Однако в тот день, когда Гитлер издал свою директиву № 34, временно приостановившую наступление на Москву, Жуков уже несколько часов как перестал быть начальником Генерального штаба. Он довольно долго излагает эпизод, приведший к снятию его с этой должности, в своих «Воспоминаниях». По его версии, причиной всему стал его анализ стратегической ситуации, сделанный им вместе с его заместителем Василевским примерно 27 или 28 июля: они пришли к выводу, что теперь целями противника становились, с одной стороны, Ленинград, с другой – тылы Юго-Западного фронта. Все тщательно взвесив, Жуков попросил Сталина о срочной встрече 29 июля. Он принес с собой карты, на которых отметил расположение германских группировок. В приемной кремлевского кабинета его остановил Поскребышев, секретарь Сталина: «Садись. Приказано подождать Мехлиса». Через десять минут Мехлис пришел, и Жукова пригласили в кабинет. Он представил Сталину свой анализ ситуации, показав по карте расположение войск противника и изложив предположения относительно их дальнейших действий.

« –  Откуда вам известно, как будут действовать немецкие войска?  – бросил реплику Л.З. Мехлис, более подозрительный и коварный, чем обычно.

Игнорируя его (судя по 1-му изданию „Воспоминаний и размышлений“, на которое ссылаются авторы, Жуков не игнорировал Мехлиса, а ответил ему: „Мне неизвестны планы, по которым будут действовать немецкие войска, но, исходя из анализа обстановки, они могут действовать именно так, а не иначе. Наши предположения основаны на анализе состояния и дислокации немецких войск, и прежде всего бронетанковых и механизированных групп, являющихся ведущими в их стратегических операциях“ – и только после разрешения Сталина продолжил доклад.  – Пер.), Жуков закончил доклад:

 –  Наиболее слабым и опасным участком наших фронтов является Центральный фронт. Армии, прикрывающие направления на Унечу, Гомель, очень малочисленны и технически слабы. Немцы могут воспользоваться этим слабым местом и ударить во фланг и тыл войскам Юго-Западного фронта.

 –  Что вы предлагаете?  – спросил И.В. Сталин.

 –  Прежде всего укрепить Центральный фронт, передав ему не менее трех армий, усиленных артиллерией. Одну армию за счет западного направления…

 –  Вы что же,  – спросил И.В. Сталин,  – считаете возможным ослабить направление на Москву?

 –  Нет.

Игнорировав новую язвительную реплику Мехлиса, Жуков продолжал:

 –  Юго-Западный фронт необходимо целиком отвести за Днепр.

 –  А как же Киев?  – спросил И.В. Сталин.

Я понимал, что означали два слова „Сдать Киев“ для всех советских людей и для И.В. Сталина. Но я не мог поддаваться чувствам, а, как человек военный, обязан был предложить единственно возможное, на мой взгляд, решение в сложившейся обстановке.

 –  Киев придется оставить,  – ответил я.  – На западном направлении нужно немедля организовать контрудар с целью ликвидации ельнинского выступа. Этот плацдарм противник может использовать для удара на Москву.

 –  Какие там еще контрудары, что за чепуха?  – вспылил И.В. Сталин.  – Как вы могли додуматься сдать врагу Киев?

Я не мог сдержаться и ответил:

 –  Если вы считаете, что начальник Генерального штаба способен только чепуху молоть, тогда ему здесь делать нечего. Я прошу освободить меня от обязанностей начальника Генерального штаба и послать на фронт…»

Сорок минут спустя Сталин удовлетворил просьбу Жукова.

