Из рода Бутаковых
Если ехать по дороге из Костромы в Галич, то недалеко от Судиславля вам встретится село Антипино. Если же от Антипина свернуть вправо, то через несколько километров у речушки Мезы вы увидите маленькую, почти заброшенную деревушку Пчелкино. Когда-то, более двух веков назад, здесь стояла небольшая усадьба – родовое имение мелкопоместных дворян Бутаковых. Ныне от него не осталось и следа. Казалось бы, о чем речь, мало ли подобных усадеб навсегда сгинуло, не оставив о себе ни памяти, ни следа! Но Пчелкино достойно нашей памяти, ибо именно здесь началась морская династия, давшая России десятки офицеров и адмиралов.
Героем нашего повествования является всего один представитель этого славного рода – Григорий Иванович Бутаков. Потомкам он запомнился уже в чинах адмиральских: седая раздвоенная борода, строгий взгляд, тяжелые витиеватые эполеты. Именно этот портрет помещают в многочисленных книгах и в учебниках морской тактики. Но ведь так было не всегда…
В морском корпусе
Григорий Бутаков родился 27 сентября 1820 года в Риге в семье морского офицера. Вскоре после его рождения отец Иван Николаевич был назначен командиром линейного корабля «Царь Константин», ушедшего в Средиземное море. Иван Бутаков отличился в боевых делах у Крита и при блокаде Дарданелл. Когда его сослуживца и друга Михаила Лазарева назначили командовать Черноморским флотом, тот вспомнил о Бутакове и забрал к себе в Николаев. Вскоре Иван Бутаков становится контр-адмиралом и получает под начало бригаду линейных кораблей. Карьера сложилась вполне успешно, и службу свою Иван Николаевич закончил в вице-адмиральских эполетах. Счастливо сложилась и семейная жизнь. Жена подарила Ивану Николаевичу пятерых сыновей и семь дочерей, так что в доме Бутаковых всегда было шумно. Так как Иван Николаевич служил честно и семья существовала исключительно на его жалованье, жили небогато, зато дружно. Что касается маленького Гриши, то домашние звали его на малороссийский манер – Грицко.
Судьба второго сына в семье контр-адмирала Ивана Бутакова была предрешена еще до его рождения. Разумеется, только военно-морская стезя. А потому, когда Григорий появился на свет, его матушка относительно будущего младшего сына иллюзий не питала. Все так и оказалось: в 1831 году отец отвез одиннадцатилетнего сына в Петербург в Морской корпус. В корпус он пришел с прекрасным домашним образованием, знанием французского и немецкого.
Впрочем, молодой кадет одиноко себя там не чувствовал. На старшем гардемаринском курсе в это время учился его старший брат Алексей, который стал и советчиком, и защитником. Это было весьма нелишне, так как нравы в Морском корпусе царили весьма суровые. Драки со сверстниками и зуботычины от старших были делом настолько обыденным, что никому и в голову не приходило жаловаться.
Морским корпусом командовал в то время кругосветный мореплаватель адмирал Иван Крузенштерн. Кадеты его, однако, не любили, обзывая «колбасой».
Вот как вспоминал о нравах Морского корпуса в те годы однокашник Бутакова будущий адмирал Иван Шестаков: «Сечение разделялось на три разряда: келейное, при роте и при собрании целого корпуса. В приказах директора не означалось число ударов, а как бог на душу положит, так и драли. Мне, например, 11-летнему, дали двести ударов за грубость, но моя доля не столь еще была плачевна. Были аматеры, секшие без счета с циничными приговорками… Не двигаться, как труп, не спускать ни малейшего стона, так, чтобы при всеобщем безмолвии раздавался единственно свист лозы, считалось молодечеством и давало право на некоторое уважение товарищей. Мудрено ли, что при бессердии воспитателей воспитанники скоро теряли подогревающий душу огонек семейной нежности и сами превращались в юных спартанцев. Побои и калатушки раздавались неумолчно в часы досуга, и большая или меньшая степень выносливости без жалоб служила мерой нравственной силы и вела к повышению в той же, разумеется, сфере, т. е. избитый в свою очередь избивал других. Так действовал в корпусе закон возмездия… Образовательная сторона оставила во мне благодарные воспоминания…»
Когда же через год старший брат выпустился мичманом, то Гриша уже пообвыкся. Тогда же отец привез в корпус и младшего Ивана. Теперь уже и Грише пришлось взять под свое крыло младшего брата. Семейственность Бутаковых в корпусе исключением не было. В ту пору служили родами и три-пять братьев, одновременно служивших на флоте, было обычным делом.
Из однокашников Бутакова свой след в истории оставили адмирал Бутаков и будущий основатель знаменитого завода Путилов.
Конечно, отправленным в детском возрасте за тридевять земель от дома мальчишкам было тоскливо вдали от родительской ласки. Большим счастьем было наличие каких-нибудь родственников в столице, чтобы хоть иногда почувствовать себя в домашнем уюте. Мальчишкам Бутаковым повезло. В Петербурге тогда служил брат отца контр-адмирал Александр Николаевич. К нему все племянники в выходные дни и бегали. Дядюшка был хлебосол и племянников любил. Впрочем, не обходилось и без инцидентов. Об одном из них откровенно поведал в своих воспоминаниях на склоне лет и сам будущий адмирал.
У дядюшки было весьма забавное хобби. Он любил обклеивать морскими ракушками шкатулки, картинные рамы и тому подобное. Затем Александр Николаевич покрывал ракушки лаком, и получались весьма милые поделки, которые он при случае дарил друзьям. Сын дядюшки и соответственно двоюродный брат Гриши Коля (тоже кадет Морского корпуса), подражая отцу, так же обклеил ракушками коробку от лото. Показанная в корпусе коробка вызвала настоящий фурор и всеобщую зависть. Сообразительный Гриша тут же помог брату Коле выгодно продать коробку кому-то из кадет побогаче. Карманные деньги пришлись мальчишкам по душе. Прикинув возможные перспективы, братья наладили ракушечный бизнес. Брат Коля воровал из ящика на чердаке все новые и новые ракушки, обклеивал ими разную ерунду, после чего уже брат Гриша успешно продавал «морские изделия» товарищам. На вырученные деньги дворовый мальчик Ваня покупал обоим сладости. Все шло как нельзя лучше, но в один из дней дядюшка полез на чердак за ракушками и с удивлением обнаружил, что их там почти не осталось. Первым взялись за мальчика Ваню. После первой же розги тот рассказал о Коле, который берет ракушки и всегда при деньгах. Взялись за Колю. Тот держался дольше, но после второй порки тоже во всем сознался. После этого взялись и за Гришу. Ему досталось более всех, так как брат Коля обвинил во всем двоюродного братца. В довершение всего дядя обнаружил и пропажу денег в своем кабинете, виновником пропажи он также объявил племянника, о чем известил письмом его отца.
Иван Николаевич был взбешен поведением сына. Произошла весьма эмоциональная переписка. Гриша был убит горем. Еще бы! Отношения с дядей были испорчены, брата Колю он отныне презирал, что касается отца, то лучше и не говорить. Впоследствии Григорий Бутаков вспоминал: «Слово “воровать” поразило меня, и чтобы доказать, что я не воровал, я рассказал, что гривенник, на который Ванюшка побежал купить леденцов, я не украл, а получил за раковину, которую взял на чердаке…как заброшенную вещь. …И в корпусе всегда был честным, потеряв платок, никогда не сводил у другого, даже за потерянную пуговицу готов был всегда отдать несколько булок и сам не есть, нежели потихоньку отвинтить у другого. Сын дяди, Коля, вел себя подло… Я едва ли когда прощу ему, хотя не стану никогда и мстить! Об этом… я говорил Ивану Шестакову (однокашник Бутакова. – В. Ш.), когда он хвалил мне Колю, “да, он добрый человек и хороший малый”, но есть вещь, которую я ему никогда не прощу!»
Старший брат гардемарин, как мог, успокаивал безутешного Гришу:
— Обещаю тебе, что в первом же дальнем вояже куплю попугая, которого дам матросам, чтобы те обучили его ругаться по-баковому. А потом попугая сего вручим тетушке Александре Ивановне. То-то криков будет, когда попугай с ней заговорит!
План мести Грише понравился, и он долго еще мечтал, как они с Алексеем вручат тетушке веселую птицу.
Впоследствии, став уже сам офицером и помня о своих злоключениях, Бутаков всегда посылал учившимся в корпусе младшим братьям Володе и Михаилу деньги, чтобы те ни в чем не нуждались.
Незадолго до выпуска из корпуса был исключен Иван Шестаков, повздоривший с одним из офицеров-воспитателей. Шестаков вообще отличался неуживчивым характером и друзей не имел, за исключением Бутакова, который, по своему добродушию, многое прощал своему склочному товарищу.
В январе 1836 года Григорий Бутаков окончил Морской корпус и был выпущен в мичманском чине. По списку старшинства, составленному в зависимости от успеваемости, он окончил курс 33-м из 56. Это говорит, что учился Гриша Бутаков весьма средне и ничем выдающимся среди своих соучеников не отличался. Впрочем, ему легко давались иностранные языки, и он с удовольствием их изучал.
После окончания корпуса молодой Бутаков попадает на фрегат «Венус», следующую кампанию плавает на фрегате «Александр Невский».
Что произошло дальше, вполне понятно. Зачем молодому офицеру служить на промозглой Балтике, когда у него дом и родители в Николаеве? Экая проблема – перевести мичмана! Отец обратился к Лазареву, тот подмахнул письмо. На Рождество 1838 года Григорий Бутаков уже был в объятиях домочадцев.
Иван Николаевич Бутаков, занимавший в то время должность командира Дунайских портов и 3-й бригады 5-й флотской дивизии, был много лет дружен с Михаилом Петровичем Лазаревым. По традиции каждое воскресенье Бутаков-старший обязательно отобедывал в доме у Лазарева. Там за очередным обедом, скорее всего, судьба Григория Бутакова и была решена.
Боевое крещение
Адмирал Лазарев был не только выдающимся моряком и талантливым флотоводцем, он обладал еще одним уникальным качеством – умением воспитывать и обучать своих подчиненных так, что они на всю оставшуюся жизнь оставались продолжателями его взглядов на все стороны жизни флота. Десятилетиями Лазарев «ставил на крыло» новые и новые поколения молодых флотских офицеров, вкладывая в них свое сердце и душу. Именно так формировалась знаменитая лазаревская школа, не имевшая себе равных в истории отечественного флота.
Именно в ту пору Лазарев занимался воспитанием и выдвижением нового поколения своих учеников. Старшие: Нахимов, Корнилов, Истомин, Завойко, Путятин – уже давно встали на ноги. Теперь пришел черед младших. Как формировался корпус лазаревских любимцев? Во-первых, адмирал лично следил за службой каждого флотского офицера, быстро определял наиболее перспективных, на которых обращал больше внимания и занимался их продвижением. Ко всему прочему Лазарев сохранял товарищеские отношения со многими своими бывшими сослуживцами, которые зачастую присылали ему своих отпрысков с рекомендательными письмами. Отпрысками адмирал занимался особо, так это были сыновья его друзей. Однако и здесь он, прежде всего, определял профессиональную годность юношей, а затем или оставлял их в покое, или же, наоборот, приближал к себе и организовывал службу так, чтобы подающий надежды молодой офицер мог достаточно быстро пройти по всем основным ступеням восхождения к адмиральским вершинам, получив и всесторонний опыт и соответствующие знания. Особо отметим, что никакого снисхождения лазаревские любимчики не имели, шкуру с них драли в три раза больше, чем с обычных офицеров, но овчинка, как говорится, стоила выделки. Некоторые ломались и сходили с дистанции, остальные быстро росли в чинах и должностях.
На момент прибытия Бутакова в Николаев там имелась целая плеяда молодых лазаревских любимцев. В нее вошли Степан Лесовский (без отцовской протекции), Александр Попов (сын адмирала), Иван и Николай Шестаковы (сыновья сослуживца Лазарева по Балтийскому флоту). Все ребята толковые и в службе ревностные. От иных, впрочем, несколько отличался Шестаков, но не знаниями и лихостью особой, а способностью съязвить в отношении товарища, стремлением выставить себя в лучшем свете, чем иные. После отчисления из корпуса отец определил его юнкером на Черноморский флот, а затем, благодаря протекции Лазарева, он стал и мичманом. Прямодушный Лесовский Шестакова на дух не переносил и доверчивому Бутакову посоветовал:
— Ты, Гришка, от Ваньки-Каина держись подальше. Помяни мое слово, придет час, и продаст он тебя со всеми потрохами за рупь с полтиной!
