Клермонский собор. Римский папа провозглашает крестовый поход на Восток. В ноябре 1095 г. римский папа Урбан II созвал церковный собор во французском городе Клермоне.

Многие феодалы понимали, что папа перебрался через Альпы не только для того, чтобы урегулировать церковные дела во Франции. По приезде сюда он и сам заявил, что в его намерения входит оказание помощи восточным братьям-христианам. Предпринимая это путешествие, папа уже имел какой-то, быть может, еще не вполне оформленный, но достаточно ясный по своим целям, план действия. Потребовалось несколько месяцев, чтобы план этот окончательно созрел.

Прибыв во Францию, Урбан II начал одну за другой объезжать клюнийские обители на юге страны (ведь в свое время он сам занимал пост приора Клюнийского аббатства). Здесь, в глубокой тайне, велись переговоры о будущей войне, которая должна была по своим масштабам намного превзойти недавние испанские экспедиции французских феодалов. С кем, как не с клюнийскими монахами, мог советоваться папа о своем замысле и путях его реализации? И если самому Урбану II этот замысел рисовался, вероятно, лишь в общих чертах, то в результате совещаний с руководителями клюнийских монастырей он стал более четким.

Ведь клюнийцы не только лучше, чем кто-нибудь другой, понимали необходимость принятия решительных мер к тому, чтобы ликвидировать опасную для крупных землевладельцев смуту на Западе. Они яснее кого бы то ни было представляли себе и те реальные средства, которые могут быть применены для достижения этой дели. У них уже накопился опыт пропаганды «священных войн», паломничеств. Они могли многое подсказать Урбану II, и — что еще важнее — во многом быть полезными папе в дальнейшем, при проведении в жизнь задуманного.

Но Урбан II не ограничился посещением клюнийских монастырей. «Священная война», которая готовилась апостольским престолом, нуждалась не только в проповедниках с крестом в руках, но и, прежде всего, в ратниках, владеющих мечом, а также в авторитетных церковных вождях. Это впоследствии Урбан II объявит события, развернувшиеся после Клермонского собора, «делом господа бога». Возможно, что папа и сам верил в это. Однако выученик Григория VII был достаточно проницательным политиком, чтобы понимать простую истину: было бы несовместимо с интересами папского престижа пускаться в предприятие, не имея заранее уверенности в том, что его с самого начала поддержат хотя бы немногие влиятельные светские и церковные сеньоры. И папа действительно постарался заручиться их поддержкой.

По пути в Клермон он нанес два важных визита: сначала, в августе 1095 г., Урбан II встретился в городе Пюи с видным церковным деятелем — епископом Адемаром Монтейльским. Позднее папа возложил на него официальное предводительство крестоносцами: договоренность об этом была достигнута уже во время предварительной встречи. В сентябре того же года Урбан II посетил графа Тулузского — Раймунда IV; папа остановился в его главной резиденции — замке Сен-Жилль. Урбан II хотел обеспечить согласие графа на участие в задуманном мероприятии: инициатива Раймунда IV, одного из крупнейших князей Южной Европы, послужила бы примером для других сеньоров.

Раймунд IV с готовностью пошел навстречу пожеланиям Урбана II: как мы увидим, война, которую затевал апостольский престол, вполне соответствовала интересам этого феодала.

Но если епископ Адемар и граф Тулузский были посвящены в замыслы папы, то другие сеньоры, во всяком случае, догадывались, что Урбан II прибыл во Францию с какими-то более значительными целями, чем решение только внутрицерковных вопросов.

В народных низах, вконец измученных бедствиями последних лет, приезд Урбана II также вызывал смутное предчувствие каких-то важных событий...

Неудивительно, что отовсюду в Клермон съехались тысячи рыцарей, священников, собралось несметное количество простого народа. Вся эта масса людей не могла разместиться в городе.

Собор, хотя на нем и обсуждались обычные для съездов такого рода вопросы (о «божьем мире» и пр.), носил необычайно пышный характер. Здесь присутствовали почти все архиепископы Франции, свыше двухсот епископов и четырехсот аббатов.

По окончании заседаний собора, 26 ноября 1095 г., Урбан II выступил с торжественной речью прямо под открытым небом перед огромными толпами собравшихся. В этой речи, — несомненно, она была продумана заблаговременно, а не явилась экспромтом, как полагали некоторые историки, — папа призвал верующих взяться за оружие для войны против «персидского племени турок». В Клермоне был брошен клич, призывавший к крестовому походу на Восток.

Урбан II стремился изобразить предприятие, затеваемое им, как войну ради «освобождения гроба господня» в Иерусалиме. В условиях, когда религия владела умами и когда рыцарство только и думало о том, где бы найти применение своим силам, благочестивый призыв Урбана II к крестовому походу неизбежно должен был встретить сочувственную реакцию в обширной аудитории, слушавшей его. К тому же Урбан II обещал участникам похода — «борцам за веру» — отпущение грехов, а тем, кто падет в боях с «неверными», — вечную награду на небесах. Это обещание было затем закреплено особым постановлением Клермонского собора, что, разумеется, придавало словам папы еще большую силу в глазах той «бесчисленной массы могущественных сеньоров и их оруженосцев», которая, по словам Бодри Бургейльского, французского летописца, присутствовавшего в Клермоне, собралась на равнине со всех концов страны. Многие из них уже раньше предпринимали паломничества «во искупление грехов» и бились в «священных войнах». Освобождение гроба господня, предложенное папой, наверняка гарантировало прощение всех ранее совершенных ими преступлений: уже одно это было слишком заманчиво, чтобы оставить рыцарей равнодушными к благочестивой фразеологии Урбана II.

Но в его речи прозвучали и иные мотивы. Тех, кто примет обет идти в «святую землю», ожидает не только спасение на небесах, — победа над «неверными» принесет и ощутительные земные выгоды. Здесь, на Западе, — говорил Урбан, — земля, не обильная богатствами. Там, на Востоке, она течет медом и млеком, а «Иерусалим — это пуп земель, земля плодоноснейшая по сравнению со всеми остальными, она словно второй рай»... И, пожалуй, наиболее сильным доводом в устах папы был выдвинутый им тезис: «Кто здесь горестен и беден, там будет радостен и богат!». Как рассказывают некоторые летописцы, речь Урбана II была в этом месте прервана громкими возгласами: «Так хочет бог! Так хочет бог!».

Урбан II обращался прежде всего к рыцарской голытьбе: «Да не привлекает вас эта земля, которую вы населяете, — говорил он, — земля, в которой численность ваша растет, богатства же не умножаются». Папа откровенно звал рыцарство к грабежу восточных стран, — прямолинейность, хотя и кажущаяся, на первый взгляд, странной в устах верховного христианского пастыря, однако совсем не удивительная, если принять во внимание, что Урбан хорошо знал, с кем имеет дело.

В том, Что церкви не приходится ждать ничего хорошего от этих «благородных» разбойников, Урбан II мог лишний раз удостовериться во время своего пребывания во Франции. Почти накануне созыва Клермонского собора сам папа вынужден был осадить одного из таких чрезмерно беззастенчивых рыцарей, некоего Гарнье Тренэльского. Этот разбойничавший сеньор захватил в плен епископа Ламберта Аррасского. Почтенный прелат как раз направлялся в Клермон и близ города Провэна был похищен этим рыцарем, чаявшим получить солидный выкуп со своего пленника. Лишь вмешательство папы, который пригрозил святотатцу отлучением, заставило Гарнье выпустить епископа из своих рук.

Вот таких-то рыцарей, в первую очередь, и имел в виду Урбан II, когда выступал в Клермоне: а им, конечно, мало было «небесного счастья»; они жаждали и поместий, и звонкой монеты, и других земных благ. То же самое можно сказать и о владетельных сеньорах, которым становилось тесно на Западе и которые стремились расширить свои имения. В своем выступлении Урбан II обращался и к магнатам.

Некоторые новейшие буржуазные историки уверяют, что, организуя поход на Восток, папство якобы больше всего хлопотало о... мире среди христиан в Европе. Папство изображается этими учеными носителем некоей абстрактной идеи мира. Такого рода высказывания по существу являются лишь домыслом, служащим интересам папства. На самом деле, в основе папской пропаганды крестового похода лежали, как мы видим, определенные социально-политические потребности господствующего класса на Западе. Католическая церковь хотела направить на далекий Восток хищные устремления рыцарской вольницы, чтобы удовлетворить жажду земельных приобретений и грабежей рыцарства за пределами Запада. Тем самым крестовый поход упрочил бы и власть католической церкви на Западе, а заодно и расширил бы ее за счет стран Востока. В этом и заключались, с точки зрения папства, задачи похода, провозглашенного на Клермонском соборе.

Речь Урбана II нашла живой отклик среди собравшихся. Программа похода на Восток встретила сочувствие феодалов, которым эта экспедиция сулила новые земли и добычу. К тому же рыцарство не было полностью безразлично и к религиозным лозунгам похода, выдвинутым папой. Реальные грабительские цели похода большинству рыцарей представлялись окутанными религиозным покровом: в алчном воображении мелкого феодала спасение христианских святынь символизировало подвиг, в котором религиозные цели сливались с вполне земными, захватническими устремлениями.

Но зажигательной речи Урбана II внимали не только рыцари и сеньоры. Его слушал также изможденный от голода и исстрадавшийся в крепостной неволе деревенский люд. Нищие мужики больше всего хотели освободиться от гнета феодалов и именно потому мечтали об искупительном подвиге. А разве папа теперь не указал им, в чем должен заключаться этот подвиг?

Обещанием вечного спасения тем, кто примет мученичество за «святое дело», а еще более — сказками о земле, «текущей медом и млеком», папа взбудоражил и воображение крестьянской бедноты. Земля и свобода — вот что чудилось обездоленным людям в речи Урбана II. И это казалось им тем более достижимым, что папа, стремясь ускорить выступление из Европы рыцарей, чьи разбойничьи «таланты» грозили благополучию крупных феодальных собственников, лгал без всякого стеснения: путь к Иерусалиму, заявлял он, не длинен, достигнуть святого града не составит сколько-нибудь серьезных трудов. Папа умышленно преуменьшал перед неискушенными слушателями тяготы похода, прекрасно понимая, конечно, что тысячам людей, которых он толкает на кровавую «стезю господню», грозит неизбежная гибель.

Так случилось, что клермонская речь папы возымела действие, значительно превзошедшее ожидания ее автора и, может быть, даже не вполне согласное с интересами феодальных организаторов крестового похода.

Что касается рыцарей и сеньоров, то здесь клич об освобождении «святой земли» брошен был удачно. Все предшествующие события подготовили феодалов к тому, чтобы подхватить его и устремиться на завоевание заморских земель.

Церковники агитируют. Поход бедноты. Был ли он крестовым? Слухи о Клермонском соборе и его постановлениях, о предстоящем походе на Иерусалим были быстро разнесены тысячеустой молвой повсюду, «вплоть до морских островов». Начались сборы в поход, и раньше всего во Франции. В атмосфере религиозного возбуждения в разных местах появились фанатически настроенные проповедники, звавшие своих слушателей в бой за христианские святыни.

Часть этих проповедников выполняла официальное задание папы. На другой день после произнесения своей речи Урбан II созвал епископов и поручил им «со всей душою и силою» начать проповедь крестового похода в своих церквах. Позже он дал специальные поручения ряду влиятельных епископов и аббатов: один должен был действовать в долине реки Луары, другой — в Нормандии и т. д.

Сам папа тоже остался во Франции. В течение восьми месяцев он разъезжал по стране, призывая к крестовому походу; Урбан II посетил Лимож, Анжер, выступал на церковных соборах в Туре и в Ниме. «Где бы он ни был, — пишет современный хронист, — везде он предписывал изготовлять кресты и отправляться к Иерусалиму, чтобы освободить его от турок и прочих племен». Кроме того, Урбан II рассылал красноречивые послания с такими же призывами во Фландрию, в Болонью, в Геную.

Помимо высокопоставленных представителей католической церкви, действовали и рядовые — монахи, юродивые. В подтверждение того, что крестовый поход — «дело не человеческое, а божеское», они сочиняли всякого рода «священные небылицы» — о вещих снах, видениях, чудесах.

Наибольшую известность среди этих фанатических проповедников «священной войны», выступавших главным образом в Северо-восточной Франции, в Лотарингии, в прирейнских городах Германии, приобрел монах Петр Пустынник.

Современные хронисты, а вслед за ними и более поздние историки рисуют его экзальтированным фанатиком. Вместе с тем известно, что это был человек, обладавший незаурядным ораторским талантом: его речи оказывали сильное воздействие не только на народ, но и на феодалов. Самый образ жизни и все поведение Петра Амьенского (его иногда называют так по месту рождения), аскетизм, «бессребреничество», щедрые раздачи бедноте денег и другого добра, которое стекалось к нему из каких-то источников, не указываемых хронистами, — все это вместе с пылкими речами снискало ему особую славу среди крестьян: они видели в нем «божьего человека» и толпами шли за ним, как за «пророком господним». Цели крестового похода, провозглашенные папством, народная масса воспринимала по-своему: программа католической церкви как бы перерабатывалась в соответствии с интересами крестьянства, по существу враждебными интересам и целям церковно-феодальных организаторов крестового похода.

