Говоря о попытках удержания треугольника Витебск – Орша – Смоленск, Жуков в своих «Воспоминаниях» пишет только об оборонительных операциях, но в действительности все было не так. Красная армия, как мы видели, имела чрезмерно сильную врожденную склонность к наступательным действиям, подтвержденную практикой Гражданской войны, а потом усиливавшуюся Фрунзе, Тухачевским и Ворошиловым. Единственное, чему научились ее командиры,  – это атаки и контратаки. «Контрудары», о которых Жуков хранит молчание, прекратились лишь между 6 июля и серединой сентября. Они ошеломили и измотали немцев, замедлили их продвижение, но советской стороне стоили слишком больших потерь в живой силе и технике.

Первый приказ за подписью Жукова о нанесении контрудара, вышедший 4 июля, требовал от Тимошенко бросить два мехкорпуса (5-й и 7-й) и семь стрелковых дивизий 20-й армии против III танковой группы Гота, нацеленной на Витебск. Данная операция получила название Лепельской. Выступив из Полоцка, вышеназванные силы Красной армии двинулись на белорусский городок Лепель, намереваясь зайти Готу в тыл, но после шестидневных боев (6 – 11 июля) в беспорядке отступили, оставив на поле сражения 832 подбитых танка (из 2000) и тысячи убитых бойцов и командиров. Витебск был потерян. Армию Конева сразу после выгрузки из эшелонов бросили в бой с целью отбить город, но 13 июля она была почти полностью перемолота.

Гудериан, в свою очередь, перешел в наступление. На следующий день он форсировал Верхний Днепр у Могилева, где окружил остатки 13-й армии. 12 июля Жуков отправил Тимошенко приказ нанести мощный и согласованный контрудар имеющимися свободными силами, чтобы помешать двум немецким танковым группам подойти к Смоленску. Фронт пришел в движение на протяжении 150 км, от района восточнее Витебска до Жлобина. У последнего пункта, действуя против правого фланга Гудериана, советские войска одержали локальный успех и, подтверждая свою доктрину, ввели в прорыв кавалерийскую группу с целью совершения рейда по вражеским тылам. Но у Жукова и Тимошенко не хватало сил для осуществления их амбициозных замыслов. Их войска были слишком слабыми, взаимодействие между родами войск и соединениями было налажено плохо, не хватало авиации и разведданных о противнике. Гудериан и Гот решили не обращать внимания на эти удары, хотя те и причиняли им ущерб, и не упускали из виду Смоленск. Их целью было: «контратаковать контратакующих» и окружить войска Тимошенко в новом котле.

Прежде чем перейти к рассмотрению Смоленского сражения, следует сказать, что Жуков организовывал такие же поспешные контрудары на северо-западном направлении (у Ворошилова) и на юго-западном (у Буденного). Советские историки не освещали эти операции точно так же, как обошли они молчанием Лепельскую. На северо-западе, между Псковом и Старой Руссой, с 14 по 18 июля силы, защищавшие дорогу на Ленинград, провели Сольцы-Днинскую операцию. В следующей главе мы увидим, что здесь немцы потерпели неудачу, местную, но не лишенную значения. На Украине Новоград-Волынская операция (10–14 июля) имела целью помешать продвижению немцев на Киев. Здесь Жуков тоже бросил в бой остатки мехкорпусов, сосредоточенных на Украине для удара по Южной Польше. После серии самоубийственных атак, проводившихся при полном господстве немцев в воздухе, в 9, 19 и 22-м мехкорпусах осталось в общей сложности 95 танков из 2000, имевшихся в них на 22 июня. В результате к 1 августу у Красной армии на этом направлении не осталось крупных боеспособных танковых соединений.

Почему же Красная армия не смогла остановить немцев через три недели после начала войны, даже на таких широких водных преградах, как Днепр и Двина? В своих «Воспоминаниях» Жуков дает первый ожидаемый ответ: Красной армии не хватало необходимых для обороны средств: противотанковой артиллерии, артиллерийских тягачей, штурмовой авиации, мин. Как это могло быть возможным при тех огромных инвестициях в оборону, которые были сделаны во втором и третьем пятилетних планах? В рукописном документе, недатированном, но, без сомнения, написанном ранее 1965 года, он откровенно называет корни этой беспомощности: «В нашей военной доктрине всегда отдавалось предпочтение наступательным действиям. Мы, военные, всегда исходили из того, что только решительные наступательные действия могут привести к разгрому противостоящего противника. Советская наступательная доктрина была четко и ясно выражена в полевом уставе 1939 г. […] Крупные маневры войск, оперативно-стратегические игры на картах и полевые поездки строились целиком из характера и целей наступательных принципов и чаще всего решительными целями. […] Я не знаю ни одного оперативно-стратегического мероприятия, где была бы разыграна или отработана операция в крупных оперативно-стратегических масштабах, где бы оборона противодействовала глубокому прорыву крупных бронетанковых группировок, взаимодействующих с крупными воздушными силами, а как следствие наши штабы и командиры оперативного масштаба накануне войны не были обучены эффективному ведению обороны оперативно-стратегического масштаба, не говоря уже о том, что такие оборонительные операции не были разработаны в штабах приграничных округов и Генштабе как возможный вариант. „На каждый удар мы ответим двойным-тройным ударом“ – такова была психологическая настройка, которую усиленно внедряло тогда наше высшее политическое и военное руководство».

