  к  Кларе,  которая  садилась,  не  глядя на меня, закрывая рукой рот. Она отняла руку и посмотрела на что-то - зуб.

   Я ничего не сказал. Не знал, что сказать, и, по правде говоря, ни о чем не думал. Повернулся и ушел.

   Не помню, что я делал следующие несколько часов.

   Не  спал, хотя физически был крайне истощен. Некоторое время просидел в своей  комнате.  Потом  опять вышел. Помню, с кем-то говорил: кажется, это был   турист   с  Венеры.  Рассказал  ему,  как  удивительно  интересно  и возбуждающе  быть  старателем.  Что-то ел в столовой. И все время думал: я хотел  убить  Клару.  Во  мне  накопилось  столько  ярости,  и  я  даже не подозревал об этом, пока она не спустила курок.

   Не  знаю, простит ли она меня когда-нибудь. Не был уверен в этом и даже не  был  уверен,  что  хочу этого. Не мог представить себе, чтобы мы снова стали любовниками. Но наконец я понял, что хочу извиниться.

   Но  ее  в  ее  квартире  не  было. Не было никого, кроме молодой полной чернокожей  женщиной,  с  трагическим выражением лица медленно разбиравшей вещи.  Когда  я  спросил  о  Кларе,  она  начала плакать. "Она улетела", - всхлипывала женщина.

   - Улетела?

   -  О,  она  выглядела ужасно. Кто-то, должно быть, сильно избил ее! Она привела  Вэтти и сказала, что больше не может о ней заботиться. Отдала мне всю свою одежду... но что я буду делать с Вэтти, когда работаю?

   - Куда улетела?

   Женщина  подняла  голову.  "Назад на Венеру. На корабле. Он вылетел час назад".

   Больше  я  ни  с  кем  не разговаривал. Кое-как умудрился уснуть один в своей постели.

   Встав,  собрал  все  свое имущество: одежду, голодиски, шахматы, ручные часы.  Браслет  хичи, который подарила мне Клара. Пошел и все продал. Снял все  оставшееся  со  счета,  всего набралось четырнадцать сотен долларов с небольшим. Я пошел в казино и все деньги поставил в рулетке на номер 31.

   Медленно вертелся большой шар: зеленый цвет, ноль.

   Я  пошел  в  контроль  полетов  и  записался  на  первый  же вылетающий одноместный корабль. Спустя двадцать четыре часа я был в космосе.