— Да ты что! – отмахивался от него Бутаков. – Шестаков мне друг. Он сам мне в том клялся, и я ему верю.
— Ну, верь-верь, попомнишь еще мои слова! – махнув рукой, отходил Лесовский.
Служба на Черном море Грише Бутакову виделась не слишком обременительной. Как и каждый мичман, он мечтал прежде всего о заграничных плаваниях. Там было меньше рутины, много впечатлений и повышенное жалованье. В письме отцу Григорий практично замечал: «Если меня пошлют на шхуне за границу, у меня есть талисман, которым немногие обладают: я буду нужен своему командиру как драгоман (переводчик. – В. Ш.), если он сам не силен в языках (в чем я почти не сомневаюсь), и вообще, как офицер, знающий языки».
Но у адмирала Лазарева были на молодых мичманов иные взгляды. Один из современников отметил еще один важнейший прием работы адмирала Лазарева с офицерским составом: «Адмирал Лазарев сумел обставить завидными условиями службу на Черном море и этим привлек туда цвет нашей морской молодежи. Лазарев не жалел ничего, чтобы лучше обставить жизнь наших моряков…»
Первое назначение было не из приятных – на линейный корабль «Силистрия», но с исполнением обязанностей младшего флаг-офицера при самом Лазареве. Лазарев специально взял к себе мальчишку, чтобы присмотреться к нему поближе, выйдет толк или нет. Младший флаг-офицер – это и адъютант, и секретарь, и порученец, и штабист в одном лице. В голове надо всегда держать массу информации, быть легким на подъем, но при этом не забывать и об учебе, так как Лазарев при каждом удобном случае любил экзаменовать.
Очень скоро мичман Бутаков убедился, что состоять флаг-офицером у Лазарева – это не портфель с бумажками носить за начальником. Сначала отправился с адмиралом на пароходе в Севастополь, а затем на «Силистрии» в Керчь. Там на корабль погрузили десант для доставки на кавказское побережье.
В те годы Черноморский флот, в отличие от Балтийского, находился в состоянии постоянной боеготовности. И дело не только в том, что на Черном море плавали не три месяца, как на Балтике, а круглогодично. И не только плавали, но и воевали. Если русская армия вела многолетнюю войну с горцами на Кавказе, искореняя процветавшую там работорговлю и разбой, то Черноморский флот охранял кавказское побережье от английской и турецкой военной контрабанды и высаживал десанты при совместных операциях с армейцами. Помимо этого флот содержал и цепь приморских укреплений, так называемую Черноморскую береговую линию. Поэтому Лазареву приходилось постоянно держать от Анапы до поста Святого Николая, что располагался у самой турецкой границы, целую эскадру, именуемую между собой моряками Кавказской, или Абхазской. Служба на крейсировавших кораблях была весьма тяжелой. Частые штормы, постоянная готовность к бою, болезни, отсутствие свежей пищи не вызывали радости у назначенных в крейсерство, но служба есть служба.
В 1838 году было принято решение высадить ряд десантов войск для усиления цепи укреплений Кавказской береговой линии. Когда корабли Лазарева с десантом 12 мая 1838 года подошли к устью реки Туапсе, адмирал отправил Бутакова к командующему войсками на кавказском побережье генералу Николаю Раевскому (сыну героя 1812 года и другу Пушкина) для согласования действий.
Вначале огнем артиллерии были уничтожены укрепления черкесов в долине реки, а сами они отогнаны в горы. После этого пошел на шлюпках десант. Высадкой руководил Владимир Корнилов, командовавший тогда тендером «Луч». Горцы контратаковали, но были отбиты. Бутаков тоже участвовал в высадке. Ожесточенные бои продолжались трое суток, пока черкесы не были отброшены далеко в горы. Едва горцев выбили из их аула, на его месте сразу начали строить укрепление, названное Вельяминовским.
На следующий день линейные корабли двинулись в Севастополь. Лазарев же отправил Бутакова на тендер «Луч», который с отрядом судов оставался при войсках, начавших постройку нового укрепления. Почему адмирал так быстро избавился от своего нового флаг-офицера? По-видимому, он и брал-то к себе Бутакова, чтобы посмотреть, что тот собой представляет. Составив себе мнение о мичмане, он и отправил его служить на тендер. Эти маленькие быстроходные суда служили и для разведки, и для посылок, и для доставки пассажиров, а потому в портах почти никогда не стояли. «Лучом» командовал тогда лейтенанта Панфилов. Так судьба свела впервые двух офицеров, которым предстоит вместе пройти огонь и воду.
Будем откровенны, первые впечатления командира о прибывшем к нему под начало мичмане были не слишком лестны.
Из воспоминаний офицера «Луча» Г. И. Филлипсона о начале службы Бутакова на тендере: «Юноша, недавно выпущенный из Морского корпуса, довольно вялый, с тоненьким, почти детским голоском. Ему часто доставалось от его энергичного командира, который за глаза называл его “гунявы” и ничего путного не ждал в будущем. Признаюсь, и я о нем имел то же мнение…»
Однако вскоре и командиру «Луча» Панфилову и лейтенанту Филлипсону пришлось изменить свое отношение к мальчишке-мичману с тонким голосом.
30 мая у кавказского побережья начался сильнейший шторм. Оставшиеся у Туапсе пароход «Язон», бриг «Фемистокл», два тендера и девять транспортных судов оказались в критическом положении. Якоря не держали, канаты рвались, как нитки, и, несмотря на все усилия команд, вскоре все 13 судов были выброшены штормом на берег. При этом «Луч» отнесло в сторону от наших аванпостов, за реку Туапсе. Прижимной ветер не давал возможности суденышку удалиться от берега, а потом и вовсе выбросил его на отмель. Теперь корпус «Луча» стали разбивать волны. Неподалеку выбросило и бриг «Фемистокл». Видя, что для его судна все кончено, Панфилов приказал всем кидаться вплавь и добираться до берега кто как может. Сам же последним покинул беспомощное судно, неся на плечах больного матроса.
Но на берегу обессиленных моряков поджидала новая напасть – горцы. Давно наблюдая за гибнущим судном, они теперь, почуяв наживу, бросились на берег. Хлестал дождь, и стрелять черкесы не могли, тогда они бросились «в шашки». Началась отчаянная рукопашная. Наши отбивались обломками весел и… камнями. Есть свидетельство, что «мичман Бутаков схватил весло и, размахивая им, бросился вперед, за ним устремились остальные». Поразительно, но, получив отпор, черкесы отхлынули, а потом, завидев выброшенный вдалеке на отмель бриг «Фемистокл», кинулись туда.
Оставаться на берегу было опасно, черкесы могли вернуться в любой момент. И Панфилов повел свое почти безоружное воинство к реке. Однако перейти бурлящий поток Туапсе было нереально. Сзади же снова набегали черкесы. Неизвестно, чем бы все закончилось, если бы не помощь оказавшихся на противоположном берегу солдат. Вскоре команда «Луча» была переправлена на другую сторону реки и оказалась в безопасности.
Шторм выбросил на берег в тот день целую эскадру из тринадцати судов. Большими были и потери в людях. Что касается «Луча», то его потери были минимальны: трое погибших и несколько раненых. Что касается Бутакова, то и при переправе на берег и при драке с горцами он вел себя весьма храбро, быстро и четко исполнял все приказания Панфилова.
Из доклада Лазарева: «Бедствие, постигшее мелкие суда наши на рейде Туапсе, есть одно из тех происшествий, которые случаются чрезвычайно редко и которые превосходят почти всякое вероятие. По действию, которое буря имела на суда наши, снабженные и управлявшиеся наилучшим образом, видно, что ураган свирепствовал с необыкновенной жестокостью и что огромное волнение, отражавшееся от берегов, кипело, как в котле. Оно, по-видимому, вливалось в таком количестве, что не успевало уходить в открытые порты и тяжестью своей подавляло суда вниз так, что не успевало уходить в открытые порты и тяжестью своей подавляло суда вниз, так что они не могли с необыкновенной легкостью подыматься на волнении…»
Это был самый настоящий форс-мажор, или, как говорили на русском флоте, «непреодолимые морские препятствия». А потому офицерам и матросам выдали деньги за погибшее имущество и наградили.
По возвращении в Севастополь Бутаков был награжден сразу двумя орденами. За участие в высадке десанта знаменитой «клюквой» – орденом Святой Анны 4-й степени, который носили не на мундире, а на эфесе сабли. И орденом Святого Станислава 3-й степени и окладом годового жалованья за храбрость при крушении «Луча». Что ж, начало службы было многообещающим. Еще и года не служа на Черноморском флоте, Бутаков уже побывал в двух серьезных передрягах. Теперь он был уже не желторотым юнцом, а понюхавшим пороха офицером.
Интересно, что мужественное поведение Григория под Туапсе было по достоинству оценено в его семье. Отец был, несомненно, рад, что сын его не опозорил, а вел себя в непростой обстановке весьма достойно. Помимо этого авторитет Григория признали и братья, и прежде всего старший Алексей. Иначе трудно объяснить его письмо Григорию из Кронштадта, где он советуется, просить ли ему отца о переводе на Черноморский флот. Любопытен и ответ младшего брата: «…как бы ни приятно было мне, чтоб ты служил в одном со мною флоте, не советую, если могу советовать, переходить сюда. Трудно, почти невозможно ужиться почти со всеми командирами, через которых можно бы выбраться на ветер. Все они чудные моряки, каких от души желаю более русскому флоту, но капризны, вздорны, дерзки до Чрезвычайности, и, правду сказать, почти нельзя обращаться с “черноморами” иначе, как с матросом, потому что как редки минуты истинного счастья для человека, так редки здесь образованные люди. далее, зачем пустишь ты на ветер репутацию, которую ты заслужил в том флоте и которая даром достается, да не нашему брату».
Не будем искать в письме гриши бутакова неприятия им черноморских порядков и нелюбви к командирам. просто старший брат попросил совета у младшего, и тот, преисполненный собственной значительности, пишет ему ответ, пытаясь казаться и мудрым, и остроумным.
В морях твои дороги
А затем последовало назначение, о котором Бутаков мог только мечтать, – на шхуну «Ласточка», готовящуюся к плаванию в Грецию в распоряжение нашей миссии. Это значило, что свой экзамен Лазареву мичман сдал с оценкой «отлично» и отныне адмирал берет покровительство над ним.
Жил Гриша Бутаков, если не считая каждую копейку, то уж считая каждый рубль, это точно. Семья была большая, сестры на выданье. Их родителям надо было и учить, и одевать, и в свет выводить, где бы они могли найти подходящую партию. Что касается сыновей, то они должны были крутиться сами. Пока в Севастопольском адмиралтействе вооружали «Ласточку», Григорий проводил свободное время в Морской библиотеке, читал книги на английском и итальянском. Любознательный мичман был замечен посещавшими библиотеку старшими офицерами. Поэтому вскоре по предложению Корнилова Григория выбрали в ревизионную комиссию библиотеки. Там же в комиссии трудились и другие птенцы гнезда Лазарева – Лесовский, Попов и Шестаков.
Завидуя Бутакову, Шестаков говорил откровенно:
— Хорошо тебе, Гриша, и мир посмотришь, и прибавку к жалованью получишь.
— Хочу книг себе прикупить, там, говорят, они дешевле, чем у нас.
Переход в Эгейское море прошел без неожиданностей. Служба при миссии была не столь трудна, как у берегов Абхазии. Служба на «Ласточке» дала Бутакову хорошую практику, расширила кругозор. Домой он вернулся заметно возмужавшим и с чином лейтенанта, да и библиотеку пополнил редкими в России изданиями.
По возвращении из Средиземного моря Бутаков крейсировал у берегов Кавказа на фрегате «Флора». Затем две кампании отслужил на транспорте «Кубань», снова вернулся на «Флору». Затем новое назначение, уже на шхуну «Вестник», но не вахтенным начальником, а старшим офицером.
Затем временно командовал тендером «Струя». Это была последняя проверка перед самостоятельным назначением. Можно представить, как старался Бутаков. Именно в это время он предложил некое усовершенствование для брашпиля. Лазарев оценил инициативу «птенца» по достоинству. Сам усовершенствованный брашпиль велел пометить в зале моделей Николаевского адмиралтейства, чтобы побудить и других офицеров думать. В июне 1844 года, после двухлетней подготовки, шхуна «Вестник» наконец-то ушла в Средиземное море. На этот раз Бутаков добывал в Неаполе и Ливорно, в Риме и на Мальте, снова плавал в Архипелаге. На этот раз Бутаков познакомился с новыми портами и службой на иностранных флотах. После возвращения он в 1845 году крейсировал у берегов Абхазии на фрегатах «Флора» и «Сизополь».