Петр Пустынник призывает к крестовому походу (С гравюры по рис. Доре)

 

Уже зимой 1095/96 г. во Франции собрались тысячные отряды бедняков — мужчин, женщин, детей, готовых отправиться в дальние края. Еще сильнее, чем фанатичные проповеди, действовала на массы крестьян страшная нужда, царившая в то время в деревне.

Голод заставлял крестьян торопиться. Сборы бедняков протекали поэтому в какой-то лихорадочной спешке. Крестьяне бросали свои лачуги, сбывали за бесценок все, что можно было продать. «Никто из них не обращал внимания на скудость доходов, не заботился о надлежащей распродаже домов, виноградников, полей», — говорит Гвиберт Ножанский, очевидец происходившего. «Каждый, стараясь всеми средствами собрать сколько-нибудь денег, продавал все, что имел, не по стоимости, а по цене, назначенной покупателем, чтобы не позже других вступить на стезю господню». У Гвиберта Ножанского, который, конечно, не мог до конца понять настоящих побуждений крестьянства, создавалось впечатление, что бедняки словно умышленно разоряли себя: «Все дорого покупали и дешево продавали... За дорогую цену покупали все то, что нужно было в дорогу, продавали дешево, чтобы получить средства для похода». Они спешили, указывает хронист, и это выражение четко характеризует настроение крестьянской массы. О величайшей поспешности, с которой бедняки стремились сняться с места, говорят и многие другие летописцы: крестьяне, казалось, горели нетерпением отправиться в путь.

Конечно, очень многие были опьянены религиозной экзальтацией: не было недостатка в фанатиках, истово молившихся или даже выжигавших кресты на теле, — это было вполне естественно в условиях того времени. Но прежде всего крестьяне торопились потому, что они не могли и не хотели ждать сеньоров. Крепостные довольно натерпелись от них. Они спешили поскорее избавиться от своих притеснителей, и это стремление заглушало все благочестивые мотивы, звучавшие в крестьянской массе.

Урбан II и другие церковники, видя, какое широкое брожение в деревне вызвали призывы к крестовому походу, предприняли попытки задержать крепостных. Ведь папство, побуждая Запад к войне за Иерусалим, целило, главным образом, в рыцарство. Содействовать бегству крепостных от своих господ едва ли входило в планы апостольского престола и его служителей на местах. Но удержать деревенскую бедноту теперь уже было невозможно.

Ранней весной 1096 г. первые толпы крестьян из Северной и Центральной Франции, Фландрии, Лотарингии, с Нижнего Рейна, а затем и из других стран Европы поднялись на «святое паломничество». Крестьяне шли почти безоружными. Дубины, косы, топоры, грабли служили беднякам вместо копий и мечей, — да и эти крестьянские орудия имелись далеко не у всех. «Безоружные толпы» — так назовет впоследствии этих «божьих воинов» гречанка Анна Комнина. У них не было с собой почти никаких запасов. Они двигались подобно беспорядочным скопищам переселенцев, кто пешком, кто на двухколесных тележках, запряженных быками, — вместе со своими женами, детьми, жалким домашним скарбом. Мужики уходили прочь от неволи, притеснений и голода, втайне надеясь лучше устроиться на новых местах, в «земле обетованной». Длинными рядами потянулись обозы по дорогам, уже раньше проторенным паломниками, — вдоль Рейна и Дуная и дальше на юг, к Константинополю.

Шли десятки тысяч людей. В отряде северофранцузских крестьян, которым предводительствовал разорившийся рыцарь Вальтер Голяк, было около 15 тыс. человек (из них лишь 5 тыс. вооруженных). Несколько меньше, около 14 тыс. крестоносцев, насчитывал отряд, шедший за Петром Пустынником. 6 тыс. крестьян двинулось под командованием французского рыцаря Фульшера Орлеанского; почти столько же шло из рейнских областей за священником Готшальком, которого немецкий хронист Эккехардт Аврейский, имея на то свои причины, называет «ложным слугой бога»; примерно из 12 тыс. человек состоял англо-лотарингский отряд крестьян и т. д.

Главную силу этих «несметных полчищ» составляло крепостное крестьянство. Но уже тогда крестьянским движением стремились воспользоваться в своих корыстных целях наиболее воинственно настроенные представители рыцарства. Они-то и постарались захватить в свои руки предводительство крестьянскими толпами. В их числе были французские рыцари Вальтер Голяк с тремя братьями и дядей (также Вальтером), Фульшер Орлеанский, бандит-авантюрист Гийом Шарпантье (виконт Мелюна и Гатинэ), попытавший уже за несколько лет до крестового похода «счастья» в Испании, и сотни подобных им — титулованных, но полунищих воителей. С крестьянами, шедшими из Германии, также отправилось немало разбойников-рыцарей (из рейнских областей, из Швабии): некий Фолькмар, затем граф Эмихо Лейнингенский, не принадлежавший, впрочем, к числу бедняков, но зато отличавшийся невероятной жадностью и разбойничьим нравом, Гуго Тюбингенский и несколько сотен других.

Таким образом, крестьянские ополчения оказались разбавленными изрядным количеством феодалов. Но это обстоятельство существенно не повлияло даже на внешний облик крестоносных отрядов. Стихийное с момента своего возникновения, это движение протекало без какой-либо правильной организации, без плана. Бедняки-крестоносцы имели очень смутное представление о том, где находится конечный пункт их похода. По рассказу Гвиберта Ножанского, крестьянские дети, ехавшие вместе со взрослыми, когда на пути «попадался какой-нибудь замок или город..., спрашивали, не Иерусалим ли это, к которому они стремятся». Впереди одного из крестьянских отрядов, входившего в войско Петра Пустынника, шли... гусь и коза. Они считались среди крестьян «наделенными божественной благодатью» и пользовались большим почетом: крестьяне рассматривали этих животных, как вожаков отряда. Крестьянские отряды фактически были лишены руководства. По выражению Вильгельма Тирского, они «ехали без головы».

Участие феодалов в походе бедняков не могло изменить освободительного по своему существу характера движения. Любопытно, что хотя рыцари и примыкали к крестьянским толпам, но сами крестьяне старались подчас отделаться от этих попутчиков. Когда отряд Петра Пустынника пришел в Кельн (12 апреля 1096 г.), то уже через три дня, по свидетельству Ордерика Виталия, масса крестьян поспешила в дальнейший путь. С Петром Амьенским в Кельне осталось до 300 французских рыцарей, которые покинули город лишь спустя неделю после прибытия (19 апреля). Крепостным было не по пути с рыцарями. В силу необходимости им приходилось иногда принимать феодальных авантюристов в качестве военных командиров, но по своей сути устремления крестьянской бедноты и феодальных элементов, участвовавших в ее походе, были, как это справедливо подчеркнуто Н. А. Сидоровой, прямо противоположны друг другу.

Очень хорошо писал об этом Лион Фейхтвангер в романе «Испанская баллада»: «Вилланы брали крест, чтобы избавиться от гнета личной зависимости и податей».

Хотя бедняки бежали на Восток от феодального гнета, но по дороге они вели себя, как самые обыкновенные грабители. Проходя через территорию венгров и болгар, крестоносцы силой отнимали продовольствие у местного населения, отбирали лошадей, рогатый скот, овец, убивали и насильничали.

Для бедноты грабеж был единственным способом добыть себе пропитание. Крестоносцы продолжали грабить и тогда, когда вступили на территорию Византии; у крестьян не было средств, чтобы уплатить за провиант, предоставленный им по распоряжению Алексея Комнина, Значительная доля вины за разбойничьи нападения на венгров, болгар, греков падает на рыцарские шайки, присоединившиеся к крестьянам. Бандиты-рыцари (особенно немецкие) почти целиком ответственны и за жестокие еврейские погромы, которые в самом начале пути были учинены по подстрекательству феодалов фанатически настроенными крестоносцами в Кельне, Шпейере, Вормсе, Трире, Майнце, Магдебурге, Праге, Меце, Регенсбурге и других городах.

К тому же в походе крестьянской бедноты участвовало немало деклассированных элементов — профессиональных воров и других уголовных преступников, которые видели в крестовом походе лишь удобное средство для грабежей и разбоев. «Много всякого сброду примкнуло к крестовому воинству не для того, чтобы искупить грехи, а чтобы содеять новые», — такую характеристику этим крестоносцам дает один из летописцев.

Венгры, болгары, а в дальнейшем и византийцы дали энергичный отпор нежданным «освободителям гроба господня». Они беспощадно убивали крестоносцев, отбирали захваченную ими добычу, преследовали отставших в пути. В этих сражениях крестоносцы несли большие потери. По свидетельству Альберта Аахенского, отряд Петра Пустынника, которому близ города Ниша пришлось иметь дело с византийскими войсками, покинул город, уменьшившись на одну четверть.

Пройдя Венгрию и Болгарию, миновав Филиппополь и Адрианополь, крестоносцы направились к греческой столице.

Со второй половины июля 1096 г. значительно поредевшие в дороге — прошло три месяца после начала похода — толпы бедняков стали прибывать в Константинополь. Сперва подошел отряд Вальтера Голяка, затем, в начале августа, с ним соединились крестьяне Петра Пустынника, принявшего общее командование. Многим крестьянам, рассчитывавшим получить свободу в неведомых землях сарацин, не удалось достигнуть даже Константинополя. По подсчетам одного немецкого исследователя, крестоносцы потеряли в Европе около 30 тыс. человек.

Деморализованные грабежами крестоносцы и в столице Византии повели себя так же разнузданно, как и раньше. Они разрушали и жгли дворцы в предместьях Константинополя, растаскивали свинец, которым были покрыты крыши церквей.

Несмотря на это, византийское правительство пыталось было удержать бедняков с Запада в столице, пока подоспеют феодальные войска. Но эти попытки не увенчались успехом. Крестьяне рвались к «земле обетованной», и Алексей I счел за лучшее поскорее избавиться от непрошеных союзников: менее чем через неделю после прибытия Петра Пустынника в Константинополь император начал переправлять крестоносцев на другой берег Босфора. Оборванные толпы воинов христовых были собраны и размещены лагерем на южном берегу Никомидийского залива, примерно в 35 км к северо-западу от Никеи. Отсюда отдельные отряды стали на свой страх и риск совершать более или менее отдаленные вылазки, вступали в бои с сельджуками.

Петр Пустынник, убедившись, что всякие попытки остановить рвавшихся вперед людей безнадежны, вернулся в Константинополь. Вскоре в главном лагере разнесся слух, будто нормандцы взяли Никею. Весть об этом взвинтила остальных крестоносцев. Стремясь возможно скорее достигнуть мнимой цели похода — отомстить сельджукам за надругательства над верой, они двинулись к Никее. Не дойдя до нее, крестоносцы были встречены заблаговременно подготовившимся к схватке сельджукским войском, которое 21 октября 1096 г. перебило их 25-тысячную армию. Около 3 тыс. человек сумели избежать истребительного преследования сельджуков, спасшись бегством в Константинополь. Одни постарались отсюда добраться домой, другие стали ждать подхода главных сил крестоносцев.

Таков был трагический финал попытки крепостных бежать из-под власти сеньоров.

Крестовый поход бедноты в основе своей был не чем иным, как своеобразным, религиозно окрашенным актом социального протеста крепостных против феодальных порядков. Он явился как бы продолжением серии предшествовавших антифеодальных выступлений крепостной деревни. Особенность движения 1096 г. состояла в том, что крестьянский протест оказался направленным далеко в сторону от классовых врагов крестьянства на родине — на Восток.

Массам крепостных пришлось дорого заплатить за попытку осуществить мечты об освобождении при помощи религиозного подвига — крестового похода. Эти наивные иллюзии, вскормленные в угнетенной крепостной массе не без содействия католической церкви, — хотя ее деятели, проповедуя крестовый поход, отнюдь не думали об улучшении участи крестьян, — разбились при первом же столкновении с реальной действительностью. Не землю и не свободу нашли крестьяне на Востоке, а только гибель.

Урок обошелся недешево. Он стоил жизни десяткам тысяч людей, нашедших бесславную смерть на «стезе господней». Бедняки стали жертвою не своих «смутных» стремлений, как считают некоторые буржуазные историки, стремящиеся уберечь папство от приговора истории, — в значительной мере виновником крестьянской трагедии 1096 г. был папский престол.

Начало похода феодалов. Поход крестьянской бедноты, так плачевно закончившийся для большинства его участников, явился только прологом последовавшего за ним большого крестового похода. В этом походе решающая роль принадлежала западным рыцарям и знати. Они отправились на «священную войну» тогда, когда опередившие их крепостные либо уже сложили свои головы, либо находились на пути к этому.