Красная армия, как признаёт ее самый выдающийся полководец, владела военным искусством лишь наполовину. Она была поражена наступательной лихорадкой. Ни один генерал, ни один полковник, ни один капитан или сержант не знал, что делать, если его позиции будут атакованы танковой группировкой. И никакой устав, никакой личный опыт не могли дать им подсказку или оказать помощь. Только инициатива, находчивость, энергичность самого командира способны были помочь ему отразить танковую атаку. Некоторые находили способы борьбы, большинство обращалось в бегство или без толку губило своих людей. Здесь крылся корень странного поведения советских солдат, наблюдавшегося немцами: в одном месте иваны выдвигали свои орудия и вели настильный огонь по танкам либо стоически пропускали их, чтобы эффективно бороться с мотопехотой; а в нескольких километрах оттуда его многочисленная артиллерия молчала, потому что не знала, что идет атака и стальным чудовищам противостоят редкие цепи пехоты.

Жуков не покидал Генштаб, он спал по два часа в сутки на раскладушке и боролся с усталостью, поглощая в огромных количествах крепкий черный чай. Главные заботы ему доставлял центральный участок фронта. Теперь он был убежден: немцы рвутся к Москве. Гот и Гудериан также считали Москву такой целью, ради достижения которой можно пожертвовать всем. 13 июля, залечив раны, нанесенные им контратаками под Лепелем и Жлобином, две их танковые группы вновь рванули вперед: 1300 танков – половина всех, задействованных в России. Северная группа (группа Гота), пройдя через позиции 22-й и 19-й армий, преодолела 150 км и восточнее Смоленска, в Ярцево, вышла на Московское шоссе. До столицы оставалось 300 км. Действовавшая южнее II танковая группа Гудериана прорвала позиции 13-й и 20-й армий, но потеряла три дня в кровопролитных боях на улицах Смоленска, удерживаемого 16-й советской армией. Гудериан направил одну танковую дивизию захватить плацдарм на Десне, в Ельне, планируя с него будущий бросок на Москву. Немцы заколебались, распылили свои силы. Одна их группировка нацеливалась на северо-запад и Ленинград (Гот), другая – на Москву (Гудериан), но у них не хватало сил, чтобы быстро закрыть котел, в котором оказались три армии Тимошенко.

В своих «Воспоминаниях» Жуков отмечает, что падение Смоленска «было тяжело воспринято Государственным Комитетом Обороны и особенно И.В. Сталиным. Он был вне себя. Мы, руководящие военные работники, испытали всю тяжесть сталинского гнева». Тимошенко сняли с поста наркома обороны; теперь между Сталиным и Жуковым не было буфера. Начальник Генштаба лишился поддержки человека, с которым у него были добрые отношения и молчаливое соглашение о дружбе и взаимопомощи. Измотанный, десяток раз публично униженный Сталиным, уязвленный поражением, Тимошенко замкнулся в себе и погрузился в депрессию, сопровождаемую обильными возлияниями. Георгий Константинович остался один на один с вождем, с которым теперь встречался каждый день. Если они не встречались, то Сталин звонил ему по телефону, слал телеграммы, посылал курьеров. Жуков держался только благодаря тому, что с головой ушел в работу. Возможно, он даже слишком увлекся в том смысле, что он проявлял чрезмерную активность, метался, стараясь поспевать всюду, похожий на пожарного, у которого пылают сто пожаров на протяжении 1800 км. Возможно, более эффективным было бы дистанцироваться от происходящего на фронте, сосредоточиться и хорошенько обдумать дальнейшие действия? Но стал бы терпеть такое поведение Сталин, ценивший активность? Это вызывает серьезные сомнения. Получилось так, что исключительная физическая и психологическая выносливость Жукова сыграла свою положительную роль в сопротивлении всей Красной армии. 10 или 11 июля Ставка и Генштаб переехали в штаб Московского округа ПВО на улице Кирова, откуда был прямой ход на станцию метро «Кировская», закрытую для пассажиров и использовавшуюся в качестве бомбоубежища. Тяжелые условия, в которых работали сотрудники обоих ведомств, негативно сказывались на эффективности их работы. В тесноте давление Сталина на Жукова еще более усилилось. Плохое настроение вождя усугубило известие о пленении 16 июля под Смоленском его старшего сына, Якова Джугашвили, поскольку он, помимо прочего, предчувствовал, что это событие чревато внутриполитическими трудностями.