Осенью 1846 года в жизни Григория Бутакова произошло событие особое – он стал командиром судна. И пусть это был крохотный тендер «Поспешный», все равно это было его первое судно! Но Григорию не повезло. В первом же плавании он посадил свой тендер на мель в Днепровском лимане. Но и это не все. Как раз в это время ударили морозы, за какие-то сутки стал лед. Пришлось лейтенанту во главе своей команды топать по льду до самого Кинбурна за помощью. Лазарев к происшествию отнесся весьма спокойно: жертв не было, а судно Бутаков спас.
На вопрос Бутакова-старшего, что теперь будет с его Гришей, Лазарев лишь похлопал старого друга по плечу:
— Ничего страшного, первый блин, он ведь всегда комом!
Следующей весной он вызвал лейтенанта к себе:
— Готов ли ты, Гриша, к новой работе?
— Готов, ваше превосходительство, хоть в Китай плыть!
— Ну, в Китай, положим, плыть без надобности, а вот по Черному морю наплаваешься вдоволь! – усмехнулся Лазарев.
Лазарев давно уже хотел всерьез заняться черноморской гидрографией и уточнить изрядно устаревший атлас. Основную часть работы выполнил известный черноморский гидрограф капитан 1-го ранга Егор Манганари, но побережье от Дуная к Босфору еще нуждалось в уточнении. Для начала Лазарев договорился с турками, которым был обещан исправленный атлас. Работа по описанию побережья была поручена сразу двум Бутакову и Шестакову. Итак, два сына двух сослуживцев адмирала были определены на гидрографические работы. Конечно же, именно их Лазарев выделил из сотен черноморских офицеров совсем не случайно. Это был шанс не только прекрасно изучить Черное море, но и вырваться вперед перед своими ровесниками. Возможно, адмиралу было любопытно и соперничество двух его «птенцов»: кто из них окажется лучше? Главное, что каждому из них был даден в подчинение тендер, и, таким образом, они отныне приобщались к капитанскому сословию. Бутаков получил под команду тендер «Поспешный», а Шестаков – «Скорый».
Перед тем как уйти в море, обоим пришлось детально ознакомиться с нюансами гидрографической съемки. Мудрый Манганари внушал:
— В нашем деле главное – тщательность и точность. Поспешность и скорость у нас не приветствуются!
Целых три года Бутаков не вылезал с морей. Впрочем, все это время он был предоставлен самому себе, над ним не было никаких начальников, и никто никуда от главного дела его не отвлекал. В зимнее время Бутаков, как всегда, много писал.
К 1849 году относится и первая публикация Бутакова в сентябрьском номере журнала «Морской сборник» статьи «Командир тендера. Несколько слов о тендерах и управлении ими». В статье Бутаков изложил собственный опыт командования тендером, наблюдения, причем в присущем ему хорошем литературном стиле: «Такой “куттер”, а по-нашему тендер, должен быть боек, ловок и легок, как мысль: вечно готовый пуститься к указанной цели, обреченный на всегдашнюю деятельность, т. е. в минуты отдыха в море он обязан быть настороже и по первому приказу вспорхнуть, как птица! Разделавшись с портом, тендер выходит рейд, но не для того, чтобы красоваться, как яхта, или ожидать посетителей (его могут даже и не заметить), а для того, чтобы быть готовым ежеминутно сорваться с цепи и лететь, куда толкнет его воля начальника». Вопреки устоявшимся мнениям, Бутаков доказывал, что на таком судне можно сниматься с якоря на желаемый галс, предлагал и свой способ ставить паруса в рекордные сроки.
Шестаков, в отличие от своего товарища, показал себя не с очень хорошей стороны и быстро охладел к нудному и долгому гидрографическому труду. В первую же кампанию он умудрился посадить на мель свой тендер, а потом все оставшееся время его ремонтировал. На следующий год объявил себя больным и уехал поправлять здоровье на воды. Бутакову же пришлось делать работу и за себя, и за своего хитромудрого товарища. Впрочем, он по причине своей добродушности в обиде не был. Наградой за трехлетнюю работу стали Святая Анна 3-й степени и чин капитан-лейтенанта. Увы, стояла осень 1850 года, последняя осень тяжелобольного Лазарева. Работу Бутакова принимал уже ставший начальником штаба флота Корнилов, работой он остался вполне доволен. В следующий год гидрографический департамент Морского министерства издал «Лоцию Черного моря с 36-ю литографированными планами портов». Если бы в своей жизни Бутаков сделал лишь это, то и тогда его имя должны были помнить потомки.
Получил Бутаков награду и от императора Николая – перстень с бриллиантом. Эту награду он ценил весьма высоко всю свою жизнь. На одной из последних своих фотографий Бутаков запечатлен в полной адмиральской форме при всех регалиях, на пальце правой руки хорошо различим массивный перстень – его первая персональная императорская награда.
Помимо основной службы Бутаков в это время много пишет. В 1845 году он переводит с английского книгу «Взгляд на гавани, доки, судоходство и пр. Соединенных Штатов Северной Америки». Тогда же он начинает сотрудничать с «Морским сборником». Так много, как Бутаков, тогда никто не писал. Лейтенант был просто одержим сочинительством. За какие-то два года – четыре статьи. Среди них «О компасе с наклонной стрелкой» и «Об управлении тендерами», переводит с английского чрезвычайно полезную для корабельных офицеров брошюру «О свойствах тросов и цепей».
Литературная деятельность поощрялась Лазаревым, который всегда любил думающих офицеров. Однако не все было так просто. Дело в том, что он имел столь неразборчивый почерк, что и сам порой не мог прочитать написанное несколько дней назад.
Начальник штаба флота вице-адмирал Хрущев, отловив лейтенанта, совал ему под нос его же рапорта:
— Это что у тебя за ракушка?
— По-моему, это литера «буки».
— А может, литера «веди»?
— А может, и «веди», – вздыхал Бутаков, – я уже и сам не упомню!
— А мне каково в твоих иероглифах бродить! У меня что, дел иных нет!
Дошло до того, что раздраженный бутаковскими каракулями Лазарев издал приказ о разборчивости в письме офицеров. И хотя в приказе конкретной фамилии не указывались, всем было понятно, о ком речь.
Делать нечего, пришлось Бутакову за свои деньги нанимать толкового писаря, который в его почерке разбирался и мог все бутаковские закорючки переписать набело.
Историк пишет: «…Первое пятнадцатилетие своей службы – возраст, важнейший относительно сформирования характера и привычек, – Григорий Иванович провел преимущественно на палубе, усвояя строгие порядки лазаревского флота и то практикуясь в искусстве парусного плавания, то занимаясь составлением лоции. Эта школа, так сказать литературно-строевая, вполне соответствовала характеру и наклонностям Григория Ивановича, привязала его к военно-морской службе, сделала из него замечательного искусного моряка и в то же время не мешала развитию в нем любви к книге и кабинетным занятиям».
К этому времени Бутаков стал достаточно популярен на Черноморском флоте как эрудит и интеллектуал, знаток иностранных языков и человек прекрасно разбирающийся в технике. Да и характер у него был незлобливый и спокойный. Всем было очевидно, что впереди у Григория Бутакова блестящая карьера и, может быть, даже адмиральские эполеты. По этой причине в дом его родителей зачастили николаевские кумушки, предлагая на выбор своих дочерей.
Мать Каролина Карловна с кумушками соглашалась:
— Конечно, конечно, пора бы уж нашему Гришеньке и семьей обзавестись. А там, глядишь, и детки пойдут!
Но суровый Иван Николаевич был категорически против:
— Нечего Гришке голову бабами забивать. Пусть пока службу правит, а за подол невесту еще поймать успеет!
Командуя «Поспешным», Бутаков пишет статью «Еще о тендерах в управлении ими», которую опубликовал в «Морском сборнике» в № 6 за 1851 год. Статья не осталась незамеченной. Ее прочитал император Николай, и статья ему весьма понравилась. В марте 1851 года Бутаков был назначен командиром строившегося в Англии парохода «Дунай». Капитан-лейтенанту предстояло ехать в Англию, где принять новый пароход и привести его в Николаев. Такое назначение считалось весьма почетным, и Бутаков был им очень горд. Ехал в Англию Бутаков сухим путем. По дороге он завернул в Вену, чтобы навестить там умирающего от рака адмирала Лазарева, но не успел. Буквальное за день до приезда Бутакова Лазарева не стало. Пришлось в Вене задержаться и заниматься отправкой тела своего учителя в Севастополь. В Англии была встреча с Иваном Шестаковым и сыном первого русского кругосветчика Платоном Лисянским, которые тоже занимались приемкой английских пароходов. Снимать решили одно жилье на всех, чтобы излишне не тратиться.
В сентябре начались ходовые испытания «Дуная» на Темзе. Бутаков нервничал из-за осадки парохода, которая значительно превышала контрактную. Дело в том, что «Дунай» предназначался для буксировки наших канонерских лодок на Дунае, а на реке осадка порой имеет решающее значение. На запрос капитан-лейтенанта из Николаева пришел быстрый ответ: пароход принимать и как можно скорее перегонять его домой. Вечерами, коротая время, Бутаков умудрился написать и статью о компасах для британского морского журнала.
А затем было нелегкое плавание на суденышке водоизмещением каких-то 260 тонн. Почти весь переход Бутаков провел на мостике, но зато пароходик привел в Николаев целым и невредимым. Корнилов остался доволен. По приходе сразу же последовало назначение командиром брига «Аргонавт»», но вскоре заболел командир «Дуная», и Бутакова вернули на пароход.
Все это происходило в преддверии посещения Черноморского флота императором Николаем. Император, осмотрев войска Южной армии, прибыл в Николаев, а оттуда на пароходофрегате «Владимир» в Севастополь, где и состоялся смотр линейного флота. Черноморцы показали себя с наилучшей стороны, и Николай остался доволен состоянием флота. Положил он глаз и на командира «Владимира» капитан-лейтенанта Аркаса, которому тут же вручил эполеты капитана 2-го ранга и отправил служить в Гвардейский экипаж. Если Аркас случившемуся был несказанно счастлив, то Корнилову предстояло теперь решать задачу, кого ставить на «Владимир». Впрочем, думал он недолго.
— Лучшей кандидатуры, чем Бутаков, нам не найти! – заявил он главному командиру Черноморского флота и портов Берху. – И опыт командирский имеется, а главное, что уже командовал пароходом, так что освоится быстро.
Берх не возражал.
А неуемный Бутаков тем временем писал письма с предложением внедрить на флоте компас с наклонной стрелкой.
— На кой ляд нам эта стрелка наклонная? – пожимали плечами друзья-товарищи. – Нам и обычная годится.
— Как вы не понимаете, что новая конструкция позволит уменьшить рыскание стрелки и упростит работу с компасом! – горячился Бутаков.
— Ты бы, Гришенька, лучше о делах насущных думай, а об улучшениях компасов путь у начальства голова болит, на то оно и поставлено! – отмахивались от него друзья.
Впрочем, порой Бутаков серьезно рисковал своей карьерой, сочиняя весьма злые памфлеты. Так, в одном из таких памфлетов, сохранившемся в архиве, он писал об итогах императорского смотра Черноморского флота: «Полюбуйтесь, как по сигналу прислать вооруженные гребные суда они слетятся к борту флагманского корабля! Как мало им нужно время на вооружение, как быстро они при спуске готовы сделать выстрел! Зачем вам знать, что эти корабли выстроены не из дерева, а из репы, хотя за них заплачено, как будто они деревянные! Зато ядро неприятельское, пробивая репу, не губит людей осколками и щепами!» Надо думать, что, попади такие письма в чужие руки, Бутакову бы не поздоровилось, но все обошлось, корреспонденты его были людьми надежными и порядочными.
3 декабря 1852 года Григорий Бутаков стал командиром «Владимира», судна, которое вскоре прославит его на всю Россию. Значительно улучшилось и денежное содержание, так как на пароходах офицеры в то время получали более высокие оклады, чем на парусных судах. Сам же пароходофрегат вошел в состав 5-й флотской дивизии, начальствовал которой вице-адмирал Нахимов. Наступало время великий потрясений.
На мостике «Владимира»
Однако сразу заняться «Владимиром» у Бутакова не получилось. С февраля по май 1853 года он находился при посольстве князя Меншикова в Константинополе, отправившегося туда на пароходе «Громоносец». Сопровождавший посла вице-адмирал Корнилов взял с собой Бутакова, помня его знание Босфора, Константинополя и турецкого языка. Пока Меншиков вел переговоры, Корнилов с Бутаковым на пароходе «Бессарабия» сплавали в Смирну и Афины, чтобы освежить в памяти берега Босфора и Дарданелл, а заодно и оценить мощь приморских укреплений.