В августе 1096 г. двинулось в дорогу большое феодальное ополчение из Лотарингии. Предводительствовал им герцог Нижней Лотарингии Готфрид IV, именуемый обычно Готфридом Бульонским (по названию главного герцогского замка — Бульона — в Арденнах). Герцогский титул и знатное происхождение не гарантировали прочности его владениям: полным властелином он был только в Антверпенском графстве, да в замке Бульон, остальная же часть Нижней Лотарингии была пожалована ему германским императором только на правах бенефиция. Готфрид IV быстро откликнулся на призыв папы: на Востоке он надеялся обеспечить себе более твердое положение.

К Готфриду Бульонскому присоединился его младший брат Балдуин. Бывший церковнослужитель, он не имел на родине никаких владений, и желание приобрести их было главным стимулом, побудившим его принять участие в «священной войне». К Готфриду Бульонскому примкнули многие из его лотарингских вассалов со своими вооруженными отрядами, а также немецкие рыцари с правого берега Рейна. Эта рыцарская армия направилась к сборному пункту крестоносцев — Константинополю — по той же рейнско-дунайской дороге, по которой недавно прошли отряды бедноты.

Легенды более позднего времени превратили Готфрида Бульонского в главного героя первого крестового похода. Ему приписывали особое религиозное рвение. Известно, однако, что у себя на родине этот «благочестивый» феодал занимался систематическим разорением монастырей близ Бульона; незадолго до отправления в поход Готфрид Бульонский, чтобы поднять свою репутацию, сделал даже, по совету матери, несколько дарственных вкладов в ограбленные им обители. Что до его военных дарований, то ими он также не отличался. Во всем предприятии Готфрид Бульонский играл весьма скромную роль, и как раз его полная посредственность сослужила ему впоследствии определенную службу.

Гораздо более видными фигурами в крестовом походе явились предводители феодальных ополчений, собравшихся в Южной Италии и во Франции.

Нормандских рыцарей Южной Италии возглавил князь Боэмунд Тарентский. О целях, которые он преследовал, отправляясь в поход, свидетельствует уже его прошлое.

Боэмунд давно враждовал с Византией. Еще в начале 80-х годов, участвуя в походе своего отца Роберта Гвискара, Боэмунд стремился добыть земли на Балканском полуострове. Греки нанесли ему поражение. Теперь этому князю вновь представлялся удобный случай реализовать свои давнишние намерения. Владения Боэмунда в Южной Италии были сравнительно незначительны: он унаследовал лишь маленькое княжество Тарент. Анна Комнина, описывая впоследствии его войско, отметила, что армия Боэмунда была невелика, ибо у ее предводителя не хватало денег. Поход на Восток, к которому призвал папа, открывал перед князем Тарентским широкие возможности. О богатствах восточных стран, о раздорах тамошних правителей он был хорошо осведомлен: вести об этом приносили купцы из Бари и Амальфи. Основать обширное независимое княжество на Востоке стало заветной целью Боэмунда. Он обладал недюжинными военными и — что было не менее существенно — дипломатическими способностями и с самого начала принялся обдуманно и методически проводить в жизнь свои планы.

Когда Боэмунд во время осады восставшего Амальфи объявил, что принимает крест, его примеру последовал и племянник — безудельный и потому особо воинственно настроенный рыцарь Танкред, хитрый, алчный и совсем лишенный качеств военачальника авантюрист, двоюродные братья Боэмунда и многие мелкие сеньоры Южной Италии и Сицилии.

Войско Боэмунда Тарентского, наиболее одаренного, умного и едва ли не самого жадного среди вождей крестоносцев, в октябре 1096 г. погрузилось на корабли в Бари и, переплыв через Адриатическое море, высадилось в эпирской гавани Авлоне, на западном берегу Балканского полуострова. Отсюда италийские нормандцы через Македонию и Фракию двинулись к столице Империи.

В октябре 1096 г. в крестовый поход отправилась также большая армия из Южной Франции. Ею предводительствовал знакомый уже читателю граф Раймунд IV Тулузский. Жажда завоеваний еще в 80-х годах вовлекла этого князя в испанскую реконкисту. Однако подобно тому как Боэмунд Тарентский ничего не достиг в Греции, Раймунд IV потерпел фиаско в испанской авантюре. Эта неудача еще сильнее разожгла его предприимчивость.

Раймунд IV, невзирая на свой почтенный возраст (ему было далеко за пятьдесят), первым отозвался на Клермонскую речь Урбана II.

Бодри Бургейльский описывает красочную сцену, происшедшую в Клермоне вскоре после выступления папы: здесь появились послы Раймунда Тулузского, которые во всеуслышание объявили о желании графа Сен-Жилля выступить по призыву апостольского престола в поход за дело христианства. Мы уже знаем, что Раймунд IV встал в ряды активных участников крестового похода еще до его официального провозглашения. Все действия графа Тулузского в принципе были согласованы с Урбаном II, и церемония, исполненная графскими послами в Клермоне, была лишь эффектной формальностью.

Раймунд Тулузский в течение целого года готовился к тому, чтобы вступить со своими людьми «на стезю господню». Он рассчитывал прочно обосноваться на Востоке, создав здесь собственное княжество, — недаром граф захватил с собой в поход и супругу — Эльвиру Кастильскую, и младенца-наследника.

Под знамена Раймунда IV встало большое количество средних и мелких феодалов Южной Франции, — из Бургундии, Оверни, Гаскони, Прованса и других приморских областей, в том числе несколько епископов. Среди них находился папский представитель (легат) в крестоносном войске — епископ Адемар Монтейльский из Пюи, который должен был блюсти в походе интересы римской церкви. Этот слуга божий был в то же время и опытным воином. Один хронист рассказывает, как, облачившись в рыцарские доспехи, епископ Пюи сражался против соседних сеньоров, нападавших на его церковь. Он умел недурно обращаться с оружием и, по словам современника, ловко держался в седле.

Южнофранцузское феодальное ополчение в октябре 1096 г. двинулось через Альпы, вдоль берегов Адриатики, миновало Истрию, Далмацию и далее пошло по Эгнатиевой дороге к византийской столице.

В это же время за оружие взялись сеньоры и рыцари Северной и Средней Франции. Раньше всех собрался в дорогу младший брат французского короля, знатный рыцарь, владевший лишь небольшим графством — приданым жены — и потому упорно стремившийся к власти и богатству, — Гуго Вермандуа. Он сколотил небольшой отряд из своих и королевских вассалов и еще в августе 1096 г. направился в Италию, а оттуда, из Бари, — морем к берегам Греции. Этому незадачливому авантюристу (между прочим, к нему присоединились некоторые рыцари, уцелевшие от разгрома над Никеей осенью 1096 г.) с первых же шагов не повезло: у восточных берегов Адриатики буря разбила его корабли, многие спутники Гуго погибли, а сам он был выброшен на берег близ Драча.

Несколько позже двинулись в путь большие феодальные ополчения французских рыцарей под предводительством Роберта, герцога Нормандского, Стефана, графа Блуа и графа Роберта II Фландрского. У себя дома Роберт Нормандский, старший сын Вильгельма Завоевателя, находился в стесненных обстоятельствах: в постоянных войнах с братом, английским королем Вильгельмом II Рыжим, он безуспешно оспаривал свои права на престол и едва не лишился Нормандии. Крестовый поход избавлял его от всех этих неурядиц и сулил завоевание новых земель. Различные мирские побуждения толкнули к участию в походе и достаточно богатого, но жадного графа Блуа, оказавшегося впоследствии весьма трусливым крестоносцем, и Роберта II Фландрского.

К герцогу Нормандскому примкнули не только его французские вассалы, но и бароны и рыцари из Англии и Шотландии; изрядное число крестоносцев потянулось и за двумя другими предводителями.

Все эти войска французских и отчасти английских рыцарей, перейдя через Альпы, в ноябре 1096 г. прибыли в Италию и большей частью остались на зиму. Только весной следующего года они из Бриндизи направились морем в Драч, а оттуда, по той же римской дороге (через Охрид — Водену — Солунь — Редесто — Селимврию), — в Константинополь.

Так, разными путями, но примерно из одинаковых побуждений двинулись на Восток ополчения феодалов Запада. Впрочем, они состояли не из одних «благородных». За рыцарями пошло немало бедняков из крестьян, надеявшихся, что в дальних странах им удастся добиться лучшей доли.

Конечно, сеньоры и рыцари были несравненно лучше подготовлены к походу, чем толпы первых крестоносцев.

Они постарались запастись средствами на дорогу. Одни отняли последнее у своих крестьян; другие, не довольствуясь своими, обобрали крепостных своих соседей; третьи сочли за лучшее распродать или заложить свои земли и другое имущество (полностью или частично). Готфрид Бульонский заключил сделки с льежским и верденским епископами: за 3 тыс. марок серебром он продал им некоторые из своих поместий и даже родовой замок Бульон заложил первому из них. Подобным же образом поступили с иными своими владениями Раймунд Тулузский и многие из его будущих соратников из Лангедока.

Примеру знатных сеньоров старались следовать и феодалы меньшего ранга, которые распродавали свои права (право охоты, суда) и закладывали недвижимость.

Клюнийские монахи, на словах порицавшие алчность и корыстолюбие, на деле не прочь были умножить богатства своих обителей за счет крестоносцев. Да и вообще католическая церковь не преминула воспользоваться обстоятельствами для того, чтобы увеличить свои земельные владения: епископы и аббаты Южной Франции, Лотарингии и других областей, спеша не упустить благоприятный момент (падение цен, нужда крестоносцев в деньгах), скупали имения сеньоров, собиравшихся в крестовый поход. Говоря словами американского историка Ф. Данкэлфа, церковь «сделала хороший бизнес на закупках и приобретении в залог за деньги собственности крестоносцев».

Запасаясь звонкой монетой, рыцари и сеньоры не забывали и о другом: для успешного похода прежде всего необходимо было оружие. Вооружение и снаряжение рыцарского войска было значительно совершеннее, чем у крестьян. Каждый рыцарь имел при себе меч с обоюдоострым стальным клинком. Это оружие иногда служило и для религиозных надобностей: перекладина, отделявшая эфес от клинка, придавала мечу форму креста, и рыцарь мог, воткнув его в землю, читать перед ним молитвы. У рыцаря было также деревянное копье с металлическим наконечником — обычно в форме ромба. Помимо своего прямого назначения, копье тоже выполняло одну подсобную функцию, — оно являлось древком для флажка с длинными лентами, прикреплявшегося под наконечником; ленты, развеваясь, когда рыцарь скакал на коне, не только придавали живописный вид самому копьеносцу, но и... пугали лошадей противника. Необходимой принадлежностью рыцарского вооружения был также деревянный, обшитый металлическими пластинками щит (круглой или продолговатой формы). В бою рыцарь держал его левой рукой. Голову крестоносца прикрывал шлем, а тело — кольчуга (некоторые захватили с собой даже двойные кольчуги) или латы. Защищены были не только голова и туловище, но и ноги: на них надевались кожаные наколенники и поножи, также снабженные металлическими пластинками. Словом, рыцарь в полном вооружении представлял собою как бы крепость в миниатюре, и притом подвижную, на коне. Много всякого военного имущества везли крестоносцы — нужно было иметь при себе и запас копий или дротиков, и палатки, и сбрую для коней — всего не перечислить.

Относительно более правильной по сравнению с крестьянскими была и организация феодальных ополчений, — но только относительно. Эти ополчения с самого начала крестового похода не представляли собой единого войска. То были отдельные отряды, почти не связанные друг с другом. Каждый сеньор отправлялся со своей дружиной. Не было ни высших, ни низших предводителей, ни общего командования, ни общего маршрута или плана кампании. Состав отдельных ополчений, стихийно группировавшихся вокруг наиболее именитых феодалов, часто менялся, так как рыцари-воины подчас переходили от одного предводителя к другому, в зависимости от материальных выгод, которые, как им казалось, они могли получить от этого.

Еще не достигнув Константинополя, эта разбойничья рать начала грабить и насильничать. Лотарингские рыцари с грабежом прошли всю Нижнюю Фракию. Жестокие насилия над населением Эпира, Македонии и Фракии чинили нормандские рыцари Боэмунда Тарентского. Не менее дикими разбоями ознаменовали свой переход через Далмацию крестоносцы графа Тулузского. Южнофранцузский летописец Раймунд Агильерский, являвшийся капелланом графа во время похода, в своей «Истории франков, которые взяли Иерусалим», рассказывает, как земледельцы Славонии (Далмации) отказывались продавать что-либо рыцарям и давать им проводников, как при приближении крестоносцев они бежали из своих сел, убивали скот, лишь бы он не достался разбойникам с крестами на знаменах. Жители Славонии видели в крестоносцах прежде всего грабителей и насильников. Да они и были такими на самом деле. Раймунд Тулузский, например, снискал себе печальную известность в Далмации своими зверствами: однажды он (об этом не без гордости рассказывает его капеллан) приказал выколоть глаза и отрубить руки и ноги далматинцам, захваченным в плен его рыцарями. Во фракийских городах Руссе и Редесто рыцари графа Сен-Жилля, по словам того же летописца, «взяли огромную добычу». С воинственным кличем «Тулуза, Тулуза!» они атаковали Руссу и, ворвавшись в город, учинили дикий грабеж.