Капитан Вильфрид Штрик-Штрикфельдт, уроженец Риги, бегло говоривший по-русски (он будет стоять у истоков создания РОА – Русской освободительной армии, которую обычно называют власовской), оставил интересное свидетельство своей встречи с сыном Сталина.

«Мы спрашивали дальше:

 –  Значит, Сталин и его товарищи боятся национальной революции или национальной контрреволюции, по вашей терминологии?

Джугашвили снова помедлил, а потом кивнул, соглашаясь.

 –  Это было бы опасно,  – сказал он.

По его словам, он на эту тему никогда не говорил с отцом, но среди офицеров Красной армии не раз велись разговоры в этой и подобных плоскостях.

Это было то, что и мы со Шмидтом думали. Теперь открывалась возможность довести эти мысли до высшего руководства. Ведь с тем, что говорили мы,  – не считались! Но взгляды сына Сталина Верховное командование вооруженных сил, генерал-фельдмаршал фон Браухич и даже Ставка фюрера могли принять во внимание. […]

„Сталин, по мнению Якова Джугашвили, сына Сталина, боится русского национального движения. Создание оппозиционного Сталину национального русского правительства могло бы подготовить путь к скорой победе“ – такова была основная мысль нашего доклада, который фельдмаршал фон Бок переслал в Ставку фюрера».

Мы подошли к решающему моменту истории XX века, к тому самому, когда Гитлер мог выиграть войну. Он рассчитывал на быстрый распад Советского государства под влиянием поражений на фронтах. Но он ничего не сделал, чтобы подлить масла в огонь местного национализма: украинского, русского, кавказского. Он не выложил ни одной из имевшихся у него козырных карт: роспуск колхозов, возрождение церкви, свобода торговли, пусть относительная… Но разве он мог так действовать, не отказываясь от своего плана колонизации этих территорий и порабощения ее населения? Так что Вильфриду Штрик-Штрикфельдту не удастся использовать сына Сталина в этом смысле. Следующим его собеседником станет командующий 19-й армии генерал Михаил Лукин, которого, как мы увидим позже, Жуков безуспешно пытался вызволить из окружения в августе 1941 года. Лукин согласится сотрудничать с немцами при условии, что Гитлер признает после войны независимость Российского государства. Но, убедившись в том, что немцы не меняют своей политики физического истребления русской нации, он откажется присоединиться к генералу Власову. В 1945 году Лукин окажется в тюрьме НКВД, но после проверки его освободят и даже восстановят в генеральском звании. Он умрет в своей постели в 1970 году, незадолго до публикации в ФРГ компрометирующих его воспоминаний Вильфрида Штрик-Штрикфельдта.

Жуков ежедневно получал дурные известия то с одного, то с другого участка фронта, где 30 советских армий терпели одно поражение за другим. Сдача каждого города (Кишинева 16 июля, Великих Лук – 18-го), пленение каждого следующего генерала (полдюжины за июль) вызывали новый приступ холодной ярости Сталина. Он принимался широкими шагами мерить кабинет, а потом внезапно останавливался в 30 см от объекта своего гнева. Его почти желтые глаза приобретали вид камней, в них горела безумная злость, поражавшая и ужасавшая переживших подобную ситуацию. С его губ слетали самые грязные ругательства и самые страшные угрозы. Самым тяжелым для Жукова была необходимость прислушиваться к хору членов политбюро и представителей армейских политорганов, в том или ином качестве часто присутствовавших на заседаниях Ставки или на совещаниях в Наркомате обороны. В таких случаях Жукову приходилось объясняться перед Берией, Ворошиловым и прочими. Хуже всех был Лев Мехлис. Возможно, этого человека Жуков ненавидел сильнее, чем кого бы то ни было за свою жизнь. По мнению Мехлиса, бывшего активным участником чисток 1937–1938 годов, каждый офицер был потенциальным предателем; идеология, политическое сознание, качества настоящего большевика для победы были важнее, чем военное искусство. Это он организовывал процесс по делу Павлова и его штаба, он требовал клеймить позором советских солдат, попавших в руки противника.