Сами переговоры шли очень напряженно и результатов не дали. Поддерживаемые англичанами и французами, турки отказались идти на уступки русской стороне. Тогда Меншиков пошел ва-банк и предъявил ультиматум, который правительство султана отвергло. После чего Меншиков демонстративно покинул Константинополь.
Через месяц русские полки вступили в дунайские княжества, а англо-французский флот, поддерживая турок, вошел в Дарданеллы. Война становилась почти неизбежной…
Пароходофрегат «Владимир» являлся на тот момент одним из лучших ходоков Черноморского флота, а потому в портах особо не застаивался, носясь с различными поручениями по всему Черному морю.
Только с конца марта по середину ноября 1853 года на счету «Владимира» было 242 ходовых дня, то есть у команды и командира не было ни одного полного якорного дня, не говоря уже о сходах на берег.
В августе Корнилов объявил «Владимир» репетичным судном эскадры. За этим назначением стояло многое! Репетичное судно – это судно, от которого зависит четкость передачи приказов в море, а потому в репетичные назначались всегда самые исполнительные командиры с самими отработанными командами.
К удовольствию Корнилова, Бутаков на «Владимире» увлекался не только маневрами с машиной, но и плаванием под парусами. Старым парусникам это было особенно приятно.
На «Владимире» новый командир сразу запретил и мордобой, и телесные наказания. Он был категорическим противником такой практики. Офицерам своим внушал:
— Пора отменить линьки совсем как вредные по последствиям своим для здоровья и ограничить меру исправительными наказаниями!
Команда отвечала на такое отношение обожанием и любовью.
Не забывал Бутаков и о воспитании подчиненных, причем делал это порой весьма оригинально. Из шканечного журнала «Владимира»: «2 июня “Владимир” стрелял в цель ядрами. По окончании пальбы в 10 кабельтовом расстоянии все гребные суда были посланы перебуксировать щит к буйку, поставленному в 6 кабельтовых. Лишь только они удалились от парохода на несколько кабельтовов, пальбу в щит ядрами возобновили через головы гребцов для укрепления их нервов перед войною. Не быв преуведомленными об этом, шлюпки, после второго ядра, бросились вправо. Тогда, с прежним возвышением орудий, пустили им туда через головы ядро. Они бросились влево. Пальба повторилась влево. Тогда они взяли прежнее направление к щиту и уже не уклонялись от летевших еще несколько времени через головы их ядер».
В августе «Владимир» участвовал в учебной атаке Севастополя, которую предпринял с эскадрой Корнилов. Пароходы «Владимир» и «Грозный» шли между двумя колоннами парусников и поддерживали баркасы, с которых высаживали десант под выстрелами береговых батарей.
В сентябре вместе с другими кораблями «Владимир» перевозил войска на Кавказ. Пароходофрегат доставил тысячу солдат Литовского полка. Высадка на рейде Анакрии была непростой, «Владимир» лишился якоря. Тем не менее флот при помощи пароходов успешно провел высадку и вернулся в Севастополь.
В начале сентября к Дарданеллам подтянулись британская эскадра вице-адмирала Дундаса и французская вице-адмирала Ласюсса. Флаг британского командующего развевался на 20-пушечной «Британии», флаг французского на 112-пушечном «Вилле де Париж». Вскоре после этого авангарды союзников вошли в теснины Геллеспонта и бросили якоря в Мраморном море. Контр-адмирал Лайонс демонстративно поставил новейший винтовой 90-пушечный «Агамемнон» вблизи Константинополя. Орудийные порты линейного корабля были открыты. Это было уже вызовом, ибо в Лондонской конвенции о проливах утверждалось, что «проход через проливы Дарданелл и Босфора постоянно остается закрытым для военных иностранных судов, пока Порта находится в мире». Теперь у султана исчезли последние сомнения в том, что англичане и французы не оставят его один на один с Россией.
А сведения из Турции приходили одно тревожнее другого: на азиатской границе турки собирали большое войско, был объявлен и сбор местного ополчения-редифа. Наконец, в конце июля в Константинополь прибыла отборная египетская дивизия, еще одна была на подходе. Султан обратился к Англии и Франции, прося их добиться отвода русских войск из дунайских княжеств. Англо-французская эскадра по-прежнему стояла на якорях у Дарданелл.
Султан Абдул-Меджид нервно перебирал кипарисовые четки:
— Готов ли ваш флот пойти через проливы, если русские большой силой появятся у Босфора?
Послы закивали утвердительно:
— Мы в беде вас не оставим!
Абдул-Меджид, горестно вздохнув, произнес:
— Не будем торопиться, пусть на Дунае соберется все наше войско, тогда и нападем!
Российскому послу в Англии барону Бруннову было объявлено, что в случае атаки турецких портов русским флотом союзные эскадры сразу же вступят в Черное море.
Именно в это время на Черном море был потерян один из лучших пароходов Новороссийской экспедиции «Еникале». 17 октября этот пароход под началом капитан-лейтенанта Дандри следовал обычным рейсом из Севастополя в Ялту. В 4 часа 45 минут он неожиданно выскочил на каменную гряду у мыса Киркенес. Погода была ясной и тихой. Авария явилась результатом оплошности вахтенного штурмана и безответственности офицеров, призванных его контролировать. После столкновения пароход своим ходом пришел в Алупку и встал носом на мель. Пассажиров на гребных судах свезли на берег, а затем прибывший к месту аварии военный пароход «Грозный» доставил их в Керчь. На помощь же потерпевшему аварию «Еникале» пришел пароходофрегат «Владимир» с такелажниками и водолазами. Всеми работами руководил капитан-лейтенант Бутаков. Носовую пробоину забили снаружи сосновыми клиньями и проконопатили паклей с замазкой. До 29 октября успели заделать люки, выгрузить груз и некоторые части машин, когда в полдень ветер с зыбью развел большое волнение. От ударов волн на пароходе сломались мачты и дымовые трубы, а затем разломило носовую и кормовую оконечности. Пароход «Еникале» погиб. Корнилов, узнав о потери «Еникале», был очень зол.
— Передай Дандри, что пусть теперь не показывается мне на глаза! – в гневе заявил он своему адъютанту Железнову. – Я так рассчитывал пополнить «Еникале» и без того не слишком сильный пароходный отряд!
В октябре нападением на пост Святого Николая на кавказском побережье и на Дунае стрельбой по нашим пароходам началась война, вошедшая в историю как Крымская.
23 октября вице-адмирал Корнилов наконец-то собрал все пароходы. Не выдержав ожидания подготовки эскадры Новосильского, вице-адмирал решил выйти в море с пароходным отрядом, чтобы лично осмотреть турецкие берега. Свой флаг он поднял на пароходофрегате «Владимир».
— Прикажите загрузить на выделенные в поход пароходы антрацит! – велел он командиру Севастопольского порта вице-адмиралу Станюковичу. – Он дает мало дыма, а при рекогносцировке это будет немаловажно!
— Увы, английского антрацита из-за прекращения поставок весьма немного и я могу обеспечить им только один пароход! – ответил Станюкович.
— Тогда грузите антрацит на «Владимир»! – мрачно кивнул Корнилов. – Он пойдет под моим флагом!
После этого, не теряя времени, он вышел в море, имея под началом помимо «Владимира» пароходы «Громоносец», «Одесса» и «Херсонес» – практически все, чем располагал на тот момент Черноморский флот. Курс отряда был проложен на Сулин.
Высокий и худой, болезненный и бледный, он бывал порой излишне нервозен, но подчиненные этот недостаток ему прощали, памятуя о необыкновенной работоспособности начальника штаба флота. Мало кто знал, что на самом деле здоровье Корнилова желало много лучшего, он быстро утомлялся, хотя никогда и не показывал виду. В такие минуты вице-адмирал старался остаться один и хотя бы несколько минут отлежаться на диване, чтобы потом снова кинуться в гущу дел. Вот и сейчас он работал просто на износ, не жалея ни себя, ни других.
Выйдя в море, Корнилов передал на «Херсонес» запечатанный сургучом конверт с инструкцией для эскадры Нахимова. В инструкции Корнилов просил Нахимова при получении первого известия о выходе турецкого флота в море немедленно следовать вдоль азиатского берега к Босфору, чтобы отрезать отступление неприятельскому флоту. Сам же он предполагал с прибывшей из Севастополя эскадрой атаковать турок в лоб. «Если же Вам удастся предупредить Севастопольскую эскадру и застать неприятеля на якоре под его крепостями, то блокировать его до соединения, – заканчивал Корнилов свое послание, – и тогда, с Божьей помощью, может повториться знакомое вам Наваринское сражение!»
«Херсонесу» было велено оставаться при отряде и, только получив приказ начальника штаба флота, идти на поиски эскадры Нахимова.
24 октября утром Корнилов подошел к Сулину. Вскоре недалеко от берега был усмотрен дым.
— Править на сближение! – велел вице-адмирал.
Обнаруженный пароход оказался австрийским купцом, шедшим из Триеста в Сулин. Вызванный на борт «Владимира» капитан был весьма напуган обилием эполет и пушек. Однако несколько рюмок водки «от Бутакова» быстро привели его в чувство, а кошелек с золотом развязал язык. После этого австриец весьма охотно сообщил, что англо-французский флот стоит на якорях в Бейкосе, причем ходят слухи, что часть его пока и вовсе осталась в Галлиполи. Что касается турок, то они так и не покидали Буюк-Дере, хотя там якобы уже собрана особая эскадра для отправки в Батум.
— Известия весьма важные, но, увы, полностью доверять австрийскому капитану мы не можем, а потому вперед! – решил Корнилов. – Курс зюйд-зюйд-вест!
Перестраиваясь по обстоятельствам то в боевой, то в походный порядок, пароходы продолжили свой дерзкий рейд. Сам Корнилов, используя хороший ход «Владимира», отсутствие дыма при антраците и прикрываясь парусами, то и дело подходил вплотную к турецким берегам. Таким образом, им были осмотрены все заливы и рейды вплоть до Босфора.
26 октября пароходы подошли к Босфору. Дул сильный норд-ост, разогнавший крутую волну. Пароходы прилично валяло. Разойдясь в разные стороны, командиры пароходов внимательно осмотрели предпроливные воды. Они были пустынны.
— До пролива тридцать миль! – доложил штурман, определившись по берегу.
— Григорий Иванович! – повернулся вице-адмирал к Бутакову. – Что у нас с барометром!
— Барометр быстро падает! – доложился командир «Владимира». – Да и уголь уже со дна бункеров выгребаем! Так что ничего хорошего нам не светит!
Настало время принятия решения.
— От Сулина до Босфора мы не нашли ни одного турецкого судна, – вслух резюмировал Корнилов, пряча лицо от соленых брызг. – Похоже, что турецкий флот действительно все еще стоит в Буюк-Дере!
Первые известия о намерениях турок были сообщены одним из пароходов, вышедшим за несколько дней до этого из Константинополя. Удалось выяснить, что английская и французская эскадры стоят в Босфоре перед самым выходом в Черное море. Помимо этого торговый капитан сообщил, что в Босфоре собирается и некая эскадра для Батума. Узнав эти важные новости, отряд Корнилова продолжил плавание к югу и 25 октября миновал мыс Калиакра, Варну, Бургас и Сизополь. На следующий день пароходы уже приблизились к выходу в Босфорский пролив. Это было рискованно, но Корнилов любил рисковать.
Составив письма с итогами рекогносцировки, Корнилов отправил одно в Одессу Меншикову на «Громоносце», а второе в Севастополь на «Херсонес». Сам же, оставив за собой в пяти милях «Одессу», чтобы та не выдала его шапкой дыма, направился на «Владимире» в горло Босфора. В четвертом часу дня он обнаружил маяки, а между ними множество купеческих судов, среди которых вскоре выявил отряд турецких крейсеров – пять фрегатов, корвет и пароход. «Владимир» подошел к крейсерам почти на пушечный выстрел, приведя их в «большую суету и недоумение». Вдалеке в дымке были едва видны три больших парохода, тянущие на буксирах какие-то парусные суда, которые по величине рангоута можно было принять за фрегаты. Дело шло к боевому столкновению, но налетевший с северо-востока шквал и наступавшая темнота заставили вице-адмирала повернуть назад на соединение с «Одессой». «Тут я видел, – отметил впоследствии Корнилов в своем донесении, – какое преимущество имеют сильные пароходы, и скорбел о нашем в этом отношении недостатке».