В этом драматическом рассказе Жукову отведена великолепная роль: он 29 июля предугадывает немецкий маневр, который будет иметь место в сентябре, и предлагает отступление как единственный для Красной армии способ избежать ее крупнейшего разгрома в этой войне – гигантского окружения под Киевом. Получается, что Жуков был снят с поста за излишнюю проницательность и откровенность. То, что он 29 июля предвидел поворот Гудериана на 90 градусов на юг, кажется притянутым за уши, хотя нельзя отрицать, что он еще 15 июля увидел слабое место в стыке Западного и Юго-Западного фронтов и требовал принять соответствующие меры, что подтверждается подписанной им директивой Ставки. Разумеется, Гудериан ударил именно по этому слабому месту. Точно так же в актив Жукову можно засчитать принятое 24 июля решение о создании Центрального фронта, который прикрывал опасный участок стыка Западного и Юго-Западного фронтов. И все-таки как он мог предупреждать Сталина об угрозе германского удара в этом районе 29 июля, то есть за двадцать четыре часа до того, как Гитлер приказал отвести с фронта на отдых II танковую группу, и за двадцать три дня до того, как он направил ее в тыл защитникам Киева? Этот случай предвидения, описанный старым маршалом в его «Воспоминаниях», сильно смахивает на предсказания, сделанные через много лет после событий. Данная версия, содержащаяся в «официальном» издании жуковских мемуаров, имела единственную цель – дистанцировать Жукова от киевского разгрома и, следовательно, возложить вину за него на Сталина и на Хрущева, бывшего в тот момент членом Военного совета Юго-Западного фронта. Видимо, она имеет мало общего с тем, как все происходило на самом деле.

В беседах с Симоновым и Светлишиным в 1960-х годах, а также в неизданной рукописи своих воспоминаний, хранящейся в Военном архиве Российской Федерации, Жуков дает четыре разные версии своего снятия с должности. Первая: Сталин не простил ему записки о том, что немцы не пойдут на Москву, не ликвидировав угрозу своему правому флангу (Киев). Никаких следов этой записки не обнаружено. Вторая: Жуков сам попросил снять его с должности начальника Генштаба и заменить Шапошниковым. Якобы он просил Сталина поручить ему командовать контрнаступлением под Ельней. Следовательно, никакого конфликта не было. Этот рассказ правдоподобен в одном пункте: Жуков в сто раз больше предпочитал служить на фронте, чем в кабинете на улице Фрунзе. Но это не объясняет, почему Сталин согласился с ним расстаться. И все же есть основания поверить в эту версию, потому что с ней можно увязать содержащийся в мемуарах Василевского намек на дезорганизацию работы Генерального штаба. Если бы факт такой дезорганизации обнаружился, можно ли было возложить вину за нее на Жукова, зная его отвращение к штабной работе? По нашему мнению, его не следует считать главным виновным. Не он, а Сталин отправил на фронт лучших сотрудников Генштаба: Ватутина (в штаб Северо-Западного фронта), Соколовского и Маландина (в штаб Западного фронта), Шапошникова (в штаб Западного направления). Плохое качество связи, мешавшее Жукова эффективно действовать в первые десять дней войны, вдруг, словно по волшебству, резко улучшилось после того, как по просьбе Жукова нарком связи Пересыпкин потерял свою независимость и был подчинен Наркомату обороны. Опять же по просьбе Жукова в конце июля были реорганизованы и заработали эффективнее тыловые службы. Таким образом, обвинения его в дезорганизации работы являются необоснованными.

Третья версия: Сталин якобы не простил Жукову предложения предпринять новое контрнаступление, на сей раз под Ельней. Эта версия допустима, если стать на точку зрения Верховного главнокомандующего. Его начальник Генштаба в четвертый раз за месяц предлагает предпринять контратаку на центральном участке фронта после неудачных попыток 6, 13 и 22–28 июля. Не исключено, что эта серия неудач подорвала веру Сталина в него. В конце концов, разве не под руководством Жукова РККА потерпела ряд страшных поражений? Разве не во время его пребывания во главе Генштаба три германские группы армий продвинулись в глубь советской территории на 400–600 км и теперь стоят в 100 км от Ленинграда и Киева и в 300 от Москвы? Разве не ему обязан Сталин своим унижением, когда во время двух первых налетов немецкой авиации на Москву 21 и 23 июля был вынужден по пять часов прятаться в бомбоубежище на станции метро «Кировская» (впрочем, вместе с Жуковым)? Нет никаких оснований исключить тот вариант, что Жукова сделали козлом отпущения. Он – предпоследний из армейских начальников, занимавших высшие посты на 22 июня. Павлов расстрелян восемь дней назад, Тимошенко снят с поста наркома и отправлен на фронт, Ф.И. Кузнецов тоже снят с должности. Только Кирпонос – и то поставленный под начало Буденного – сохранил пост командующего фронтом на Украине, но и его ждал печальный финал. Эта команда не смогла остановить врага, теперь она должна уступить место другой.