Решительно Жуков был создан для действий в экстремальных ситуациях. Там, где многие другие опустили бы руки, он продолжал бороться, объяснял, предлагал. Он бился в первую очередь за то, чтобы получить от Ставки приказ – вырванный 14 июля – создать новый, Резервный фронт, состоявший из 6 новых армий (24, 28, 29, 30, 31, 32-й), выдвинутых из внутренних районов страны. Их 43 дивизии и 33 артиллерийских полка мало-помалу прибудут на новую линию стратегической обороны, образовывавшую дугу в 100–200 км от Москвы, на южных подступах к ней. Разумеется, эти армии состояли в основном из пехоты, имели очень мало пушек, автоматического оружия и совсем не имели танков. Они напоминали скорее сформированные из мужиков армии Николая II, чем моторизованные соединения, о которых мечтал Тухачевский. Однако они существовали, и рвущиеся к столице немцы, не имевшие ни малейшего представления об их существовании, будут вынуждены идти по телам их солдат, терять время, нести потери, расходовать свои скудные запасы горючего и боеприпасов.

Итак, 16 июля пал Смоленск. Жуков логично ожидал, что немцы закроют мешок, в котором погибнут 16, 19 и 20-я армии. Но 18-го он узнал, что Гудериан приказал захватить маленький городок Ельня, находящийся в 70 км к северо-востоку от Смоленска. Он сразу понял, что немцы предпочли развитие наступления на Москву закрытию мешка. И ухватился за представившийся шанс. Он спешно стал готовить самое крупное с 22 июня контрнаступление. Несколько армий Резервного фронта (24, 28, 29, 30-я) были переданы западному направлению под командование Тимошенко и должны были наступать на Смоленск. Им была поставлена двойная задача: предотвратить окружение 16, 19 и 20-й армий и выбить немцев со всех позиций, занятых ими восточнее Смоленска.

Смоленское сражение возобновилось 21 июля, на этот раз по инициативе Жукова. Это была сложная операция, проводившаяся пятью оперативными группами, от Белого на севере до Рославля на юге, на дуге протяженностью 200 км. Продолжавшиеся восемнадцать дней ожесточенные бои не позволили Готу и Гудериану ни на километр продвинуться к Москве, и, кроме того, удерживался коридор, через который на восток вышла часть на три четверти окруженных войск Западного фронта. Было отбито Ярцево. Но советские командиры, еще не научившиеся налаживать взаимодействие между группами и соединениями, так и не смогли войти в Смоленск и потеряли в ходе сражения несколько десятков тысяч человек убитыми и около 100 000 пленными. Их атаки прекратились вследствие практически полного истощения боеприпасов. 26 июля, в 3 часа утра, у Сталина состоялся разговор с Шапошниковым, направленным восемь дней назад к Тимошенко начальником штаба.

«Сталин: Что можете сообщить нового от армий фронта?

Шапошников: […] Еще не получены от всех армий сводки… От 16-й армии сводки еще нет, тоже и от 20-й. По утреннему донесению 5-й мехкорпус, прикрывавший Смоленск с севера, должен был выступить на деревню Вобни для охвата левого фланга 5-й германской дивизии. От 13-й армии и 21-й армии сводок еще не поступало.

Сталин: Очень плохо, что у фронта и главкома нет связи с рядом армий, а с остальными армиями связь слабая и случайная. Даже китайская и персидская армии понимают значение связи в деле управления армией, неужели мы хуже персов и китайцев? Как управлять частями без связи? Армия обязана давать сводки к 20 часам.

Сейчас три часа, а сводки еще нет. Невозможно терпеть дальше эту дикость, этот позор. […] Либо будет ликвидировано разгильдяйство в деле связи, либо Ставка будет вынуждена принять крутые меры. Все».

Несмотря на нескоординированность советских атак, немцы потеряли в этих боях несколько сотен танков и не менее 30 000 человек. Это неожиданное сопротивление заставило Гитлера изменить его планы. Он приказал отвести назад две танковые группы и дать им десятидневный отдых. 30 июля вся группа армий «Центр» перешла к обороне. Приоритетными целями теперь были не Москва, а Ленинград на севере и Киев на юге. Именно организованное Жуковым наступление, несмотря на все его издержки, вынудило германское командование пойти на такое резкое изменение своих планов.