…Критик пришел внезапно, весьма недовольный, даже рассерженный, и спросил:

— Видели американский фильм «Собака Баскервилей»? Он просто чудовищен! Как, этот вылощенный, постоянно улыбающийся, чтобы показать нам белизну своих зубов, господин — Шерлок Холмс? А неповоротливый толстяк, как две капли воды похожий на Лестрейда, — Уотсон? А что за сентиментально-кошмарная история с Лорой Лайонс, которую зверски душит у нас на глазах злодей в черных перчатках? Но ведь у Дойла нет ничего подобного, и Лора — отнюдь не безгрешная страдалица. А эффектное единоборство Холмса с «дьявольской» собакой, которое украшает финал? Его тоже нет у Дойла, Холмс «врукопашную» с собакой не вступал, а всадил в нее пять пуль, как свидетельствует Уотсон. Нет, что ни говорите, а нельзя так вольно обращаться с классикой, даже детективом.

На это я с осторожностью отвечала, что фильм все-таки «не лишен интереса», а досадные издержки экранизации — увы, нечто вроде обязательных и неизбежных накладных расходов.

— Но вам не кажется, — уже задумчиво спросил критик, — что в самой детективной интриге есть нечто, располагающее к особенно смелым «интерпретациям» сценаристов? Вспомните наш телеспектакль «Тайна Эдвина Друда». Как там осовременили викторианскую героиню Розу Бад? Но такой английской мисс в романе Диккенса нет. Где кротость и сентиментальность? И волосы уложены были не так, как следовало. Вы же знаете, прически тогда были гладкие с пробором посередине и тугими локонами вдоль щек. Ну, а сам Эдвин Друд, — тут мой собеседник безнадежно вздохнул, — Эдвин ведь молод, правда? А нам представили пожилого «молодого человека».

— Но характер-то был передан верно, — не согласилась я. — Эдвин тщеславен и самонадеян, но при этом добр и совестлив. Признайтесь, таков он был и на телеэкране.

И тогда, помнится, мой собеседник сделал признание:

— Вообще-то я Диккенса не люблю, слишком мелодраматичен и чувствителен на мой вкус. Хотя мастер был на детективную интригу. Жаль, что не успел дописать роман до конца.

Тут пришла моя очередь расстраиваться, потому что в прокрустово ложе сентиментальности и мелодраматизма все еще часто пытаются уложить грандиозный диккенсовский гений.

— А может быть, то, что вы называете чувствительностью и мелодраматизмом, есть неподражаемая способность трогать человеческие сердца, которая совсем не свойственна детективу и крайне редко встречается даже в классических его образцах?

Критик улыбнулся:

— Вы любите писателей, которые страстно вовлечены в судьбы своих героев, я же предпочитаю спокойный, объективный подход. И еще поэтому люблю детектив таким, каким он сложился у Дойла и Кристи: сухая, деловитая манера повествования, никакой сентиментальности и головоломная детективная загадка. И разумеется, неизменная мораль: добро всегда побеждает, зло — наказано, справедливость торжествует. Все по правилам, все по «формуле», хотя, конечно, бывают исключения, например — Сименон, который не опасался быть сентиментальным в своих детективных романах. Но правила в детективе непреложны, и потому, наверное, их писать легко.

Ну что было на это возразить? Упрекать критика за предпочтение, оказываемое детективам перед серьезной литературой? Не он один. Но вот утверждение, что детективы писать легко? Однажды английский писатель Арнольд Беннет неосторожно обмолвился в одной из статей, что, мол, пьесы писать легче, чем романы. Ну и досталось же ему от Бернарда Шоу, который взял да и переложил прозой, в назидание мистеру Беннету, шекспировского «Макбета». Эффект получился потрясающий по комизму и убедительности, о чем я и поведала критику.

— Однако то высокие жанры, — прервал он ход моих рассуждений, — но заметьте: ни Эдгар По и Конан Дойл, ни Кристи или Сименон не считали детектив сколько-нибудь серьезным жанром. И По, и Дойл даже гневались, когда публика зачитывалась их детективными рассказами. Кристи, хоть и стала «королевой детектива», относилась к своей славе, а заодно и к своему читателю-почитателю иронически, а Сименон так прямо и назвал детектив «полухудожественной литературой» в противовес своим «трудным» романам. Еще, наверное, и поэтому с детективом особенно не церемонятся, когда экранизируют. Благо он, как правило, «телегеничен»: способен занять глаз и увлечь воображение, вернее, отвлечь его от действительности, которая нередко страшнее, чем самый страшный детектив. Признаюсь, я именно за это его и ценю.

— Но разве и в детективе не бывает так, что добро побеждает, но с потерями, а зло, хоть и побежденное, развенчанное и наказанное, успевает нанести удар, иногда непоправимый?

Однако мой критик стоял на своем:

— Все дело в формуле, — твердил он, — то есть самом назначении детектива, а он по замыслу своему — жанр оптимистический, вроде сказки. А трагизм это по части серьезного романа, «трудного», как его называет Сименон. И нареканий поэтому на детектив должно быть меньше. Какие могут быть серьезные претензии к несерьезному жанру?