Четвертая версия объясняет снятие Жукова кознями Мехлиса и Берии, присутствовавших на совещании. Жуков рассказывал Светлишину:

«После этих его слов ко мне вплотную подошел Мехлис и в менторском высокомерном тоне стал меня поучать: что я не учитываю того, с кем говорю; что еще не научился докладывать Верховному Главнокомандующему; что с товарищем Сталиным нужно разговаривать более деликатно. […]

Мне казалось, и я ожидал, что Сталин сам урезонит зарвавшегося подхалима. Но он почему-то не сделал этого. Тогда я повернулся в сторону Мехлиса и в резкой форме ответил ему:

 –  Товарищ Мехлис, я разговариваю не с вами, а докладываю ситуацию на фронте и высказываю свои предложения Верховному Главнокомандующему. Попрошу вас не вмешиваться в это дело. […]

У меня и до этого были перепалки с Верховным, но в данном случае наша стычка, причем резкой форме, произошла в присутствии таких матерых интриганов, как Берия и Мехлис. Я не сомневался в том, что этот инцидент они используют в своих неблаговидных целях».

Является ли эта версия более правдоподобной, чем предыдущие? И в этом можно усомниться, потому что Жуков часто пытался защищать образ Сталина как «сурового, но справедливого правителя», взваливая вину за все несправедливости и преступления на других, в первую очередь на Берию. Действительно ли тот случай мог иметь плохие последствия для Жукова? Во всяком случае, так утверждал сам Берия в записке, направленной из тюрьмы 1 июля 1953 года, возлагая вину на… Мехлиса. Речь идет о найденной в архиве в середине 1990-х годов четверти страницы с трудно читаемым текстом. Пытаясь спасти жизнь, бывший шеф НКВД умоляющим тоном обращался к Маленкову: «Георгий, ты это хорошо знаешь. Наоборот, все, Г[еоргий] М[аксимилианович], и Молот[ов] хорошо должны знать, что Жук[ов], когда сняли с Генерального] штаб[а], по [наущению?] Мехлиса, ведь его положение было очень опасным. Мы вместе с вами уговорили назначить его команд[ующим] Рез[ервным] фронтом, и тем самым спасли будущего героя…»

Жуков утверждал, что чувствовал угрозу для себя после снятия с должности начальника Генштаба. Но в это трудно поверить. Сталин не только сохранил ему жизнь и свободу, но оставил членом Ставки и заместителем наркома обороны. Да, его назначили с понижением командующим Резервным фронтом, но это очень легкая немилость. Развязка этого эпизода позволяет нам утверждать, что с самого начала войны Жуков приобрел такое уважение вождя, каким не пользовался ни один другой военачальник. Жуков стал primus inter pares (первый среди равных (лат.).  – Пер.) в генералитете Красной армии, человеком, сохранившим доверие верховной власти,  – что было большой редкостью.

Однако, если Сталин считал, что Жуков может быть полезен на фронте, в Москве ему места не осталось. Сталин вернул на пост начальника Генштаба маршала Шапошникова, последнего военного специалиста, начинавшего службу еще в царской армии. В прозвучавшей 7 августа 1941 года радиопередаче на русском языке, созданной их пропагандистской службой, немцы в таких выражениях приветствовали его назначение: «Маршал Шапошников, вы единственный бывший царский офицер Генерального штаба, выживший после двадцати трех лет службы большевикам…» Заканчивалось обращение так: «Господин полковник, вы в первую очередь русский и только потом маршал. Вы не должны покинуть этот мир, нося постыдное советское звание. Теперь вы должны действовать». В свои 59 лет Борис Михайлович с радостью обошелся бы без этой новой чести. Его подводило здоровье. Он страдал от астмы и часто вынужден был ложиться. Его слабый характер усугублялся священным ужасом, внушаемым ему Сталиным, хотя тот обращался с ним очень вежливо, позволял во время приступов астмы ложиться на софу и признавал его способности как технического специалиста. Очевидно, вновь назначая его начальником Генштаба, Сталин намеревался поощрить то, что он сам называл «школой Шапошникова», лучшим представителем которой был Василевский. Будучи на год старше Жукова, Василевский, после его назначения начальником Оперативного управления Генштаба, стал одним из ближайших помощников Сталина. Вождь высоко ценил этого вежливого, спокойного и скромного человека, который, как он знал, испытывал страх из-за своего социального происхождения: сын священника, сам бывший семинарист, а затем штабс-капитан царской армии.