Весь путь западных крестоносцев по Балканскому полуострову сопровождался разнузданными грабежами и разбоями. Но это было лишь начало. Во всей своей неприглядности поведение христовых воинов предстало позднее.

Крестоносцы и Византия. Византийское правительство было напугано известиями о бесчисленных франкских ополчениях, направлявшихся к греческой столице. Нашествие этих «спасителей», двигавшихся на Восток с завоевательными намерениями, могло быть чрезвычайно опасным для Византии, если учесть их численное превосходство: крестоносцев было не менее 100 тыс. человек. Поэтому Алексей Комнин встретил воинов христовых недружелюбно и недоверчиво. Он принял меры к тому, чтобы по возможности оградить византийские владения, через которые проходили рыцарские ополчения, от разнузданности и алчности будущих «освободителей святой земли». Отряды печенегов, находившиеся на службе у Византии, получили приказ совершать время от времени нападения на рыцарей, направлявшихся в византийскую столицу. Приказ этот неукоснительно выполнялся, о чем с раздражением упоминают многие западные хронисты.

Страшась крестоносного воинства и ставя различные преграды на его пути, Алексей Комнин вместе с тем не прочь был использовать силы непрошеных пришельцев с Запада с выгодой для Византии. Он решил склонить крестоносцев к тому, чтобы они принесли ему ленную присягу на все те земли, которые будут ими завоеваны. Расчет был прост: с помощью рыцарей Византия хотела добиться того, чего собственными силами она не в состоянии была сделать: вернуть под свою власть территории, утраченные в разное время в результате завоеваний восточных народов, — и Малую Азию, и Сирию, и другие земли на Востоке. А чтобы сделать предводителей крестоносцев, которых Алексей I задумал превратить в своих вассалов, сговорчивее, он начал — еще в то время, когда рыцари бесчинствовали на Балканах, — наносить им (при содействии печенегов) более или менее ощутительные удары. Несколько отрядов Раймунда Тулузского было разбито византийцами близ Редесто, и крестоносцы бежали, бросив оружие и оставив поклажу на поле боя.

Навязать главарям крестоносцев вассальные узы оказалось делом нелегким. Когда французско-немецкое ополчение Готфрида Бульонского зимой 1096/97 г. подошло к Константинополю, возник серьезный конфликт с Византией. Готфрид Бульонский уклонился от ленной присяги императору. Алексей Комнин, отбросив на время дипломатию, применил военную силу: он оцепил печенежской конницей лагерь герцога. В первых числах апреля произошла открытая стычка императорских отрядов с лотарингцами: лучники Алексея I засыпали их тучей стрел. Отряд крестоносцев оказался изрядно потрепанным. Готфрид Бульонский был вынужден уступить и стать ленником византийского императора. После этого Алексей Комнин поспешил переправить лотарингское рыцарство через Босфор. Он старался не допустить, чтобы все крестоносные ополчения в одно и то же время явились в Константинополь: скопление варварской рати в столице могло помешать его замыслам.

Греческий император особенно опасался приближавшегося к столице войска исконного врага Византии — предводителя итало-сицилийских нормандцев Боэмунда Тарентского. Однако именно Боэмунд, на первых порах, по крайней мере, причинил императору меньше всего хлопот. Он прибыл в Константинополь в начале апреля 1097 г. и, слегка поразмыслив, согласился стать вассалом Алексея Комнина. Разумеется, никакого значения своей присяге этот искатель добычи не придавал. Да и сам император с подозрительностью отнесся к дружеским уверениям, в которых рассыпался хитрый нормандец. Алексей I, со своей стороны, не намерен был всерьез принимать во внимание обязательства, вытекавшие для него из положения сюзерена. В конце апреля 1097 г. и войско князя Тарентского было переправлено в Малую Азию.

Как раз в это время в Константинополь явилось внушительное ополчение Раймунда Тулузского; затем спали прибывать и другие рыцарские отряды. У Константинополя сосредоточились значительные силы вооруженных паломников. Греческая столица переживала тревожные дни. Нередко происходили столкновения между греками и крестоносцами. Византийской аристократии западные рыцари казались дикарями. Своим поведением они как бы старались оправдать эту репутацию: держали себя грубо, вызывающе, заносчиво. Анна Комнина дает весьма нелестную характеристику титулованным мужланам, прибывшим с Запада. Пригороды Константинополя подвергались разграблению. У местного населения отбиралось продовольствие для прокормления всей этой необыкновенно прожорливой и, по большей части, далекой от аскетического настроения массы людей.

А тем временем Алексей Комнин, льстя одним, всячески задабривая и одаривая других, скрывая свои страхи и опасения, требовал от главарей клятвы в том, что все города и земли, которые крестоносцам удастся отвоевать у сельджуков, будут возвращены Византии. Многие не сразу соглашались удовлетворить это требование. Чувства христианского бескорыстия были достаточно чужды этим «борцам за веру христову».

В конце концов дипломатическое искусство византийцев взяло верх. Почти все предводители крестоносцев стали вассалами греческого императора по тем владениям, которые им должны были достаться в результате победы над «погаными»; почти все они принесли по западно-феодальному обычаю соответствующую присягу Алексею Комнину. Впрочем, иные не пожелали даже этой, ни к чему не обязывающей формальностью прикрыть свои корыстные захватнические намерения на Востоке. К их числу принадлежал Раймунд Тулузский. Он отказался подчиниться константинопольскому императору. Граф Сен-Жилля заявил, что он взял крест не для того, чтобы самому стать господином, и не для того, чтобы сражаться за кого-либо другого, кроме того, ради которого он оставил свои земли и богатства, то есть бога. На самом деле этот провансальский сеньор просто не был столь изворотливым, как его будущий соперник — Боэмунд Тарентский. Последний, между прочим, пытался даже сам уговорить Раймунда IV принести вассальную присягу императору. Нормандец, видимо, рассчитывал таким путем завоевать доверие Алексея Комнина. Но его вмешательство не помогло. И даже попытка императора проучить провансальцев, как это было сделано раньше с лотарингцами, т. е. организовать нападение византийских войск на рыцарей Раймунда, не увенчалась успехом. Граф Тулузский, который, по выражению одного немецкого историка, был благочестив, как монах, и жаден, как нормандец, опасался, что присяга императору лишит его земель, ради приобретения которых он и отправился на Восток. В конце концов Раймунд IV согласился принять лишь довольно неопределенное обязательство, заявив, что ни он сам, ни его люди «не нанесут ущерба императору». Это, конечно, не была присяга вассала сеньору.

Весной 1097 г. одно за другим рыцарские войска были переброшены в Малую Азию. Начался длительный, продолжавшийся свыше двух лет поход к Иерусалиму.

Впоследствии его описали многочисленные западноевропейские (или, как их обычно называют, латинские) хронисты. Среди них были и рыцари, сами участвовавшие в войне с «неверными» (вроде анонимного автора «Деяний франков»), но большей частью летописцами похода выступали церковники. Некоторые из них тоже являлись его участниками (Раймунд Агильерский, Фульшер из г. Шартра), другие — только современниками, передававшими ход событий на основании рассказов тех, кто вернулся домой, или знавших об этих событиях из других источников (Эккехардт Аврейский и др.). Многие сочинения, написанные «по горячим следам», перерабатывались в более поздние времена церковными писателями, по тем или иным причинам интересовавшимися первым крестовым походом (Вильгельм Тирский, например, описал первый крестовый поход в конце XII в.).

Так на Западе возникла обширная литература о походе феодалов на Иерусалим. К сочинениям хронистов примыкает и рыцарский эпос — «Песнь об Антиохии» и другие произведения, воспевающие различные «подвиги» крестоносцев. Хотя этот эпос окончательно сложился много позднее крестового похода, и эпические произведения — это скорее поэмы, чем исторические сочинения в строгом смысле слова (слишком уж много в них поэтического вымысла, а подчас и сказочной фантазии), все же и эти памятники сохранили немало ценных сведений о крестовом походе.

Вся эта литература, однако, рисовала его в общем довольно однобоко: в хрониках и других произведениях, созданных на Западе, отчетливо чувствуется и западная точка зрения.

Иначе изображались события рыцарского похода писателями восточных стран. Здесь, на византийско-арабском Востоке, вокруг первого крестового похода сложилась своя литературная традиция. То, что ускользало из поля зрения латинских авторов или о чем они не желали распространяться, дабы не бросить тень на «дело божье», совсем по-иному представлялось образованным людям Востока. И надо отдать должное этим писателям: они судили о западных завоевателях более объективно, чем их собственные летописцы. Историку необходимо поэтому принимать в расчет и то, что сообщают гречанка Анна Комнина, армянские и сирийские историки XII в. (Матвей Эдесский, Михаил Сириец), а также арабские писатели этого и следующего столетий (в XII в. — Усама ибн Мункыз и Ибн аль-Каланизи из Дамаска, в XIII в. — Камаль ад-Дин, автор «Хроники Алеппо», Ибн аль-Асир и многие другие хронисты).

Вот как рисуется история большого крестового похода на основании многочисленных латинских и восточных источников.

Крестоносцы в Малой Азии. Первая битва с сельджуками была за Никею, столицу султана Килидж-Арслана. Рыцарские отряды, один за другим подошедшие к Никее, уже в мае 1097 г. приступили к ее осаде. Сам Килидж-Арслан, как об этом рассказывает Матвей Эдесский, воевал в то время с одним из сельджукских эмиров далеко в Каппадокии. Он был застигнут врасплох известием о нападении крестоносцев на Никею и не успел перебросить армию для защиты города. В июне крестоносцы предприняли общий штурм Никеи. В нем участвовали и византийские войска (ими командовал Михаил Вутумит): флот и сухопутные силы. Они были посланы Алексеем I якобы в помощь крестоносцам, а на самом деле — для ограждения византийских интересов.

Закончилась эта битва неожиданно.

Осада шла успешно для крестоносцев. В разгар ее, в тот момент, когда рыцари уже собирались вскарабкаться на стены города, греческие части, к удивлению осаждавших, были кем-то впущены город, и тотчас ворота его заперты перед крестоносцами. На башнях Никеи сразу же были подняты византийские флаги.

Дело в том, что Алексей Комнин, хорошо понимавший цену вассальным обязательствам вождей крестоносцев и боявшийся, что, взяв Никею, воины христовы не выполнят условий договора с Византией, сумел за их спиной сговориться с командованием никейского гарнизона: сельджуки обязались сдать Никею в руки Михаила Вутумита, что и было сделано. Греки, таким образом, вероломно, с точки зрения западных рыцарей, овладели городом. Крестоносцы, возлагавшие большие надежды на богатую добычу, были обмануты в своих ожиданиях. Впрочем, они удовлетворились некоторой толикой золота и серебра, отданной им в награду за ущерб. Греки ведь захватили в Никее казну Килидж-Арслана, а обладание Никеей стоило того, чтобы поделиться кое-чем с западными варварами.

От Никеи крестоносцы, двинувшись двумя армиями (одна шла вслед за другой на небольшом расстоянии), направились на юго-восток. К этому времени общая опасность заставила Килидж-Арслана помириться и даже объединиться со своими вчерашними врагами — каппадокийскими эмирами. Второе крупное столкновение крестоносцев с сельджуками произошло 1 июля 1097 г. неподалеку от г. Дорилея. Битва эта развернулась в долине, окруженной холмами. Сельджуки, расположившиеся здесь накануне, атаковали в лоб передовые части крестоносцев во главе с Боэмундом и осыпали их градом стрел. В этот момент подоспели остальные рыцарские войска под предводительством Раймунда Тулузского, которые потеснили сельджуков. На исход сражения, между прочим, повлияло выступление рыцарского отряда, которым командовал не кто иной, как папский легат Адемар. Действуя по собственной инициативе, почтенный прелат, вооруженный палицей, неожиданно для сельджуков обрушился на них с холмов во главе своего отряда. Противник был обращен в бегство; сельджуки бросили на поле боя все снаряжение, даже палатки султана и эмиров, полные драгоценностей. Силы Килидж-Арслана потерпели при Дорилее серьезное поражение, и это предрешало исход войны в Малой Азии.

Тем не менее, дальнейший переход крестоносцев (к Иконию, затем — Ираклии) через горные, подчас безводные местности, при палящей июльской жаре оказался нелегким.

Не только зной изнурял крестоносцев. Сельджуки постарались затруднить продвижение противника. Мосты через реки разрушались; колодцы приводились в негодность. Многие области были опустошены, и подчас рыцарям приходилось испытывать острый недостаток в продовольствии и воде. От нехватки воды гибли кони. Одним рыцарям пришлось спешиться, другие пересели на волов, погрузив снаряжение в повозки, запряженные козлами, овцами и даже собаками.