— И столь же несерьезной и даже искажающей его экранизации? — спросила я. — Вы же сами возмущаетесь американской «Собакой Баскервилей»?

…Нет, я не могла разделить столь категоричного отрицания художественности детектива. Разве тронул бы наше сердце Шерлок Холмс, не будь он изображен Дойлом с такой удивительной характерностью? Что же касается телеспектакля по «Эдвину Друду», то, помню, к экрану меня влекло больше всего любопытство. Я надеялась, что мне предложат новую версию исчезновения Друда. Возникла надежда, а вдруг сценаристы и актеры сообща разгадали тайну, вдруг волшебством теледействия обнажится то, что осталось незамеченным при чтении, какие-то потаенные мотивы и пружины сюжета, и тайна прояснится зримой теперь логикой развития событий и характеров. Но меня ждало разочарование. Авторы сценария тайны Эдвина Друда не разгадали, потому что при чтении романа не заметили кое-каких, очень существенных подробностей, а кое-что и «утаили», слукавив против Диккенса, но главное потому, что заранее сковали свое воображение остроумной гипотезой диккенсоведа Уолтерса, изложенной им в статье ««Ключи» к роману Диккенса «Тайна Эдвина Друда»».

Но мой критик, словно из духа противоречия самому себе, хотя вполне резонно, заметил, что абсолютного тождества авторского замысла и актерского исполнения быть не может. И это в равной степени относится и к шекспировскому «Гамлету», и к «Тайне Эдвина Друда», и роману Кристи «Десять негритят», например.

Да, конечно, играть образ, заданный писателем, в химически чистом, «неразбавленном» виде, очевидно, нельзя. Но мы ведь всегда хотим, чтобы все было, «как в романе» или пьесе. И не по этой ли причине Агата Кристи не разрешала изображать Пуаро на обложках своих книг и так придирчиво относилась к актерам, исполнявшим его роль на экране? Да, и пьесы создавать, равно — инсценировки, в том числе и по детективным романам, дело очень непростое, а иногда прямо-таки опасное…

Но я тогда была благодарна сыгравшим «Эдвина Друда» по гипотезе Уолтерса: Эдвин Друд убит, а злодея Джаспера разоблачает выступающая в роли сыщика Дэчери бесстрашная Елена Ландлесс. Стало ясно: гипотеза Уолтерса более остроумна, чем вероятна. Даже если двадцатилетней девушке удалось бы мастерски загримироваться под сорокалетнего мужчину, ее выдал бы голос, походка и руки. Маловероятно также, что наедине с собой она попивала бы горькое пиво, молодым девушкам у Диккенса так не полагается. А вот клерк Бэззард, оказавшийся в отпуске как раз тогда, когда таинственный Дэчери объявился в провинциальном Клойстергеме, Бэззард, неудавшийся актер, всегда мечтавший сыграть большую роль, Бэззард мог бы оказаться Дэчери. Но сценаристы, как и Уолтерс, всех этих «ключей», незаметно подброшенных Диккенсом, попросту не заметили.

Решив, что экранизировать надо бережно и художественную классику, и детективный роман, мы незаметно подошли к важной проблеме — о месте детективного романа в литературе и нашей жизни. И мой собеседник авторитетно заявил, что, несмотря на «отдельные художественные свершения, и вы совершенно правы, считая таким свершением Шерлока Холмса», — вообще-то искать высокой художественности и глубокой познавательности в детективном жанре вряд ли стоит. В нем их, за редким исключением, не бывает. Невозможно создать совершенный детективный роман — утверждал, например, и американский писатель Реймонд Чандлер: «Тип ума, который может измыслить идеальную загадку, совсем не тот, что творит художественное произведение». — Вы согласны?

Сказано, конечно, веско, но точнее было бы сказать, наверно, так: художественность детектива — в его наиболее полном соответствии своим особенным требованиям, и, очевидно, судить это искусство, а это — искусство, и талант мастера-«детективщика» надо по его собственным, как Пушкин говаривал, поставленным над самим собой законам. А так как детектив — чтение для масс, то неудивительна и прочная его привязанность к массовым же, общепринятым и часто стереотипным представлениям, идеалам и суждениям. Сименон — умный и тонкий писатель, мастер психологической, не только детективной, интриги, зная национальную готовность французов многое понять и простить, если человек действует из ревности или по «безумной» любви, из романа в роман будет сочинять мелодраматические коллизии, лежащие в основе преступления. Ведь людям всегда нравилось и будет нравиться таинственное и трогательное.

Ну, а если мы хотим найти в романе и детективную тайну с глубоким психологическим анализом, и одновременно «шекспиризацию» характеров, то берем с книжной полки «Преступление и наказание» Достоевского, или «Холодный дом» Диккенса (кстати, любимый роман Агаты Кристи), или «Силу и славу» Грэма Грина, или «Имя Розы» Умберто Эко, подтверждающие, что такое сочетание вполне возможно, вопреки красноречивому отрицанию Чандлера. Однако предмет этой книги — разговор о тех, кто «запустил» детектив на его собственную законную орбиту в великом космосе литературы, снискал ему огромную популярность и все еще является образцом для бесчисленного множества последователей.