В это же время «Одесса» обнаружила вдалеке сразу два турецких корабля, пароходофрегат и бриг, лежавшие на пересечении ее курса.
Подходящий к концу уголь заставил адмирала отказаться от рандеву с эскадрой Нахимова. «Владимир» развернул свой форштевень на Севастополь.
— Конечно, хорошо было бы повидаться с Павлом Степановичем и приободрить его, но реально мы не можем сообщить ему ничего любопытного. Да, турки уже выглядывают из пролива, но пока не более, а потому берем курс на Севастополь! – подумав, принял решение Корнилов.
— Наращивание турками значительных сил у Босфора, похоже, можно считать доказанным! – обратился к Корнилову адъютант лейтенант Железнов.
— Судя по всему, турки все еще лелеют мечту о кавказском десанте! – вздохнул Корнилов, отдавая зрительную трубу Железнову. – Надо бы сразу сообщить Нахимову!
— У нас угля едва до Севастополя дошлепать! – подал голос капитан-лейтенант Григорий Бутаков.
— Будем пока держаться под парусами! Может, еще и приз какой-нибудь перехватим!
Был у вице-адмирала и свой пунктик. Корнилов буквально бредил увеличением состава Черноморского флота за счет взятых в плен неприятельских судов. Даже в наставлении командирам кораблей он писал недвусмысленно: «…Если бы счастье нам благоприятствовало, и мы бы встретили неприятеля, то с помощью Божией офицеры и команды судов, со мной отплывающих, вполне воспользуются случаем увеличить наш флот новыми кораблями». Больше всего мечтал начальник штаба о приобретении пароходов, которых Черноморскому флоту так не хватало. Именно поэтому все командиры кораблей и судов имели от него негласное указание по возможности стараться захватывать противника в плен. В преддверии возможных призов, которые надо будут вводить в боевой строй, Корнилов приказал очистить доки от давно стоявшего там безнадежно старого линейного корабля «Султан-Махмуд» и такого же древнего фрегата «Агатопль». Команды матросов ломали старые суда и освобождали доки.
Три дня спустя с «Владимира» обнаружили турецкую эскадру, вышедшую из Босфора. Правда, далеко от пролива турки уходить не рисковали, а держались под прикрытием своих береговых батарей. Но главным было то, что они все же начали высовываться, а это значило, что рано или поздно, но пролив они покинут!
— Значит, турки все же рискнули выбраться из своей норы! Это даже к лучшему. Возможно, что мы сможем покончить достаточно быстро! Поворачиваем на Севастополь! – велел обрадованный Корнилов командиру парохода.
Над черными трубами «Владимира» взметнулась шапка дыма. Форштевень пароходофрегата разворачивался на норд-ост.
28 октября «Владимир» с «Одессой» бросили якоря в Севастопольской бухте и сразу приступили к погрузке угля. Смелая разведка Корнилова имела важное значение для всех последующих событий.
Что касается «Херсонеса», то в тот же день, разлучившись с «Владимиром», увидел в два часа пополудни к северу от себя эскадру в шесть вымпелов, которую принял за эскадру Нахимова. «Херсонес» немедленно поворотил к «Одессе», чтобы предупредить ее об этом, но за мрачностью погоды на «Одессе» не заметили сигнала. Между тем «Херсонес» обнаружил на зюйде еще одну эскадру: три корабля, фрегат и пароход под турецкими флагами. Вскоре эту эскадру обнаружила и «Одесса». Желая предупредить об обнаружении противника Нахимова, «Херсонес» взял было курс на встречу с Нахимовым, но недостаток угля и усиливавшийся норд-остовый ветер принудил его также вернуться в Севастополь.
Адъютант начальника штаба флота лейтенант Жандр с тоской глядел на близкий, но недостижимый сейчас для него Севастополь. Где-то там в нагромождении домов был один, в котором он так желал бы очутиться больше всех иных желаний.
Утром 29 октября с подъемом флага на «Великом князе Константине» подняли и сигнал: «Государь ожидает усердной службы, а Россия всегдашней славы своего оружия».
Эскадра вышла в море утром 29 октября. Флаг-начальник штаба флота поднял на «Великом князе Константине». Командир дивизии контр-адмирал Новосильский свой флаг держал на «Трех святителях», а его младший флагман контр-адмирал Панфилов на «Двенадцати апостолах».
С рассветом 29 октября эскадра под флагом Корнилова в составе шести линейных кораблей, двух пароходов и брига взяла курс к мысу Калиакра, где он предполагал нахождение турок. Едва корабли отошли от берегов Крыма, как сразу же попали в полосу сильных шквалов. На подходе к мысу Калиакрия началась и хорошая болтанка. Ветры были противные, а потому в непрерывных лавировках эскадра продвигалась медленно. От нетерпения Корнилов не мог находиться в своей каюте и все время вышагивал взад-вперед по шканцам, приводя в трепет вахтенных офицеров.
Более всего Корнилов опасался за ветеранов эскадры «Двенадцать апостолов» и «Три святителя». Хотя и ремонт прошли своевременно и освидетельствованы как вполне годные к плаванию в открытом море, но кто знает, что может наделать длительный шторм? По этой причине он всю ночь не мог заснуть, мучая себя всевозможными предположениями.
2 ноября ветер продолжался с сильными порывами, с дождем и градом, но к вечеру погода смягчилась, равно как и волнение.
Эскадра ложилась на курс к мысу Калиакра, а пароходофрегат «Владимир» рванул вперед, чтобы успеть осмотреть Балчик, Варну, Сизополь. Кто знает, не отстаиваются ли где-нибудь там загнанные штормом турки?
Следуя за «Владимиром», начальник штаба флота велел готовить корабли к бою. Трудно сказать почему, но в скорой встрече с турками Корнилов был уверен. Своим командирам он уже отписал подробную инструкцию будущего сражения: «Если открою неприятеля в Балчике или Варне, намерен атаковать его; для сего заранее изготовить пеньковые канаты с кормы… каната потребуется до 75 саженей…»
Наконец, в отдалении со стороны Варны прозвучали два пушечных выстрела. Неужели турецкая эскадра?
— Поднять сигнал «Изготовиться к бою», – сразу распорядился Корнилов, сам уже лихорадочно обдумывая, как ему атаковать обнаруженных турок.
Но тревога оказалась ложной. «Владимир» слишком близко подошел к крепости и был для острастки оттуда обстрелян. Никаких турецких судов в Варне обнаружено не было.
На пределе своих машин «Владимир» проскочил по другим портам, но везде картина была та же. Ни в Балчике, ни в Сизополе турок не было.
Когда же со встречного купеческого судна сообщили, что совсем недавно три турецких парохода ушли из Константинополя в Трапезунд, терпению Корнилова пришел конец. Не выдержав, он пригласил к себе Новосильского.
— Вот что, Федор Михайлович, – сказал он Новосильскому, – я перебираюсь на «Владимир» и иду на ост гляну Нахимова, чтобы его предупредить. Если не найду, иду в Севастополь. Ты же также бери курс ему навстречу. Если найдешь раньше меня, передай ему линейных кораблей, а с остальными возвращайся в Севастополь!
— Хорошо! – кивнул никогда ничему не удивляющийся Новосильский.
На «Владимир» просигналили: «Подойти к борту и принять адмирала». Бутаков, лихо срезав корму «Константину», подошел почти вплотную к флагманскому линкору. С «Константина» спустили адмиральский катер. Под трели боцманских дудок и барабанный бой в него спустился Корнилов с неизменным Железновым. Спустя несколько минут начальник штаба флота и его адъютант были уже на палубе пароходофрегата. Взбивая плицами шквальную волну, «Владимир» быстро оставил эскадру далеко позади себя.
А в воздухе все отчетливее пахло надвигающейся грозой. Все шло к скорой войне. Что касается турок, то они намеревались активно обороняться на рубеже Дуная, а на Кавказе наступать на Грузию и Армению, с одновременной высадкой в тылу наших войск севернее Сухума целого армейского корпуса, который должны были поддержать черкесы во главе с Шамилем. Христиан Закавказья предполагалось вырезать. Затем предполагался поход к низовьям Волги и Дона, а если повезет, то и высадка десанта в Крыму. Так что аппетиты у турок были весьма немалые!
Бой с «Перваз-Бахри»
Отделившись от эскадры контр-адмирала Новосильского, «Владимир» под флагом начальника штаба Черноморского флота, описав дугу по Черному морю, взял курс на встречу с эскадрой Нахимова. 5 ноября с рассветом «Владимир» подошел на вид Анатолийского берега против Пендераклии. Море штормило, и «Владимир», зарифив паруса, едва выгребал паровой машиной против ветра.
Спустя несколько минут впередсмотрящий прокричал:
— Вижу паруса шести судов и отдельно дым парохода!
Эскадра была едва видна на горизонте, и определить ее принадлежность было невозможно.
Капитан-лейтенант Бутаков спустился к отдыхавшему в каюте Корнилову.
— К зюйду вижу паруса! Предположительно шесть вымпелов! – конкретизировал он увиденное.
— Никак Павла Степаныча нашли! – обрадовался Корнилов, выйдя наверх и беря из рук адъютанта подзорную трубу.
Он велел принести к себе карту и вместе со штурманом долго прикидывал по ней что и как. По всем выкладкам получалось, что сейчас «Владимир» находится в районе крейсерства Нахимова.
Наведя на обнаруженный дым зрительную трубу, Корнилов сразу понял, что это турецкий пароход, но какой именно – из-за дальности и плохой видимости разглядеть было пока невозможно. Вице-адмирал ударом сложил тубус зрительной трубы.
Увы, кто может знать что-нибудь наперед. Уже позднее станет известно, что Корнилов не предполагал, что находится около Пендераклии, а ошибочно из-за шторма считал себя у мыса Керемпе, где и должен был крейсировать Нахимов.
— По обсервации мы в районе Амастро! Но открывшийся в тумане мыс напоминает Пендераклию, хотя из-за дымки вполне может быть и Амастро!
— Если это Амастро, то обнаруженная нами эскадра – нахимовская, которая находится там, где и должна находиться – к осту от Амастро. Ну, пароход, скорее всего, – это наша «Бессарабия», которая и должна быть сейчас при Нахимове.
— А если открывшийся мыс не Пендераклия?
— Тогда и этот пароход не «Бессарабия»! У Пендераклии «Бессарабии» делать нечего!
— «Бессарабия» имеет всего двести двадцать сил, против наших четырехсот, так что особого труда догнать ее не будет! – высказал свое мнение Бутаков.
Корнилов пытался разглядеть рангоут и трубу парохода. В дымке они все еще плохо просматривались.
— Неужто в самом деле «Бессарабия»? Эка жалость!
— К эскадре мы всегда подойти успеем, так что правьте на пароход! – обернулся он к Бутакову.
— Лево руля! – скомандовал тот. – Рулевой, править на дым!
— Есть лево руля, править на дым! – отозвался скороговоркой рулевой унтер-офицер, с силой вращая тяжелое штурвальное колесо.
Минуло еще три четверти часа, когда стало очевидно, что на пароходе заметили преследователей. Неизвестный пароход резко изменил курс, направившись к берегу.
— Кажется, нас заметили!
— И приняли за турок, ишь, к берегу повернули!
— Пора идти на пересечку? – посмотрел на вице-адмирала командир пароходофрегата.
— Конечно! И поднимите опознавательные флаги! – велел Корнилов.
Прошло несколько томительных минут. Убегающий пароход никак не реагировал на запрос.
— Почему не отвечают! – хмурился Корнилов. – Поднимите русский флаг!
Когда флаг подняли, на пароходе произошло какое-то оживление.
— Кажется, поднимают ответный! – сказал, не отрываясь от зрительной трубы, адъютант Железнов.
— Это турецкий флаг! Это турок! – не сговариваясь, выкрикнули через несколько мгновений Железнов с Бутаковым.
— Ну, что я говорил! – хмыкнул, повеселев, Корнилов. – Не зря, значит, гнались. Командуйте, Григорий Иванович, к бою! – велел он Бутакову. – Турок не должен от нас уйти!
Пуская густые шапки дыма, «Владимир» лег на пересечку курса неизвестному пароходу. Однако последний внезапно развернулся и, дав полный ход, пошел в отрыв.
Вице-адмирал опустил зрительную трубу:
— Нам представилась удача пополнить флот еще одним пароходом! И мы своего шанса не упустим! Правьте на дым! И прибавьте хода!