Однако жажда завоеваний оказалась сильнее всех препятствий. Рыцари устремились за добычей, стараясь наверстать упущенное в Никее. Золото и серебро — вот что прежде всего слепило глаза «спасителям гроба господня». Что значил по сравнению с этим блеском жар солнца, изнурявший и людей, и лошадей? Накануне битвы при Дорилее Боэмунд Тарентский для поднятия боевого духа своих воинов произнес перед ними речь. Он призвал их «быть единодушными в вере Христа»: «Все вы станете богатыми, если бог дарует нам сегодня победу над погаными», — заявил князь Тарентский. Нормандский авантюрист знал, чем возбудить храбрость воинов божьих. И не случайно латинские хронисты, рассказывая о переходе крестоносцев через Малую Азию, о происходивших там битвах с сельджуками, всегда самым тщательным образом перечисляют все, что доблестные рыцари креста приобретали в результате успехов своего оружия. Золото и серебро в этих описаниях — на первом месте. Крестоносцы «взяли большую добычу — золото и серебро, коней и ослов, верблюдов, овец, быков и многое другое», — пишет, например, Тудебод, южнофранцузский священник, очевидец событий, об итогах дорилейского сражения. Такими сообщениями пестрят хроники западных летописцев крестового похода. «Гроб господень» и освобождение «братьев-христиан» были оставлены.

Попав в Малую Азию, сеньоры с жадностью кинулись на завоевание земель.

В сентябре 1097 г. главные силы крестоносцев направились от Ираклии на северо-восток, в обход горной цепи Тавра, через Кесарию, Коману, Коксон — к армянскому городу Марашу. Избрать этот путь рекомендовал крестоносцам предводитель византийского отряда, участвовавшего в походе, — Татикий. Византийские политики преследовали свои цели: в данном случае речь шла о том, чтобы попытаться вернуть под власть империи армянских князей, которые только формально считались подчиненными Константинополю. Главари крестоносцев согласились последовать совету Татикия, так как дорога, которую он указывал, была все же менее опасной по сравнению с другой, проходившей горами Тавра и ведшей затем через сирийские горные проходы в долину реки Оронта. Это была очень узкая и в дождливое время года труднодоступная дорога.

Однако некоторым предводителям крестоносцев совет Татикия пришелся не по душе: они не могли забыть коварства Алексея Комнина при взятии Никеи и, подозревая греков в новых «изменах», решили действовать по-своему. Отряды, которыми командовали Балдуин, брат Готфрида Бульонского, и Танкред, вскоре по выходе из Ираклии отделились от остальных и круто повернули на юг, в армянскую Киликию. Каждый из этих предводителей (у одного было около 2500, у другого — 300 воинов) стремился как можно скорее стать владетельным князем, подчинить себе земли и города в этой стране.

Обуреваемые жаждой богатства, оба феодальных хищника в сентябре 1097 г. вступили здесь в ожесточенную распрю друг с другом из-за города Тарса. Первоначально Балдуин предложил Танкреду совместно ограбить... христианское население Тарса. «Ворвемся туда вместе и ограбим город, и кто сможет получить больше — получит, кто сможет больше взять — возьмет», — так пишет хронист об их замыслах. Но эти планы были быстро оставлены. Город достался сперва племяннику Боэмунда Тарентского, однако затем перешел в руки Балдуина, отряд которого, при поддержке морского пирата Гвинимера Булонского, выбил Таниреда из города. Танкред не растерялся: он набросился на другие города Киликии — Адану, Мамистру... Затем, чтобы отомстить за Тарс, нормандец напал на рыцарей Балдуина, но баталия оказалась неудачной для мстителя — кое-кто из его командиров даже попал в плен к Балдуину.

Некоторые современные зарубежные ученые пишут о замечательном единодушии, якобы царившем среди крестоносцев. Они рисуют первый крестовый поход как результат единого порыва, слившего будто бы в одном благочестивом стремлении западных сеньоров и рыцарей из разных стран. Уже начальные события этого грабительского предприятия ясно показывают, что нет никаких оснований видеть в крестовом походе выражение единства христианского Запада в борьбе с мусульманским Востоком. Если что-либо и соединяло феодалов, то, в первую очередь, это были отнюдь не помыслы о религиозных святынях, а общность захватнических намерений крестоносцев. Такое единство не могло быть ни длительным, ни прочным. Свидетельством тому являются не только распри Балдуина и Танкреда в Киликии, но и конфликты, наметившиеся в это же время и в главной армии крестоносцев. В то время, как войско Боэмунда, выйдя из Команы, пустилось преследовать остатки разбитой армии эмира Данишмендидского, граф Раймунд Тулузский, прослышав, будто турки оставили Антиохию, срочно выслал вперед отряд в 500 рыцарей, чтобы овладеть ею, пока не поздно. Слух об уходе сельджуков из Антиохии оказался ложным. Но, когда Боэмунд узнал о поведении Раймунда, он, по рассказу хрониста, впал в неописуемую ярость. С этого времени между князем Тарентским и графом Сен-Жилля, двумя самыми видными вождями крестоносного воинства, началась не затухавшая более вражда.

Между тем главные силы крестоносцев миновали Коксон. По не совсем ясным причинам они сошли с первоначально намеченного маршрута и двинулись к Марашу по высоким («дьявольским», как выражаются хронисты) горам Анти-Тавра, где даже в лучшее время года условия для перехода были мало благоприятными. А теперь уже стоял октябрь. Хлынули дожди: узенькие горные тропки размыло водой. Пришлось карабкаться по ним, то поднимаясь круто вверх, то скользя вниз по обрывам. Нередко и люди, и лошади срывались в глубокие пропасти. Та же участь постигала и вьючных животных. Их пробовали связывать вместе, но это не помогало: увлекая друг друга, они то и дело падали в бездну. Подчас рыцари, утопавшие в грязи, бросали свое тяжелое снаряжение, если не удавалось сбыть его пехотинцам. «Рыцари стояли повсюду печальные, били себя от чрезмерной печали и горя, не зная, что будет с ними самими и их оружием, продавали свои щиты и наилучшие кольчуги со шлемами за три или пять денариев, или сколько кто мог получить. Не сумевшие продать, даром бросали их прочь и шли», — вспоминал впоследствии об этом времени летописец Боэмунда.

Поздней осенью 1097 г. войско крестоносцев прибыло в Мараш. Сюда же явился и Балдуин с оставшимися у него рыцарями. Раздоры с Танкредом подорвали престиж Балдуина среди крестоносцев, и он поспешил уйти из Киликии. Однако неуемный захватчик пробыл в Мараше лишь два дня, после чего направился дальше на восток — к Евфрату. Он захватил здесь крепости Телль-Башир и Равендан, а в начале 1098 г. хитростью и силой завладел богатым армянским городом Эдессой, крупным центром ремесла и караванной торговли, лежавшим на пути из Месопотамии в Сирию.

Утвердившись в Эдессе и сблизившись с частью армянской знати, Балдуин стал всячески притеснять жителей города и окрестных земледельцев, обогащаясь за их счет. По призыву Балдуина в Эдессу помчались и некоторые другие сеньоры, оставившие всякую мысль о Иерусалиме; больше всего их манили богатства Эдессы. По словам одного хрониста, Балдуин «каждый день расточал много подарков золотыми безантами, талантами, серебряными сосудами», — т. е. самым откровенным образом грабил город. Его приспешники расхищали земли, должности, деньги. Армяне, притесняемые и унижаемые крестоносцами, уже в декабре 1098 г. подняли восстание, во время которого искали помощи у сельджуков. Руководители восстания были схвачены и по приказу Балдуина казнены, а имущество их отдано франкским рыцарям. Многие участники волнений были заключены в темницы; некоторым из состоятельных людей удалось освободиться за огромный выкуп (от 20 до 60 тысяч безантов за человека). Власть Балдуина в Эдессе отныне держалась исключительно на терроре против единоверцев-армян, на пытках и истязаниях.

Так, разбойничьим путем было положено начало первому государству крестоносцев на Востоке — графству Эдесскому.

Выразительно пишет об утверждении здесь западных феодалов армянский хронист Матвей Эдесский: «И подобные неисчислимые и неслыханные дела они совершали ради грабежа сокровищ, предав страну разграблению, а людей — жестоким мучениям. Они помышляли лишь о зле и полюбили стезю злодеяний».

Борьба за Антиохию. Осенью 1097 г. главные силы крестоносцев вошли в Сирию. 21 октября 1097 г. крестоносная рать подступила к Антиохии.

Антиохия, лежавшая неподалеку от моря, на берегу реки Оронт, являлась одним из самых значительных городов Восточного Средиземноморья. Когда-то она принадлежала Византии, затем была отнята у нее арабами; в последней трети X в. византийцы вновь отвоевали было город, но в 1084—1085 гг. им овладели сельджуки: с 1087 г. здесь правил сельджукский эмир аль-Ягысьяни. Антиохия была городом-крепостью: ее окружали стены такой толщины, что по ним, как рассказывают современники, могла проехать четверка лошадей; к тому же вдоль стен имелось 450 башен, а юго-западная часть города была расположена на крутых горах. Овладеть Антиохией, игравшей очень большую роль в восточной торговле, было задачей весьма заманчивой для западных рыцарей, и, несмотря на мощь городских укреплений, дело это по существу не представляло особых трудностей: сельджукский гарнизон был сравнительно невелик. Однако крестоносцы, устрашенные одним видом этой крепости, решили ждать прибытия подкреплений, слухи о которых уже распространились в войске. Только Раймунд Тулузский предложил тотчас штурмовать Антиохию. Его предложение не нашло поддержки среди других предводителей, и воинство креста приступило к осаде города. Но рыцари действовали крайне неумело: им было почти незнакомо искусство осадной войны, они допустили массу промахов. В течение нескольких месяцев крестоносцы терпели одну неудачу за другой. Очень многие рыцари предпочитали (в ожидании будущих небесных и земных благ) систематически грабить и разорять богатые окрестности Антиохии, не заботясь о последствиях. Осажденные имели возможность то и дело совершать вылазки из города, который с юга вообще не был блокирован, тревожить набегами крестоносцев, мешать пополнению съестных припасов. Подошла зима, полили бесконечные дожди... На третьем месяце осады все ресурсы крестоносцев оказались на исходе. Начав после невоздержанных пиров испытывать голод (по словам одного хрониста, каждый седьмой крестоносец умирал голодной смертью), рыцари приуныли. Голодным воинам не могли помочь фрукты и вино, которые им прислал с Кипра находившийся там иерусалимский патриарх Симеон. Патриаршей милостыни хватило ненадолго. А окрестные жители — крестьяне, ради «освобождения» которых крестоносцы явились на Восток, соглашались продавать им продукты питания только по очень высоким ценам. Наиболее малодушные стали покидать войско. Как-то утром исчез Петр Пустынник (он еще в Константинополе примкнул к рыцарскому ополчению), а с ним — виконт Гийом Шарпантье и другие. В погоню за беглецами снарядили Танкреда: дезертиров вернули, но бегство из-под Антиохии не прекратилось.

Правда, с Запада стали прибывать подкрепления. Словно чуя предстоящую поживу, к Антиохии с берегов Атлантического океана и Средиземного моря двинулись десятки кораблей — тут были и генуэзцы, и фламандцы, и англичане. В ноябре 1097 г. в антиохийской гавани святого Симеона бросили якорь несколько генуэзских кораблей. В марте 1098 г. прибыл английский флот под командованием англосакса Эдгара Ателинга; зайдя по дороге в Константинополь, он погрузил на борт кораблей осадные орудия и материалы для постройки других таких же машин. На выручку рыцарей спешили не столько западные купцы, сколько пираты... Но и аль-Ягысьяни обратился за помощью к другим сельджукским владетелям: дамасский эмир Дукак выслал к Антиохии крупные силы. Они были с трудом разбиты соединенным 20-тысячным отрядом Боэмунда и Роберта Фландрского, которые в поисках продовольствия предприняли в декабре 1097 г. очередную попытку ограбления местности к югу от осажденного города. При этом победители сами понесли серьезные потери в людях. Несколько позднее было отражено и нападение войска эмира Алеппо Рудвана. Однако положение крестоносцев, несмотря на это, становилось все более затруднительным.

Крестоносные бароны пытались было завязать переговоры о союзе против сельджуков с фатымидским Египтом — факт, показывающий, что в критические моменты крестового похода реальные политические интересы отодвигали в сторону всякого рода религиозные соображения.

Но египетский визир аль-Афдаль предложил не приемлемые для главарей крестоносного войска условия: раздел Сирии и Палестины, при котором Иерусалим остался бы за Египтом.

