Перед биографом встает трудноразрешимый вопрос: почему Жуков пережил Большой террор? Он командовал дивизией, а из командиров этой категории выжили только 32 %. Его шанс, вернее, шансы оказаться в этой трети заключались в том, что он был русским, происходил из бедных крестьян и не поддерживал слишком тесных контактов с группой Тухачевского или с кружком Уборевича. Но, возможно, подлинная причина заключена в ответе бывшего офицера НКВД, который, будучи, в свою очередь, арестован, сказал сидевшему с ним в одной камере физику Алексу Вайсбергу:

 –  Некоторых из нас выпустят только для того, чтобы все поверили, что наступили перемены; остальные пойдут в лагерь и будут отбывать назначенное наказание.

 –  По какому же принципу производится отбор?

 –  Наугад. Люди всегда пытаются все объяснить какими-то точными правилами. Но когда вы заглянули за кулисы, как это сделал я, вы прекрасно знаете, что в нашей стране жизнями людей управляет слепой случай.

Илья Эренбург дает такой же ответ по поводу загадки собственного выживания. Как он – сибарит, интеллектуал-космополит, уцелел во время Большого террора вопреки «всем правилам той эпохи», когда все, кто его окружал, были арестованы и расстреляны за тесные связи со «шпионами» Андре Жидом и Андре Мальро? Выжил он один. В своих мемуарах писатель объяснил это так: «Я выжил – не потому, что был сильнее или прозорливее, а потому, что бывают времена, когда судьба человека напоминает не разыгранную по всем правилам шахматную партию, но лотерею».

Примером случайности выбора жертв может служить судьба Конева. В 1921 году он «подправил» свою биографию, назвавшись сыном крестьянина-бедняка и сообщив, что с 12 лет работал лесорубом. Весной 1937 года он баллотировался в Верховный Совет СССР. И вдруг приходит письмо, изобличающее его подлог и ложь. Военные политорганы обратились к властям Архангельской области, откуда родом семья Коневых, с просьбой провести расследование. «Конев Иван Степанович, 1897 года рождения… Из зажиточных крестьян, рабочий… По имеющимся официальным материалам, И.С. Конев характеризуется как активный защитник и покровитель врагов народа. Конев в автобиографии скрывает, что его отец кулак, что его родной дядя Ф.И. Конев являлся долгое время урядником, издевался над крестьянами, был в 1929 году арестован органами ОГПУ, при аресте пытался покончить жизнь самоубийством, ранил себя ножом. и умер в тюрьме». Коневу повезло, что этот ответ попал к Мехлису только в начале 1938 года, когда Сталин решил остановить аресты.

Сын священника Василевский тоже мог пострадать от террора. Несмотря на то что прервал все контакты с родственниками, с самого начала 1930-х годов он жил в тревожном ожидании, поскольку его заявление о приеме в партию, поданное в 1928 году, было рассмотрено в положительном смысле только в 1938 году – явный признак того, что в отношении его существовали подозрения. У Малиновского вероятность закончить плохо была еще выше. Ведь он в составе Русского экспедиционного корпуса воевал в 1916 году во Франции, где получил Военный крест. Он был военным советником республиканцев во время войны в Испании. Его дважды вызывали в Москву, но он притворялся глухим. Можно вообразить себе его страх, когда двое его коллег, Берзин и Сташевский, вызванные на родину, были там расстреляны. Он вернулся только после третьего вызова и угрозы, что в случае отказа будет объявлен дезертиром. И тут произошло чудо: в мае 1938 года Малиновского в Москве ждала не расстрельная команда, а орден Ленина и орден Красного Знамени. Почему? Этому нет никакого рационального объяснения. Остается объяснять происшедшее его удачей, случайным замедлением в темпе репрессий, каким-то сбоем в работе огромной репрессивной машины…

А мог ли Жуков помогать своей фортуне или счастливому случаю, донося на коллег? Но те, кто доносил на других, либо сами уже находились под следствием, либо ставили себя в опасное положение, потому что должны были открыть источники своей информации. Донос далеко не всегда был выгодным делом. После смерти Сталина, особенно в период правления Хрущева между 1957 и 1964 годами, а затем после развала СССР, историки активно искали в архивах прямые доказательства причастности покорителя Берлина к Большому террору. Они решили, что достигли желанной цели, в 1989 году, когда писатель Владимир Карпов опубликовал донос, якобы подписанный Жуковым. В адресованном Ворошилову письме содержатся сведения, порочащие бывшего полковника царской армии и бывшего члена партии эсеров Александра Егорова, в то время занимавшего пост заместителя наркома обороны. По мнению Бориса Соколова, еще одного российского биографа маршала, это письмо могло стать причиной возбуждения против Егорова дела, вследствие которого 27 марта 1938-го он был арестован, а 23 февраля 1939 года казнен.