«Владимир» начал быстро сближаться с неизвестным пароходом, и к восьми утра были уже видны его рангоут и труба. Пароход, преследуемый «Владимиром», начал попеременно менять свой курс, то направляясь к берегу, то удаляясь в море.
Когда на нашем пароходе были в четверть десятого подняты рангоут и Андреевский флаг, неизвестный пароход принял вызов. Он поднял турецкий флаг и повернул прямо на «Владимир».
— Ого! – обрадовались наши. – Турки-то нынче как осмелели – сами в драку лезут! Придется проучить!
Тем временем турки, наконец, разобрались, кому они бросили вызов, и прыти у них поубавилось. «Владимир» явно превосходил их и в мощности машины, и в силе оружия. Капитан турецкого парохода резко изменил курс, но было уже поздно. Всем было ясно, что боя не избежать.
Спустя час «Владимир», дрожа всем корпусом, как в лихорадке, уже настигал беглеца. Кочегары падали от изнеможения. Давление пара держали предельным, и стрелка манометра дрожала давно на красной отметке.
— Турецко-египетский пароход «Перваз-Бахри»! – безошибочно определил Григорий Бутаков. – Предупредительный под нос!
Выстрел… и первое ядро легло у форштевня неприятельского судна. Это был сигнал остановиться! Однако предупреждение действия не возымело. Напротив, «Перваз-Бахри» пошел в отрыв.
— Второй предупредительный! – хладнокровно скомандовал Бутаков. – Постараемся по возможности избежать кровопролития!
На второй выстрел неприятельский пароход ответствовал полновесным бортовым залпом. Неприятель ответил на это залпом всего борта, но все ядра перелетали через наш пароход. Так начался первый в мировой истории бой паровых судов – бой, навсегда вошедший в летопись русской морской славы!
Опытным глазом Корнилов сразу оценил вооружение противника. На «Владимире» было на одно орудие больше, кроме того, он имел и три бомбических 68-фунтовых орудия, так что сила его залпа была значительна. Однако бой есть бой, и во время его случается всякое…
Наш огонь, не в пример туркам, отличался меткостью, и уже один из первых снарядов сбил с турецкого парохода флагшток с флагом, который скоро, впрочем, был заменен другим.
Стараясь нащупать слабые места противника, Бутаков с первых минут сражения непрерывно маневрировал. Вице-адмирал Корнилов, полностью доверяя командиру пароходофрегата, в ход боя не вмешивался. Командир «Владимира» распоряжался как на учениях, успевал следить за всем.
— Виктор Иванович! – кричал он в упор артиллерийскому офицеру Борятинскому. – Пора бы уж перейти на поражение!
Словно в ответ на недовольство командира, очередной снаряд «Владимира» сбил на турецком судне флагшток с флагом.
— Вот так и продолжайте! – махнул рукой артиллеристам Бутаков.
Окутываясь клубами черного порохового дыма, два парохода медленно крутились один подле другого. Умело уклоняясь от «Перваз-Бахри» и нанося ему в то же время ощутимые удары, Григорий Бутаков быстро определил, что вражеское судно не имеет орудий ни на носу, ни на корме. Капитан-лейтенант тотчас велел развернуть два 68-фунтовых орудия в нос и занял позицию в кильватер противнику. Теперь русские ядра продольным огнем буквально вычищали палубу турецкого парохода, производя в ней огромные разрушения. Сам Григорий Бутаков, зорко следя за действиями турецкого капитана, предусмотрительно пресекал все попытки вывести «Перваз-Бахри» из-под огня.
Турки сражались отчаянно, но русские моряки противопоставили им великую решимость и мужество. Не сразу, но постепенно наши стали одолевать.
Сам Бутаков вспоминал впоследствии о своих действиях так: «Увидев, что противник мой не имеет кормовой и носовой обороны, я направил два 68-фунтовых орудия по направлению своего бушприта и стал держать ему в кильватер, уклоняясь понемногу в одну и другую сторону, чтобы удобнее было наводить одну и другую по очереди. Когда же он, чтобы иметь возможность навести свои бортовые орудия, старался принять направление поперек моего курса, я уклонился в ту же сторону и громил его пятью орудиями своего борта».
К одиннадцати часам утра турецкий пароход уже потерял все шлюпки, рангоут, дымовая труба зияла пробоинами. Ответный огонь с «Перваз-Бахри» начал быстро слабеть.
— Неприятель выдыхается! – оглянулся на Бутакова стоявший рядом Корнилов. – Нужен решающий удар!
— Вперед полный! – мгновенно отреагировал командир судна.
Под форштевнем «Владимира» вскипела пена. Пароходо-фрегат сближался с турецким судном вплотную. В упор пущенным ядром был буквально разорван пополам адъютант Корнилова лейтенант Железнов. Лейтенант на минуту спустился вниз, чтобы взять саблю на случай возможного абордажа, но едва успел вновь подняться на мостик, как был убит. Кровью павшего адъютанта обрызгало стоявшего рядом Корнилова. Тот, глянув на обезображенное тело, лишь перекрестился:
— Господи, прими его душу!
И тут же вновь обратился к Бутакову:
— Григорий Иванович! Нельзя ли поторопиться с развязкой! Этак мы на помощь к Павлу Степановичу не успеем!
Командир пароходофрегата обернулся:
— Думаю, еще пару-тройку хороших залпов и турок будет наш!
— Хорошо, – кивнул вице-адмирал. – Вы капитан, вы и командуйте боем дальше!
Сойдясь борт в борт, противники перешли на картечь. Падали убитые и раненые, но Бутаков упорно гнал «Перваз-Бахри» перед собой, по-прежнему поражая его из всех орудий.
Около полудня точным попаданием с «Владимира» был тяжело ранен капитан египетского парохода. С мостика русского судна видели, как он пытался подняться на ноги. В это время новое ядро полностью снесло капитанский мостик «Перваз-Бахри». Надо отдать должное капитану-египтянину, который дрался со всей отважностью.
С гибелью своего капитана турки практически прекратили сопротивление. Два других офицера, как выяснилось, погибли еще раньше. Теперь турки помышляли лишь о бегстве. Бой вступил в заключительную фазу.
О финале боя вице-адмирал Корнилов писал в своем донесении: «В 13.45 мы были уже от него на расстоянии не более кабельтова и действовали несколько минут носовыми орудиями – все наши ядра ложились в корпус парохода, – потом, положив “вдруг влево”, легли на параллель ему на пистолетный выстрел и сделали залп, причем он спустил флаг и остановил машину. А мы пробили “дробь”».
На «Перваз-Бахри» поползло вверх Андреевское полотнище. Увидев это, Григорий Бутаков выхватил саблю:
— Ребята, там поднимают русский флаг! Спасибо за службу!
Матросы ответили дружным «ура».
Общие потери противника были за сорок человек. Наши составили три матроса и лейтенант Железнов.
Офицер «Владимира» Виктор Борятинский так отметил эти незабываемые минуты в своем дневнике: «Мы тогда были совсем близко от неприятеля, и я, к великому удивлению, вижу турок. Сидящих на палубе и курящих трубки среди трупов… Мы посылаем сперва туда легкую шлюпку с лейтенантом Ильинским, чтобы овладеть пароходом, а потом два баркаса для своза к нам пленных. Первый турок, поднявшийся к нам на “Владимир”, кажется, полагал, что ему отрубят голову. Лицо его выражает смертельный испуг, но и покорность судьбе. Наш командир Бутаков, хорошо знающий турок, их успокаивает, отводит отдельную каюту офицерам… остальную турецкую команду на бак».
Из воспоминаний капитан-лейтенанта Бутакова: «В несколько секунд пролетевшей сквозь дымовую трубу, а потом между мной и адмиралом картечной пулей убило на кожуховой лодке адъютанта его Железнова в грудь навылет; под ногами моими, под площадкой, упал простреленный в голову картечью горнист, у носовой пушки тяжело ранило в голову командора, и на юте еще двух. В то же время упал на площадке гонимого парохода, простреленный в бок, капитан его, но скоро опять поднялся. Новые выстрелы освирепелых при виде крови матросов наших и – вскоре неприятельский капитан скрылся, раненный второй пулей, а вслед за ним опрокинуло ядром площадку, на которой он так храбро распоряжался. Еще несколько ядер в расстоянии 50 саж., и неприятельский огонь прекратился, а вслед за тем и наш. Машины остановились, и вышедший на ют старик лоцман спустил свой флаг при восторженных “ура” нашей команды. Кроме лоцмана, не было в этот момент никого на палубе; но затем начали показываться из фор-люка команда и офицеры. Я закричал, чтобы командир приехал, но лоцман ответил, что он убит и шлюпки нет.
Посланные овладеть призом нашли на нем страшную картину разрушения и гибели: обломки штурвала, компасов, люков, рангоута и перебитые снасти, перемешанные с оружием, трупами, членами человеческими, ранеными, кровью и каменным углем, которым была завалена его палуба, чтобы иметь большой запас! И внизу лопнуло несколько бомб. В носовой каюте разорвало ядром офицера, спустившегося тушить пожар, причиненный бомбой. Ни одной переборки, которая была бы цела! И все обрызгано кровью и мозгами! Бока, кожухи, будка избитые! Паровая и дымовая труба как решето! Две половины перебитого у воды руля едва держались вместе! От грот-мачты отщеплено в двух местах более 3/4 толщины ее, и она едва держалась! В фор-стень-такелаже нашли череп… Не забуду никогда момента, когда на пленном пароходе подняли наш флаг, я закричал команде, указывая в ту сторону: “Ребята! Там поднимают русский флаг!” Нужно было слышать, каким единодушным “ура” мне ответили. “Поздравляю!” Новое “ура”. “Спасибо!”
Замечательнее всего, что этот трехчасовой бой был слышен в то же время тремя эскадрами, которым раскаты грома бомбических орудий дали мысль, что происходит генеральное сражение, а они связаны по рукам и ногам безветрием и не могут принять участия. Одна из эскадр была вице-адмирала Нахимова, другая – та, которую вице-адмирал Корнилов оставил под флагом контр-адмирала Новосильского и которую быстро приблизил попутный ветер, и третья, турецкая, которую искал взятый пароход, и оказалось, что командовавший ею Гуссейн-паша не только также слышал эти выстрелы, но с салинга его видно было, что бой происходит между двумя пароходами.
К концу боя нашего задул мягкий ветерок, а когда пленных перевезли на “Владимир” и наша стрелковая партия заняла караул у крюйт-камеры и по всему пленному пароходу, а партия, назначенная по расписанию к заделыванию пробоин, хлопотала вокруг взятого парохода, чтобы привести его в состояние продолжать путь, с салинга закричали, что видны две эскадры! Одна была к стороне берега, другая несколько ближе первой к нам. Пленные показали, что у них в море две эскадры. Которая же наша из видимых? Это сделалось самым интересным вопросом. Имея в руках избитый приз и своих людей, утомленными продолжительной работой у тяжелых орудий, не обедавшими (до шести часов вечера) и не евшими ничего с шести часов утра. Когда я спустился в каюту доложить об этом Корнилову, он лежал усталый на диване. “Что бы вы сделали, если бы меня не было здесь?” – спросил он. “Пошел бы к ближайшей и, опознав ее, действовал бы, смотря по тому, чьей она окажется”. – “Так и делайте”».
Из воспоминаний лейтенанта Баратынского: «Подойдя к призу, мы узнали, что едва державшиеся вместе обе половины руля его отломились совсем одна от другой и что он с неимоверным трудом правит посредством руль-штенкелей. Мы взяли его на буксир и воспользовались этим временем, чтобы послать туда нашего медика, только что кончившего операцию и перевязку своих и перевезенных с приза раненых, в числе которых был старший офицер пленного парохода. Медицинские пособия были необходимы на последнем, тем из его команды, которые по причине слишком тяжелых ран и увечий не были перевезены на “Владимир”. Большая часть из них не дожили до прибытия в Севастополь, хотя оставленный при них негр-лекарь мичманского чина очень усердно и ловко занимался их ранами и не без причины пользовался их доверием.
Вместе с медиком нашим съездили туда двое из пленных офицеров, чтобы привезти товарищам своим платья, подушки и одеяла, а комиссар египетский был послан привезти для своей команды белых сухарей и рису, так как пища русских матросов не шла им в горло. Что касается до офицеров, они прекрасно пообедали за столом нашего адмирала».
Корнилов в донесении князю Меншикову об этом бое писал: «Капитаны, офицеры и команда парохода “Владимир” вели себя самым достойным образом. Капитан-лейтенант Бутаков распоряжался как на маневрах; действия артиллерии были и быстры, и метки, чему лучшим доказательством служат разрушения, ими произведенные на неприятельском судне».