Затруднительным положением рыцарских отрядов воспользовался Боэмунд Тарентский, который давно уже намеревался завладеть Антиохией и притом отнюдь не для «блага христианства», а исключительно ради своей собственной выгоды. Нормандский вассал Алексея Комнина прежде всего постарался хитростью отделаться от опеки верховного сюзерена главарей крестоносцев. Греческий отряд под командованием византийского военачальника Татикия находился в лагере крестоносцев и мог помешать его замыслам. Боэмунд сумел запугать Татикия, объявив греческому полководцу, что бароны готовят покушение на его жизнь, что с этой целью ими уже составлен заговор против него и пр. В феврале 1098 г. Татикий под первым попавшимся предлогом покинул лагерь и отбыл на Кипр. Тотчас среди крестоносцев распространился слух о предательстве Византии. Удалением Татикия и слухами об его измене Боэмунд стремился подготовить почву для того, чтобы другие вожди крестоносцев не вздумали позднее поднять вопрос о передаче Антиохии византийскому императору, ленниками которого они как-никак являлись.

Вслед затем хитроумный князь Тарентский завязал тайные переговоры с одним из сельджукских военачальников, отряд которого охранял башню «Двух сестер» на западной стороне Антиохии. В конце концов, ему удалось подкупить командира башни, который согласился впустить в город рыцарей Боэмунда.

В момент, когда крестоносцы, терзаемые голодом и страхами перед будущим, совсем было повесили головы, Боэмунд заявил предводителям, что сможет быстро покончить с Антиохией, если ему обещают, что город будет предоставлен в его, Боэмунда, распоряжение. Столь дерзкое и откровенное предложение нормандского авантюриста натолкнулось вначале на отказ многих главарей крестоносцев. Не желая отдавать Боэмунду такую заманчивую добычу, крестоносные хищники, иные из которых, например, граф Раймунд Тулузский, сами не прочь были сесть князьями в Антиохии, напомнили ему о вассальной присяге Алексею Комнину. Князь Тарентский не думал, однако, отказываться от своих намерений. Встретив оппозицию со стороны других предводителей крестоносцев, он сделал вид, что оставляет задуманное, и даже объявил во всеуслышание, что домашние дела требуют его немедленного возвращения на родину. На языке нашего времени поведение Боэмунда нельзя назвать иначе как шантажистским. Но для этого крестоносца все средства были хороши. Намеки Боэмунда возымели свое действие — и на то была своя причина. Именно в этот момент, как гром, поразила рыцарей, мучимых голодом, весть о том, что с востока приближается к Антиохии многотысячная армия мосульского атабека Кербоги. Действительно, в мае 1098 г. огромное войско правителя Мосула выступило против крестоносцев. Продвижение западных завоевателей стало тревожить сельджукскую знать: к Кербоге направили свои отряды другие властители сельджуков — эмиры центральной и северной Месопотамии, Дукак из Дамаска, сельджукские князья персидских областей. Сначала эта армия двинулась к Эдессе: Кербога хотел прежде всего покончить с этим государством крестоносцев. Армия атабека мосульского задержалась под Эдессой три недели. В конце мая она повернула к Антиохии.

Часть крепостной стены Антиохии

 

Слухи о том, что Кербога оставил Эдессу, усилили панику среди крестоносцев. Из лагеря воинства христова бежал граф Стефан Блуаский. Поход отнюдь не разорил этого крупнейшего французского сеньора, о богатствах которого во Франции говорили, что у него столько же замков, сколько дней в году. Стефан Блуаский писал своей супруге из-под Антиохии: «Верь мне, моя дорогая, что у меня теперь в два раза больше золота и серебра, чем было тогда, когда я ушел от тебя». Этот крестоносец не счел возможным подвергать опасности добро, награбленное на Востоке, ради сомнительного освобождения «гроба господня»: сев на корабль вместе с другими бежавшими с ним рыцарями, он отплыл в Александретту, а оттуда направился через Малую Азию восвояси.

При таком положении дел бесталанным главарям разбойничьего войска, встревоженным приближением Кербоги, в конце концов не оставалось ничего, кроме как пойти на уступки Боэмунду.

Получив от вождей требуемые обещания (передать ему Антиохию, если он избавит их от безвыходного, как им казалось, положения), Боэмунд немедленно взялся за дело. В ночь на 3 июня 1098 г. он ввел свой отряд через башню «Двух сестер», преданную ее начальником, в Антиохию. Одновременно был произведен штурм города в других местах. Сельджуки были застигнуты врасплох, и город таким образом перешел к крестоносцам (не сдалась только находившаяся внутри городских стен цитадель, которую стойко оборонял сельджукский гарнизон). Победители с избытком вознаградили себя за лишения предшествующих месяцев осады. Они уничтожили сотни жителей Антиохии: опьяненные кровавым зрелищем, крестоносцы не отделяли мусульман от христиан. Воины христовы дочиста разграбили город. Во время диких пиршеств они уничтожили все скудные запасы, которые еще оставались в нем после семимесячной осады.

Вымысел и правда о чуде «святого копья». Победа над Кербогой. Через четыре дня после захвата Антиохии крестоносцами к ней подошла огромная армия Кербоги Мосульского. Она со всех сторон обложила город, и крестоносцы, вчера еще осаждавшие его, сами попали в положение осажденных. Они очутились в страшной нужде. Дело дошло до того, что пришлось употреблять в пищу траву, древесную кору и т. п.; не брезговали даже падалью.

Многие рыцари впали в отчаяние: десятками и сотнями, поодиночке и целыми отрядами побежали они из Антиохии. Обычно беглецы ночью спускались на веревках по стенам и под покровом темноты старались добраться до кораблей, стоявших в гавани святого Симеона: их называли поэтому веревочными бегунами. Первым из Антиохии бежал родственник Боэмунда — Гийом де Гран-Мениль, присоединившийся затем к Стефану Блуаскому. Их примеру последовали некоторые другие феодальные грабители, напуганные перспективой попасть в руки к сельджукам и лишиться добычи.

Панические настроения все глубже проникали в среду крестоносцев, запертых во взятом ими же городе: все казалось потерянным. Одни, отчаявшись в благополучном исходе дела, впадали в религиозное исступление и усиленно молились. На других бедствия осады в Антиохии подействовали прямо противоположно: в войске осажденных стал быстро исчезать религиозный энтузиазм, которым в той или иной мере были охвачены рыцари.

Разумеется, у многих религиозные мотивы с самого начала были чем-то вроде чисто внешнего привеска к главному — мечтам о добыче и захватах земель; но другими — и таких было изрядное количество в рыцарском войске — действительное положение вещей воспринималось не иначе, как окрашенным в большей или меньшей степени в религиозные тона. К тому же наряду с крестоносцами-рыцарями немало было в войске и крестьянской бедноты. А какое значение имели религиозные представления для сознания темного земледельца-крестьянина — читатель уже знает.

Бедствия крестоносного войска в Антиохии, породив упадочнические настроения и среди этой, крестьянской части западного воинства, вызвали, с одной стороны, обострение религиозной фантазии, а с другой — рост неверия в божественность крестового похода: бог явно обрекал на слишком тяжкие мучения тех, кто намерен был положить за него свою жизнь.

Нет ничего удивительного в том, что в этой атмосфере повышенной религиозной экзальтации, в расстроенном воображении многих участников похода, испытывавших к тому же муки голода в осажденной Антиохии, стали происходить всевозможные «таинственные» явления: галлюцинации, необычные сновидения. Конечно, в них отражалось лишь стремление найти выход из реальных трудностей, возникших перед массой крестоносцев, но в их среде все эти факты истолковывались как нечто вещее и пророческое.

Еще более сгущая накаленную атмосферу религиозного возбуждения, некоторые церковники, в свою очередь, стали инспирировать пророческие видения, будто бы являвшиеся тем или иным крестоносцам, и подстраивать чудеса, истолковывая их затем, разумеется, как божье знамение.

Цель этих религиозных инсценировок состояла в том, чтобы в трудных условиях осады, когда многие постепенно разочаровывались в «святости» крестоносного предприятия и утрачивали веру в его победоносный исход, разжечь пламя религиозно-воинственного фанатизма, теснее сплотить массу крестоносцев — и мелких рыцарей, и бедняков-крестьян — вокруг предводителей, скрасить перспективами райской жизни за гробом гнетущие будни и изнурительные тяготы похода и, в конечном счете, побудить крестоносцев к продолжению того грязного дела, которое было начато ими по внушению папства.

Хронисты первого крестового похода повествуют, например, о чуде «святого копья», совершившемся в осажденной Антиохии. Особенно подробно рассказывает эту историю, позволяющую составить представление о тех методах религиозного обмана, к которым обращались иные духовные пастыри крестоносцев, Раймунд Агильерский, капеллан графа Тулузского, в «Истории франков, которые взяли Иерусалим».

Провансальский крестьянин Петр Варфоломей, сообщил как-то графу Раймунду Тулузскому, что получил от апостола Андрея, явившегося ему во сне, указание о местонахождении «святого копья», которым, по евангельскому мифу, римский воин ударил в бок распятого Христа: копье зарыто в антиохийской церкви святого Петра, и, если крестоносцы сумеют овладеть им, то они — такова небесная воля, высказанная апостолом, — избавятся от всех напастей. Граф Тулузский, рассказывает хронист, приказал произвести в соответствующем месте розыски, и в результате реликвия действительно была обнаружена: слова апостола сбылись!

По рассказу летописцев, это событие сыграло чуть ли не решающую роль в последовавшей затем победе крестоносцев над Кербогой.

Как показал еще в конце прошлого века немецкий исследователь К. Клайн, тщательно проанализировавший текст хроники Раймунда Агильерского, чудо «святого копья» было заранее подготовлено графом Тулузским и его приближенными, в том числе самим автором хроники. Им пришлось приложить немало усилий к тому, чтобы убедить в чудесном и сверхъестественном характере всего происшедшего тех, кто отказывался поверить фантастическому рассказу провансальского крестьянина, отказывался видеть реальную связь между находкой «святого копья» и апостольским «пророчеством». А сомневавшихся в правдоподобности этой истории оказалось довольно много: слишком явным был искусственный характер всего происшествия. К тому же вскоре выяснилось, что Петр Варфоломей солгал, сказавшись неграмотным, тогда как на самом деле он, хотя и плохо, но знал латынь. Даже папский легат Адемар де Пюи и еще кое-кто из духовенства высказали недоверие к «святому пророчеству», не говоря уже о таких вождях, как Боэмунд Тарентский, который попросту высмеял проделку своего соперника, — Раймунда Тулузского.

Такими и подобными методами предводители крестоносцев, церковные и светские, старались укрепить в своей армии волю к продолжению похода, поднять настроение голодного и деморализованного воинства.

В конце концов крестоносцам удалось выйти из затруднений и одержать верх над значительно превосходившей их по численности армией Кербоги. Организатором этой победы вновь выступил Боэмунд, которому князья вынуждены были, несмотря на все свое нежелание, вручить на две недели верховное командование. Но едва ли не решающую роль в успехе крестоносцев сыграли раздоры сельджукских командиров друг с другом, отражавшие вражду Мосула с другими мусульманскими княжествами. Крестоносцы ничего не знали об этих раздорах: еще 27 июня они завязали с Кербогой переговоры о снятии осады с Антиохии (между прочим, одним из уполномоченных, посланных к сельджукам, был Петр Пустынник). Переговоры оказались безрезультатными, и на следующий день Боэмунд, разделив предварительно армию крестоносцев на шесть отрядов, повел их в атаку. Ободренные религиозными пророчествами и находкой «святого копья» (во время атаки его нес, как знамя, Раймунд Агильерский, упоминающий об этом в своей хронике), крестоносцы обрушились на противника как раз в тот момент, когда некоторые сельджукские полководцы покинули Кербогу: в их числе был и дамасский эмир Дукак, как раз в это время уведомленный о том, что в Палестину готовятся вторгнуться египетские войска. Среди сельджуков вспыхнула паника. Вскоре они были обращены в беспорядочное бегство. В этот момент пала и городская цитадель: ее осаждал отряд графа Тулузского, но командир цитадели сдался прибывшему вскоре Боэмунду, с которым, видимо, предварительно была достигнута договоренность о сдаче.

Разбив врагов, крестоносцы основательно разграбили лагерь Кербоги. Как рассказывает летописец, женщинам, оказавшимся в лагере, благочестивые христиане «не причинили никакого вреда, кроме того, что пронзили их животы мечами».

Увенчав таким достойным образом свои подвиги, крестоносцы всецело посвятили себя грабежам и диким оргиям, которые устраивались после всякого удачного набега на окрестные селения.