Это письмо было обнаружено в начале 1980-х годов, но ни один историк не захотел его опубликовать. Олег Сувениров, автор книги «Трагедия РККА 1937–1938», утверждает, что ознакомился с ним в 1987 году. Через два года его частично опубликовал Дмитрий Волкогонов в своей работе «Сталин, триумф и трагедия», но без указания имени автора. Сам бывший советский генерал, Волкогонов не решился низвергнуть кумира с пьедестала. Вот текст письма:

«НАРОДНОМУ КОМИССАРУ ОБОРОНЫ СОЮЗА ССР тов. ВОРОШИЛОВУ

Вскрытие гнусной, предательской, подлой работы в рядах РККА обязывает всех нас проверить и вспомнить всю ту борьбу, которую мы под руководством партии ЛЕНИНА-СТАЛИНА провели в течение 20-ти лет. Проверить с тем, что все ли мы шли искренно и честно в борьбе за дело партии ЛЕНИНА-СТАЛИНА, как подобает партийному и непартийному большевику, и нет ли среди нас примазавшихся попутчиков, которые шли и идут ради карьеристической, а может быть, и другой, вредительско-шпионской цели.

Руководствуясь этими соображениями, я решил рассказать т. ТЮЛЕНЕВУ следующий факт, который на сегодняшний день, считаю, имеет политическое значение.

В 1917 году, в ноябре м-це, на Съезде 1-й Армии в Штокмазгофе, где я был делегатом, я слышал выступление бывшего тогда правого эсера подполковника ЕГОРОВА А.И., который в своем выступлении называл товарища ЛЕНИНА авантюристом, посланцем немцев…»

По мнению Волкогонова, это письмо «вынудили написать бывшего сослуживца Егорова, в последующем крупного советского военачальника». Чтобы читатель не вычислил личность этого крупного военачальника, автор не приводит подпись под документом, хотя она вполне читаема: «Член ВКП(б) Г. Жуков». Буква «К…» (Константинович) отсутствует, не указаны также ни звание, ни должность писавшего. Письмо не датировано, но на штампе приемной Наркомата обороны читается «26/01/38».

В октябре 1989 года писатель и ветеран войны Владимир Карпов решил нарушить табу и опубликовать письмо в журнале «Знамя». Карпов, как и Волкогонов до него, полагал, что речь идет о Георгии Константиновиче Жукове. Ведь в тексте упомянут Тюленев, который в момент написания письма был заместителем инспектора кавалерии и с которым Жуков тесно общался на протяжении двух лет (с февраля 1931 по март 1933 года), когда служил в Москве, в инспекции у Буденного. Иван Владимирович Тюленев был заместителем секретаря парторганизации всех инспекций Наркомата обороны. А секретарем был Георгий Константинович Жуков. Кроме того, эта зримая помощь НКВД, казалось бы, объясняла карьерный взлет Жукова после 1938 года. Возможно также, что этот предполагаемый донос следует связать с громкой ссорой между Жуковым и Молотовым, имевшей место на Июльском 1957 года пленуме ЦК. Тогда бывший министр иностранных дел бросил в лицо маршалу, что, если хорошенько поискать в архивах, там наверняка найдется донос, подписанный Жуковым. А тот, красный от злости, вскочил и закричал: «Нет, не найдете. Ройтесь! Моей подписи вы там не найдете!»

Публикация письма в «Знамени» произвела в России эффект разорвавшейся бомбы. Дочери Жукова от первого брака – Эра и Элла – вскоре направили в журнал возмущенное письмо и потребовали проведения графологической экспертизы. Проводившая исследование эксперт пришла к выводу, что подпись не принадлежит Георгию Константиновичу Жукову, и почему-то добавила, что подпись была выполнена другим лицом, вероятно, с подражанием его подлинным подписям. То есть сомнения могли остаться. В действительности в самом документе содержится информация, полностью оправдывающая маршала Жукова. Автор письма заявляет, что в 1917 году присутствовал на съезде 1-й армии в прибалтийском Штокмазгофе (ныне это территория Латвии). Съезд солдатских депутатов начался 30 октября и завершил работу 6 ноября. В это время, как мы видели, унтер-офицер 6-го эскадрона 5-го резервного полка Юго-Западного фронта Жуков находился в Балаклее, в тысяче с лишним километров от Штокмазгофа. Допустим, он соврал относительно того, чем занимался в ноябре, выдумал, будто скрывался от мести украинских националистов. Но даже если допустить, что после большевистского переворота – 27 октября – он покинул Балаклею, у него физически не было возможности успеть на съезд до его закрытия. И кроме того, что ему было делать на съезде 1-й армии, если он в ней не служил и не принимал активного участия в революционных событиях? А если он все-таки участвовал в работе съезда, то почему скрывал этот факт, который при большевистском режиме говорил только в его пользу. Эти простые вопросы, которые не потрудились задать себе Волкогонов и Карпов, позднее подняли другие историки. По мнению Юрия Геллера и Бориса Соколова, настоящим автором доноса является тезка и однофамилец Г.К. Жукова, комиссар Георгий Васильевич Жуков, с которым Георгий Константинович познакомился в 1919 году.