Тем временем пересаженная на борт аварийная партия уже забивала пробоины и откачивала воду из египетского парохода. Как ни торопились, но ход пленник смог дать только через три часа.
На «Владимире» тем временем допрашивали пленных. Вскоре было выяснено, что пароход шел из Синопа в Пендераклию, куда доставлял какие-то важные письма. Что было написано в письме, знал лишь погибший капитан. По слухам же, в Синопе вот-вот ожидают большую эскадру с Босфора. В Пендераклию же «Перваз-Бахри» спешил не просто так, а чтобы встретить там фрегаты Осман-паши.
Новость Корнилова встревожила. Судя по всему, события начинают развиваться стремительно, и дорога каждая минута, а он здесь застрял с призом, который теперь надо тащить в Севастополь.
Наконец двинулись. И сразу новость – вдалеке обнаружены сразу две эскадры. Первая на юге, вторая на западе. Одна из них была явно нахимовской, то другая могла быть только турецкой.
После недолгого совещания было решено идти на турок, начать с ними перестрелку, а потом отходить, наводя на Нахимова.
Но чем ближе «Владимир» подходил к неизвестной эскадре, тем больше сомнений оставалось, что это турки. Уж слишком четко держались корабли в строю, уж слишком туго был обтянут такелаж.
Наконец вглядывавшийся до боли глаз в зрительную трубу Бутаков оторвался от нее:
— Головным, ваше превосходительство, «Константин», за ним в кильватере «Три святителя» и «Двенадцать Апостолов». Остальных еще не различить.
Сомнений не оставалось: перед Корниловым была эскадра контр-адмирала Новосильского.
— Курс на эскадру! – велел Корнилов.
— Ваше превосходительство! – деликатно прокашлялся Бутаков. – У нас угля в обрез до Севастополя!
— Как-нибудь дотянем! – отмахнулся Корнилов. – Надобно Федора Михайловича предупредить, что турки ожидаются у Пендераклии.
Вскоре сигнальщики увидели многочисленные паруса.
— Несомненно, это эскадра! – заключил Бутаков, наведя на них подзорную трубу. – Но чья?
Обнаруженная эскадра оказалась своей. Это был Новосильский.
Когда в пятом часу вечера «Владимир» подошел к эскадре Новосильского, он был встречен криками «ура». Корнилов приказал Бутакову обойти все суда и продемонстрировать первый приз в только что начавшейся войне. Это вызвало еще больший восторг у офицеров и матросов эскадры.
Корнилов предупредил Новосильского о присутствии в море турок, указал ему наиболее вероятное место нахождения Нахимова. Кроме того, Новосильскому было приказано усилить, если потребуется, эскадру Нахимова двумя двухдечными кораблями, а самому со 100-пушечными следовать на пополнение запасов в Севастополь.
С «Перваз-Бахри» тем временем спешно перегружали уголь на «Владимир», иначе пароходофрегату до Крыма было уже не дойти.
Историк пишет: «В 4 часа дня, едва только успели привести взятый пароход в состояние, возможное для продолжения плавания в Севастополь, на горизонте “Владимира” появились две эскадры. Одна, турецкая, – на юге, которую Корнилов вновь принял за эскадру Нахимова, другая же шла от запада, т. е. в направлении, данном отделившейся 4-го числа от Корнилова эскадре Новосильского. Но Владимир Алексеевич, предполагая, что это могла быть также и эскадра турецких фрегатов, пустив приз плыть по румбу в Севастополь, направился к этой сомнительной эскадре, в действительности оказавшейся принадлежащей Новосильскому».
Увы, как стало известно позднее, в погоне за «Перваз-Бахри» Корнилов пропустил эскадру Осман-паши. Это была та самая эскадра, которую он видел утром, ошибочно приняв за эскадру Нахимова. По всей вероятности, выйдя из Босфора и пробираясь вдоль анатолийского берега, турки были отнесены штормами на север, а потом, когда погода немного стихла, снова направились к берегу. Но ничего этого Корнилов не знал. Что ж, на море порой бывает и так!
Но Корнилов не был одинок в своей ошибке: чуть раньше его, еще 1 ноября, почти вплотную к турецкой эскадре, приняв ее также за нашу, подходил пароход «Одесса».
«Одесса» должна была выйти из Севастополя вместе с «Владимиром», так как входила в отряд Корнилова, но задержалась из-за поломки машины. Выйдя двумя днями позже, «Одесса» старалась нагнать ушедший вперед отряд. Не обнаружив своих пароходов у берегов Румелии, капитан-лейтенант Керн повернул к югу (отчего окончательно разошелся с Корниловым!) и недалеко от берега Анатолии нос к носу столкнулся с турками. Неизвестно, как сложилась бы судьба маленькой «Одессы», но ее спасла ночь и ненастная погода. Турки быстро потеряли наш пароход из виду. Теперь Керн мчался на восток, чтобы успеть предупредить Нахимова о приближающейся турецкой эскадре. Но снова помешал его величество случай. У мыса Кемпе «Одесса» получила серьезные повреждения колесных лопаток. Так и не найдя Нахимова, почти обездвиженный пароходик теперь сам был легкой добычей для любого противника. Кое-как починившись, Керн велел поворачивать на Севастополь.
А потому, когда Корнилов, перегрузив себе часть угля с пленного «Перваз-Бахри», дотащился вместе с пленником до Севастополя, Меншиков уже знал, что турецкая эскадра находится в Черном море.
Из воспоминаний лейтенанта Баратынского: «7 ноября пароход “Владимир” вошел на Севастопольский рейд, ведя на буксире “Перваз-Бахри” с русским флагом, поднятым над турецким. Недалеко позади шел в то же время другой пленный турецкий пароход, бывший пассажирский “Медари-Тиджарет” (переименованный в “Турок”), взятый пароходом “Бессарабия” и ночью приблизившийся к Севастополю. Погода была прекрасная, и стечение народа огромное – всем хотелось поближе рассмотреть избитый и исковерканный пленный пароход…»
Встреча победителей была торжественной. Весь город от мала до велика был на берегах Южной бухты. Едва пароходофрегат бросил якорь, его командир отправился на «Перваз-Бахри». Несколько часов Бутаков внимательно осматривал повреждения турецкого парохода. На следующий день он уже с гордостью заявил:
— Имею теперь я полное понятие о сражении пароходов между собою, об их особой тактике и о том, какое оружие на них ставить надобно!
Вместе с призом Корнилов отправился в Севастополь, не подходя к эскадре Нахимова. Контр-адмиралу Новосильскому он приказал передать Нахимову двухдечные корабли и тоже возвращаться в Севастополь.
Свидетельство участника событий: «Оставив приз исправляться и потом следовать к Севастополю, мы пошли к ближайшей из видимых эскадр, чтобы до наступления темноты опознать ее. К крайнему нашему удивлению, она оказалась эскадрой контр-адмирала Новосильского, так неожиданно быстро подославшего нас до самой полосы безветрия, в которой происходило сражение. Передав начальнику ее дополнительные приказания к вице-адмиралу Нахимову, вице-адмирал Корнилов приказал править к призу нашему, который уже шел узлов 6 или 7 по направлению к Севастополю, спустить верхний рангоут и по возможности очистить палубу от убитых, щеп и обломков всякого рода, которыми она была завалена. Изрешеченная ядрами и картечью труба его не давала в печах тяги, и потому ее обмотали войлоками. Машиной приза управлял отряд машинистов и кочегаров, назначенный туда с механиком-кондуктором, и в помощь им было отделено несколько человек из пленной машинной команды, а также пленный машинист-англичанин».
Для Владимира Алексеевича победа «Владимира» имела особое значение. Во-первых, потому, что этот прекрасный во всех отношениях корабль был построен под его личным наблюдением и при его активном участии и в первом же бою продемонстрировал свои высокие тактико-технические качества. Во-вторых, он не ошибся, предложив Меншикову назначить командиром «Владимира» капитан-лейтенанта Бутакова как наиболее достойного этой должности офицера. Вклад вице-адмирала Корнилова в первую победу Черноморского флота в Крымской войне не остался незамеченным: император приказал переименовать «Перваз-Бахри» в «Корнилов».
«Встреча “Владимира” с “Перваз-Бахри”, – писал об этом бое впоследствии адмирал Шестаков, – была первым, может быть, единственным сражением между двумя колесными пароходами: ухватившись за дивную силу пара, не замедлили обеспечить ее по возможности от случайностей боя… Итак, честь первого, повторяю, может быть, единственного опыта борьбы колесных пароходов выпала на долю русских моряков».
Сам Корнилов по прибытии в Севастополь без обиняков заявил:
— Я имею теперь полное понятие о сражении пароходов между собой, об особой тактике, которую они должны соблюдать!
Военный историк Е. В. Богданович писал: «За границею не верили победе “Владимира”; напротив, журналисты “привели” его в Константинополь и указывали на русскую реляцию об этом деле как на образец официальной лжи. Что касается стоявшей в Босфоре англо-французской эскадры, то вот в каком виде дошло до нее известие об этой русской морской победе: “Крейсирующею по анатолийскому берегу русскою морскою дивизией даже взято уже одно турецкое купеческое судно”, – писал по поводу этого дела находившийся на французском адмиральском корабле официальный историограф предстоящей войны г. Базанкур…»
Историк Зайчонковский дал следующую исчерпывающую оценку бою «Владимира»: «Это первое пароходное дело в истории флотов и единственное состязание между двумя колесными пароходами привлекло на себя всеобщее внимание. “Перваз-Бахре”, новый, хорошей конструкции, с исправной машиной пароход, был избит до разрушения, кроме машины, которая уцелела, получив лишь несколько пробоин в паровиках и трубе. В кормовой части были вырваны целые доски, рулевая голова сбита, компасы уничтожены, так что приведение парохода в состояние продолжать путь на Севастополь заняло более трех часов времени. Что касается “Владимира”, то он не потерпел почти никаких повреждений, но артиллерия его оказалась слабой на штырях и в скобах для брюков, которые не выдерживали отдачи орудия и задерживали скорость стрельбы. Это обстоятельство, по мнению Корнилова, в более равном бою могло бы быть сопряжено с гибельными последствиями. Командир “Владимира” весьма искусно воспользовался в бою обнаруженной слабостью противника – отсутствием у него кормовых орудий и, следуя ему в кильватер, бил турецкий пароход почти безнаказанно. Бутаков, подготовив надлежащим образом успех атаки, не замедлил этим воспользоваться, сблизился решительным движением вперед с противником и после нескольких залпов картечи заставил спустить флаг».
За победу в первом сражении пароходов Бутакова представили к Святому Георгию 4-й степени и насчитали 38 тысяч призовых денег. Офицерам «Владимира» были присвоены следующие чины «за отличие», а матросам выдали по 5 рублей, при этом каждый офицер и матрос также получил свою долю от призовой суммы. Сам «Перваз-Бахри» переименовали в «Корнилов», а его гюйс подарили Морскому корпусу.
На войне как на войне
На обратном пути из Синопа Бутаков буксировал поврежденный линейный корабль «Великий князь Константин» под флагом Нахимова. На борту «Одессы» находились также раненый Осман-паша и пленные турецкие офицеры. Добродушный Бутаков сделал все возможное, чтобы пленникам было легче переносить плен. Турецкий адмирал прекрасно говорил по-английски, и Бутаков провел с ним в интересной беседе немало часов.
В рапорте князю Меншикову о Синопском сражении Корнилов предложил не исключать офицеров пароходов из числа участников сражения, среди отличившихся отметил и Бутакова. Позднее он вместе с другими офицерами пароходного отряда был включен в список награждения, подготовленный Нахимовым. Вице-адмирал представил Бутакова к производству в капитаны 2-го ранга: «За отличное исполнение возлагаемых на него обязанностей, примерные присутствие духа и храбрость. Он был весьма полезен при завладении турецким фрегатом и отводе его от города по своему знанию пароходного дела и турецкого языка». 18 декабря Бутаков стал капитаном 2-го ранга.
После боя с «Перваз-Бахри» у Корнилова сложились особо доверительные отношения с Бутаковым, который отныне пользовался особым расположением вице-адмирала и являлся фактическим членом его штаба, выполняя помимо своих командирских обязанностей и массу всевозможных поручений. Конечно, это порой и раздражало командира «Владимира», но, с другой стороны, он не мог не понимать, что за этим стоит особое доверие, которое надлежит оправдывать.
— Положа руку на сердце и новый чин, и Георгиевский крест я считаю большим авансом, который еще предстоит отработать перед Отечеством! – говорил он своему старшему офицеру князю Барятинскому, когда тот сетовал на большую загруженность своего командира.