Основание Антиохийского княжества. Поход продолжается. Крестоносцы на полгода застряли под Антиохией. Одним из предлогов этой задержки было желание избежать невыносимой жары. К тому же в городе разразилась эпидемия, и было опасно оставаться в его стенах. Воспользовавшись этим, главари войска удалились временно в соседние области, чтобы попытаться закрепить там свои завоевания. Они вернулись в Антиохию уже к осени 1098 г. Но и после этого крестоносные отряды еще долго стояли на месте. В оправдание задержки предводители сочинили специальное послание папе — в этом послании они приглашали самого римского первосвященника возглавить воинов божьих. Теперь нужно было подождать ответа, и князья под этим предлогом мешкали с отправлением в дальнейший путь. Действительной же причиной задержки было то, что после завоевания Антиохии между предводителями крестоносцев начались раздоры. Кому владеть городом? Главными претендентами на Антиохию были, конечно, Боэмунд Тарентский и Раймунд Тулузский. Соперники готовы были уже поднять оружие друг против друга, однако до вооруженного конфликта дело не дошло.

Большинство сеньоров не склонно было принять точку зрения графа Тулузского, со странным упорством требовавшего передачи Антиохии византийскому императору.

Алексей Комнин, вассалом которого Раймунд IV в свое время отказался стать, и сам не терял времени. Пока крестоносцы совершали свой марш в Сирию, он использовал затруднительное положение сельджуков, скованных войной с западным рыцарством. Алексей I отнял у них и вернул империи многие города на малоазиатском берегу (Смирну, Эфес) и некоторые внутренние области малоазиатского полуострова (Фригию). Считая дело крестоносцев безнадежно проигранным (беглецы из-под Антиохии, которых греки встретили у Филомелия, приносили дурные вести), византийское правительство отказалось помогать крестоносцам. Эта политика Византии повысила шансы Боэмунда в распре с Раймундом Тулузским. Большинство крупных сеньоров встало на его сторону. В конечном счете Антиохия досталась князю Тарентскому.

Так в 1098 г. было основано второе крупное владение крестоносцев — княжество Антиохийское. Новоиспеченный князь Боэмунд Антиохийский, добившись своего, перестал помышлять о продолжении похода. «Святая земля» не интересовала этого крестоносца: он нашел свою «святыню», где можно было поживиться вдосталь.

Раймунд, впрочем, тоже не торопился покинуть Антиохию, в которой он занял дворец аль-Ягысьяни, дабы не терять из виду своего соперника. Другие вожди крестоносцев, со своей стороны, с увлечением предавались грабежам и захватам в близлежащих к Антиохии районах и не спешили к официально намеченной цели, к Иерусалиму.

Захватнический характер феодального крестового похода выявлялся все более отчетливо. После взятия всякого мало-мальски значительного селения между главарями грабительского войска разгорались ожесточенные распри по поводу обладания завоеванным. «Всякое место, которое отдавал нам бог, — пишет хронист, — вызывало спор». Каждый стремился опередить других крестоносцев при захвате сирийских деревень, крепостей, городов. Львиная доля добычи доставалась сильнейшим из феодалов.

Жестокая грызня произошла из-за сирийской крепости аль-Маарры (к югу от Алеппо), к которой двинулись поздней осенью 1098 г. отряды Раймунда Тулузского. Боэмунд не хотел уступать сопернику эту важную крепость и поспешил вслед за ним, так что взята она была одновременно нормандцами и провансальцами в начале декабря. Город был беспощадно разграблен. «Всякий, кто находил в домах какое-нибудь добро, присваивал его», — повествует хронист с невозмутимым спокойствием, словно не замечая, как не вязалось поведение рыцарей креста с христианской заповедью «не укради». Особенно отличился в аль-Маарре Боэмунд: он приказал жителям собраться в одном месте с женами и детьми, после чего «отобрал у них все, что имели, — золото, серебро и различные драгоценности, которые были при них». Не менее разнузданным было и поведение его соперника, который пытался захватить в свои руки командование всей армией. С этой целью властолюбивый граф Тулузский предложил крупные суммы денег другим князьям: Готфрида Бульонского и Роберта Нормандского он рассчитывал купить за 10 тыс. солидов, Роберта Фландрского — за 6 тыс., Танкреда — за 5 тыс. и т. д. Разумеется, Боэмунду такого рода предложения не были сделаны. Но и другие князья отклонили взятку.

Все эти факты еще раз говорят о том, что никакого более или менее прочного единства в феодальном войске Запада не было, тем более — единства, продиктованного будто бы какими-то высокими целями крестового похода.

Было единство грабителей, но оно, естественно, носило крайне поверхностный характер и легко распадалось, когда низменные, корыстные, захватнические интересы крупнейших сеньоров, предводителей крестоносных банд, сталкивались друг с другом.

Социальные противоречия в армии креста. В войске первого крестового похода, чем дальше, тем сильнее проявлялись и гораздо более глубокие противоречия — классовые.

Стремления крестьян, которых было немало в феодальном войске, и стремления сеньоров решительно расходились между собой. С одной стороны, было освободительное в своей основе движение крепостных, с другой — движение чисто захватническое, феодальное. Хотя внешне знать, рыцари и беднота выступали под единым, религиозным флагом, но по своей сути никакой общности целей западные крестоносцы не имели. Феодальные верхи преследовали свои классовые интересы. Они были мало озабочены участью бедняцкой массы. И народ это чувствовал.

Бедняки, как из крестьян, так, частично, и из безземельных рыцарей, оказавшихся во время похода довольно близкими по положению к крестьянам, не испытывали с самого начала особого доверия к главарям похода.

Трудности войны углубили пропасть между бедняками и феодальными сеньорами. Знатные крестоносцы во время похода умножили свои богатства. Знать не стеснялась использовать в целях личной наживы и затруднения, с которыми столкнулись рядовые крестоносцы. Лица, близкие к Раймунду Тулузскому, тайком убивали лошадей и продавали конину голодавшим воинам по спекулятивным ценам. Гвиберт Ножанский пишет об огромных богатствах одного предводителя крестоносцев, накопленных в походе.

Между тем, многие мелкие рыцари еще более обнищали в пути, особенно во время бедствий в Антиохии, осажденной Кербогой. Но в наиболее стесненном положении оказалась крестьянская масса, тысячи нищих земледельцев, которые со своими семьями примкнули к рыцарским отрядам; среди этой массы бедняков было, к слову сказать, много стариков, калек, женщин. Все эти люди в походе потеряли даже то немногое, что у них было раньше. По словам Гвиберта Ножанского, они «шли босиком, без оружия, без денег, совсем оборванные и кормились чем попало».

Контраст между положением нищей массы бедняков и рыцарской знати во время похода увеличился. А это способствовало лишь тому, что отношения различных по своей массовой природе общественных элементов внутри крестоносного войска становились все более напряженными.

Это сказалось уже на самой организации крестоносных ополчений. Некоторые группы бедняков, видимо, проникнутые особой враждой к феодалам, стремились отделиться от остальных крестоносцев. «Босой народ», по выражению Гвиберта Ножанского, шел «впереди всех», образуя особые отряды. Некоторые исторические памятники называют воинов, шедших в этих отрядах, «тафурами». Много любопытных вещей об этих «тафурах» содержится в «Песни об Антиохии», сложенной в XII в. «Тафуры» — это были беднейшие крестоносцы. Их вооружение составляли дубины, ножи, каменные молоты и тому подобное оружие.

«Тафуры» с нескрываемой враждой относились к рыцарям и знати. Гвиберт Ножанский рассказывает, как «король тафуров» (они сами избирали себе предводителя) производил смотр своего войска: если у кого-нибудь из «тафуров» оказывались найденными деньги или какие-нибудь ценности стоимостью в два солида, то предводитель немедленно удалял его своей властью, приказывал купить оружие и перейти к вооруженным. Тех же, которые «возлюбили свою бедность и совсем ничего не имели», он присоединял к своим.

Эти детали очень характерны: бедняки-крестоносцы не терпели в своем кругу никого, кто по материальному положению в какой-то мере был близок хотя бы к низшим слоям феодалов; его изгоняли прочь и отсылали к рыцарям. В нем словно чувствовали потенциального классового противника. И недаром крестоносные феодалы боялись «тафуров», несмотря на их примитивное вооружение. Судя по некоторым строкам «Песни об Антиохии», вожди рыцарских отрядов осмеливались приближаться к «тафурам», лишь приняв все меры предосторожности.

«Босой и оборванный народ» не склонен был проявлять христианскую любовь к своим ближним — сеньорам. И в критические моменты похода, когда социальные контрасты усиливались больше обычного, а различие целей особенно глубоко разъединяло войска крестоносцев, классовая вражда бедняков и феодалов проявлялась совершенно открыто.

Именно так случилось в Антиохии и затем в аль-Маарре в конце 1098 г. Здесь чисто приобретательские намерения сеньоров сказались настолько отчетливо, что их распри за каждую пядь захваченной земли совсем заслонили мнимо благочестивые цели всего предприятия. А между тем, как читатель знает, освободительные стремления бедняков, составлявшие главнейшую причину их участия в походе, зачастую получали среди рядовых крестоносцев религиозное выражение: освобождение Иерусалима из рук «неверных», — лозунг, брошенный папством, — в глазах многих и многих крестоносцев оставалось заветной целью, с достижением которой связывались смутные надежды на лучшую жизнь в «земле обетованной».

Конфликт Боэмунда Тарентского и Раймунда Тулузского из-за обладания Антиохией, задержавший на несколько месяцев крестовый поход, породил сильное недовольство среди бедняков-крестоносцев. Они стали требовать продолжения похода. По словам одного хрониста, бедняки имели только одно желание: как можно скорее достичь святого гроба. Конечно, дело было не столько в религиозном рвении «босого народа», сколько в том, что захватнические планы вождей оказались в явном несоответствии с антифеодальными настроениями масс, проявлявшимися в религиозной форме.

Ропот против вождей, поднявшийся во время пребывания войска под Антиохией, вылился в прямое возмущение. «Вожди удерживают нас от похода на Иерусалим, — говорили недовольные. — Давайте выберем сами себе храбреца, который с божьей помощью приведет нас к святому гробу». Голос недовольных становился все более угрожающим. Когда в начале ноября 1098 г. в совете крупнейших сеньоров, заседавшем в одном из соборов Антиохии, разгорелась распря между Боэмундом Тарентским и Раймундом Тулузским, на заседание ворвались рядовые воины, которые, выражая настроение массы крестоносцев, заявили, по словам хрониста, следующее: «Пусть, кто хочет, владеет золотом императора и богатствами Антиохии, мы хотим идти дальше под водительством господа... Да погибнет тот, кто желает остаться в Антиохии. Если спор (за Антиохию) будет продолжаться, мы разрушим город... Тогда установится согласие среди вождей»...

Несомненно, когда крестоносцы-бедняки заявляли, что они пойдут вперед «под водительством бога», в этом выражался, хотя и в религиозной оболочке, протест против феодального предводительства, а следовательно, и вообще против феодальных целей крестового похода, чуждых бедноте.

Крестоносцы на подступах к Иерусалиму (С гравюры по рис. Доре)

 

Сила этого протеста устрашила Раймунда Тулузского, который, боясь народного возмущения, отдал приказ уходить из Антиохии в направлении на аль-Маарру. Новые раздоры вождей из-за аль-Маарры зимой 1098/99 г. вызвали бурное выступление южнофранцузских крестоносцев. Хроника Раймунда Агильерского в следующих выражениях передает их возмущение распрями сеньоров: «Спор из-за Антиохии и из-за Маарры спор; спор из-за всех городов, которые бог передает в наши руки, распри вождей... Это место не должно нам больше мешать...» Здоровые и больные, рассказывает хронист, молодые и старые, и даже слабые и хромые, опираясь на костыли, спешили дать выход своему гневу: они разрушили до основания все стены, башни и укрепления аль-Маарры, чтобы не из-за чего было сеньорам спорить друг с другом.

Бедняки бросили свои очаги, отказались от всего не для того, чтобы Боэмунд стал сеньором Антиохии, а Раймунд — аль-Маарры. В этих стихийных действиях низов крестоносцев их протест против корыстной политики крупных феодалов достиг своей высшей точки. Раймунд Тулузский вынужден был отказаться от мысли наказать мятежников. Он заявил, что столь ревностное желание идти на Иерусалим внушено народу не иначе, как небесами, и 13 января отряды графа Сен-Жилля, Роберта Нормандского, Танкреда и некоторых других вождей крестоносцев оставили аль-Маарру. Отныне Боэмунд мог не опасаться соперника: Антиохия была в его руках.

Таким образом, сопротивление массы рядовых воинов заставило предводителей двинуть ополчения к Иерусалиму. Бедняки настойчиво стремились вперед, в надежде достигнуть «земного рая», обещанного папой в Клермоне.

Крестоносцы у цели. Взятие Иерусалима. Стремясь опередить друг друга, крестоносцы буквально бежали толпами к Иерусалиму. Крестовый поход близился к концу.

В Сирии и Палестине не было внутреннего единства: здесь кипела бесконечная межфеодальная борьба. Поражение Кербоги под Антиохией дезорганизовало силы сельджуков, но распри сельджукских феодалов между собою не прекратились даже при виде врага, наступавшего с Запада. Два крупнейших сельджукских правителя враждовали друг с другом: Рудван Алеппский и Дукак Дамасский. Арабские эмиры портовых городов, в свою очередь, не питали симпатии к своим сельджукским единоверцам: в крестоносцах они видели не столько врагов, сколько возможных союзников в борьбе с этими соперниками у себя дома. Правители Триполи, Бейрута, Сайды (Сидона), Тира посылали крестоносцам подарки, продовольствие, направляли к ним своих послов, чтобы договориться о свободном переходе крестоносной армии через их владения. Зачем было подвергать опасности разорения заморскими завоевателями столько богатых городов? Крестоносцы продвигались вперед почти беспрепятственно. В конце мая они вступили на ливанскую, затем — палестинскую земли, подвластные в тот момент фатымидскому Египту. От Яффы крестоносцы повернули во внутренние области Палестины, взяв направление на Иерусалим.

Осадная башня с тараном (Реконструкция)

 

7 июня 1099 г., на рассвете крестоносцы подошли к Иерусалиму, который незадолго до того, в августе 1098 г. был отвоеван у сельджуков Египтом. В жаркое летнее время крестоносцы осадили этот город, считавшийся священным не только у христиан, но и у мусульман и иудеев. Иерусалим был отлично укреплен египетским комендантом Ифтикаром. С трех сторон город окружал глубокий ров. Бойницы башен были загорожены тюками с хлопком и сеном. В городских цистернах было достаточно воды, тогда как окрестные колодцы вокруг города были заблаговременно отравлены.

Гарнизон города, правда, был невелик — он насчитывал не более тысячи бойцов, но из Египта уже вышла на подмогу большая армия.

Напрасно охваченные религиозным экстазом крестоносцы надеялись на то, что едва только они приблизятся к Иеусалиму, его укрепления падут сами собой. Осада города затянулась. Начиная с 13 июня, крестоносцы несколько раз предпринимали попытку взять его штурмом, но безуспешно. Для быстрого овладения этой мусульманской твердыней у них самих было слишком мало сил. На первых порах остро сказывалась также нехватка лестниц и осадных машин. На помощь рыцарям явились генуэзцы и англичане, которые привезли на галерах в гавань Яффу хлеб и вино, а также веревки, гвозди и другие материалы для постройки осадных башен, стенобитных орудий и лестниц. Наконец, 15 июля 1099 г. после очередного ожесточенного приступа Иерусалим пал. Потери крестоносцев были огромны. Многие погибли еще во время пятинедельной осады, другие — под градом камней и от пламени снарядов с греческим огнем, которые обрушивали на головы осажденных египетские воины.

Тем с большим ожесточением ринулись «спасители веры» на жителей и богатства захваченного ими города.

В Иерусалиме начались повальные грабежи, перед которыми бледнеет разгром Антиохии. Зверства и жадность крестоносцев не знали предела. Рыцари бросились в мечеть халифа Омара, ища ценности, о которых они наслышались раньше. Была учинена резня мусульман («было зарезано почти десять тысяч человек», — пишет очевидец), а заодно сожгли в синагоге и укрывшихся там евреев. По словам летописца, несколько сгущавшего краски, чтобы произвести большее впечатление на читателей, в мечети Омара «кровь доходила до колен рыцаря, сидящего на коне, и до челюстей самого коня». Первыми проникли туда Танкред и Готфрид Бульонский, овладевшие ценными сокровищами и поспешившие их припрятать. Рыцарский грабеж перемежался с молитвами перед мифическим гробом господним, от молитвы рыцари снова переходили к резне и грабежу. Они убивали всех — и мужчин, и женщин: «Не было места, где сарацины могли избежать убийц». Не щадили даже детей, головы которых разбивали о камни. «После великого кровопролития, — рассказывает хронист Фульшер Шартрский, — крестоносцы разбрелись по домам горожан, захватывая все, что в них находили. При этом устанавливалось обыкновение, что всякий, кто входил в дом первым, был ли он богат или беден, присваивал, получал и владел домом или дворцом и всем, что в нем находилось, как собственным».

Алчность обуяла воинов креста настолько, что они «вспарывали животы умершим, чтобы извлечь из них золотые монеты, которые те проглотили при жизни... Ради этого они (рыцари) через несколько дней сложили трупы в большую кучу и сожгли в пепел, чтобы легче было находить золото», — пишет тот же автор.

Истинный облик крестоносных феодалов — разбойников, поджигателей и убийц, как заклеймил их еще в XVIII в. английский историк Э. Гиббон, проявился как нельзя более ярко при захвате Иерусалима.

Взятие «святого града» крестоносцами отмечено во всех хрониках того времени — латинских, византийских, восточных. Западные летописцы крестового похода описывают это событие пространно, с большими подробностями повествуя о «доблестных» деяниях войска божьего. Восточные хронисты — Ибн аль-Каланизи, Ибн аль-Асир и другие — упоминают о падении Иерусалима кратко и сдержанно, подчеркивая лишь разгул и зверства завоевателей.

Мусульманский мир не забыл ужасов, которые творили в Иерусалиме жестокие западноевропейские захватчики-феодалы.

Поведение крестоносцев в Иерусалиме, как писал К. Маркс, «привело в ярость все магометанское население востока».

После захвата Иерусалима. Результаты первого крестового похода. Захват Иерусалима означал, что выполнена лишь официальная часть программы крестового похода, составленной папством. Но тотчас после этого всплыли на поверхность реальные интересы участников похода, а в связи с этим возникли серьезные трения между светскими и церковными предводителями крестоносцев.

Высшее духовенство настаивало на том, чтобы Иерусалим стал церковным государством во главе с патриархом. Папа римский направил в Иерусалим своего легата — властолюбивого пизанского архиепископа Даимберта, четыре года назад сопровождавшего Урбана II во время его пребывания в Южной Франции. Ревностный приверженец Урбана II (последний умер, так и не дождавшись вести о падении Иерусалима), он стал рьяно добиваться того, чтобы не светский князь, а патриарх взял в свои руки бразды правления в «святом городе». Новый папа Пасхалий II напомнил крестоносным сеньорам, что собственно католическая церковь явилась инициатором похода, — ее, следовательно, нужно и вознаградить соответствующим образом.

Однако князья, со своей стороны, настаивали на том, чтобы власть над Иерусалимом была вручена одному из них. Страсти разгорелись, и распря достигла такой остроты, что крестоносцы едва не оказались на пороге настоящей междоусобной войны. В конце концов их главари пришли к компромиссному решению. Формально город Иерусалим был передан в управление представителю римского папы — патриарху, а из числа князей был избран фактический государь Иерусалима — Готфрид Бульонский, который присвоил себе пышный титул «защитника гроба господня». Готфрид согласился уступить патриарху четвертую часть Иерусалима и Яффы и даже признать себя вассалом патриарха: не стоило из-за этой формальности ссориться с церковью. Ведь реальная сила все равно была не на стороне духовенства, хотя оно и претендовало на всю полноту власти в Иерусалиме. Претензии апостольского престола на светскую власть здесь, за тысячи километров от Рима, звучали неубедительно для рыцарей и их вождей, тем более, что пришлось снова срочно браться за оружие: с юга прибыли египетские войска, которыми командовал визир аль-Афдаль. Только разбив египтян — сражение с ними произошло 12 августа на равнине к северу от Аскалона, — крестоносцы упрочили свое положение в Палестине. Тем меньше было у них оснований делиться с папой приобретенными землями.

Балдуин Эдесский, унаследовавший Иерусалим после смерти «защитника гроба господня» уже на правах иерусалимского короля Балдуина I (1100—1118), действовал в этом отношении весьма решительно: он ничего и знать не хотел о претензиях католического духовенства на Иерусалим и в своих официальных документах титуловался: «Я, Балдуин, получивший Иерусалимское королевство по воле божьей».

Силы крестоносцев к этому времени значительно убавились. Иерусалима достигло не более 40 тыс. человек. Половина из них сочла свою миссию законченной и вернулась в Европу. Оставшиеся крестоносцы, обосновавшись в Иерусалиме и рассчитывая прочно осесть в «святой земле» (их было около 20 тыс., из них лишь несколько сотен «благородных» сеньоров), продолжили свои завоевания в Палестине и Сирии.

Взоры крестоносцев привлекали богатые прибрежные города-гавани. Здесь было чем поживиться. Ведь эти города являлись средоточием товарообмена Запада и Востока. Тут развертывали свои торговые и ростовщические операции денежные люди из разных стран, близких и далеких. Но овладеть приморскими городами оказалось не так просто: им помогали и Египет, и их собственные богатства. Деньги, которые правители городов предлагали вождям крестоносцев в качестве отступного, охотно принимались последними.

Правда, алчные рыцари довольствовались золотом, полученным таким образом, недолго. Они предпочитали все же захват.

При поддержке венецианского и генуэзского флотов, лишивших прибрежные города помощи египетских кораблей, крестоносцы в ближайшие за взятием Иерусалима годы овладели всем восточносредиземноморским побережьем.

Один за другим они захватывали важные портовые города — Хайфу, Арсуф, Кесарию (1101), Акру (1104), Триполи (1109), осаждавшийся почти семь лет, Сайду, Бейрут (1110), наконец, только в 1124 — Тир.

На захваченной территории были основаны еще два государства крестоносцев: на юге — королевство Иерусалимское, к северу от него — графство Триполийское. Таким образом, к началу XII в. на Востоке образовались четыре государства завоевателей: ведь, кроме только что названных, с 1098 г. существовали графство Эдесское и княжество Антиохийское. Территория этих государств (часто все они объединяются в литературе под одним названием — Латино-Иерусалимское королевство) включала в себя области по верхнему течению реки Евфрата, затем узкую полосу земель западной Сирии и далее — всю Палестину, а также часть Заиорданья и Синайского полуострова. В каждом из государств крестоносцев утвердились государями крупнейшие из их предводителей: в Эдессе — Балдуин, а после того, как он стал иерусалимским королем, — его наследники; Антиохию прибрал к рукам Боэмунд, всячески старавшийся затем расширить свои владения в войнах с соседями; Триполи досталось потомкам его завистливого соперника Раймунда Тулузского (сам он умер при осаде этого города в 1105 г.); корона иерусалимских королей была закреплена за потомками Готфрида Бульонского — Арденнско-Анжуйской династией.

Так, в начале XII в. западные феодалы сделали попытку утвердить свое господство в богатых землях Сирии и Палестины.

Своими победами на Востоке крестоносцы были обязаны на столько самим себе, сколько разрозненности мусульманского мира, вследствие чего завоеватели не получили достаточного отпора.

Важнейший практический результат первого крестового похода — овладение западными завоевателями Восточным Средиземноморьем — удовлетворил, в первую очередь, корыстные интересы кучки алчных феодалов, светских и церковных. Результат этот был достигнут дорогой для народов Запада ценой. Огромные жертвы по вине папства были, прежде всего, принесены народными массами Франции, Германии, Италии и других стран Западной Европы. Немалые потери понесло и рыцарство.

Десятки тысяч человек погибли еще во время бедняцкого крестового похода. Новые десятки тысяч людей пали в сраженьях «за веру», а по сути — за интересы феодальных верхов Запада во время большого крестового похода 1096—1099 гг. В этом походе участвовало до 100 тыс. человек, из которых значительная часть — половина или даже больше — не принадлежала к классу феодальных сеньоров. Это были бедняки, главным образом, из крестьян, отправившиеся в неведомые края в поисках лучшей доли; ничтожная часть их добралась до Иерусалима, большинство же пало в боях, умерло от голода и эпидемий.

Но и этим не ограничились человеческие потери первого крестового похода. Непосредственным отзвуком его и продолжением явилась новая волна крестоносного движения, поднявшаяся в 1100 г.

Весть о взятии Иерусалима произвела сильное впечатление на Западе. Рассказы крестоносцев, вернувшихся из Сирии и Палестины, о сказочно богатой добыче, захваченной на Востоке, распалили алчность и возбудили надежды у многих, кто до этого оставался в стороне от движения. К тому же и духовенство, по указанию нового папы — Пасхалия II, развернуло бурную проповедническую деятельность: особенно большое значение имел церковный собор в Пуатье, созванный в пятую годовщину Клермонского собора. Вое это привело к тому, что на Восток отправились новые, огромные массы людей из Ломбардии, Бургундии, Аквитании, Шампани, Германии, т. е. тех областей, которые были сравнительно слабо затронуты крестоносной лихорадкой в 1096 г. Фульшер Шартрский называет даже этот новый поток крестоносцев «вторым крестовым походом». В нем участвовало около 200 тыс. человек. Поход этот был еще менее организованным, чем поход 1096 г., и почти все его участники погибли в Малой Азии летом 1101 г. Лишь несколько сот человек достигло Иерусалима.

Таковы были людские потери первого крестового похода. Таково было гигантское «жертвоприношение» народов Запада, совершенное папством, католической церковью и верхами феодалов в собственных корыстных целях.