Зима – время штормов, а потому черноморцы были заняты в это время приведением в порядок своих порядком потрепанных штормами и боями кораблей и судов. Многие корабли, особенно старые, требовали серьезной починки, новых мачт и тембировки.
Много было работы и на «Владимире». На паровые котлы поставили заплаты. В труднодоступных местах свищи замазывали особой замазкой. Пока «Владимир» чинился, перед Севастополем появились английские пароходы-разведчики. И Корнилов, и Нахимов торопили с работами.
К началу 1854 года в Севастопольской бухте собрался весь Черноморский флот. Последними подошли от кавказских берегов суда Абхазского отряда контр-адмирала Вукотича.
К началу февраля к выходу в море подготовили уже семь линейных кораблей. «Владимир» также вскоре был готов. Держа пары, он стоял в Южной бухте. Когда 16 февраля у Севастополя вдруг появился очередной английский пароходофрегат, навстречу ему выскочили из Севастопольской бухты «Владимир» и «Херсонес». Для англичан это стало неприятной неожиданностью, и, не вступая в бой, они предпочли ретироваться.
По новому боевому расписанию «Владимир» вошел в эскадру защиты Севастопольского рейда. Все пароходофрегаты объединили в особый отряд под началом контр-адмирала Панфилова. Отряду надлежало стоять на якоре в определенных местах с готовыми стрелять вдоль рейда бомбическими пушками.
— Быть в готовности каждую минуту, вступить под пары, чтобы истреблять неприятельские брандеры, а в случае атаки вражеского флота – отходить за линию своих кораблей в Корабельную бухту, – объявил своим командирам седобородый Панфилов.
Молодые командиры идти в море и истреблять неприятеля готовы были хоть сейчас и прятаться в отдаленных бухтах не желали.
Затем «Владимир» выходил навстречу пароходу «Эльборус», возвращавшемуся в Севастополь после зимовки в Николаеве. Все обошлось без эксцессов. Затем были и другие походы. Выходы в море «Владимир» совершал, как правило, по ночам и в туман, что требовало от его командира высокого профессионализма.
Вскоре поступили сведения о появлении в Черном море мощного объединенного флота англичан и французов. Корнилов с Нахимовым рвались дать неприятелю генеральное сражение. Но император и князь Меншиков считали, что в случае столкновения с союзниками наш флот потерпит поражение не только из-за отсутствия винтовых судов и малого количества пароходов. Даже по количеству парусных линкоров и судов противник имел многократное преимущество. Союзники бы просто задавили нас своей массой.
Ближе к весне англичане стали чаще появляться у берегов Крыма. А 15 апреля с «Владимира», патрулировавшего у Севастополя, заметили приближавшуюся английскую эскадру. Бутаков держал свое судно на горизонте от противника, пока тот не удалился на зюйд-вест. Но это было только начало.
17 апреля, после нападения на Одессу, союзники снова приблизились к Севастополю. И если основная эскадра держалась на почтительно отдалении, то пароходы по очереди, испытывая терпение черноморцев, приближались к входу в бухты. Когда они ушли, «Владимир» сам вышел в разведку.
— Траверз мыса Херсонес! – доложился штурманский офицер.
— Курс на Тарханкут! – скомандовал Бутаков.
— Неприятель! – закричал вахтенный офицер.
Из-за мыса быстро выкатился французский пароходофрегат и, дымя трубами, пустился в погоню за «Владимиром».
— А зачем за нами гоняться? – удивился Бутаков. – Мы и сами не против драки! Поворачиваем обратно! Курс зюйд-зюйд-ост!
Готовясь к бою, на «Владимире» заряжали пушки и спускали верхний рангоут. Бутаков принял вызов!
Француз поначалу не возражал против поединка, но, когда между противниками оставалось какие-то три мили, неожиданно повернул вспять. Несколько залпов вдогонку только придали французу прыти.
При полном господстве союзников на море маленький русский пароход дерзко гнал, как зайца, один из новейших британских пароходофрегатов. На выручку беглецу немедленно развернулись сразу два английских паровых фрегата. Ситуация мгновенно изменилась. Теперь уже Бутакову предстоял прорыв в Севастополь, так как неприятельские корабли старались отрезать его от входа в бухту. Не раздумывая, Бутаков бросился на прорыв. Над черной трубой «Владимира» металось пламя. Механики и кочегары выжимали из паровой машины все, что только возможно. Под бешено крутящимися колесами клокотала пена. Неравный поединок был, казалось, неминуем. Противники быстро сближались.
С крыши Морской библиотеки за развитием событий с тревогой наблюдал Корнилов.
— Кажется, попал наш Григорий Иваныч в передрягу, – вздохнул он, обращаясь к стоявшим рядом офицерам. – Передайте мой приказ: пароходам – разводить пары, фрегатам – к съемке с якоря!
Разведывательный рейд «Владимира» грозил перерасти в серьезное сражение. Но, к счастью, этого не случилось. Едва капитан британского пароходофрегата увидел на внутреннем рейде Севастополя дымы двух русских пароходов, разводивших пары, он посчитал за лучшее резко изменить курс и начать отход. Спустя несколько минут тот же маневр повторил и капитан французского пароходофрегата. Обменявшись несколькими выстрелами с противником, «Владимир» благополучно проскочил мимо равелина на внутренний рейд.
21 апреля союзный флот вновь видели у Севастополя, а еще через неделю английский и французский пароходы произвели съемку входа в Балаклавскую бухту. 28 апреля союзный флот снова появлялся под Севастополем. 5 мая английский и французский пароходофрегаты подошли близко к Севастополю, но были отогнаны огнем береговых батарей раньше, чем на «Владимире» и «Громоносце» развели пары.
— Надоели мне эти кошки-мышки, скорее бы уже и кулаками помахаться! – бурчал в усы Бутаков, поворачивая на входные створы.
В конце апреля «Владимир» был снова направлен в дальнюю разведку. На этот раз Бутаков должен был выяснить, ушел ли союзный флот от крымских берегов. Обогнув Херсонесский маяк, «Владимир» прошел еще два с лишним десятка миль, но не встретил на пути ни одного неприятельского судна.
— Осторожничают что-то наши «друзья»! – сказал Корнилов, выслушав доклад командира пароходофрегата. – Но нам это только на руку! Будем укреплять город!
Затем «Владимир» еще раз выходил в дальнюю разведку, доходя до самого Синопа, но неприятеля нигде не встретил.
Утром 3 июня все наши шесть пароходов под началом Панфилова выскочили из Севастополя напересечку трем неприятельским. Те сразу же рванули обратно. «Владимир», вырвавшись впереди всех, успел накрыть концевого противника несколькими залпами, сам так же, впрочем, получив пару ядер.
Командиры пароходов были удручены:
— Если бы у нас были суда специальной постройки, а не пакетботы с пушками, мы навели бы шороху по всему Черному морю!
Несмотря на начавшуюся блокаду Севастополя, отчаянные командиры наших пароходов не только вели разведку, но то и дело прорывали блокаду и доставляли припасы из Николаева.
Из николаевского имения Бутаковых Остапово слали письма родители и младшая сестра Саша, волнуясь за Григория, Дмитрия и Владимира. С тревогой интересовались что и как. В ответных посланиях братья успокаивали их, как могли. Получил Григорий Иванович и неожиданное письмо от Осман-паши. В письме турецкий адмирал прощался с Бутаковым, попросил передать привет командирам судов, а также выразить свое «особенное уважение» Корнилову и доктору Павловскому, который его лечил.
Последний прорыв блокады «Владимир» совершил в июле 1854 года, когда Бутакову поручили доставить секретные документы в Одессу новороссийскому и бессарабскому генерал-губернатору Анненкову. И прорыв к Одессе, и обратный прорыв к Севастополю были исполнены безукоризненно, с отвагой и холодным расчетом.
Осенью 1854 года союзники высадили в Крыму. После неудачного Альминского сражения, наша армия совершила фланговый маневр к Бахчисараю, а союзники вплотную подошли к наскоро сооружаемым бастионам Севастополя. Руководство обороной города взяли на себя Корнилов и Нахимов, причем фактически самовольно. Первый отвечал за оборону Северной стороны города, а второй – Южной.
На второй день после Альминского сражения Корнилов собрал на совещание командиров кораблей. Вице-адмирал предложил выйти в море и атаковать неприятеля. Гибель Черноморского флота была бы при этом почти неизбежной, но Корнилов рассчитывал нанести немалый урон и союзникам, заставив их отказаться от действий в Крыму. Меншиков выходить в море флоту не разрешил, приказав затопить часть кораблей на входе в бухту, а Корнилову велел отправляться в Николаев. История донесла до нас ответ Корнилова:
— Остановитесь! Это самоубийство… К чему вы меня принуждаете! Но чтобы я оставил Севастополь, окруженный неприятелем, – невозможно!
Бутаков присутствовал на этом знаменитом совещании.
Большинством голосов было приняло решение оборонять главную базу с суши, загородив вход в бухты затопленными кораблями.
Из воспоминаний Григория Бутакова: «Тотчас затем последовало заявление капитана 1-го ранга Зарина, что выгоднее затопить вход старыми кораблями и командами подкрепить гарнизон. Кажется, эту идею поддержал и капитан 1-го ранга Бартенев. Я стоял у окна подле Нахимова. “Ну да-с, они очень рады затопить свои корабли”, – сказал он мне. Я помню, что ответил чем-то вроде следующего: “При таком мнении некоторых, можно ли выходить в море?”
В это время к Корнилову пришел передать что-то от князя Меншикова дипломатический чиновник при нем Грот. Весь в пыли, не спавший ночь, измученный, он показался мне испуганным. Споры кончились словами Истомина к Корнилову: «Что вы прикажете, то мы и будем делать». И затем Корнилов распустил нас. Из дома Истомина многие зашли в клуб, и там я видел, как с генералом К. (фамилию в записках не разобрать. – Примеч. авт.) кругом которого всегда составлялась кучка, никто не хотел говорить. Идя к пристани, я свернул в домики Екатерининского дворца, где остановились князь Меншиков и его штаб.
Прощаясь с лейтенантом Шестаковым, убитым на Киленбалочных редутах, с которым я шел, я сказал ему: “Постараюсь показать князю Меншикову хоть одну спокойную физиономию”. Зайдя к адъютантам его, застал Виллебрандта и Веригина и узнал, что князь спит. В это время раздался пушечный выстрел. “Вот они!”, – воскликнул Виллебрандт, считая, что это неприятельский выстрел с Северной стороны. Я вынул часы и сказал: “Полдень”. Виллебрандт перекрестился, хотя и лютеранин, и ответил: “Слава богу. Значит, они дают нам еще этот день!”»
Корнилов очень переживал происшествие. Возможно и то, что его не поддержал Нахимов, признавший решение князя Меншикова единственно верным.
Вечером Корнилов вызвал Бутакова к себе с парохода.
— Если неприятель с хода ворвется в Севастополь, флота нам уже не спасти, но пароходы можно! Берешься ли ты во главе отряда вырваться из бухты и попытаться укрыться в одном из отдаленных портов. – Корнилов был очень возбужден и говорил отрывистыми фразами.
— К прорыву готов! – ответил Бутаков, хотя и был обескуражен.
Тут же Корнилов набросал на листке бумаги, какому пароходу в какой порт следовать.
— Передай устно каждому из пароходных командиров мой секретный приказ в двадцать три часа сниматься с якоря и следовать по назначению.
С болью в сердце Бутаков спустился в шлюпку и отправился оповещать командиров пароходов о приказе Корнилова.
Однако уже через час Корнилов снова прислал за Бутаковым.
Утром следующего дня на входе в бухту, преграждая путь возможному прорыву неприятельского флота, легли на дно первые семь судов. Обходя на катере обреченные суда, Корнилов говорил плачущим матросам:
— Грустно уничтожать свой труд!.. Но надобно покориться необходимости! Москва горела, а Русь от этого не погибла!
Экипажи затопленных кораблей с пушками и абордажным оружием были сразу направлены на создаваемые бастионы. Там уже вовсю трудились солдаты гарнизона и местные жители. На бастионах неотлучно находились и Корнилов с Нахимовым. Они же назначили своего младшего товарища контр-адмирала Истомина командиром важнейшей оборонительной позиции города – Малахова кургана.
Оставшиеся на плаву корабли и суда стали, по существу, плавучими батареями. Активной частью оставались пароходы, и прежде всего «Владимир». Но и он уже использовался отныне не для крейсерства и разведки, а для перевозки людей, вооружения и материалов.
